Не могу больше

Ближе к рассвету разыгралась настоящая вьюга. Сад дрожал в порывах колючего ветра, и деревья с надрывным скрежетом сплетались заиндевелыми ветками. Мэри вздыхала и всхлипывала во сне, жалась горячим телом — пряталась в воображаемых объятьях. Джон так и не смог уснуть. И думать тоже не получалось, хотя для вопросов было самое подходящее время. Но ошеломление спутало мысли, и в голове была такая же круговерть, что и за припорошенным снегом стеклом: образы, образы, образы. Обрывки картин, клочки событий и воспоминаний — полная неразбериха. Он лежал, закинув за голову руки, и упрямо вел нескончаемый, утомительный счет: один, два… тринадцать… сорок шесть… двести пятьдесят восемь… Но бессонница не отступала. Так сильно вдруг потянуло к Гарри, что запекло в груди — не вздохнуть. Увидеть задорную улыбку, точную копию его собственной, заглянуть в родные глаза. Гарри умела сказать нужное слово, умела посмотреть так, что мрак светлел и таял. И Рождественское чудо сотворить тоже умела. Его маленькая, смелая, независимая сестричка. Мэри вздрогнула и беспокойно метнулась, и Джон отодвинулся к самому краю — каждое жаркое прикосновение почему-то вызывало озноб. Снова он стоял у обрыва и заглядывал в беспросветную глубь: темно… Заснул он внезапно — тяжело и надолго. Словно кто-то смилостивился, наконец, и полностью отключил измученное сознание: ни единого проблеска. Пробуждение было безрадостным, муторно ныла грудь, и горло трепетало от непролитых, проглоченных слез. Джон резко сел на постели и тряхнул головой — к черту! К черту и дьяволу эти слепые блуждания — всю его жизнь после смерти. Сколько можно?! Не было никакой смерти! А значит — не было ничего. Но тут же навалилась тоска. Разговор с Эммой и недавний реалистичный сон, который он помнил во всех издевательски откровенных подробностях, больно карябали душу… Джон прижал ладони к лицу. Ощущение обмана было глобальным и давило всей своей тяжестью. Мэри и ее кошмарная тайна. Шерлок. Покрытая искрами пота спина, смуглые ягодицы, сжимающиеся и расслабляющиеся в яростном танце властных толчков… А вдруг? Вдруг они в самом деле… Нет, нет! Безумие! Как мог он даже на миг предположить подобную дикость?! В паху полоснуло больно и сладко, налилось жаром, вздыбилось. Он в бешенстве сжал отозвавшийся короткими спазмами член, и тут же в испуге отдернул руку. С ума он, что ли, сошел?! Не хватало еще залезть в штаны прямо здесь, на этом полудетском ложе своей жены. И который теперь час? Взглянув на часы, Джон тихо присвистнул — скоро двенадцать. Никогда еще ему не приходилось спать до полудня. Видимо, издерганный разум сам за него решил: погрузился в краткосрочный анабиоз. Но Джон не чувствовал себя отдохнувшим — напротив, в висках билась тупая боль, мышцы натружено ныли, и скручивало поясницу. Возможно, долгая дорога и изрядная порция выпитого были тому причиной, возможно, его раздробило и сплющило ночное смятение. Дверь приоткрылась. Легкое дыхание просочилось в спальню. — Я не сплю, — отозвался Джон. — Мэри? Жена заглянула и остановилась в дверях. — Доброе утро. — Скорее уж — добрый день. — Джону было неловко сидеть перед ней неодетым, будто и не было ночи, проведенной ими в одной постели. — Почему ты не разбудила меня? Мэри прошла в комнату и остановилась возле окна — тоненькая, нежная в теплом пушистом свитере. — Зачем? Ты спал так крепко. К тому же сильно метет — вряд ли мы сегодня уедем. — Похоже на то. Но когда снегопад прекратится… — Джон, ни к чему меня уговаривать — я готова уехать в любую минуту. — Она прикоснулась к стеклу. — Снег такой холодный и сладкий. Как твой поцелуй. Я выходила в сад — пыталась пробраться к тому месту… Ведь ты уже знаешь? — Обернувшись, она посмотрела пристально и почти надменно, готовая принять все, что услышит, и не собирающаяся виниться и каяться. — Знаешь, как погиб мой отец? Наверняка она тебе рассказала. — С чего ты это взяла? — Слышала, как ты уходил. И знаю ее привычку торчать по ночам у камина и напиваться. — Ты говоришь о своей матери… — предупреждающе начал Джон. Но Мэри будто не слышала. — Представляю, как она насладилась эффектом. Я плакала, плакала, ждала, а потом задремала. Не дождавшись… Так ты уже знаешь? — В общих чертах. — И ничего не хочешь