Не могу больше

За всю дорогу они произнесли не больше десятка ничего не значащих фраз. Шерлок казался подавленным, утомленным и большую часть пути дремал, привалившись сначала к подголовнику автомобиля, потом — к сиденью вагона. Его мучила боль в затылке, и хотя он ни разу на нее не пожаловался, Джон с беспокойством замечал и невольные гримасы, и закушенные губы, и автоматически ныряющие в волосы пальцы. Стук колес убаюкивал, но Джон так и не сомкнул глаз. Возвращение в Лондон было тягостным, как никогда. Чем дальше оставался Дорсет, тем тяжелее становилось на сердце. Тоска была такая, что временами мучила Джона физически: покалыванием в груди, частым сердцебиением и сопутствующим ему легким удушьем. «Только этого не хватало, — досадовал он. — В конце концов, не на казнь еду — домой». И его оглушала новая вспышка тоски. Теперь он знал совершенно точно, где его настоящий дом. Как и то, что другого уже не будет. Надо было уехать, чтобы это понять. Ах Шерлок… Он посмотрел на отрешенное, почти обескровленное лицо: глаза крепко зажмурены, но ресницы подрагивают, и дыхание вырывается рвано, будто Шерлок старается удержать мучительный стон. — Тебе больно? — Терпимо. У тебя есть обезболивающее? — Черт! — Джон потрясенно застыл. Он совсем уже ошалел от этой странной поездки?! — Господи, Шерлок… Конечно. Конечно, есть. Какой я осел! Нервно порывшись в дорожной сумке, он извлек небольшой несессер, где в отдельном кармашке всегда держал жаропонижающее и анальгетики — давняя привычка военного доктора. Проглотив таблетку, Шерлок снова откинулся на спинку сидения, и, отдавшись четкому ритму качки, на этот раз по-настоящему крепко заснул. Джон не отрываясь смотрел на его лицо — впервые за этот суматошный, полный терзаний, недомолвок и откровений период у него была возможность вглядеться в дорогие черты. Он заметил и тщательно изучил каждую морщинку, каждую тень, каждый изгиб, и все вызывало боль: молодой и вместе с тем постаревший; окруженный заботой, любимый, но такой одинокий. С внезапно нахлынувшей горечью Джон вынужден был признать, что и сам он не менее одинок. Смотреть на спящего друга было удовольствием и пыткой одновременно. Воспоминания одолевали, настойчиво рисуя самые привлекательные, самые яркие картины совместной жизни, полной головокружительных авантюр. Ничего ужаснее и ничего прекраснее, чем соседство Шерлока Холмса нельзя даже вообразить. Одна чертова голова чего стоит. Господи Иисусе, и как только он тогда не прибил наглеца, обнаружив в холодильнике хренов фильм ужасов рядом с банкой фасоли в томатном соусе. И этот его апломб, эти игры в независимость! А сам… Плакал в его объятиях, как потерянный, всеми забытый ребенок. Боже мой, как же он там один… без присмотра, без сваренного им, Джоном, утреннего кофе? Вернулся такой возмужавший, а сейчас… Прозрачный. Слава богу, пополам не хрустнул, скатываясь по этой чертовой лестнице! Страшно представить, что было бы с ним, сорвись он в Вэлли без сопровождения своего верного оруженосца. Шерлок проснулся неожиданно и сразу же распахнул глаза. На минуту они столкнулись взглядами, и Джону стало очень неловко за свое бесцеремонное, назойливое подсматривание. Он смущенно отвернулся к окну, наблюдая за убегающим полотном полей. — Снег, — тихо произнес он минуту спустя. — Неужели нас ожидает белое Рождество? Шерлок возился на сидении, устраиваясь поудобнее, и едва слышно ворчал, явно испытывая дискомфорт — собственные нелепые «увечья» его раздражали. — Возможно, — отозвался он наконец. — Но снег может так же быстро растаять. Как будто и не было ничего. Джон дрогнувшим сердцем уловил подтекст и ему очень хотелось верить, что сердце его не ошиблось. Но даже если допустить, что Шерлок произнес это без задней мысли, не имея в виду ничего, кроме выпавшего первого снега и его хрупкой недолговечности, думать о том, что он, возможно, расстроен так же, как Джон, было гораздо приятнее. И он откликнулся с присущим ему упрямством: — Надеюсь, такого