Не могу больше

— Посмотри на меня. Успокойся. Руки тяжело упали на сомкнутые колени, и Мэри повернула к мужу полное решимости лицо: — Конечно, Джон. Конечно. В конце концов, когда-то ты должен был познакомиться с моей матерью. —  И, усмехнувшись, добавила, с тоской глядя впереди себя: — Видимо, это и в самом деле судьба. Джон недоуменно пожал плечами. Реакция Мэри не поддавалась логике, но разбираться с этим здесь и сейчас не было сил: тело молило об отдыхе. Пять часов, проведенные на колесах, давали о себе знать тянущей болью в спине и шее. Потом. Все непонятное, странное, в чем-то даже абсурдное можно обдумать потом. Когда схлынет усталость. — Наверное, следует позвонить… — Он окинул взглядом ворота, покрытые застарелыми пятнами ржавчины, и узкую калитку, которую, как ему показалось, не отпирали очень давно. — Не надо, — глухо откликнулась Мэри. — Есть скрытая кнопка, о которой знали только мы. Наша семья… — Ее глаза заблестели. — И еще… один человек. Я сама открою ворота. Она вышла из машины, кутаясь в короткую шубку. Тонкая, хрупкая, но при этом излучающая необъяснимо опасную силу. Маленький воин, оказавшийся на вражеской территории. Ворота медленно сдвинулись в сторону, и, ни разу не оглянувшись, Мэри ступила на расчищенную дорожку, ведущую к дому, где когда-то узнала, что не любовь правит миром, что истинная его повелительница — ложь, отвратительная и грязная. Неухоженный сад напоминал заколдованный лес, ревностно хранящий свои неприглядные тайны, укрывающий тонким снежным холстом чутко спящих чудовищ, в любую минуту готовых содрогнуться всем телом и открыть горящие злобой глаза. И сожрать бедную, испуганную девочку. Или же обратить ее в свою веру. Почему бы нет? Джон медленно ехал следом, с любопытством посматривая по сторонам. Поместье Морстенов было весьма обширным, что свидетельствовало о немалом достатке, и он в который раз подумал, что эту женщину, движущуюся в сторону родового гнезда так, будто впереди ее ждет эшафот, он совершенно не знает. Джон оставил машину на небольшом парковочном пятачке, на этот раз сделав вывод, что, судя по тому, как тщательно он расчищен, в доме живут не первый день, и поднялся на высокое, посеребренное изморозью крыльцо, где застывшая мертвенно-бледным истуканом ждала его ко всему готовая Мэри. Они молча смотрели друг на друга, и Джона неумолимо затягивало в светлую зелень ее настороженных глаз. Это тревожило, вызывая ощущение муторно-долгого, крайне неприятного сна, пугающего своей правдоподобностью и невозможностью вырваться из него. — Джон… Дверь распахнулась, и в теплом, солнечно-желтом свечении возник силуэт, до малейшего изгиба напоминающий Мэри. — Малышка, ты что, потеряла ключи? * Длинная, стройная тень выросла у нее за спиной — так внезапно, что Джон вздрогнул от неожиданности, а Мэри сдавленно вскрикнула, и, пошатнувшись, вцепилась в рукав его куртки. — О, простите, — смущенно улыбнулся мужчина. — Вот уж не предполагал, что страшен настолько. Вообще-то, как всякое порядочное привидение, я пугаю людей исключительно по ночам, но учитывая Рождество… — Крис, помолчи, бога ради, — шутливо прикрикнула на него хозяйка и приветливо улыбнулась, отступая на пару шагов. — Проходите, дорогие и нежданные гости. Вы как раз к ужину. Мэри, девочка, отцепись от… Это твой муж, я не ошиблась? — Не ошиблась. Здравствуй. И Мэри перешагнула порог, по-прежнему не выпуская рукав Джона. Дверь за ними мягко захлопнулась, и в холле повисла напряженная тишина, которую неугомонный Крис тут же нарушил: — Я был абсолютно уверен, что будут гости. Недаром меня одолевали утки. — Господи, какие утки? — рассмеялась женщина. — Когда ты успел напиться? — Я никогда не напиваюсь, и тебе это прекрасно известно. А утки снились мне этой чудесной ночью, и так громко крякали… Хотя, вполне вероятно, это был твой медвежий храп, дорогая. — Милый, заткнись, пожалуйста. — Женщина обратилась к Джону, окинув его быстрым внимательным взглядом: — Я Эмма, мать вашей жены. А вы… — Джон. Джон Ватсон. — Миссис Ватсон? — Эмма посмотрела на дочь. — Мило… Ну, а я теперь миссис Гилл. — Она издала легкий вздох. — Вот и не осталось на свете Морстенов. Совсем не осталось. Раздевайтесь, что же вы. Мэри, помоги мужу — ты все-таки дома. Здесь мало что изменилось. Джон опустил на пол дорожные сумки и расстегнул молнию куртки. Он чувствовал себя неловко: оказаться в обществе двух незнакомых людей сегодня не входило в его планы. Но в глубине души он был этому даже рад, так как неожиданно понял, что рождественский вечер в огромном, давно пустующем доме, наполненном чужими запахами и звуками, вряд ли имел шанс получиться уютным и уж тем более романтичным. Провести его вдвоем, понимая при этом, что жизнь превратилась в запутанный клубок из недоговоренностей и