Не могу больше

Миссис Хадсон решительно загородила проход. Впервые Джон видел её такой. Холодно-ироничной, живо напоминающей Шерлока. — Джон? Странно. Не ты ли так громко хлопнул дверью четверть часа назад? — Она усмехнулась. — Никогда не подозревала юношеской горячности в уравновешенном и тактичном мужчине. Между прочим, моя дверь не обязана сносить чьё-то дурное настроение и воспитание, она стара почти так же как я. Если вы двое не можете обойтись без скандалов, устраивайте их, пожалуйста, у себя. Так-то вот. — Женщина сердито поджала губы, но вглядевшись в раскрасневшееся, взволнованное лицо, смягчилась, и взгляд её потеплел. — Не помирились? — Потом, миссис Хадсон, потом. — Джон готов был упасть перед ней на колени, целовать худые, перевитые венками руки, каждый припухший сустав — родная, родная наша, мы так сильно вас любим. — Мне надо к нему. Очень. Четверть часа назад? Вы потерялись во времени, миссис Хадсон. Я не был у него тысячу лет! — Ох! — Она суетливо затопталась на месте, всплеснула ладошками и, посторонившись, прижалась к стене — ни следа от той едкой желчи, которая буквально сочилась с её языка. — Боже, до чего же я бестолкова. Стою столбом и трещу как сорока. Беги, дорогой, беги. Я очень хочу, чтобы всё было по-прежнему. Наверху так тихо, что душа разрывается. Впервые она открыто озвучила свою тоску по былым временам. По той жизни на Бейкер-стрит — с неумолчным скрипом ступеней, грохотом, пальбой и падающими из окон американцами. По жизни, что нравилась ей бесконечно, что бодрила, вливала молодые силы в дряхлеющее, усталое тело и дарила ощущение сопричастности к чему-то необыкновенному, яркому — к тому, чем бог не дал насладиться ей до встречи с Шерлоком Холмсом. Дверь тихо закрылась, и Джон мог бы поклясться, что миссис Хадсон припала к ней грудью, тревожно вслушиваясь в нетерпеливый стук каблуков и прерывистое дыхание взбегающего по лестнице постояльца. Бывшего постояльца. * Шерлок оставался на том самом месте и в той самой позе — прислонившись к спинке дивана и безвольно уронив ладони на бедра, — словно после ухода Джона впал в сидячую кому. Джон предупреждающе выставил в его сторону палец. — Тебе лучше заткнуться. — Я молчу. Слабо шевельнувшись, он снова сросся с матовой кожей. Создавалось впечатление, что каждое движение стоит Шерлоку адских усилий: руки приподнялись и тут же бессильно упали. Изнасилованный чьим-то обезумевшим ртом. И брошенный. Черт, черт, черт! — Вот и молчи. Молчи. — Джон быстрым шагом направился в кухню — не мог видеть его таким: покорным, на всё готовым. Потому что ещё мгновенье, и он окажется рядом, упадет на обмякшее тело и поцелуями высосет последние капли силы. Не время. Именно сейчас — не время. Шерлок и без того напоминает жертву вампирского нападения. — Я собираюсь заняться ужином. Если, конечно, есть шанс отыскать в холодильнике хоть что-то, похожее на кусок сыра или банку консервированного цыпленка. Не хотелось бы побираться у миссис Хадсон. — Побираться не обязательно — думаю, кое-что непременно найдется. Но цыпленка не обещаю. — Плевать на цыпленка. — Джон застыл в дверях и всё же решился: окинул взглядом гуттаперчево растекшееся, аморфное тело. — Ты отвратительно выглядишь, и я намерен тебя накормить, пусть даже это кое-что — жалкие тосты с маслом. Шерлок тихо вздохнул и наконец-то выпрямился. Он по-прежнему казался больным, но теперь хотя бы не безнадежным. И хотя бы не умирающим. — Ты тоже отвратительно выглядишь. — Отлично. Мы оба отвратительно выглядим. Мне это нравится. — И мне. Такого рода