Не могу больше

Пульс зашкаливал, и сбивалось дыхание. Момент, когда они малодушно друг от друга отпрянули, хотелось вычеркнуть из памяти навсегда. Как очевидно они испугались! Злоумышленники, пойманные с поличным… Только этого им сейчас не хватало: пристыженно отводить в сторону взгляд. От досады у Шерлока тяжелело в груди. — Прости. Глупо получилось. Джон прятал неловкость и огорчение за суетливыми жестами: ерошил волосы, поглаживал шею. Наконец он поднял глаза. — Ужасно глупо. Я до чёртиков перетрусил. Проклятье! — И замолчал, шумно втягивая воздух в попытке унять смятение: сердце колотилось как бешеное. — Послушай, что бы там ни было, я с тобой. И мне наплевать. Раздражающие своей настырностью трели били по нервам — телефон заливался не умолкая. — Отвечаем? — Да. До чего же не хотелось этого делать! Шерлок почти не сомневался, чей голос перечеркнет сейчас все его ярко разбушевавшиеся мечты. Но кинув на экран настороженный взгляд, облегченно прикрыл глаза и рывком притянул Джона к себе. Потерся носом о встрепанные вихры — чудесный запах. Самый чудесный на свете. Единственный. И непривычная нежность так восхитительно плавит тело. Поцеловал — сладко, тягуче, и лишь дождавшись весьма красноречивого стона, нехотя оторвался от губ: затяни он поцелуй хотя бы на долю секунды, и настойчиво требующий внимания абонент останется без ответа. — Все в порядке, — шепнул он, прижимая Джона к себе еще крепче, захватывая и сминая пальцами тонкую шерсть рукава. — Это Майкрофт. Хотя, для звонка поздновато… Слушаю тебя, Майк. — Добрый вечер, Шерлок. Как поживаешь? — Превосходно. А ты? — Как всегда, полон сил и доволен жизнью. Но не сегодня — сегодня я немного устал. — Что, в таком случае, помешало тебе отойти ко сну? — Хотелось бы знать. — Говоришь загадками. Нет желания перейти на простую человеческую речь? Стемнело уже. — Я заметил. — Ни раздражения, ни упрека, но Шерлок снова напрягся: звенящие нотки в бесстрастном голосе брата он уловил. — Близится ночь, Шерлок, и позволь уточнить, почему Мэри Ватсон разыскивает своего мужа в столь поздний час? Чем она так расстроена? — Пауза была небольшой, но вполне достаточной для того, чтобы щеки ошпарило жарким румянцем. — И коли уж миссис Ватсон рискнула потревожить меня, учитывая наше весьма поверхностное знакомство, я делаю вывод, что отсутствие Джона на супружеском ложе каким-то образом связано с твоим недавним возвращением в Лондон. Он рядом? — Д-да. — Шерлок изумленно взглянул на взволнованного, ничего не понимающего Джона. — Рядом. — Видно, этого не избежать… — Майкрофт вздохнул. — Необходимо кое-что обсудить, Шерлок, и как можно скорее. Шерлок тряхнул головой, все еще не веря услышанному: такого он ожидал меньше всего. — Что? — тревожный шепот Джона влажно коснулся шеи. — Шерлок, что? Но тот лишь коротко взглянул и не ответил, кусая губы. — Молчишь? — Майкрофт снова вздохнул. — Весьма неловкая ситуация. — Какого черта, Майк? — Спокойствие стоило Шерлоку немалых усилий. — Тебе не кажется, что это уже перебор? Наши отношения с Джоном… — Отношения? Ваши отношения с Джоном? — Да. Что тебя удивляет, черт побери? Джон округлил глаза — что там? — Зависит от того, какой смысл ты вкладываешь в это слово. Но, по-моему, он вполне очевиден. К сожалению. Шерлок, подумай. — О чем? — Гнев жарко вскипал за грудиной. — Ты в своем уме?! — А ты? Ты сам? — Звон в голосе нарастал. — Не пытайся меня провести. В каждом твоем слове я слышу ложь. Не хочу тратить на нее драгоценное время ночного отдыха. — Майкрофт едва заметно перевел дыхание: усмирял непозволительное в данном случае раздражение. — Я понимаю, вряд ли ты захочешь обсуждать с кем-либо