обид, что ничего уже не будет, как прежде, что у каждого из них за это короткое время появился свой счет, который в любой момент может быть ими предъявлен, и особого повода для этого не потребуется (два разочарованных человека, не оправдавших надежд друг друга — чем не повод)… Нет, это была не самая лучшая идея — ехать черт знает куда, чтобы вопросов, от которых и без того все последнее время назойливо молотило в висках, стало только больше. Зачем Мэри привезла его в дом, порог которого так боится переступить? Почему стремилась сюда? Что за тайну хранит этот идеально спланированный для идеального счастья семейный очаг? И почему его жена смотрит на свою мать так, словно ожидает удара? Шерлоку было бы интересно… Но Шерлока нет. Он далеко. Он в Лондоне. И, ради всего святого, хватит об этом! Как он там, один? Может быть, Лестрейд или Майкрофт… Или миссис Хадсон вернулась… Или… Какие, к дьяволу, «или»?! Один. И от этого в груди каменеет. …Три фигуры застыли в странном скульптурном оцепенении, и было совершенно ясно, что на краткий миг каждая из них погрузилась в свой собственный омут. И только Кристофер Гилл не вписывался в эту молчаливую композицию, пребывая в мире простых и надежных истин: рождественский вечер, снег за окном, накрытый к празднику стол. С его точки зрения эти трое выглядели достаточно глупо в своем картинном сосредоточении друг на друге. И очень забавно. — Ты представишь меня своей дочери и ее мужу, или сегодня я так и останусь в роли кошмарного привидения? — наигранно возмутился он. — И сколько можно торчать в дверях, пожирая друг друга глазами, когда в столовой, во-первых, гораздо удобнее и теплее, а во-вторых, есть кое-что куда аппетитнее? Если, конечно, вы не члены тайного общества каннибалов. Все трое дружно зашевелились, выйдя из своего неуместного транса. Эмма всплеснула руками, преувеличенно заволновавшись: — В самом деле! Вы, наверное, страшно устали в дороге. Вам необходимо принять душ, переодеться, а к тому времени стол полностью будет готов. Боже, мы объедаемся второй день подряд! — пожаловалась она, по-прежнему не двигаясь с места и продолжая удерживать в холле Джона и Мэри. — Крис настоящий кулинарный маньяк. Что поделать, он ресторатор, причем потомственный, а это не шутки. Вчера он приготовил грандиозный ужин. Жаль, что вы не появились в сочельник. К традициям в Британии относятся уже не столь трепетно, увы. Сегодня Крис пичкал меня рождественским гусем, и я чуть не лопнула. Но, боже, он так потрясающе вкусен, что невозможно было отказать себе в удовольствии. А сейчас этот мучитель снова затеял какую-то вакханалию. Хорошо, что вы здесь… — Это никогда не кончится, — проворчал мистер Гилл, обнимая ее за плечи и осторожно сдвигая в сторону. — Прошу вас, Джон, уведите отсюда свою жену, иначе эта болтушка уморит нас голодом. Эмма рассмеялась. — Я резко поглупела от неожиданности. Мэри, поскольку в свое время ты не имела возможности познакомиться с моим мужем, позволь представить его сейчас: Кристофер Гилл, владелец сети ресторанов итальянской кухни в Западном Уэльсе. Там, кстати, мы и живем. Он, как я уже сказала, потомственный ресторатор и просто прекрасный человек. Мне повезло. Джона, я думаю, ты представишь сама… — Эмми, может быть, хватит аристократических игр? Я уже понял, что это Джон, и что это Мэри. А моих титулов не так много, чтобы тратить на них битый час. Проходите, друзья. Хотя довольно странно приглашать малышку Мэри в собственный дом. — Крис коротко хохотнул. — Одним словом, я вновь отправляюсь на кухню, эта болтливая дамочка продолжает прерванную сервировку, а вы оба приходите в себя с дороги. И все вместе, дружно и по возможности быстро, мы садимся за стол. — Мы кое-что привезли с собой. — Джон наконец смог произнести хоть что-то еще, кроме собственного короткого имени, и снова поднял одну из сумок. — Глупости! — темпераментно возразила миссис Гилл. — Того, что наготовил этот сумасшедший, хватит на десятерых. — Но… — Джон растерялся. — Хорошо. Если уж вы такой щепетильный, отдайте ваши запасы Крису, он припрячет их до поры до времени. Мэри, — Эмма посмотрела на дочь, — дом в полном порядке. Душ, отопление, твоя комната. Вам будет уютно. Во всяком случае, я очень на это надеюсь. Почему ты молчишь, дорогая? Мэри взглянула на Джона, слабо кивнула Крису и, не ответив ни слова, прошла вперед. Джон смущенно улыбнулся. Протянув сумку с рождественскими покупками Кристоферу и прихватив другую — с пижамами, теплыми кофтами и прочими мелочами, необходимыми в дальней дороге, он отправился вслед за женой, чувствуя прожигающий спину взгляд Эммы Гилл. — Джон, — донесся голос Кристофера, — надеюсь, вы составите компанию мне и замечательному Remy Martin? На женщин в этом смысле никакой надежды. — Не сомневайтесь, — снова