синхронность воодушевляет. — Синхронность… Воодушевляет… Чертов зануда. Сказал бы проще: мы два идиота, пытающиеся избежать неизбежное. Сердце удивленно ёкнуло: произнести то, о чем и думать-то было немыслимо, оказалось совсем несложно. Сомнения, стыд, неуверенность — всё эти надуманные преграды рухнули, и осталось только родство. Шерлок поднялся. — Джон… — Я не уйду. — Но… — Но — не твоя забота, понятно? — Непонятно. Всё, что касается тебя, моя забота. Всегда так было. — Всегда? — А ты не знал? Или не замечал? — Не заговаривай мне зубы, я все равно приготовлю этот чертов ужин и запихну его в твою чертову глотку. — Я разве отказываюсь? — Улыбка неуверенно тронула краешек губ, и что-то тонко оборвалось внутри. И грудь заполнила невыносимо сладкая горечь — любовь, дошедшая до отчаяния. Развернувшись, Джон поспешно укрылся в кухне, судорожным всхлипом переводя дыхание и прислушиваясь к болезненному жжению в легких, кажущихся двумя высушенными ошметками, никогда больше не способными наполниться влажной, воздушной свежестью. Собственная слабость бесила: достаточно едва заметной улыбки, и вот он уже готов. И голова кругом. Ужин. Я обещал ему ужин. Какого черта я стою здесь и от любви задыхаюсь? Он распахнул холодильник — довольно обморочных сантиментов. Отдышался, и за работу. Хм… Не густо. Но и не пусто. Уже хорошо. — Нашёл что-нибудь? Тихий голос вышиб остатки воздуха, и Джон жадно глотнул колючий холодок морозильной камеры, куда заглянул в фантастической надежде обнаружить ростбиф или парочку свиных отбивных. — Только приступил к поискам. Похоже, в самом деле придется ограничиться тостами, и, возможно, даже без масла. — Мне жаль. — Ни хрена тебе не жаль. Уверен: втайне ты радуешься. Кофе хотя бы не весь извел? Бьюсь об заклад — только им ты и питался в последнее время, судя по бледно-зеленому оттенку… — …чего? Странный вопрос огорошил, и, слегка запнувшись, Джон буркнул, продолжая настойчиво изучать небогатые недра: — Всего. — Я бледно-зеленый везде? Ноги ослабли и подкосились. Сукин сын, паршивец! Что он задумал? Будь я проклят, если это не вызов. Вызов — вне всяких сомнений. Откровенный, бросающий в жаркий озноб, лишающий воли. Шерлок сейчас не шутил — нисколько. Он ждал от смятенного Джона ответа и намерен был его получить. — Или ты не успел разглядеть меня в полумраке? И Джон сдался: обернулся, посмотрев затравленно и виновато. Господи, неужели он надеялся избежать этого разговора, прячась за бытовой суетой, делая вид, что немногим больше часа назад не горел с головы до ног, смакуя драгоценное семя, не шатался пьяно, пытаясь подняться с колен и готовый вырубиться в любую минуту? — Успел. Это было ужасно? Да? — выдавил он еле слышно.  — То, что я… сделал… с тобой. Ответ прозвучал просто, без экзальтированного надрыва, словно речь шла о чём-то повседневном, будничном, весьма далеком от драматизма и остроты: — Не знаю. Не помню. Ничего не помню. Кажется, на некоторое время я умер. Перестал существовать. Сердце, как молот, лупило по грудной клетке, вместо слов в горле рождался жалкий, сдавленный клекот. Но Джон отчаянно пытался острить: — Твоя смерть и последующее воскрешение всегда приносят мне массу проблем, не находишь? Но Шерлок не улыбнулся — он ждал. Два взгляда, решительный и испуганный, пересеклись в жесткой схватке. — Шерлок… — Я очень тебе благодарен. Сам бы я никогда не решился. — Голос снизился до полушепота. — Можешь поцеловать меня? На этот раз — в губы? Можешь, Джон? Дверца холодильника захлопнулась с легким дребезжанием, и этот слабый звук неожиданно