сказать? — Мне жаль. — Жаль? И только? Странно. — Мне очень жаль. Прошло много лет. — Да. Но болит по-прежнему сильно. Особенно здесь, в этом доме. — Зачем было приезжать? Мэри усмехнулась горько и зло. — Очень уж хотелось вырвать тебя из его грязных лап. — Она обернулась и посмотрела в упор: — И я это сделала. Хотя бы на одно проклятое Рождество. Ты голоден? Джон оцепенело смотрел и слушал. Но на смену оцепенению медленно приходило долгожданное облегчение: господи, господи, наконец-то узел разрублен. Он ни за что, ни за что на свете не останется с этой женщиной. Не дождавшись ответа, она подошла и присела на край постели. — Ты сейчас меня ненавидишь, — раздался тихий, печальный шепот, словно Мэри боялась, что сад за окном может услышать ее слова и запротестовать. — Но подумай, прежде чем принимать решение. Я говорю и делаю плохие, гадкие вещи. Ненавижу Шерлока. Боюсь его. Ревную. В твоих глазах я больше не вижу любви. Ничего в них не вижу. И скорее всего, моя близость тебе противна. Но бросить меня грешно — я вросла в тебя кожей. Она поднялась и вышла, прикрыв за собою дверь. Джон со стоном зарылся лицом в подушку. Эта чертова жизнь его доконает! Все ее безжалостные тычки и затрещины. Он кубарем слетел с постели и схватил телефон. — Джон? Радость в голосе Шерлока была непереносимой, сжигающей, не оставляющей места сомнениям, но все-таки Джон взволнованно его оборвал: — Погоди. Скажи мне… — Что случилось? Почему ты… такой? — Заткнись. Скажи — ты и Джим… — Я и Джим? Слова, кощунственные и оскорбительные, забили глотку соленым комом — у него совсем плохо с мозгами?! Что за вопрос он собрался задать Шерлоку?! — Эм-м… Чем занят? — Пью чай и смотрю совершенно дурацкий фильм, тот самый, который всегда тебе нравился и которым ты выводил меня из себя. Помнишь? Ну, про того чокнутого идиота. Счастье нахлынуло горячо и мощно: Шерлок просматривает его диски. — Сам ты чокнутый идиот. Как погода в Лондоне? — Снегопад. — И здесь. Черт, очень боюсь застрять. — Так что ты хотел узнать о Мориарти? — Да пошел он на хер, твой Мориарти. Шерлок рассмеялся: — Как всегда, последователен и логичен. — И голоден. Я недавно проснулся. — Что-о? Джон, полдень уже. — Быстрее время пройдет. Ну все, продолжай смотреть своего идиота. — Твоего идиота. — Хорошо, моего идиота. А я в душ. Шерлок… На минуту Джон замолчал, сосредоточенно рассматривая руку с зажатым в ней телефоном. — Джон? Эй, куда подевался? — Я… Черт… Я страшно скучаю. И опутан по рукам и ногам. Шерлок, мне так нужна твоя помощь! И еще… Еще я жить без тебя не могу. * Душ и погорячее. Грешно? Грешно. * В гостиной он застал одного Криса, растянувшегося на диване и окутанного белесым, картинно клубящимся облаком. Заслышав шаги, тот приподнялся и приветливо заулыбался: — Джон. А я вот наслаждаюсь. Вишневая сигара — мой традиционный полуденный разврат. Одна-единственная за день, но от этого она еще вкуснее и ароматнее. На большее мое сердце, к сожалению, решиться не может. Как спалось? Судя по всему, сновидения были потрясающими и расставаться с ними вы не спешили. В теплой домашней куртке и крупной узорной вязки гольфах, натянутых поверх не менее теплых штанов, он выглядел величественнее любого облаченного в мантию императора. — Да уж, — весело ответил Джон — рядом с этим символом вселенской гармонии тревоги мельчали и рассеивались мрачные тучи. — Я проспал все на свете. — Ничего особенного вы не проспали, — заверил его Кристофер. — Разве что пару чашечек кофе и гору сэндвичей моего личного приготовления. Это, конечно, потеря, но восполнимая. Кстати, ваша заботливая жена хлопочет в кухне — готовит для вас поздний завтрак. К которому я, кстати, с удовольствием присоединюсь. Чем окажете мне неоценимую услугу. — А Эмма? — Миссис Гилл валяется в теплой постельке. Как всегда после рождественской ночи. Я не беспокою ее. Вы напрасно оделись так легкомысленно, молодой человек. — Мужчина окинул Джона критическим взглядом. — Эта тоненькая футболка не самый подходящий наряд — за ночь сильно похолодало. Я интересовался прогнозом: к вечеру снегопад пойдет на убыль, и ударит настоящий мороз. Слава богу! — Он доверительно снизил голос. — Мне нравится этот дом, но… Очень хочется поскорее отсюда смыться. А вам? — Ну… — Можете не