улыбнулся Джон, оглянувшись через плечо. Ему стало легче и чуть-чуть уютнее. Неловкость отступила. Более того, необъяснимым образом оказаться в обществе впервые увиденных им людей Джону было куда желаннее и проще, чем остаться наедине с женой, от которой исходили волны слишком сильного напряжения и с трудом подавляемой паники. * Дом выглядел ухоженным, не создающим впечатления заброшенного жилища. Многое, конечно, требовало обновления, но в целом и интерьер, и планировка радовали глаз: уютно, комфортно, добротно. Настоящий семейный очаг, по неизвестной причине ставший вдруг одиноким, лишившись своих дорогих обитателей. Второй этаж, куда привели их слегка рассохшиеся, но прочные, негромко поскрипывающие ступени, по сравнению с холлом, освещенным ярко и весело, выглядел нежилым и отчего-то холодным. Плотно закрытые двери показались Джону припорошенными тонким слоем едва различимой пыли, хотя, конечно, ничего подобного не было — обычное светлое дерево, скорее всего, ясень, современной обработки и декора наивысшего качества. Одну из них после минутной заминки Мэри мягко толкнула, и Джон увидел комнату, где прошла часть ее жизни, где когда-то она готовила школьные задания, делилась мыслями с дневником, рисовала, вышивала, секретничала с подружками. Просторная, опрятная, с большим полукруглым окном, живописно задрапированным прозрачной бледно-лиловой кисеей и смотрящим на заснеженный сад. — Красивый дом, — произнес Джон, внимательно осматриваясь вокруг: куда поставить сумку, где раздеться… — Ты в порядке? — Нет. Мэри стояла посреди своей комнаты, как чужая, и, казалось, не знала, что делать дальше, в какую направиться сторону. — Ненавижу этот отвратительный сад. Ненавижу. — Послушай… — Джон подошел ближе и коснулся ее плеча. Она резко повернулась к нему и обхватила руками. Припала затрепетавшим телом, спрятав лицо на груди и раскалено выдохнув в сердце, дрогнувшее от неожиданности. — Джон… Дорогой мой, единственный… Я так люблю тебя. Не уходи. * Спускаясь в столовую, он глубоко вдыхал потрясающие ароматы, предвкушая горячий ужин и обещанный Крисом Remy Martin. Дорога и в самом деле его утомила. Странное поведение жены, ее гнетущее молчание, пылкие ласки, вызвавшие с трудом подавляемое раздражение и протест, утомили еще сильнее. Джон по возможности мягко отстранялся, не желая обидеть и все же давая понять, как неуместны сейчас ее поцелуи, но Мэри отчаянно к нему прижималась, гладила живот и спину, льнула к паху, и Джон уступил… Автоматически подаваясь бедрами навстречу умелому, беззвучно ласкающему рту, он чувствовал скорее муку, чем удовольствие... Стол был накрыт. Блики свечей ложились легкими тенями на блюда с закусками из рыбы, мяса и овощей, на радужно переливающийся хрусталь бокалов и рюмок, румянили налитые бока яблок и груш. Эмма прохаживалась вокруг стола, поправляя салфетки и невесомо касаясь снежно-белых тарелок, окантованных золоченой каймой. Крис, нацепив очки, сосредоточенно, одну за другой, изучал бутылки с напитками— Наконец-то! — обрадовался он появлению Джона и ринулся к нему навстречу. Эмма снисходительно хмыкнула: — Слава богу, Джон, вы появились. Мой муж уже полчаса с умным видом топчется вокруг этих волшебных сосудов, и я на полном серьезе опасаюсь, что он невзначай совершит какое-нибудь дерзкое открытие в псевдонаучной области крепкого и некрепкого алкоголя. С него станется. — Миссис Гилл, если вы не прекратите надо мною подтрунивать, я зацелую ваши напудренные щечки! — грозно прикрикнул Кристофер и даже погрозил пальцем. Джон невольно залюбовался его величавой, нестареющей статью. Кристофер Гилл был красив ярко и броско. Было видно, что он откровенно наслаждается жизнью и всеми ее дарами. Хрупкая миниатюрная женщина дополняла его так гармонично, словно была создана для него: для его высоченного роста, уверенных рук, крупных ладоней, обхвативших сейчас ее плечики и нежно, и страстно, для его улыбающихся губ, утонувших в облаке ее слегка поредевших, но когда-то несомненно пышных волос. И только теперь Джон заметил обилие серебряных прядей, затерявшихся в их золотистом мерцании. Они были удивительно славной парой: такие разные и вместе с тем такие неуловимо похожие. Что же объединяло рослого шумного брюнета и нежную белокурую крошку в практически близнецовый дуэт? Джон поочередно кидал на них незаметные взгляды, но так и не смог увидеть хотя бы одну из родственных черт. Это было необыкновенно и отчего-то весело. — Малышка пока не готова? — спросила Эмма, ловко высвобождаясь из окольцевавших ее объятий. — Думаю, она уже скоро, — уклончиво ответил Джон. — Хороший дом. — Вот за него мы и выпьем! — энергично потирая руки, Кристофер поднял темно-зеленую матовую бутылку, рассматривая ее на свет. — Прекрасный коньяк! Лучше и