из близких свою личную жизнь. Но, может быть, тебе понадобится совет? Я с удовольствием пообедаю с тобой… скажем, завтра. — Ты ополоумел, Майк! — Гнев рвался наружу, растекаясь алыми пятнами по щекам и скулам, подсвечивая глаза яростной зеленью. — Решил прочитать мне нотацию? Залезть по локоть в душу? Не будет этого. — Шерлок, остынь. Я не враг. Твое благополучие — не самая последняя из моих забот, и ты это знаешь. Кроме того, я соскучился. Хитрый лис знал, как обезоружить младшего брата — они в самом деле не виделись довольно давно. — Я подумаю. Шерлок швырнул телефон на стол и посмотрел с тоскливым отчаянием. — Черт знает что. Так сладко, так правильно целовать, ласкать, исходить нежностью. И кажется — нет ничего проще: любить и быть вместе. Джон сердито отцепил от себя его руку. — Ты скажешь наконец, что случилось? Я же не кукла. Нет, не просто. Быть вместе совсем не просто. За каждый тихий вздох потребуют от них платы, за каждый взгляд друг на друга. И любить — не просто. В груди саднит и печет. Щемящее чувство печали не проходит ни днем, ни ночью. Сердце жалобно ноет, рвется куда-то, ищет тепла… — Прости. Прости. — Тебя определенно сегодня заклинило, — невольно улыбнулся Джон: рассердиться на Шерлока не получалось даже на миг. — Сначала мастурбация, теперь вот — прости. И, знаешь, мастурбация мне больше по вкусу. — Он снова приблизился и заглянул в понурое, отрешённое лицо. — Запомни: я прощаю тебе заранее все, что угодно. На сто лет вперед. Ну?.. — Мэри звонила Майкрофту. — Что? — Джон непонимающе уставился. — Что-о?! Мэри? Майкрофту? Мать твою, — пробормотал он, — поверить не могу. — Обхватил за плечи, заглянул в глаза. — Шерлок? — Я ошеломлен не меньше. Тело тут же отозвалось на прикосновение рук: кожа согрелась, даже сквозь ткань ощущая волнующую шероховатость ладоней, кровь побежала быстрее, вздыбились тонкие волоски. Обними меня, Джон. Пожалуйста, обними. Мне так это нужно. Но Джон опустился на стул — тот самый, где только что страстно отдавался рукам и губам своего любимого. — Твою мать, — повторил он, белея лицом. — Она сошла с ума? — И подскочил, с грохотом отбрасывая стул. — Не пойду никуда. Не хочу. К черту. Достало. Горячей дрожью окатило с головы до ног — останься, останься, останься… Представить квартиру вновь опустевшей было немыслимо. Не сейчас, не сегодня, когда каждая косточка помнит сладостный хруст, когда внутри и снаружи одинаково томно и больно. Когда хочется ласки. Так сильно хочется. Истосковался по ласке. Измучился тут один. Но вслух он произнес: — Джон, не дури. И не будь предсказуем. Именно этого Мэри и ждет от тебя. От нас. Они кинули друг на друга быстрый, смущенный взгляд: оба подумали об одном и том же. — Говорим как о противнике, — тихо сказал Шерлок. — Скверно. И недостойно. Недостойно? Джон мог бы прямо сейчас выложить все о пожаре в имении Морстенов, о девочке, дошедшей до края ненависти и ради своей жгучей обиды готовой на все. О потрясении, что ощетинило мурашками кожу в красивом доме, прячущем свои горькие тайны. Но промолчал, решив что это может выглядеть в глазах Шерлока отступлением: да, Шерлок, да — она противник, и очень опасный в своей одержимости мстить. Я хорошо это знаю, и поэтому ухожу. А ты оставайся. Шерлок сказал: — Надо вызвать такси. — Надо. Нет, подожди. Подошел очень близко. Заглянул в глаза — утонуть в этих глазах, захлебнуться любимым светом. — Глоток кофе, и я уеду. Хорошо? — Господи, Джон, — протяжно выдохнул Шерлок, — ты еще спрашиваешь… Хочешь поговорить? — Н-нет. Не знаю. Немного побыть с тобой. Сердце дрогнуло и сиротливо сжалось. Чёртовы слезы прихлынули, аквамариново высветлив радужку, и