не произойдет. — И добавил увереннее и тверже: — Не растает. Они снова надолго умолкли, и Джон так и не понял, состоялся их тайный диалог на самом деле, или все, что ему послышалось, навеяно перестуком колес. * Лондон встретил их настоящей метелью, превратившей знакомые очертания города в таинственные и расплывчатые. Сказочно, волшебно. Детская радость нахлынула и переполнила душу. Все будет хорошо, говорил себе Джон, все встанет на свои места. Они справятся с этим новым и неожиданным испытанием, с этой трудной, но все-таки выполнимой задачей — научиться жить, никому не причиняя страданий. — Такси будет трудно найти, — удрученно вздохнул Шерлок, поднимая к небу лицо. — Да брось ты! — улыбнулся Джон. — Что за пессимизм? Посмотри, какая вокруг красота! — И он стряхнул с плеча Шерлока влажные хлопья. — Когда еще такое увидишь? А такси от нас никуда не денется. Они и в самом деле довольно быстро нашли свободный автомобиль, и Джон увидел в этом хороший знак: да, все будет хорошо. Шерлок сильно хромал, но опереться на руку Джона в который раз отказался. Шел прямо, по-возможности сохраняя присущую ему величавость, но то и дело непроизвольно жался к его плечу в поисках необходимой поддержки. Джон улыбался краешком рта, чувствуя эти прикосновения, эти безотчетные признания в собственной слабости, и великодушно подставлял плечо — не волнуйся, я рядом… — Ты постарайся держаться, когда приедем домой, иначе мы до смерти напугаем миссис Хадсон, — говорил он в такси, с тревогой глядя на Шерлока и констатируя нездоровую бледность кожи и бисеринки пота над верхней губой. Или это растаявшие снежинки? Шерлок ответил долгим, неверящим взглядом. — Ты… поедешь со мной? — О чем ты? Я уже еду с тобой. — Ты прекрасно понял меня, Джон. — Разумеется, я зайду, если ты об этом. Шерлок довольно хмыкнул. — Более того, я наложу свежую повязку на твою щиколотку, напою тебя чаем. Кстати, дома хотя бы хлеба кусок найдется? Я бы чего-нибудь съел. Решение было внезапным и твердым — хватит бегать от самого себя, трусливо прятаться за недомолвки и экивоки. Бейкер-стрит была и останется его домом, черт бы побрал все на свете! Так уж случилось. Так уж сложилась жизнь. Их с Шерлоком жизнь. — Найдется, — ответил Шерлок и отвернулся к окну, за которым продолжалась снежная круговерть. — Красиво… * Запахи обрушились и на мгновенье согнули плечи. Джон впитывал кожей привычные, неистребимые ароматы. Свежей выпечки, доносящийся из кухни домовладелицы, ее любимых духов, теплой пыли, прочно въевшейся в потертый ворс ковровой дорожки, убегающей вверх по лестнице — туда, где его ждало еще более тяжкое испытание: снова вдохнуть воздух их прежнего обиталища, навсегда, как бы ни было беспощадно время, сохранившего и его собственный запах. Сегодня это сделать было особенно нелегко. «Это становится неуправляемым». Надо было незамедлительно приступить к обыкновенным, элементарным действиям: поздороваться с миссис Хадсон, если, конечно, она дома, подняться наверх, умыться с дороги, приготовить чай и… чего там в холодильнике завалялось… Иначе исчезнет трепетная радость, вызванная первой предрождественской вьюгой. — Миссис Хадсон, мы дома, — зычно выкрикнул Шерлок, медленно поднимаясь по лестнице. Ответом была тишина, но Джон на всякий случай стукнул костяшками пальцев в закрытую дверь. Никого. — Неужели она решила прогуляться в такую погоду? — крикнул он Шерлоку вслед. — Почему бы нет? — раздался сверху насмешливый голос. — Ты непременно сделал бы то же самое. — И добавил ворчливо: — И меня бы за собой потащил. Джон усмехнулся — Шерлок слишком хорошо его знал. Поднявшись на второй этаж, он застал Шерлока в гостиной внимательно читающим оставленную миссис Хадсон записку. — Ну и где она? — Уехала. Какая-то давняя подруга пригласила ее вместе отпраздновать Рождество. — До Рождества еще целая неделя. — Как раз хватит времени наговориться. Если, конечно, хватит. Джон натянуто улыбнулся. Тишина опустевшей квартиры внезапно