быть не может. Ну, Джон, вы готовы? — Будьте покойны, — улыбнулся Джон. — Берегитесь, муж моей маленькой Мэри, этот гигант непременно вас накачает. — Я выносливый. — Это заметно. Они задержались взглядами друг на друге — изучающими, проникающими в самые потаенные уголки. Тонкая нить взаимопонимания протянулась и прочно связала две пока еще ничего друг о друге не знающие души. — Эм, прекращай свой гипноз и проверь, как там ростбифы, — строго приказал Кристофер. — Ничего не случится с ростбифами. Разлей наконец этот чертов коньяк, иначе у Джона возникнут подозрения, что тебе до смерти жаль с ним расстаться. — Вы чудовищно болтливы и к тому же ленивы, миссис Гилл. Я с вами развожусь. На днях. — Лейте, лейте, мистер Гилл, и не заговаривайте нам зубы. Кстати, я не откажусь от бокала вина. Смотреть на них было сплошным удовольствием. Джон с наслаждением сделал глоток и на секунду зажмурился, чувствуя проникающее в кровь тепло. Очень захотелось расслабиться, все забыть. Даже Шерлока, мысли о котором вместе с коньячным дурманом разливались по телу волнами беспокойства и необъяснимой сладости. Словно отдаленность от него позволила этим мыслям стать откровеннее и смелее… — Мэри, детка, ты замечательно выглядишь! — воскликнула Эмма. Джон обернулся, краем сознания отмечая, что забыл не о Шерлоке, с чьим незримым присутствием бороться было бессмысленно, что забыл о Мэри, на удивление естественно выпавшей из общей картины близости и единения. В темных брючках и кипенно-белом джемпере, выгодно сочетающимся с шоколадно-каштановыми, гладко зачесанными волосами, Мэри была вызывающе сексуальна. Отсутствие косметики делало ее намного моложе, придавая оттенок невинности созданному ею облику болезненной красоты. — Я задержала вас? Простите, — тихо сказала она, приближаясь к столу. — Ничего-ничего, — добродушно прогудел Крис. — Мы с Джоном не сильно скучали в обществе восхитительной женщины и не менее восхитительного напитка. — Милый, я и коньяк — лучшая компания для любого мужчины, даже такого недотепы, как ты! Не хочешь сделать комплимент моей дочери? — О боже. Я идиот! Мэри, вы обворожительны, как… как… — Он громко щелкнул пальцами. — Как… — Как Remy Martin, — помогла ему миссис Гилл. — Я думаю, в твоих устах это не самый плохой комплимент. И пора уже, наконец, приступить к тому, что ты наготовил. Наверняка наши гости исходят слюной. Намеренно или случайно Эмма причислила дочь к разряду гостей, гадать не хотелось. Голодный спазм был так ощутим, что, усадив Мэри за стол, Джон забыл обо всем на свете, окидывая стол плотоядным взглядом. — А ты ничего не хочешь сказать мне, Джон? — тихо спросила Мэри. — Я старалась не ради них. Неужели тебе все равно? Джон озадаченно почесал бровь и улыбнулся: — Ты же знаешь, каким неуклюжим я становлюсь, когда дело доходит до комплиментов. Мм… Тебе все это очень идет. — И на мне нет белья. Ни одной нитки. — Да? — Джон взял в руки ее тарелку. — А ты не замерзнешь? Что тебе положить? Мэри вздохнула. Кристофер Гилл несомненно являлся знатоком своего дела: все было исключительно вкусно. Джон не обделил вниманием ни одно из приготовленных блюд. Он приятно хмелел и с облегчением чувствовал, как разросшийся до гигантских размеров ком, всю дорогу плотно забивающий грудь и вызывающий бесконтрольное желание сделать глубокий вдох, постепенно теряет плотность. Надеяться на то, что он исчезнет совсем, не приходилось, но даже такое малое послабление радовало и вселяло веру, что возможно… возможно, все не так уж и плохо. Беседа за столом была непринужденной и легкой. Не имеющая особого смысла болтовня. Даже Мэри время от времени улыбалась, поглядывая на мужа своей матери с явной симпатией. То, что ни мать, ни дочь, надолго затерявшиеся на просторах жизни, не задали друг другу ни одного вопроса, было довольно странным. Но в конце концов это их личное дело. Вероятно, они поговорят после ужина, с глазу на глаз. Воспитанные люди делают именно так: не выносят на общий суд только их касающиеся проблемы. Джон искал любое оправдание недомолвкам и странностям, окружившим его в этом доме. Да и Кристофер взирал на двух женщин, отчуждение между которыми так бросалось в глаза, с безмятежностью, не вызывающей сомнений в своей неподдельности.  