Шерлоку понадобилась вся его воля, чтобы не позволить прокатиться по щеке даже крошечной капле. Тяжело. В сотый раз он подумал об их с Майкрофтом плане как о величайшей ошибке, которую уже не исправить. Тогда решение казалось единственно верным, обоснованным и логически выверенным. Сейчас — непростительной глупостью и предательством. Он не имел права оставлять Джона в неведении. Не имел. И что бы ни стояло за этим тогда, сейчас оправдания выглядят жалко. Вместе. Они должны были принимать это решение вместе. Но когда-то это прекрасное, емкое слово не значило в жизни Шерлока так несоразмерно много. Он был увлечен и охвачен азартом, пусть даже смертельно опасным. И не думал о самом главном. Кофе горчил. Джон не отводил глаз — всматривался в каждую черточку. Остаться. Рассказать обо всем. До рассвета сидеть у камина и говорить, говорить. Думать. Искать решение. Одному справиться так непросто. Но обременять этой проблемой Шерлока он не считал возможным, пусть даже касалась она их обоих. В конце концов, мужчина сам прокладывает дорогу, какой бы трудной она ни была. — Пора. В дверях он остановился, прильнул и, уткнувшись лбом в плечо, прошептал: — Я с тобой — помни об этом. И, черт возьми, я так сильно тебя люблю, что это приобретает размер катастрофы. Всегда любил. * В квартире тихо и дымно. Незнакомо. Словно он ушел отсюда очень давно — не сегодня, и не вчера. И не месяц назад. Очень давно. В другой жизни. Смылись и полиняли краски. И предметы приобрели чуждые очертания. Мэри не спала — сидела за кухонным столом, окруженная плотным удушливым маревом, и смотрела пристально, выжидающе. Ярость неожиданно жарко полоснула по сердцу. «Какого, блять, они все поголовно курят?! Что за гребаная херня? Не продохнуть в этом аду! Голова взорвется к херам собачьим!» — мысленно матерился Джон, сатанея от вскипающего раздражения. Слишком много потрясений для одного дня. Напряжение настойчиво искало выход и рвалось наружу. Был бы повод — к примеру, кухня, прокуренная как дешевый кабак, как грязный портовый бордель. Так сильно хотелось сорваться, что задрожали руки. Но он глубоко вдохнул — раз, другой, загоняя ярость поглубже. Легкие заполнил удушливый смог, и Джон поморщился: отвратительно. — Сигареты? — Как видишь. — Мэри кивнула на блюдце, полное неопрятной никотиновой горки. — Половина пачки в процессе бесплодного ожидания любимого мужа. Остывший ужин, оплывшие свечи… Где ты был? Какого черта означает твое сообщение? Не торопясь с ответом, Джон опустился на стул, внимательно, будто видел впервые, изучая сидящую напротив женщину. Лихорадочный, яркий румянец, глаза, полные изумрудного таинства, искусанный пухлый рот. Мэри была очень красива сейчас. И совсем нелюбима. А ведь всего полгода назад нежные губы вкусно прижимались к его губам, теплым медом увлажняя язык… Сейчас вся их жизнь в этой крошечной, убогой квартирке виделась Джону досадным недоразумением, опрометчивым шагом на постороннюю территорию. Висок снова ужалила боль — недовольно завозился проснувшийся хищник. От мысли, что придется начать разговор, Джона мутило: на вспышку ярости ушли последние силы. К тому же за какие-то пять шагов от кэба до порога квартиры его успело густо засыпать снегом, и тот медленно таял, оседая холодными крупными каплями. Влага волос и намокших по нижнему краю джинсов вызывала в утомленном теле нездоровый озноб. За время пути желание окончательно подвести черту потеряло яркость и остроту — Джон адски устал. Завтра. Все решающие сражения — завтра. А сегодня, господи, сжалься, свернуться калачиком на старом диване и прекратить существование хотя бы на несколько благодатных часов. Он тяжело