стала давящей и угнетающей. — Так, — бодро встряхнулся он. — Раздевайся. И даже не вздумай сразу же открыть ноутбук! Он настойчиво дернул Шерлока за рукав. Почему-то по странной и давно укоренившейся прихоти тот редко оставлял верхнюю одежду в прихожей, и если куртки Джона скромно висели внизу на стойке, пальто и плащ Шерлока неизменно отправлялись в платяной шкаф. Шерлок послушно стянул отяжелевшее от впитавшейся влаги пальто и опустился в кресло, вытянув ноги к неприветливо темнеющему камину. — Так… — повторил Джон и присел перед камином на корточки. — Сначала — тепло и свет. Через пять минут слабые язычки пламени осветили лицо Шерлока, оживив его и придав недостающих красок. — Угля вполне достаточно. — Джон вопросительно на него взглянул. — Не хочешь переодеться? — И для чего-то уточнил: — Так мне будет сподручнее осмотреть твою ногу. Шерлок поднялся с кресла и молча прошел к себе. Джон смотрел ему вслед, испытывая странную неловкость. Что-то в одно мгновение нарушилось, что-то сместилось. Мир не перевернулся, нет, но очертания его дрогнули и потеряли четкость. Предстоящая процедура осмотра в стенах затихшей квартиры неожиданно стала смущать. Да и слова Стенли Гроу, ни на минуту не выходившие из его головы, зазвучали теперь еще отчетливее. Как ни старался Джон придать им менее волнующее значение, это срабатывало слабо. «Этот человек любит вас, и любит уже давно» было произнесено так, что никакое иное значение сказанному придать было нельзя. Джон честно пытался о них забыть, но, напряженно вцепившись в непривычно ускользающий руль (отвык, отвык…), а потом так же напряженно вглядываясь в лицо крепко спящего Шерлока, он снова и снова смаковал эти слова, наслаждаясь их пряным, пьянящим привкусом. Что особенного увидел Стенли в глазах его друга, по каким неуловимым признакам пришел к столь необычайному выводу, анализировать Джон не собирался. Ни сейчас, ни потом. Ему было вполне достаточно один раз, один-единственный раз услышать, что невероятный, потрясающий Шерлок Холмс его любит. Даже если это и являлось (а по-другому и быть не могло) ошибкой одурманенного своей незатихающей скорбью безумца. Джон резко поднялся, поморщившись от неприятного хруста в коленях, и растеряно оглянулся по сторонам — откуда эти замешательство и стесненность?! Почему вдруг сбилось дыхание, и грудь сковала тревога? И внезапно понял причину собственного смятения: обстановка на Бейкер-стрит показалась ему слишком… интимной? Да, так и есть. Исчезнувший в снежном мареве мир, тишина, мерцающее пламя камина, отбрасывающее на стены гостиной красновато-золотистые блики… Джон тряхнул головой. Дьявол! Своими подозрениями и намеками Мэри все-таки сбила его с толку. — Шерлок! — крикнул он громко, лишь бы разорвать волнующее безмолвие. — Ты скоро? Звук собственного голоса немного разрушил морок и Джон облегченно вздохнул. «Какая глупость. Ничего этого нет, и быть не может. Шерлок и себя-то не каждый день любит». И голову охватило жаром — собственные мысли вызвали совсем уже неуместные ассоциации: Шерлок и его одинокие ночи, темная спальня, в которой он, молодой и сильный мужчина, предоставлен себе самому… «С ума я сошел?!» — Джон очумело шарахнулся от камина, у которого все это время неподвижно стоял, словно это он был источником его неправильных горячих фантазий. — Шерлок! — отчаянно крикнул он снова и тихо добавил: — Я в кухне. «Все, забыли», — приказал он себе и заглянул в холодильник. Консервированная ветчина… Сыр… Кажется, вполне свежий… Хлеб для тостов… Хорошо, что он догадался убрать его в холодильник, все равно жарить… Шерлок... он... В его жизни был… секс? Черт возьми! Черт! Черт! Джон обреченно уткнулся пылающим лбом в морозильную камеру. «Какого дьявола со мной происходит?! И какое мне до этого дело?» — Джон, что до такой степени интересного ты нашел в холодильнике? Джон так сильно дернулся, что на пару секунд повис на открытой дверце, обессилев от пронесшейся по телу колючей волны. — Только не