Ну, поссорились девочки когда-то очень давно. С кем не бывает… Как поссорились, так и помирятся. Ох уж эти женщины с их вечными тайнами и загадками. — Мне понравился дом, — обратился Джон к миссис Гилл, время от времени бросающей на него и Мэри пытливые взгляды. — Не похоже, что он пустует. — Вы правы, Джон, — он не пустует. — Она посмотрела на Мэри. — Помнишь, дружок, ту немолодую приятную пару, Долли и Эвана? Они поддерживают в доме порядок, и хотя мы с Крисом появляемся здесь не часто, дом, как видишь, вполне обитаем. Только вот сад заброшен… Каждую весну мы нанимаем садовника, но… Да бог с ним, с садом! Все равно некому в нем гулять. — Мне неинтересно слушать о саде. — В голосе Мэри звенела сталь. — Почему? — неподдельно удивилась Эмма. — Когда-то ты очень его любила. Мэри не ответила, но взгляда от матери не отвела: смотрела прямо в глаза, непримиримо и вызывающе, готовая в любую секунду ринуться в бой. Острота ситуации была очевидна, и даже Крис на несколько мгновений потерял свою философскую невозмутимость. Но Эмма доброжелательно улыбнулась и повторила: — Бог с ним. Мало ли что мы когда-то любили… Крис, надеюсь, коньяк у тебя не закончился? — Коньяк никогда не кончается, милая женушка. Он вечен, как небо над нами. — Кристофер, вы очень милы, — благодарно сказала Мэри. — Эмме действительно повезло. «Она не назвала ее матерью… Почему?» К счастью, ужин закончился мирно и даже весело. Кристофер рассказывал уморительные истории, Эмма молодо и звонко смеялась, закрывая руками лицо. Кофе отправились пить в гостиную, захватив остатки коньяка и вино. Разговор незаметно иссяк — сказывалась усталость, да и времени было немало. — Ну что ж, — многозначительно протянул Гилл. — Джон, думаю, наших дам мы оставим наедине — пусть чуть-чуть посекретничают. Не знаю, как вы, а я вот уже полчаса мечтаю о теплой, мягкой постели. Не возражаете? Женщины промолчали. Джон поднялся. Он действительно не возражал. Сытое, порядком опьяневшее тело требовало покоя. Но дело было не только в этом… — Может быть, сделать вам горячего чаю? — предложил Кристофер. — Ты, как всегда, знаешь, что мне необходимо, милый, — благодарно посмотрела на него Эмма. — Я мерзну. Он с нежностью поцеловал жену в макушку. — Я быстро. А Джон подкинет в камин дровишек. Крис вопросительно посмотрел на Джона. — Конечно, — кивнул тот. — Где у вас поленница? — В кладовой, неподалеку от кухни. …Подслушивать Джон не собирался, но тем не менее остановившись у входа в гостиную и прижимая к груди стопку аккуратных березовых бревнышек, он невольно уловил тихо сказанные слова: — Зачем ты здесь, девочка? Тебе настолько плохо? Ты решила удостовериться, что на свете есть нечто, более ужасное и больное, чем твоя семейная жизнь? — О чем ты? Я счастлива. — Вижу. Джон кашлянул и замер на пороге гостиной. — Я помешал? Эмма тепло улыбнулась: — Вы вовремя, Джон. Наш камин едва жив. Мэри на мужа даже не взглянула. * Наконец-то! Нетерпение было так велико, что Джон едва не уронил телефон. Прикрыв дверь плотнее и присев на край заботливо разобранной постели, он нажал кнопку вызова, пребывая в полной уверенности, что если сейчас не услышит голос, по которому успел невыносимо соскучиться, сердце его замрет, а потом остановится, и запустить его снова будет не под силу ни одному, даже самому опытному реаниматору. Шерлок ответил сразу: — Привет, Джон. Джон едва не задохнулся от радости, но ответил ворчливо: — Как всегда, не даешь даже слово сказать… Привет. С Рождеством. — И тебя. Они помолчали минуту и заговорили одновременно:  — Как ты? — Все нормально. Разговор снова прервался. Джон непроизвольно потерся ухом о мягко светящийся экран телефона. — Чем занят? — Домываю посуду. — Посуду?! Конец света… «…ты и посуда…» — Ничего удивительного. «…ведь тебя рядом нет…» — Скучаешь… один? — Я был не один. — О… О? Я рад. И кто же… — Расскажу, когда вернешься. Будешь удивлен. Думаю, что приятно. — Интригуешь. Я скоро вернусь, Шерлок. Скоро… Надеюсь, тебе было хорошо. — Да. А тебе? Тебе хорошо, Джон? — Это без тебя-то? То есть… Я хотел сказать… В общем, спокойной ночи. Джон быстро нажал на сброс и крепко стиснул телефон в ладони. Прижал к груди. Он и так сказал слишком много… За окном качались деревья, и вновь начавшийся снегопад кружился редкими хлопьями, убаюкивая своим беспорядочным танцем… Он возвращался на Бейкер-стрит спустя… Сколько же его не было дома? И где он все это время был? Не вспомнить… Голова тяжелая и пустая… Но, кажется, он… Да-да, точно! Он умер… Умер? Да. Да. Он упал и разбился… Откуда же он упал? Неожиданно приходит уверенность, что он упал с Колеса обозрения… Да. Точно. Именно с Колеса обозрения. Чушь какая-то. Что он мог делать на Колесе обозрения? Когда он в последний раз катался на Лондонском глазе? Не может этого быть! Но почему же так пьяно, так сильно кружилась голова, когда он летел к земле? Впрочем, все это не имеет значения. Главное — он оказался жив. Почему-то… Его не было очень долго и Джон кажется себе безобразно старым. Потрепанным. Изможденным. Он в панике ощупывает лицо, до судорог боясь утопить пальцы в помятых, глубоких морщинах, и касается упругой, чисто выбритой кожи. Это приносит ему облегчение, но ненадолго, потому что лицо, которое он видит настолько отчетливо, словно мир превратился вдруг в гигантское