вздохнул — не получится. Разговора не избежать. — Мэри… — Я жду ответа, а не жалкого Мэри. В чем тебе понадобилось разбираться? — По-твоему, не в чем? — Я рассчитывала на это. Надеялась. Вернувшись из Камбрии… — Ее недоумение выглядело вполне достоверным. — Джон, разве плохо нам было все эти дни? Мы с тобой… — Мэри запнулась. — Что случилось? «Мы с тобой? Чушь собачья. Две недели безнадеги и волчьей тоски — вот что такое мы с тобой. Ты трахала меня каждую ночь, считая это залогом благополучия. В этом был твой расчет? Твоя надежда? Не вышло, Мэри, не вышло. Да, я сволочь. Козел. Какой же я, блять, козел! Кругом виноват. Отсосал Шерлоку, а он отсосал мне. И я так счастлив, господи. С ума от счастья схожу. Я люблю и хочу его до смерти. А тебя не люблю и не хочу. Прости, но это невыносимо». Джон был почти уверен, что произнес это вслух: от мелкой, зудящей вибрации ломило язык. Но Мэри смотрела непонимающе. — Ты ответишь мне или нет? Что изменилось за этот проклятый вечер? — В глазах ее промелькнула догадка. — Ну конечно. Как я могла забыть? — Она брезгливо поморщилась. По щекам пробежала едва заметная судорога. Нервно дернулась шея. — Твоя извращенка сестричка внесла коррективы в картину мира? Я угадала? Это после ее лесбийских нравоучений ты кинулся к своему обожаемому дружку разбираться? Разобрался? — Прекрати. — От усталости и бессмысленности происходящего накрывала тоска, даже недавняя ярость сошла на нет. Выяснять отношения не хотелось. Да и что выяснять? Все и так ясно: чужая женщина в чужом доме. Как такое могло случиться? — Дело не в Гарри, и ты не хуже меня это понимаешь. Дело в том тупике, куда мы друг друга загнали. — Куда нас загнал твой Шерлок, свалившись как снег на голову. Скоропостижно воскресший… Джон посмотрел тяжело, предостерегающе: лучше не продолжай. Мэри замолчала, но не опустила глаза — напротив, взгляд ее схлестнулся со взглядом мужа открыто и вызывающе. — Ты звонила Майкрофту — для чего? — Собственно, ради этого вопроса он и продолжал изнуряющий диалог. — Для чего был нужен столь… неприглядный ход? — Хотела проверить, — усмехнулась она. — Убедиться. И не ошиблась, как видишь: вот ты, передо мной. Уже во всем разобрался. Сидишь за столом нашей кухни и пытаешься делать вид, будто все твои действия абсолютно нормальны. И правильны. И сам ты правильный: усталый, промокший, слегка помятый. Как будто вернулся с утомительного дежурства, а не… Звонок Майкрофта вас спугнул? Оттащил друг от друга? Или, быть может, вытащил? — Она резко щелкнула зажигалкой, и от вида символического огня Джон передернулся. — Ну как? Свершилось великое чудо мужской любви? — Мэри… Она глубоко затянулась и выпустила дым через нос — умело, почти залихватски. — Мужского грязного траха. Отвратительной скотской ебли. — Прекрати! — Наконец-то Джон заорал в полный голос, задрожав от почти физического наслаждения. И плевать, что ночь за окном. — Ты обезумела, черт побери! Ты совсем, совсем обезумела! — Да! — заорала Мэри в ответ, а потом, обхватив руками голову, тонко, жалобно запричитала: — Это никогда, никогда не кончится. Никогда. Никогда. Этот кошмар. Мерзость. Мой отец, Тим, ты… За что? Почему вам так необходимо меня уничтожить? Слабая струйка дыма плавно тянулась к потолку и разливалась крошечным облаком. Джон проследил ее недолгий полет и вновь посмотрел на жену: — Может быть, это необходимо тебе? Уничтожить. Всех, кто, как ты считаешь, в чем-то перед тобой виноват. Мэри резко вскинула голову, залившись густым румянцем. — Ты знаешь. — Да. Знаю. Перламутровый фильтр вонзился в сухие губы. Огонек на конце сигареты коротко вспыхнул. — Она все-таки выболтала нашу тайну. Так