говори, что ты впал в транс, созерцая пакет молока. — Что? — Приступ нервного хохота согнул Джона напополам. Он продолжал безвольно висеть на дверце, послушно раскачивающейся в такт его содроганиям, и подвывал от нескончаемого потока смеха. — Мать твою, Шерлок… О боже! Несколько минут Шерлок терпеливо ждал, удивленно его рассматривая, а потом подошел и мягко отцепил его побелевшие пальцы от холодного пластика. — Оторвешь. Что с тобой? Джон постанывал и икал, вытирая текущие слезы. — Извини. Это… Видимо, это нервное. — По-моему, горшком по голове огрели меня. Мы будем ужинать или нет? Джон поднял покрасневшие, влажно сияющие глаза, и взглянул на слегка озадаченного Шерлока: оливковая футболка и такого же цвета широкие тонкие брюки делали его немного чужим — раньше этих вещей в его гардеробе не было. — Кстати, как твоя голова? — немного успокоившись, но все еще расслабленно и протяжно вздыхая, спросил он. — Побаливает. «Значит, сильно болит. Черт бы меня побрал, идиота, о чем только я думаю?!» — обругал он себя. — Ступай в гостиную и приляг. Я мигом. — Я хочу посидеть здесь, с тобой. Кто знает, что еще на тебя накатит — не хочу, чтобы ты, к примеру, схватился за нож. — Нет. — Джон и раньше не любил, когда Шерлок торчал у него за спиной, даже во время приготовления чая стараясь прогнать его с кухни. Теперь это и вовсе показалось ему невозможным: представить, что он коряво и неловко (непонятно лишь, почему) будет открывать банку с ветчиной под взглядом внимательных глаз. Ни за что. — И настойчиво повторил: — Нет. За нож я непременно схвачусь, это ты угадал, а вот твоей ноге требуется немного покоя. «И моей голове — тоже…» Он заправил и включил кофеварку, вставил в тостер четыре ломтика хлеба, быстро и ловко (конечно же, ловко!) открыл банку DEKO*, нарезал сыр, достал из сушилки кружки — свою и Шерлока. — Эй, где ты там? Надеюсь, ты по-прежнему голоден. — Голоден. И очень давно. Шерлок вошел в кухню, уселся напротив и, не глядя на Джона, подцепил вилкой розовый ломтик. Они молча поглощали нехитрый ужин, а Джон опять не мог отделаться от мысли, что Шерлоком было сказано несколько больше, чем он способен был уловить. Мысль настойчиво свербела в затылке, не давала покоя — смутная, странная, вызывающая мучительное déjà vu. — Почему ты не позвонил жене? — неожиданно прервал молчание Шерлок и быстро вскинул глаза. — Или уже позвонил? Нет. Джон и сам не знал, что удерживало его от звонка. Сказать больше, к собственному стыду, это даже не пришло ему в голову. На пару минут он замялся, но все же ответил: — Мы редко друг другу звоним. И это было чистой правдой. За время короткой семейной жизни у них так и не сложилось ни одной маленькой, но приятной традиции, к которой смело можно причислить ни к чему не обязывающие звонки, добавляющие отношениям определенную долю тепла и нежности, и Джон впервые с удивлением об этом подумал, как будто обнаружил этот довольно странный факт лишь сейчас. Только по делу и очень редко — без определенной цели. Даже в период, когда Джон считал себя абсолютно счастливым. Даже после томительно долгих, наполненных страстью ночей, когда ноги Джона подгибались в коленях, и в голове блуждал сладкий, разноцветный туман. — Почему? — Не знаю. Я никогда об этом не думал. Шерлок пожал плечами: — Бывает. Все по-разному строят свои отношения. И Джон сразу же вспомнил, что раньше, до того, как их жизни треснули, а потом разлетелись мелкими брызгами, они были на связи всегда: искали друг друга, звонили, о чем-то друг другу докладывали, злились, советовались, смеялись… Резкий контраст неприятно резанул по сердцу, и Джон исподлобья взглянул на Шерлока, внезапно почувствовав вспышку иррациональной обиды, словно Шерлок невольно подчеркнул, что у Джона не осталось ни единого шанса на что-то столь же обыденное и вместе с тем столь же прекрасное, как желание слушать и говорить. — Не лезь в мою жизнь. — Джон и сам не понимал, отчего вдруг распсиховался, но лицо его ярко