успокоил: ноги перестали дрожать, а душа — нестись в сторону пяток. Всё в полном порядке. Холодильник. Кухня. Шерлок, задающий вопрос, который, казалось бы, должен лишить остатка самообладания и довести до состояния рыбы, выброшенной на берег, но который неожиданно всё расставил по своим местам. Окончательно. Порядок. Полный Поцеловать в губы? Боже, да. Нет проблем. Это ведь так естественно — прижаться к теплой, розовой коже ртом, иссохшим от многолетней жажды. Всё, всё между ними теперь естественно: каждое слово, каждый порыв. И всегда было так. С первой минуты произошло узнавание, только оба предпочли не думать об этом, не замечать, боясь осложнить себе жизнь и нарушить устоявшийся порядок вещей. Облегчение было всеобъемлющим: наконец-то отпала необходимость скрывать, что ни к кому и никогда так страшно, так бешено не тянуло. — Могу. И хочу. Челюсти сводит — до того сильно хочу. Но сначала ужин. И крепкий кофе как можно слаще. А целоваться мы будем сегодня так много, что, боюсь, кое-кому надоест. Наскучит. — Мне не надоест. — Шерлок сделал в его сторону шаг. — И не наскучит. Никогда. К черту ужин, Джон. Но Джон был непреклонен, хотя по губам уже мчались сумасшедшие токи, вспахивая слизистую и мышцы. — Нет, не к черту. И даже не спорь — бесполезно. — Он указал взглядом на стул. — Садись. Я неожиданно обнаружил стручковую фасоль. И нечто, отдаленно напоминающее томаты. Вполне сносно для легкого ужина. Садись, я сказал. Шерлок послушно уселся за стол, исподлобья наблюдая, как Джон достает из выдвижного ящика сковороду. — Я мастурбировал. — Что? — Джон вспыхнул от макушки до пят. Сковорода в руке затряслась. — Какого черта… Шерлок, ты охренел? — Мастурбировал, — спокойно повторил Шерлок, но потемневший взгляд выдал его с головой. И дрожь истонченных пальцев, сцепленных в неразрывный замок. И легкая хрипотца. Какое уж тут спокойствие… — Всё последнее время. Думая о тебе, я делал это. — Мать твою, Шерлок. Нельзя же так. — Джон потрясенно моргал, перекладывая сковороду из одной руки в другую. — Как  — так? — Откровенно. — Можно. Нам с тобой — можно. Разве ты это ещё не понял? Джон и сам уже знал, что можно: и говорить, и смотреть, и хотеть неприкрыто. Боже милостивый, конечно же, можно. Зашвырнуть сковороду, подойти вплотную, сграбастать желанное тело и навалиться горячечно, страстно. Вдавиться пахом, стиснуть бедрами. Развратно и громко стонать, вылизывая шею, ключицы, покусывая тонкие, розовеющие мочки. Трогать его, трогать себя. Ласкать. Раздеться донага, бесстыдно выставив налитый член. Раздеть Шерлока, любуясь каждой косточкой, каждым волоском, каждым пупырышком озябшей кожи. Можно всё. Всё дозволено и давным-давно узаконено там, где действует лишь Один Закон. Знал, но продолжал покрываться алыми пятнами и смущенно прятать глаза. — Я мастурбировал прямо здесь. На этом месте. — Шерлок медленно наклонился в сторону стула, на который Джон уже собирался рухнуть, ослабленный тянущей болью в паху, но испуганно отшатнулся, прижавшись спиной к разделочной тумбе. Святой боже, он до разрыва сердца меня доведет, подлец. — Расстегивал брюки и мастурбировал. — Что ты, блять, заладил? — едва слышно пробормотал Джон, обмирая от многократных приливов жара. Мошонка окаменела, по стволу мчались потоки крови, превращая головку в средоточие сладкой муки. — Чокнутый. Совершенно чокнутый. Другого слова не знаешь? — Не знаю. Ничего больше не знаю и не хочу знать. Я так долго к этому шел. Мне было плохо. Одиноко. Стыдно. — Выскользнув из-за стола, Шерлок оказался напротив, очень