я и думала. Напилась и распустила язык. Как же я ненавижу ее — жалкую куклу, хлопающую кукольными ресницами и взбивающую кукольные кудряшки. Господи! Десять лет мой отец… мой прекрасный, самый лучший в мире отец… подкладывал свою задницу под какого-то тупого урода с ее немого согласия. Два извращенца, папочка и мамочка, мило договорились. Заключили контракт. Дьявольскую сделку. И при этом она — святая, он — заблудший и глубоко несчастный, а я — чудовище, которому нет прощения. Это немыслимо. Непостижимо. Жалкая безмозглая неудачница. Все из-за нее. Только из-за нее. Вся моя жизнь перечеркнута этой трусливой, никчемной сучкой, вообразившей, что именно такой и должна быть любовь: всепрощающей, дрожащей от ужаса быть покинутой. — Я предлагаю тебе замолчать. — Ты предлагаешь мне замолчать? Ты — мне? Натрахавшись со своим покойничком, ты предлагаешь мне замолчать. Прекрасно. Джон выхватил сигарету из ее ледяных пальцев и с ненавистью забросил в пустую мойку. — Да что с тобой?! Как бы ни был я ужасен в твоих глазах со своими греховными чувствами, ты ужаснее во сто крат. Мэри, опомнись! Ты ли это? Откуда столько ненависти и яда в милой, нежной девушке, повстречавшейся мне в подземке тем чертовым вечером? — Он поднялся, сел, снова поднялся, пройдясь по крошечному периметру кухни, задыхаясь не от дыма, а от бессилия. — Это наш выбор, понимаешь? Наш. Тех, кто живет не по чьим-то долбаным правилам. Возможно, выбор не самый лучший. И уж точно — непомерно тяжелый. Твои родители, я… Думаешь, это так сладко — быть виноватым? Поверь, горше ничего придумать нельзя. Ты задыхаешься, придавленный насмерть громадой вины. Ты во всем неправ, и чертовски хорошо это понимаешь. Это грызет тебя беспощадно — каждый день, каждую минуту. Но ты не можешь иначе, потому что сдохнешь, сойдешь с ума, полезешь на стену, если не сделаешь то, чего хочешь неодолимо. Так, что жизнь не жалко отдать. — Нет. Боже, нет, — выдохнула она отчаянно и потрясенно. — Это не может быть правдой. Нет. — Взгляд метался по лицу Джона зелеными вспышками. — Ты и он? Боже. Джон недоуменно осекся. Казалось, еще секунда, и Мэри упадет замертво — так обесцветило ее кожу неожиданное, неведомое открытие. Какого дьявола происходит?! Что за очередная комедия? И вдруг он с удивлением догадался: до последней минуты она не верила тому, в чем убедительно и страстно обличала его едва ли не каждый день. До этой самой минуты не верила. Она упивалась мучительной, опасной игрой, искренне страдала и плакала, в душе оставаясь уверенной: это всего лишь страхи, необоснованные и глупые. Раны, не желающие затягиваться и саднящие от малейшего прикосновения. Ревность, затмившая разум и уродливо исказившая все вокруг. И даже если ее муж, боже, да, она вынуждена это признать, ее Джон ставит Шерлока Холмса превыше всего на свете, если тянется к нему и душой и телом, рвется туда, где жизнь его когда-то была наполнена истинным смыслом, где было по-настоящему хорошо, опасную черту он не перейдет никогда. Только не Джон. Но он ее перешел! На этот раз ужас был неподдельным, далеким от мазохистского упоения. Боже милостивый, а ведь это совсем не игра, и черта — давно уже лишь воображаемая преграда. — Ты все-таки трахнул его. Трахнул. Неужели такое возможно? — Она зажала ладонями уши и крепко зажмурилась, бормоча как в бреду: — Признался. Признался. Признался. Только что. Сукин сын. — Завтра я съеду. Мэри открыла глаза. Взгляд не выражал ничего: безмятежная зеленая гладь, ни отблеска, ни оттенка. — Съедешь? Неожиданно и странно она успокоилась. Словно чье-то мощное ледяное дыхание вмиг остудило бурлящую лаву, и та покорно застыла мирным, безопасным