отвечать. Я и так это вижу. — Он, наконец, поднялся с дивана, потянулся с могучей грацией и махнул остатком сигары в сторону ярко освещенной столовой. — Надеюсь, вы не откажетесь от глотка настоящей английской водки. — И отказался бы, да разве же вы позволите, — улыбнулся Джон. — Совершенно верно — не позволю. Стол радовал глаз свежей сервировкой, Мэри постаралась на славу. — Милая девочка, — негромко сказал Кристофер. — Но, по-моему, вы не особенно ладите. Джон ответил уклончиво: — У нас… небольшие трудности. — Бывает. Вы слишком молоды и нетерпеливы, чтобы не споткнуться во время бега по жизни. Со временем остепенитесь. — Кристофер сделал приглашающий жест и грузно уселся за стол. — Малышка ревнует вас к одной из лондонских подружек? — подмигнул он задорно и весело. Не понимая, зачем это делает, Джон ответил без тени шутки: — К другу. К моему лучшему, единственному другу. Крис ошарашенно приоткрыл рот. — О. Пожалуй, я лучше заткнусь и налью нам по стопочке, — пробормотал он смущенно. — Вы неправильно меня поняли… — начал было Джон, но потом, почувствовав, как безмерно, как отчаянно устал от доказательств и оправданий, безразлично добавил: — А впрочем, это неважно. — Да бога ради, Джон, конечно, неважно. Какая разница, кто и как вас понимает. Будь проклят мой болтливый язык! — Крис поставил перед ним стопку, положил на тарелку ломтик ветчины, треугольник поджаренного хлеба с паштетом и преувеличенно бодро воскликнул: — С Рождеством! — Он вкусно сделал глоток, причмокнул и посмотрел Джону в глаза. — Но скажу вам по чести, муж маленькой Мэри, это ваше единственный прозвучало весьма впечатляюще. — Я очень сильно его люблю. Сказал и не ужаснулся. «Ну вот я и признался в любви к Шерлоку Холмсу. Признался вслух почти незнакомому человеку. И безмерно этому рад». В душе разлилась волна благодарности: Кристофер промолчал, и промолчал так прекрасно, так мудро, что даже тень неловкости, промелькнувшая в ставшей вдруг душной столовой, растворилась бесследно. То, что больно кипело у самого сердца, не давая ему биться в полную силу или, напротив, задавая немыслимо бешеный темп, мягко вспенилось и улеглось. И если бы не Мэри, вошедшая с керамической супницей, полной чего-то горячего и ароматного-сытного, он рассказал бы Крису все, без утайки. О том, что от Шерлока без ума. О том, что только о нем и мечтает. О том, что это, черт побери, самое правильное, что произошло с ним за всю не слишком длинную и не слишком счастливую жизнь. И пусть хоть кто-нибудь попробует косо взглянуть или хмыкнуть. Если бы не вошедшая Мэри. Она замешкалась, оглядывая стол и подыскивая местечко. — Что там у нас? — суетливо подскочил Крис, готовый помочь. — Чем порадуете двух голодных мужчин, дорогуша? — О Кристофер, — рассмеялась Мэри. — Не вы ли час назад за обе щеки уминали нечто, величиной и высотой напоминающее небоскреб? — Для моего организма это лишь маловразумительное баловство: какие-то жалкие листки салата вперемешку с кусочками ветчины и булки… О, густой суп? Боже, Мэри, вы маленькая колдунья. Сытно, горячо и наверняка очень вкусно. — Джон никогда не жаловался. Да, милый? — Да. Жаловаться я не привык. Мэри тепло улыбнулась и опустилась на соседний стул. — Поухаживай за мной, Джон. Я голодна. — И протянула Джону тарелку. — Ни за что! — воскликнул Крис, отнимая у нее белоснежный фарфор. — Что ваш муж понимает в такого рода священнодействии, как наполнение тарелок благоухающей пищей богов? Лишь истинный ценитель кулинарии способен сделать это как полагается. И он перед вами. И снова Джон подивился душевной тонкости говорливого и на первый взгляд не слишком чувствительного Кристофера Гилла — мирно, по-домашнему орудовать половником ему хотелось сейчас меньше всего. Он был уверен, что Мэри с трудом сдерживает досаду — ни очередная милая улыбка, ни шутливо выставленный в сторону отчима пальчик не ввели его в заблуждение. Но острые углы Крис умел сглаживать виртуозно: он так красиво и ловко их обслужил, сопровождая свои действия таким галантным поклоном и такой обезоруживающей улыбкой, что Мэри ничего не оставалось, как включиться в игру. — Вы удивительный человек. — Это бесспорно, — очень серьезно согласился Кристофер и страстно чмокнул серебристо блеснувшую ложку. — Приступим. — О