близко. — Как же было мне стыдно, Джон! Заниматься… этим. Здесь. — Почему здесь? Мало тебе места в квартире? — Джон давился редкими, глухими ударами, от которых ходуном ходила грудь, и трещали ребра. — Потому что тепло. Потому что не так давно мы завтракали за этим столом… Убери свою дурацкую сковороду. Если, конечно, не хочешь ею меня оглушить. — Куда я её уберу? Куда… О господи, Шерлок… Руки уверенно обвились вокруг сомлевшего, безвольного тела, сковорода с грохотом приземлилась у ног, и Джон едва удержал крик, полный восторга и муки. — Ненормальный. Что же так возбуждало тебя в наших завтраках? Кукурузные хлопья или… — Кукурузные хлопья. — Шерлок обнимал нежно и вместе с тем страстно, и это нереальное единение сводило с ума. Джон прильнул всем телом, с тихим стоном вдыхая восхитительно яркий запах: чистая кожа, крем после бритья, пот, выступивший во время полубезумных метаний под его губами и ласками. — Ты так долго не приходил — почему? — Потому что осёл. Чертов кретин. — Он поднял голову, впиваясь взглядом в такие близкие и такие желанные губы. — Я влюблен в тебя, Шерлок. Я влюблен в тебя страшно. Что делать? — Не знаю. — Руки прижались к лопаткам, медленными, раздевающими поглаживаниями прошлись вдоль спины, на мгновение замерли на пояснице и, окольцевав талию, притиснули плотно, до минимума сократив пространства между телами. Почувствовав горячую твердость, Джон слабо охнул и вдавился в Шерлока пахом. Его собственное возбуждение было уже нестерпимым: бедра окатывало жаром, член вздрагивал, выплескивая капельки смазки, виски ломило, и губы горели огнем. — Шер… Шерлок разом сделал и одно, и другое: накрыл его губы своими и стиснул ладонью промежность, с легкостью папиросной бумаги сминая плотную ткань. Джон так и не понял, отчего его разобрало особенно сильно: язык Шерлока жадно метался, исследуя, пробуя, глубоко проникая; пальцы сжимали и гладили. И всё вызывало трепет. И не было сил выносить эти смелые ласки. Он даже ответить на них не мог: лишь подставлялся под губы и руки, сотрясаясь и глухо выстанывая своё отчаянное желание. Накатывающий оргазм скручивал внутренности адским узлом. — Шерлок, остановись. Я сейчас… Я кончу сейчас. В глазах закипали слезы. Взмокший затылок вдавился в обнимающую ладонь, и голова обессиленно запрокинулась. Впервые Джон испугался оргазма, совершенно уверенный в том, что не сможет его пережить. Тронув поцелуем остро выпирающее адамово яблоко, Шерлок слегка отстранился, тяжело дыша и продолжая бережно поддерживать дрожащее тело. — Подожди. Подожди, Шерлок. Прошу тебя. — Не могу. …Джон плохо соображал, что с ним делают, и лишь по остужающей прохладе, коснувшейся раскаленного паха, понял, что Шерлок расстегнул его джинсы и стянул их до трясущихся в дикой пляске колен. — Мать твою, нет… нет, — сипло выдохнул он, непонятно зачем вцепившись в резинку трусов: кончить хотелось неимоверно. Особенно — кончить Шерлоку в рот. Раздвинуть сочно-алые губы, толкнуться поглубже и заорать благим матом от наслаждения. Но представить, что бесподобный, неземной, обожаемый Шерлок сейчас ему отсосет… Невозможно. Исключено. — Ты… Мне… Нет. Ни за что. — Я — тебе. И если не прекратишь идиотничать, придется тебя связать. — Сам идиот, — лепетал Джон, едва ворочая заласканным языком. — Решил отомстить? Хочешь, чтобы я тоже умер? Хочешь, да? — Да. Сильные руки надавили на плечи, и он безвольным кулем свалился на стул. Шерлок встал на колени. — Приподнимись, пожалуйста. — Ласково поглаживая его вздрагивающие бока, он чуть приспустил белье и прижался