плато. — Съедешь к нему? К Шерлоку? Снова поселишься на Бейкер-стрит? — Да. — В этом резком переходе от яростного кипения к смирению, в этой спокойной деловитости таился какой-то подвох — Джон насторожился и внутренне подобрался. — Поселюсь. И займемся разводом. Прости. Мэри пожала плечами. — За что? Вполне достойный итог: двое счастливых мужчин и одна брошенная, никому не нужная женщина. Сердце екнуло и, стукнувшись о грудину, заколотилось громко и часто. В лицо бросилась горячая кровь. Его снова поймали, и снова так удивительно просто, будто ловушка всегда наготове, раз, два и замочек негромко щелкнул. Слова жены ударили больно и метко — туда, где беззвучными стонами надрывалась истерзанная сомнением совесть. …двое счастливых мужчин и одна брошенная, никому не нужная женщина. Прихлопнули тебя, Джон, словно зазевавшегося комара. — К маме хочу, — тихо добавила Мэри, и Джон вздрогнул всем телом, настолько жутко прозвучал ее голос. И эти доверительные, слезливые нотки… И удушающий флер безумия… — Но и ей я совсем не нужна. Она была очень милой со мной, ты заметил? Очень. Но смотрела как на… взрывоопасную смесь. Как на нечто, способное устроить Армагеддон. В ее глазах был нескрываемый страх. И желание поскорее отделаться. Как мне быть, Джон? Как мне быть дальше? Это уже становилось забавным. Видно, Джон Ватсон для того и рожден, чтобы подставлять свою чертову спину под тюки чужих неурядиц и горестей. И тащить их до самой смерти. Как быть? Будто ты не знаешь ответ… — Иди спать. — Он даже не пытался скрыть свое безграничное опустошение. И невыносимую, глухую тоску. Смотрел прямо перед собой и видел лишь легкую дымчатую завесу. И ничего больше. — Я все уберу и проветрю. — А завтра? — А завтра жизнь подскажет. Иди… …видеть тебя уже не могу. Мэри неловко поднялась — затекли мышцы, онемела спина — и направилась к двери. — Голова закружилась, — прошептала она, покачнувшись и вцепившись в дверной косяк. — Я сейчас потеряю сознание. Но на пороге обернулась, стоя твердо и прямо, и глаза ее блеснули необъяснимой решимостью, отчаянной готовностью идти до конца. — Знаешь, Джон, я согласна даже на это. — На что? — Утомление достигло предела. «По-моему, сознание сейчас потеряю я. А лучше — сдохну. Что еще тебе от меня надо?!» — На что ты согласна? — На Бейкер-стрит. На Шерлока. На… все. Между вами. Разве я не дочь своей матери? Яблоко от яблони, плоть от плоти. Пусть он будет, Джон. И пусть ты будешь с ним. Только не уходи насовсем. Даже нормальная, здоровая злость не смогла просочиться в душу — так плотно забила ее пустота. Джон невесело усмехнулся. Жизнь продолжает радовать приятными сюрпризами, милыми пустячками. Подкидывает аппетитнейшие приманки. Блевать охота. — Предлагаешь бегать на Бейкер-стрит и трахаться с Шерлоком, а ты будешь знать и терпеть? — Да. Предлагаю. Ты будешь бегать на Бейкер-стрит и трахаться с Шерлоком, а я буду это терпеть. Ни разу не упрекну. Я не могу без тебя, Джон. И если уж ты так сильно этого хочешь… — Спасибо, конечно. Но мне не нужны твои одолжения. И трахаться с твоего позволения я не намерен. Ты, кажется, не поняла. Это Шерлок. И я люблю его. * Мэри проснулась рано и при виде пустующей половины постели горько заплакала. Грудь разрывалась от боли — к утру она стала ещё острее. Осознание правды было невыносимым. И не повернуть назад. Ненависти не осталось. Не осталось даже обиды на жизнь, что жестоко над ней глумилась. И ненависть, и обиду пожрало необъятное одиночество. Все, что ее окружало в этот ранний, безрадостный час — маленькая уютная спаленка, ставшая родной и привычной; каждая купленная ею вещь, безделушки и лоскутки; воздух, которым