господи! Старый болван, как низко ты пал: целуешься со столовым прибором, — раздался насмешливый голосок. — Чем еще столь же странным ты занимаешься, когда нет рядом жены? Все дружно обернулись на дверь. Крис довольно заулыбался. Заспанная, но тщательно подкрашенная и причесанная Эмма была невозможно мила: изящная, сияющая, чувственная. — Мамочка, — прошептала Мэри. — Мамочка, ты такая красивая и молодая. Джон вздрогнул от неожиданности. * День пролетел незаметно. Было уютно, тепло и спокойно. После ланча мужчины состязались в шахматы; вечером все вместе играли в скрабл — азартно и увлеченно; смеялись, спорили, обижались. Обедали поздно, доедая рождественское изобилие. Пили возле камина чай с наскоро испеченным Крисом сдобным печеньем. Выходили на улицу — любовались отяжелевшим садом, живописно запорошенным вьюгой. Мужчины по очереди расчищали парковочную площадку и сметали сугробы с занесенных снегом машин. Снег заметно редел, и было очень похоже, что к ночи снегопад наконец-то угомонится. Утром можно смело трогаться в путь. Мэри ни на шаг не отходила от матери и смотрела на нее с неподдельной любовью. В своей комнате, не отрывая глаз от заснеженного окна, не проронив ни единой слезинки, ни разу не повысив тона и не вздохнув глубже, чем того требовали ее здоровые легкие, она рассказала Джону все, что так долго прятала и таила. Как была счастлива в этом чудесном доме, как гордилась своим отцом, как обожала и боготворила его. Как увидела преступные объятия и поцелуи, вмиг разгромившие ее маленькую, хрупкую жизнь, и как умирала от ужаса, прислонившись к корявому телу яблони — потерянная, одинокая девочка, на которую обрушилось огромное горе. Как ненавидела мать. Как оплакивала отца. Как уезжала, не зная, что будет дальше. Как встретила Тима, влюбилась, отдалась ему доверчиво и наивно, и как подло он ее обманул. Как выскобленная врачами до донышка узнала, что никогда и никому больше не подарит жизнь, потому что омерзительный гомик посеял в нее отравленное, гнилое семя. Как осталась одна — бесплодная и никому не нужная. Как спала со счастливым, довольным жизнью Тревором, радуясь даже украденному теплу. Как медленно умирала ее душа до того прекрасного мига, когда там, в шумной подземке, судьба оказала ей милость и подарила самого лучшего на земле мужчину. Ее любовь, ее жизнь. Ее спасителя. Не рассказала она лишь об одном: как почти бесплотной, не дышащей тенью прокралась в уснувший сад, и как ярко вспыхнула спичка в ее руке… Джон слушал, каменея от каждого слова. Его снова поймали. И сделали это очень легко. Он задыхался в потоке слов и признаний, захлебывался чужим отчаянием и горем, глох от молчаливого призыва о помощи, и кожа его горела под напором невидимых, но цепко впившихся пальцев. «Шерлок, Шерлок, Шерлок. Что же мне делать?!» Изнуренная долгой исповедью, Мэри спала, спокойно улыбаясь во сне. Джон не сомкнул глаз до рассвета. Как видно, ночной отдых в этом доме — привилегия слишком большая. И только утром он задремал, трепеща ресницами, вздрагивая с головы до ног, и проснулся с задушенным криком. Но крика этого никто не услышал — Мэри была внизу, с удовольствием помогая вновь обретенной матери готовить завтрак для дорогих мужчин. Она звонко смеялась, заглядывала ей в лицо и прижималась щекой к ее плечу. Джон с трудом одолел треугольничек тоста, задыхаясь от подступающей тошноты. — Что с вами, милый мой? — забеспокоилась Эмма. — Вы зеленее капустного кочана. Плохо спали? — Хорошо, — отозвался Джон и взглянул на Кристофера. — Замечательно. Тот закашлялся и долго вытирал салфеткой слезящиеся глаза. Снегопад прекратился, выглянуло солнышко и залило сад позолоченным серебром. От такой красоты и величия замирало сердце, и Джон подумал, что именно сейчас и именно здесь он бы с удовольствием умер. Но Мэри уже собралась — путь предстоял неблизкий. Да и Лондон давно заждался. Крис долго жал ему руку, силясь подобрать нужные, правильные слова. Но хватило его лишь на бодрое «очень рад, что тебя узнал, черт побери» и на дружеское объятье. Эмма тоже его обняла — крепко и ласково. Поцеловала в висок и шепнула: — Джон, мой дорогой. Мой славный, чудесный Джон. Я все понимаю. Вы умный и сильный. Вы очень сильный. Прошу вас… Умоляю… Не допустите огня.