губами к тонкой золотистой дорожке. — Хочу раздеть тебя до конца. Ты промок… — Черт… Мать твою… Черт… — бормотал Джон, неловко помогая высвободить уже откровенно дергающийся член. — Мать твою… Боже… О, черт… Шерлок ничего не смыслил в минете — это факт. И явно делал его впервые. Но каждое прикосновение его языка и губ доводило Джона до края. Он стонал в полный голос, высоко взметаясь на стуле и только чудом избегая падения. Вонзал непрерывно текущую головку едва ли не в самое горло, и Шерлок приостанавливал ласку, чтобы чуть отдышаться, сердито смахивал слёзы и бормотал: — Извини. Плохо у меня получается… Голос глухой, виноватый. Хотелось подхватить его, глупого и до боли любимого, притянуть к себе и целовать, целовать, пожирая неумелые губы. Но Шерлок вновь обхватывал его с упрямой, отчаянной жадностью, всасывал глубоко, и голова шла кругом, и внизу живота взрывались тысячи сладострастно трепещущих звезд. — Не могу, не могу, не могу, — причитал Джон, сжимая ладонями склоненную к паху голову, впиваясь подушечками в горячую, влажную кожу, безжалостно путая мягкие завитки, и умолял: — Не могу больше! Шерлок, бога ради, пожалуйста… — И снова резко взмывал навстречу — возьми меня, любовь моя, всего возьми. Промежность затопило сокрушительно-жгучей волной, семя мощно рванулось, и Джон наконец закричал, освобождая легкие от бездны скопившихся криков. * — Тебе всё ещё нужен ответ? Джон непонимающе и мутно взглянул. Тело блаженно стонало, каждое нервное окончание было наполнено наслаждением, негой, восторгом. Он невольно погладил мокрый, всё ещё эрегированный член, и поток похотливой дрожи пронесся от макушки до пят. — О чем ты? — Язык заплетался, губы бессмысленно улыбались.  — О, Шерлок… Какие ещё ответы? Меня трясет, и, будь проклято всё на свете, я не отказался бы кончить ещё разок. Сумасшествие… Не хочешь обнять меня и оторвать, наконец, от стула? Но Шерлок не шелохнулся. Он продолжал сидеть на полу и всматриваться в умиротворенные, расслабленные черты, по всем признакам не собираясь ни обнимать, ни ласкать вздрагивающее от предвкушения тело. — Шерлок, какого черта? Долго ты собираешься валяться у меня в ногах? — Предпочтительно всю жизнь. — Он обхватил колени Джона, сомкнул их нетерпеливым рывком и спрятал лицо в уютной ложбинке. — Всю свою жизнь. Счастье нахлынуло и затопило — огромное, бурное, невероятное. Джон наклонился и в порыве бесконечной нежности поцеловал волнистый затылок. — Сижу перед тобой без штанов и при этом чувствую себя гребаным повелителем. Это здорово — повелевать таким неуправляемым человеком как ты, — шепнул он, улыбаясь довольно и томно. — Ты спросил, люблю ли я. Шерлок поднял голову и заглянул в глаза — в самую глубину. Кожа мгновенно отозвалась сонмом мурашек. — Я хочу признаться тебе в любви, Джон. Когда ты вошел следом за Майком, и я увидел тебя… Невзрачно одетый парень с психосоматической хромотой и больными глазами. Я был сражен и растерян. Думаю, именно тогда я и полюбил. Впервые и навсегда. — Почему-то я этого не заметил. — Ничего удивительного, — насмешливо хмыкнул Шерлок, но серьезность вернулась сразу же, стоило только Джону едва заметно отодвинуться к спинке стула. — Я и сам не так давно во всём разобрался. Сложно такое принять, особенно человеку, настолько далекому от чувственной стороны жизни. — У тебя в самом деле никогда не было отношений? — осторожно спросил Джон, коснувшись пальцами впалой щеки. В душе разыгралась настоящая буря, это признание всё в нём перевернуло. Прямо сейчас сжать его со всей силы, до хрусткой