она дышала; предрассветный сумрак, в который всматривались ее глаза, — всё было этим одиночеством. Бесконечным. Она плакала, плакала, плакала и старалась не думать о Джоне. * Джон спал до полудня: утомление прошедшего дня было сокрушительным и надолго пригвоздило к дивану его ноющие кости и мышцы. Во сне его преследовал страх. Джон метался и корчился на неудобном, продавленном ложе. Звал Шерлока. Открыв глаза и недоуменно уставившись на аляповатую обивку, он медленно приходил в себя и думал, что не станет ничего выяснять — хватит, да и ни к чему. Примет душ, выпьет кофе и двинется на Бейкер-стрит, к Шерлоку. А оттуда — прямиком в клинику. Бог придумал суточные дежурства для спасения таких закомплексованных ублюдков, как он. Что делать, Джон решительно не представлял. Будь что будет. А что будет? Хоть что-то хорошее будет? Стоп. В любом случае их уже двое, и это уже хорошо. Двое счастливых мужчин. Черт возьми, эта проблема вообще имеет решение?! Джон ворочался с боку на бок, вздрагивая от знакомых звуков из кухни: судя по запахам, Мэри что-то готовила. Вполне обыденные вещи казались дикими, как пляска на похоронах. Неужели сейчас он сядет за стол? И сам себе ответил: сядет. И, вопреки всему, приступит к позднему завтраку. Порядочность и благородство — гребаное дерьмо. Гребаное собачье дерьмо. Джон спустил ноги с дивана и оглянулся по сторонам: не хо-чу… * Эту ночь Шерлок провел сидя в кресле, и лишь под утро потащил ноющее от сладкой усталости тело в постель. Воспоминания переполняли — болезненно острые, нестираемо пряные. После ухода Джона его словно накрыло безумной смесью эмоций и ощущений. Впервые в жизни Шерлок впадал в подобный чувственный раж: метался по кухне, трогая и оглаживая все, к чему прикасался Джон, обтекая повлажневшим взглядом стул, на котором так неумело и так усердно Джона ласкал. Глупо. Смешно. Дико. Постыдно. Он прижимал ладони к лицу, прикрываясь этим иллюзорным щитом от собственного безрассудства. Что с ним творится, господи? Что за ураган пронесся по безупречно вышколенному сознанию, разметав в прах годами отточенные приоритеты? Ошеломленный страстными поцелуями и откровенными ласками, ни о чем другом Шерлок думать не мог. Он понимал, что необходимо переключиться на предстоящую встречу с братом; что у них с Джоном отчаянно мало шансов, и надо срочно придумать выход, предпринять, найти единственно верный путь; что вся существующая в этом мире правда сейчас, увы, не на их стороне. Но… Но язык, губы, руки Джона затмевали любую мысль, и Шерлок тихо постанывал, охваченный небывалой истомой — Джон, Джон, Джон. Тело настойчиво требовало любви. Низменно, примитивно, животно. Он презирал себя за слабость, ненавидел за нежданную и неуместную похотливость, за неспособность к рационализму и трезвости в самый нужный момент, но продолжал погружаться в эротический транс, как подросток, впервые узнавший вкус и запах желанного тела. Дорвался. Распробовал. Голова наотрез отказалась работать именно тогда, когда это было нужнее всего. Взбудораженная ласками кожа горела, а небольшие ладони снова и снова гладили его напряженный, вздрагивающий живот. Плоть отвоевывала границы у разума, жар — у бесстрастного холода. От стыда пламенели щеки, на глаза наворачивались злые слезы, и, вжимаясь пахом в скомканное одеяло, борясь с желанием потереться и застонать, Шерлок твердо решил: если Джон не вернется ни завтра, ни послезавтра, он уедет из Лондона навсегда. Город, где не суждено осуществиться единственной мечте Шерлока Холмса, имеет все шансы стать ему ненавистным. Дорогой Джон…* *Little_Red_Hen, солнце (если забежала на огонек), я таки не удержалась…))