вспыхнуло, шея покрылась пятнами, уши запламенели. — Мои отношения с Мэри касаются только меня. — Бога ради, Джон, — примирительно согласился Шерлок, даже намеком не выдав своего изумления при виде неадекватной, на его взгляд, реакции на вполне обычный вопрос. — Я и не думал лезть. Просто спросил. — Спросил, и больше не надо. Джон поднялся и добавил в кофеварку воды. — Еще кофе? — Да. Конечно, надо бы позвонить. Это самая естественная в мире вещь: обрадовать жену известием о своем возвращении. И пусть они в очередной раз поскандалили… Джон на минуту замер — воспоминание было не из приятных. Что она крикнула вслед? Какой цинизм. Джон почувствовал новый прилив негодования. Как мог он забыть ее отвратительное напутствие?! Порыв позвонить и сказать, что он в Лондоне, что он скоро приедет, мгновенно пропал, растворившись в приступе острой неприязни к жене. Господи, куда исчезла та хрупкая зеленоглазая женщина, доверчиво заглянувшая прямо в его почерневшую душу и рассмотревшая там, как верилось Джону в начале их отношений, самую суть? И откуда, из каких тайных лабиринтов сумрака вышла женщина, зло кривившая рот и ошеломившая его чудовищными обвинениями и упреками? Нет. Никаких звонков. Шерлок поднялся из-за стола. — Спасибо, Джон. Не убирай ничего, я сделаю это сам. — Ну конечно, — усмехнулся Джон, — сделаешь. Недели через две. Шерлок слабо улыбнулся: — Как хочешь. Джон допил кофе, не спеша прибрался на кухне, намывая посуду и протирая обеденный стол с небывалой тщательностью. Окинув кухню критическим взглядом, он потушил свет и прошел в гостиную, где на диване полулежа примостился Шерлок. — Ложись прямо. И сними, пожалуйста, повязку сам, а я… Черт побери, Шерлок! Как же я не подумал? Вряд ли в нашей аптечке сохранилась хотя бы одна упаковка бинтов. — Почему ты так думаешь? Никто не трогал ее с… с тех самых пор… Если, конечно, ты… Каждое слово Шерлоку давалось с трудом и он замолчал, затравленно глядя на Джона. — Я здесь не жил, — отрезал Джон, направляясь в сторону ванной комнаты, — и не пользовался аптечкой. Снова навалилась тоска — Джон с убийственной ясностью осознал, что бесконечный день подходит к концу, что осталось совсем немного: наложить повязку, потуже стянув распухшую щиколотку; соблюдая приличия, на десять-пятнадцать минут задержаться в кресле, бросая общие фразы и поглядывая в потемневшее, заметенное снегом окно. А потом встать и уйти. Из этой гостиной, из этой квартиры, оставляя здесь часть своей навсегда потерявшей покой души. Как будто заканчивался не день, а жизнь. Бинты в аптечке нашлись — именно те, что когда-то, бесконечно давно, положил туда он сам. Джон внимательно просмотрел содержимое небольшого белого шкафчика, попутно выбрасывая в мусорную корзину просроченные таблетки и мази. Нашелся и запечатанный тюбик Бутадиона. «Замечательно. Все просто замечательно». Он огляделся вокруг — ничего не изменилось: все тот же не очень удобный держатель для полотенец, металлический бак для белья, пушистый салатовый коврик рядом с неплотно прикрытой душевой кабиной, даже пестреющий разноцветными каплями дозатор для жидкого мыла, который неожиданно принес почти никогда и ничего не покупающий Шерлок, чем поразил его, Джона, в самое сердце. И на полочке — два девственно-белых стаканчика с зубными щетками, плотно прижавшиеся друг к другу пластиковыми боками. Пора уходить, срочно, немедленно, иначе, задержись он здесь хотя бы на час, сделать это будет почти невозможно. Шерлок лежал на диване, примостив поврежденную ногу на подлокотник. Повязку он успел уже снять и взору Джона открылась покрытая густой синевой и по-прежнему сильно распухшая щиколотка. — Н-да… — покачал он головой, осторожно прикасаясь пальцами к туго натянутой, лоснящейся коже. — Три дня, и не меньше, будешь вот так лежать, иначе отек долго еще не спадет. Ты понял меня, Шерлок? Именно так, передвигаясь по квартире только в случае жизненной необходимости — туалет, кухня, спальня… — …и душ, — добавил Шерлок и