боли — застонет, прикусит губы, сомкнет ресницы — и поверить наконец в вероятность невероятного: Шерлок рядом и говорит о любви. О своей любви к нему, Джону. Зачем он полез с расспросами о каких-то треклятых отношениях? К чему это знать? К черту всё, что было когда-то. Но, боже, боже, прошу тебя — пусть ничего и никогда не было, только я… Я один. — Отношениями ты деликатно называешь секс? — тихо спросил Шерлок, снова уткнувшись в колени. — Ну почему? — Боже, прошу тебя… — Какая уж тут деликатность? Десять минут назад я не очень-то деликатно готов был умолять тебя отсосать ещё раз. Я хотел сказать именно то, что сказал — отношения. — Не было. Радостное облегчение распирало грудь — боже, боже… — …Но секса — вполне достаточно. Конкретно для меня. Почувствовав, как застыл, как окаменел Джон, как усилилась в его теле дрожь, Шерлок поднял голову и ласково провел по бедрам ладонями — не надо, не стоит так волноваться. — Неужели ты поверил в эту чушь о моей девственности? — Да, — быстро ответил Джон, чувствуя себя отвратительно плохо. — Да. — Почему? — Шерлок смотрел непонимающе, удивленно. — Наверное, просто хотел поверить — вот и всё. — Но почему? — снова повторил Шерлок. Джон промолчал. Действительно, почему? Почему это было так сладко — думать, что Шерлок нетронут, неопытен? Неужели уже тогда он был так отчаянно зациклен на этом мужчине, не допуская мысли, что кто-то может иметь на него право, ласкать его, любить… Шерлок пожал плечами, продолжая успокаивающие поглаживания. — Смешно… Но это не приносило мне особенной радости, Джон, а потом и вовсе осточертело. Все чего-то ждали. Требовали. Имели виды. Строили планы. Я страшно бесился и в итоге всегда уходил. — Бросал? — Называй это как хочешь. — Он конечно услышал в голосе холодный сарказм, но не обиделся, лишь устало вздохнул.  — Да, бросал. Получается так. Потом я увлекся сыском и понял, что наконец-то нашел себя. Нашел то, что доставляет настоящее удовольствие и никогда не наскучит. Разум мой наслаждался, а тело успокоилось — очень скоро. Секс исчез из моей жизни легко, поверь. Потом появился ты. — Мне надо одеться. — Джон вдруг остро почувствовал свою наготу. Сидит тут со своим наполовину вставшим членом — жалкий, несчастный. Но Шерлок вжался в него сильнее, навалился грудью, обхватил ладонями бедра и заглянул в лицо вопросительно и тревожно: — Ты ревнуешь? — Нисколько. — Джон попытался подняться. — Шерлок, мне и в самом деле до чертиков хочется натянуть на себя трусы. — Тебе до чертиков хочется меня, я же вижу. — Заткнись. И встань. — К горлу вдруг подкатил тошнотворный клубок. — Чего ты вцепился в меня? — Ревнуешь. — Шерлок потерся носом о дрогнувшее колено и несколько раз прикоснулся губами — несмело и трепетно, осторожно захватывая вздыбленные волоски, оставляя влажный, короткий след и вызывая тем самым обвал самых разнообразных, но одинаково жарких эмоций. — И совершенно напрасно. Это было очень давно — не помню ни лиц, ни имен. Лишь с тобой моя жизнь обрела равновесие и смысл. Джон хорошо понимал, что ревность его необоснованна и смехотворна. До той знаковой встречи прошла немалая часть их жизней. Не мальчишки, и опыта у каждого, и разочарований… Есть чем поделиться при случае. С чего он так взбеленился? Откуда вдруг этот захватнический инстинкт? Откуда это страстное желание спрятать ото всех, укрыть собой и не дать даже пальцем коснуться? Даже взглядом. Глупо. Эгоистично и глупо. Разве сам он не женат на малышке Мэри, которая сейчас наверняка не находит себе места, пытаясь разгадать причину и смысл