зеркало, совсем ему незнакомо, и Джон очень пугается того, что Шерлок его не узнает, не вспомнит, не пустит даже на порог… «У меня же есть ключ! — вспоминает он вдруг и загорается радостью. — Шерлок сам мне его подарил. В такой красивой коробочке… Где же она? Господи боже, неужели я ее потерял?! Как же теперь без нее?» Но он уже у дверей квартиры, и номер 221в так ярко сияет, что Джон на мгновение слепнет, погружаясь в беспросветную тьму. Но мгновение это проходит, и перед ним снова заветная дверь. А в руке его — ключ. Джон задыхается от восторга: он так хочет домой, он был в пути так бесконечно долго! Кажется, его рейс задержали на… На сколько же? Он точно не помнит, но знает, что ожидание было невыносимым. Ключ проворачивается с отвратительным скрежетом, словно ржа основательно проела внутренности замка. Но дверь широко распахивается, и Джон делает первый шаг… В прихожей сумрак и затхлость. Дверь на половину миссис Хадсон заколочена занозистыми широкими досками. Джон не верит глазам — неужели пока он летел, их домовладелица, их добрая, преданная хозяйка умерла?! Нет, Шерлок бы не позволил, не допустил! Она… Она просто уехала в… Да, конечно! Как же он мог забыть? Она собиралась в… Господи, он совершенно не помнит, куда она собиралась! Он ничего, ничего, ничего не помнит! Но это неважно. Важно увидеть Шерлока. Ковер на лестнице новый, ярко-красный, очень красивый, и Джон боится его запачкать. Он останавливается в нерешительности, бездумно рассматривая замысловатый черно-белый узор, силясь разгадать, что скрыто в этих тонких извилистых линиях, убегающих вверх по кровавой ворсистой дороге. Приглушенный, полный страдания стон заставляет похолодеть и испуганно вскинуть глаза — стон раздается из их квартиры. Это Шерлок, и ему больно. Скорее туда — помочь, защитить, вырвать из рук того, кто причиняет ему такую муку! Каждый шаг дается с трудом, как будто под ногами добела раскаленный песок, и Джон утопает в нем по самые щиколотки. Но на пределе усталости, задыхаясь и не чувствуя тела, он делает последний рывок и замирает у двери, леденея от страха, — стон, что повторяется снова, кажется ему предсмертным. Джон не знает, в какую сторону открывается дверь, что встала сейчас перед ним неодолимой преградой, и едва не плачет от досады и разочарования в себе самом. Умер и все забыл! Он наваливается на дверь всем телом, которое по-прежнему не воспринимает им как что-то живое, дышащее, и оказывается в гостиной… Мужчина абсолютно голый. Напряженная спина и ритмично двигающиеся ягодицы приковывают взгляд. «Какого хрена он делает?! Что за… » И тут Джон понимает, что неизвестный мощными толчками сотрясает тело стонущего, низко склоненного Шерлока. Слегка сгибая ноги в коленях и резко выпрямляя их, мужчина углубляет проникновение, и Шерлок громко вскрикивает. Крик этот острее лезвия бритвы. Джон чувствует, как вспухают его готовые лопнуть вены. Он знает, кто перед ним. Знает, но не может поверить. Не слишком ли много здесь живых мертвецов? Нет, не хочу, не хочу. Но тот, кого Джон не может и не хочет видеть, кто стал источником его неиссякаемой ненависти, его главным врагом на земле и на небе, медленно поворачивает удивительно красивое, молодое лицо, глумливо вытягивает сочные губы и, полоснув непроницаемым зноем взгляда, беззвучно поет: «У-у-у…» «Он только что сосал его член!» — с ужасом думает Джон, хотя ужаснее того, что происходит сейчас, нет и не может быть. Мориарти плотоядно облизывается, выпуская из красного рта по-змеиному быстрый язык, и подняв палец в похабном жесте, отворачивается, вновь возвращаясь к своей покорной, унизительно согнутой жертве. Припадает к влажной спине, нежно целует, и властно толкается, вызвав новый страдальческий стон. «Любимый мой… Любимый…» Это голос Шерлока, хриплый, надтреснутый, дрожащий. И Джон знает, что слова эти, полные тоски и горечи, предназначены ему, Джону Ватсону, упавшему с колеса обозрения и разлетевшемуся на куски. Мориарти трясется, продолжая врываться в полумертвое тело, и визжит почему-то голосом Мэри: — Пошел вон! Ублюдок! Мразь! Сука! Не возьмешь! Мое! Глаза застилает красная пелена. Ничего не видя, оглохнув от визга, Джон выхватывает пистолет и начинает стрелять. Выстрелов он не слышит. Все его охваченное ужасом тело затоплено тихим, сводящим с ума, увлекающим на самое дно кошмара «Джо-он». И кто шепчет это, кто умоляет и плачет, понять уже невозможно. «Какое страшное горе пришло ко мне». Джон вырвался из безумного, на удивление реалистичного сна, мучительно корчась, крепко стискивая бедрами сбитое в ком одеяло — дрожащий, горячий, близкий к оргазму. А рядом, повернувшись к нему припухшим от слез лицом, спала чужая, нелюбимая женщина. Шерлок… Шерлок… Шерлок… «Кто из нас умер?» Слезы душили, разрывали грудь