настороженно переспросил. — И душ, да? — На сегодня душ отменяется точно. Не думаю, что за дорогу ты уже успел покрыться грязью и потом… «Немедленно! Прямо сейчас бежать на улицу, на холод, под ветер и снег!» — Как это досадно. — Успокойся. Завтра я приеду, и ты примешь душ перед началом новой экзекуции. — Джон вымученно улыбнулся — ему было невыносимо, отчаянно тяжело прикоснуться к Шерлоку снова. — А меня ожидает экзекуция? — Шерлок отпрянул в притворном испуге, вжимаясь в спинку дивана. — Да. Я буду беспощаден. «Мы флиртуем. Мы флиртуем друг с другом. Будь я проклят, но сейчас происходит именно это! Или я окончательно спятил». На Джона нахлынула паника. Он не знал, как повернуться, как встать. Небольшая упаковка бинта не умещалась в руках, тюбик с мазью яростно сопротивлялся, выскальзывая из пальцев и решительно не желая открываться. К тому моменту, как Джон закончил бинтовать ногу Шерлока, сердце его обливалось жаром, и по вискам стекали тонкие струйки головокружительного волнения. — Постарайся сегодня не бегать по крышам, — буркнул он, тщетно пытаясь выкашлять жалкий, предательский сип. — Не буду, — отозвался Шерлок, с видимым удовольствием растянувшись на диване в полный рост и закрывая глаза. — Кроме того, без тебя, Джон, это неинтересно. «Ну вот, опять. Или у меня паранойя?!» Джон снова откашлялся. — Шерлок… Наверное, мне пора… Стемнело уже. — Конечно. — Шерлок резко приподнялся и сел, невольно поморщившись. — Да не прыгай ты! — дернулся Джон в попытке уложить его снова, но, словно споткнувшись, замер на месте. — Не надо меня провожать. Вероятность заблудиться в этой квартире ничтожно мала. А дверь я захлопну. Шерлок встал. — Нет. Я тебя провожу. Не делай из меня инвалида. Подумаешь, легкий ушиб. — Ну хорошо. Они спустились по лестнице и довольно долго топтались внизу, не глядя друг другу в глаза и неловко сталкиваясь плечами. Джон натягивал свою старую куртку так, словно та превратилась вдруг в неподъемной тяжести латы — пару раз уронил ее на пол, гремя ключами и мелочью, никак не мог попасть в рукава, чертыхаясь, долго боролся с заевшей застежкой-молнией. Шерлок пытался помочь, но только ухудшал и без того нелепую и в какой-то степени даже комичную ситуацию. — Спасибо, Шерлок, я сам. Завтра приеду. И, так и не застегнувшись, Джон торопливо шагнул за порог — в молочную мглу, которая тотчас обрушила на него вихрь искрящейся мишуры. Окруженный клубящимся снежным паром, он показался Шерлоку нереально далеким. Выдуманный персонаж его невеселой истории. Уже закрывая дверь, он услышал взволнованный окрик: — Шерлок! Джон вернулся и встал очень близко, почти вплотную, обдавая клубами пара: — Как же ты будешь здесь… один? Шерлок пожал плечами: — Как обычно, Джон. Я привык. — Привык?.. * Он долго сидел на ступенях лестницы, устало привалившись к стене безвольным телом. Ему до тоскливого воя не хотелось подниматься в пустую, наполненную беззвучьем квартиру, где затухал в камине огонь и где некому было сказать даже слова. * Услышав скрежет ключа в замке, Мэри кинулась к двери, и, не веря увиденному, застыла в двух шагах от мужа. — Джон? Уже вернулся? — Она всплеснула руками. — Ты настоящий снеговик! Джон стряхнул с головы налипшие комья снега. — Да. Привет. — Привет. Смущенно переступая с ноги на ногу, она ждала, когда Джон разденется и снимет ботинки, и только потом, не выдержав, прильнула к нему, нежно поглаживая шею. — Боже мой, как я счастлива, что ты дома. Голоден? — Она нехотя отстранилась и заглянула Джону в лицо. — Нет. Мы перекусили с Шерлоком на Бейкер-стрит. Я… его провожал. «Только не надо, Мэри, очень тебя прошу — не надо. Иначе я уйду. Прямо сейчас. Навсегда». — Провожал? — В глазах заплескалась тревога. — Что с ним? Он в порядке? — В относительном. Довольно сильно повредил ногу. Но, я уверен, все обойдется. — А ты? — Она поворачивала его из стороны в сторону, внимательно рассматривая, изучая. — Сам-то ты цел? Господи, Джон, надеюсь, было не слишком