странного сообщения: «Сегодня не жди — мне надо во всём разобраться»? И видит бог — он совсем не планировал ЭТО. Он просто до смерти хотел оказаться с Шерлоком рядом. Глупо, глупо. Но почему так щемит сердце? И так болит. Джон снова сделал попытку встать. — Шерлок, довольно. Я замерз. Хочу кофе. И хочу наконец сделать то, ради чего притащился на кухню. Дай мне одеться. На этот раз Шерлок не стал удерживать его и поднялся с колен — взъерошенный, помятый, мрачный. Он отошел к окну и оперся ладонями о подоконник. — Снова метет. Будто мы не в Англии, а в Антарктиде. В голосе было столько тоски, что Джон помертвел. Идиот. Чертов идиот. Придурок. Затеял недостойный ревнивый допрос. Неужели возможно, что молодой красивый мужчина… такой мужчина!.. достанется ему совершенно нетронутым? Господи, какая глупейшая самонадеянность! Натягивай штаны, недоумок, вари кофе, жарь тосты, а потом целуй его два часа без остановки, пока не потеряешь сознание. Молния застревала, пуговица выскальзывала из пальцев. Кофе… И не выдержал — подошел, прижался к спине пылающим лбом. — По-моему, у меня температура. Я весь горю. Шерлок развернулся и жадно обхватил его руками, задышал часто, неровно. — Не хочу ссориться. Находиться в его руках было ни с чем не сравнимым блаженством. Вжиматься лицом в округлую родинку на высокой шее, припадать к бьющейся жилке, задыхаться от нежности и любви. — Ты считаешь, мы можем поссориться? — пробормотал Джон, протискивая руки и обнимая стройную талию.  — О, Шерлок… — И мгновенно сорвался: припал губами, целуя грубо, настойчиво, впитывая несущееся под кожей желание, пьянея от нарастающего в Шерлоке трепета. — Я не знаю, что делать, — шептал он в ямку между ключиц. — Это моё место. Я должен быть здесь, и нигде больше. Каждый день. — Его будто прорвало: слова теснились в гортани, нетерпеливо выталкивая друг друга, и каждое было важным, необходимым, и от каждого, казалось, зависела жизнь. Руки сжимали с отчаянной силой. — Уходить на работу отсюда и сюда же возвращаться по вечерам. Сидеть возле камина — вымотанным и злющим как черт. Согревать у огня заледеневшие ноги, потому что растаял чертов снег и повсюду чертовы лужи, потому что промокли ботинки, и вода хлюпала в них противно, как сопли в простуженном носу. И винить во всём только тебя. А кого же ещё? Смотреть волком. Беситься, что чай еле теплый, а ты — бесподобно красивый. И что равнодушен к моим проблемам: ходишь кругами, пристаешь с вопросами. Рычать, чтобы отвалил и дал спокойно от усталости сдохнуть. И любить тебя больше жизни. Умирать от любви. Я не знаю, как быть, Шерлок. Я хочу только этого, и ничего больше. Неуверенный ответ прозвучал как банальное утешение, произносимое лишь тогда, когда сказать хочется много, но лучше не говорить, потому что станет ещё больнее: — Подождем. Джон услышал каждую фальшивую нотку и дернулся как от пощечины. — Чего? Шерлок, не надо, прошу тебя. Только не ты. От тебя я хочу услышать настоящее. Или вообще ничего. Но не безликое подождем. Не слишком ли долго я ждал? — Он высвободился из объятий — видит бог, меньше всего ему хотелось сейчас лишаться родного тепла. И всё-таки отступил, взглянув растерянно и недоуменно. Казалось, Джон и сам был потрясен тем, что собирался произнести. — Понимаешь, Шерлок, я ждал. Тебя. Будь я проклят, только сейчас я со всей ясностью это осознаю. Твоя могила, твоя кровь… Слишком правдоподобно для правды. Я не мог так глупо купиться. Просто от горя и ужаса мозг отключился. — Джон… — Да черт с ним, Шерлок, я не об этом. — Он нетерпеливо махнул