нестерпимой болью. Шерлок… Наваждение не отпускало, с каждой минутой приобретая более четкие контуры, обрастая подробностями и деталями, от которых сжималось сердце и дыхание срывалось на придушенный всхлип. Играющие на спине мускулы, развратная ярко-алая ухмылка, ритмичные, уверенные движения… Как будто так было всегда. У них. «Любимый мой… Любимый…» Ему ли это предназначалось? Господи, о чем он думает? Он точно сходит с ума Джон устало закрыл глаза. Ошибка. Нелепая, роковая ошибка… Все, от начала и до конца. Что он делает здесь, в этом доме, где даже стены дышат необъяснимой тревогой? Так далеко от Лондона, так далеко от Шерлока, по которому стосковался невыносимо. Зачем нужна была эта утомительная многочасовая поездка? Не внеся никакой ясности в сумятицу их семейной жизни, она еще больше отдалила их друг от друга тайной, которую Мэри не собирается и, как видно, не собиралась ему открывать. В этот рождественский день она попросту увезла его из Лондона, подальше от соблазна оказаться на Бейкер-стрит. И, как видно, это было ее единственной целью. Что ж, ее можно понять… В конечном итоге Джон оказался бы именно там, не будь он сейчас в Камбрии, в доме, где и самой Мэри не очень-то радостно, судя по ее заплаканному лицу. Все вдруг стало ему безразлично. Он подумал о том, что первая часть его жизни, полная горьких потерь и не менее горьких приобретений, закончилась этой ночью. Надежды на то, что вторая будет освещена радостью и благодатью, у Джона не оставалась. Поднявшись с кровати, на которой когда-то очень давно его жена видела счастливые девичьи сны, и накинув поверх футболки рубашку, он вышел из комнаты. Очень хотелось выпить, заглушив алкоголем тоскливую муть кошмара. Может быть, на его счастье остатки коньяка так и не убраны с кофейного столика и ему не придется рыскать по сонно затихшему дому в поисках успокоительного… В гостиной, в слабом мерцании камина и свете оплывших свечей он увидел Эмму. Укутав в теплый плед свое небольшое тело, она примостилась в углу дивана, поджав под себя ноги и потягивая вино. Джон в замешательстве остановился, собираясь уже шагнуть назад, незаметно исчезнув, но женщина повернула в его сторону голову и улыбнулась. — Заходите, Джон. — Мне ужасно неловко… — Джон растерянно топтался на месте, не зная, как поступить. — Я не ожидал кого-то увидеть здесь… в такой час. — Бессонница. — Эмма вздохнула. — В этом доме я плохо сплю. Да входите же, бога ради! В моем возрасте нереально испытать шок при виде мужчины в пижаме. — Она улыбнулась. — Хотите выпить? — Да. — Глупый вопрос. За этим вы и пришли, верно? Вот только коньяк, похоже, закончился. Не откажетесь от вина? — Не откажусь. — Не спится в чужой постели? — Да нет, я отключился довольно быстро. Странный сон. — Страшный? — Странный, — повторил Джон. — Хм… Но выглядите вы так, словно вернулись из ада. Присаживайтесь. И подкиньте, пожалуйста, дров. Они молча смотрели в разгорающийся камин и пили вино. На сердце было муторно и тяжело. Джон чувствовал себя безнадежно больным и слабым, нуждающимся в утешении как никогда. Но, судя по всему, Эмма Гилл и сама нуждалась в этом не меньше. — Муж будет меня ругать, — нарушила она молчание, и Джон понял, что Эмма вызывает его на разговор. — Вы чудесная пара. Я любовался вами весь вечер. — Да. Я заметила. Крис прекрасный человек. Прекрасный во всех отношениях. И очень любит меня. Состариться рядом с таким мужчиной — подарок, который достается далеко не каждой счастливице. Никаких чужих юбок. И чужих штанов… — Штанов? — Тело Джона вспыхнуло и покрылось испариной. — О чем вы? Эмма взглянула на него с мало понятным вызовом, как будто решалась на что-то, о чем обязательно потом пожалеет, но что удержать уже невозможно, потому что оно жжет и терзает душу, требуя выхода и освобождения. — В этом проклятом доме… При этих словах Джон вздрогнул. — Да, проклятом, — неожиданно зло повторила Эмма, увидев его попытки скрыть изумление. — Я была самой счастливой и самой несчастной женщиной на земле. Так я считала тогда. Теперь-то я знаю, что ни о каком счастье не могло быть и речи. Мы склонны придумывать оправдания всему, самым чудовищным вещам, только бы не признаться, что находимся в полном дерьме. Вы согласны? Джон не нашелся, что ей ответить, но Эмме не требовался ответ. — Думаю, да. — Она посмотрела пристально и удовлетворенно кивнула. — Да. Человеку, чьи кошмары настолько ужасны, ни к чему объяснять, что такое дерьмо. Итак, я была самой несчастной женщиной на земле. Я страстно любила его. Страстно. Самозабвенно. Он снится мне до сих пор. Зеленоглазый мучитель. Смешно такой старухе, как я, рассуждать о любви. Но что я могу поделать, если женщина во мне до сих пор жива, как ни старались ее уничтожить. — Вы старуха? Побойтесь Бога, миссис