опасно? — Не слишком. Скорее забавно. Мэри, я устал до чертиков и очень хочу спать. — Да-да. Но пока ты переодеваешься и принимаешь душ, я все-таки приготовлю чай. * Прикосновения горячих струй вызвало тихий довольный стон — Джон продрог до костей. В такси он маялся, то и дело припадая к окну и не понимая, что же настолько важного силится рассмотреть за его запорошенным снегом стеклом. Наконец ему стало совсем невмоготу, и он попросил таксиста притормозить. Хотелось под вьюгу и ветер, хотелось отдаться стихии, идти, продираясь сквозь снегопад, думая только о примитивных, необходимых действиях: натянуть перчатки, поднять воротник куртки повыше, хоть как-то защищая голую шею от вездесущих хлопьев, прикрыть ладонью глаза, оберегая их от назойливых липких комочков, быстро тающих на ресницах и остужающих разгоряченную кожу. До дому Джон добрался, уже изнемогая от усталости. Но в прояснившейся голове мысли были уже не такими мятущимися, и Джон с облегчением сделал вывод, что, возможно, виной всему банальная ностальгия, которая с возвращением Шерлока стала по-настоящему невыносимой. Во всяком случае, думать так ему было спокойнее и легче. Лучше до кома в горле тосковать по суетливой, беспорядочной, но такой уютной жизни на Бейкер-стрит, чем краснеть и бледнеть в присутствии лучшего друга, не имея возможности объяснить самому себе этот не поддающийся никакой дедукции факт. Встречи с женой он ожидал с настороженностью. Расстались они отвратительно. Так расстаются накануне принятия окончательного решения: слишком оскорбительны были ее слова. Сейчас Джон открыто себе признавался, что был бы рад ее молчаливому презрению и обиженно поджатым губам — в очередной раз выяснять отношения не было ни сил, ни желания. Да просто о чем-либо разговаривать не было сил. Но Мэри лучилась счастьем, и Джон не знал, радоваться или досадовать. Они пили чай на пропахшей яблоками и бергамотом кухне, и Джон в двух словах поведал об их  водевильном расследовании. Рассказывая о пережитых ими событиях, Джон тепло улыбался, вспоминая, как по-детски наивно Шерлок заманил его на Бейкер-стрит, и видя эту улыбку, Мэри сжималась в тугую пружину, всеми силами сдерживая подступающий истерический выброс — ее муж выглядел таким неприкрыто счастливым. * Мэри распласталась на постели, широко раскинув ноги, бессознательно шаря ладонями по сбитой в ком простыне, вскидывая руки на плечи Джона, и вновь разбрасывая их в стороны: изнуренная неистовым сексом звезда, едва дышащая после оргазма. Джон шевельнулся в попытке подняться, но она обхватила его руками, притянув к себе с небывалой силой, заключив в пышущий жаром плен. Разбухший, болезненно пульсирующий член впился в ее пупок, и оба вздрогнули в унисон. — О, Джон… Прости… — Горячо прильнув к его шершавым от снега и ветра губам, она запричитала жалко и горестно: — Джон, мой дорогой, люби меня… Люби, пожалуйста… Я же… совершенно одна на свете… Никого не осталось… Только ты… Только ты… Только ты… Мэри бессвязно бормотала нежности, льнула дрожащим от сладостного освобождения телом и гибко, медленно извивалась, поглаживая животом его напряженный член, а Джону нестерпимо хотелось плакать. Его била дрожь еле сдерживаемых рыданий, рвущихся отчаянно и неудержимо, но Мэри принимала эти сотрясания совсем за другое. — Джон… Джон… Я помогу тебе, — шепнула она, сползая к скрученному спазмами паху, и с судорожным всхлипом обхватила губами блестящую от выделений головку. Джон закричал… * …Мэри с жаром прижимала его ладонь к своей мягкой, округлой груди. — Ласкай ее, Джон, ласкай… Она такая нежная, такая красивая… Ведь ты любил ласкать ее… Хотел… Хотел. Видит Бог, хотел. Но сейчас у него было только одно желание — неукротимое, заполняющее до краев, и оно сводило его с ума. Исступленно, до опасного хруста, до стона прижать к себе длинное тело, обхватить ладонями лицо, равного которому нет и не было на земле, и поцеловать в губы. И это было неправильно… * Бельгийская консервированная ветчина