рукой. — Я не должен был этого делать. Ни при каких обстоятельствах. Соломинка не может стать спасательным кругом. — О чем ты? Злость закипела в груди мгновенно, вспыхнули щеки, пальцы рефлекторно шевельнулись, готовые собраться в кулак. — Прекрати. Прямо сейчас — прекрати эти недостойные игры. Иначе я развернусь и уйду. Ты гребаный аналитик, ты чувствуешь раньше, чем слышишь. Какого хрена задавать дурацкий вопрос? — Да. — Шерлок нервно поджал губы. — Разумеется, я тебя понял. Но ты это сделал, Джон. И она тебя любит. — Знаю. Мать твою, я это знаю. Но и другое я знаю наверняка: никогда и ни за что я с тобой не расстанусь. Лучше умру. — Не уверен, что это лучше. Они посмотрели друг другу в глаза. Затянувшийся взгляд вызывал неловкость и замешательство, но разорвать его не получалось. Первым не выдержал Шерлок — ресницы дрогнули и опустились. — Вряд ли ты сможешь сегодня остаться. Мне кажется… Сердце скорбно и жалобно сжалось: Джон уже и сам это понимал. Недавняя бравада отступила, и на смену ей пришло отрезвление. Он безотрадно припал к окну — темно, холодно, снежно. Враждебно. Провести эту ночь здесь, на Бейкер-стрит… Пусть не в комнате Шерлока — в своей. Только бы знать, что где-то неподалеку стучит дорогое сердце. Но это было нечестно. И жестоко. А быть нечестным и жестоким он не умел. — Знаешь, чего я хочу? Чтобы нас замело — не выбраться. — Но выбираться придется, Джон. — Шерлок оказался рядом, и его вздох приятно согрел спину. — Мы не можем начинать… вот так. С этого. Разве сам ты думаешь по-другому? — Нет. Но мы уже начали. И остановиться не сможем. — Ты понял меня. — Я понял тебя. — Джон отошел от окна, стараясь не коснуться Шерлока даже одеждой, и поднял прикорнувшую у ножки стола сковороду. — Мы можем хотя бы поужинать вместе? Губы Шерлока дрогнули — он проводил Джона печальным взглядом. — Я люблю тебя, а ты снова схватился за сковороду. — И я люблю тебя, потому и схватился. Поставлю перед тобой тарелку с тушеной фасолью, полью соусом тосты и спокойно уйду. — Уйдешь? Спокойно? — Шерлок тщательно прятал улыбку. — А кофе? Но улыбку Джон уловил. В глазах промелькнули ярко-синие вспышки, мягко залучились морщинки. Душу слегка отпустило — она болела уже не так беспощадно. Может быть, всё не настолько трагично и сложно? Так или иначе, они уже вместе. — Конечно, кофе. А потом я буду тебя целовать. — И добавил, задохнувшись от накатившей радости мгновенно принятого решения: — Я разведусь. Каждый день без тебя — мучение. Бесполезная трата времени и жизни. Зачем? И черт с ним — с огнём. — С огнём? * Поцелуи уже не поцелуи — яростные укусы: губы истерзаны, шея пестреет жарким пурпуром, челюсть нещадно ломит. Наконец-то, наконец-то можно хоть немного насытиться, хоть чуть-чуть утолить истинный голод. — Это… твоя… фасоль… виновата. — Шерлок дрожит и вновь погружается в рот: тиранит язык своим медоносным жалом, сладостно мучает, овладевает. Джон едва стоит на ногах, наваливаясь на Шерлока знойной тяжестью. Оглаживает плечи, затылок, поясницу, мнет ягодицы, пьянея от собственной смелости и вседозволенности. — Не уйду. Пропади всё пропадом — не уйду. Хочу тебя страшно. Они обнимаются, отчаянно жмутся друг к другу, и этого так недостаточно. Мешает одежда, мешает мебель, звуки в доме и за окном. Мешает весь мир, до отказа забитый хламом — ненужным и суетным. Оказаться бы где-нибудь в запределье: лишь пустота и свет. — Я люблю тебя. Черт, я дьявольски сильно люблю тебя. Шерлок… Негромкая мелодия входящего вызова оглушает, взрывной волной отбрасывая их друг от друга.