Гилл. Она протянула ладошку и погладила его по плечу. — Я не кокетничаю, Джон, поверьте. Иногда я кажусь себе древней, трухлявой, готовой вот-вот рассыпаться. И сейчас именно такой день. Этот дом… — Что необычного в этом доме? Большой, красивый. Она допила вино и протянула бокал. — Плесните. Джон разлил остатки вина и выжидающе посмотрел на Эмму. — Почему я говорю это вам? — недоуменно пробормотала она. — Ни с кем и никогда я не делилась своим... позором. Но отчего-то мне кажется, что вы, Джон, все поймете и не осудите. Она запнулась и суетливо поправила плед. — Мой муж… отец Мэри… любил меня. Наверное, он искренне в это верил и заставил поверить меня. Был нежен, заботлив, очень добр ко мне и не собирался бросать. — Казалось, она не рассказывала, а размышляла. — Собственно, зачем? Я же все приняла, смирилась… — Она вскинула на Джона измученные глаза. — Десять лет я делила его с мужчиной. Десять лет он сходил с ума по мужчине. Он сходил по нему с ума! Возвращался из его постели сияющим и… удовлетворенным. Плакал, долго просил прощения, и при этом проводил пальцами по своим налитым кровью губам. Как насытившийся вампир. Боже мой, неужели я это выдержала?! Его вымученные ласки, его дежурные фразы… — Эмма зябко поежилась. — Она права: мы чудовища. Я — чудовище. Больше чем Артур. Если бы Крис узнал… Боже! Артур страдал и мучился, но у него было оправдание — он любил. А я? Любила я или просто удерживала? Не знаю. Но самое страшное — не вцепись я тогда в него так отчаянно, не случилось бы… ничего. Джона колотила дрожь. Его потрясение было настолько огромно, что он не владел собственным телом: оно содрогалось и готово было расплавиться в огне, что стремительно разливался по коже, по загустевшей от этого жара крови. Это не могло быть простым совпадением. Нет. В образе этой настрадавшейся и ничего не забывшей женщины, и в самом деле состарившейся за несколько коротких минут, с Джоном говорила сама Судьба. Только вот что хотела она сказать? — Вы осуждаете меня, Джон? — тихо спросила Эмма, по-своему расценив смятение, которое сидящий рядом мужчина даже не пытался скрывать. Джон с трудом сглотнул вязкую, с терпким привкусам винограда слюну. — Как я могу? Я сам… И окаменел от собственных слов, метнув в сторону Эммы испуганный, затравленный взгляд. — …сам не ангел, — закончил он, срываясь на предательский хрип. — Никто не ангел. Воцарившееся молчание было гнетущим. Джону очень хотелось уйти, спрятаться, попытаться осмыслить все, что он услышал и что ошеломило его несказанно. И вдруг его взбудораженное сознание пронзила догадка. — А Мэри? Мэри знала об этом? — Мэри? — миссис Гилл беспомощно оглянулась по сторонам. — Мэри было шестнадцать. Кто же ей скажет? А потом свершилось это… Эта трагедия. — Какая трагедия? — насторожился Джон. «И почему она сказала — свершилось? Кара небесная, что ли?» — Вы не знаете? — Эмма выглядела удивленной. — Вы не знаете, как умер отец вашей жены? — Я не спрашивал, а Мэри не рассказывала. Что же произошло с мистером Морстеном? — Как жаль, что вино закончилось, — пробормотала Эмма. — Он… они сгорели. Артур и его любовник. — Сгорели? — Видите ли, любовником моего мужа был наш садовник. Такая вот поразительная банальность. Добрый дядюшка Сэм, спрятанный за деревьями домик… Во время их очередного свидания дом неожиданно загорелся, и я осталась вдовой. Вот и все. Она подняла на Джона глаза и улыбнулась, неуместно и горько. На миг Джона посетила сумасшедшая мысль, что он все еще спит. Слишком уж нереальным казался ему этот сокрушительный обвал человеческой боли. Так не бывает, господи. Так быть не должно. — Но что случилось? — Он потерянно всматривался в ее лицо. — Причина пожара известна? Кто-нибудь выяснил… — Зачем? — перебила Эмма, сердито поджав губы. — И зачем это вам, Джон? Разве это может что-то исправить? Или вернуть мне десять лет унижений? Уничтожить мой ад? — Она поднялась с дивана, отбросив в сторону плед. — Пожалуй, пора. Скоро рассвет и я очень устала. Спасибо, Джон. — За что? — Джон тоже поднялся и сделал шаг в её сторону. — За то, что выслушали. И не осудили строго. — Я не вправе судить. Эмма слегка повела плечами, словно пробуя на вес оставшуюся на них тяжесть. — Пойду. Спокойной вам ночи. Джон не отрываясь смотрел вслед удаляющейся фигурке. Усталость читалась в каждом движении, и он подумал, что вряд ли ее бремя стало легче намного. В дверях миссис Гилл обернулась. — Знаете, Джон… — Она на мгновенье замялась, будто споткнувшись о фразу, что уже готова была родиться. — Возможно… Возможно, дом подожгла… их пламенная страсть. И исчезла в неосвещенном холле. — Что?.. Что?! — Джона метнулся следом, но остановился, вперив остекленевший взгляд в темный дверной проем. — Вы сказали… И его снова бросило в жар. —  …подожгла?