Не могу больше

Простились хорошо. Поцелуй не был отчаянным, скорее — умиротворенным. Бережным. Нежным. Языки ластились, оглаживая друг друга, и сплетались восхитительно влажно. В дверях Джон улыбнулся. Обнял, касаясь пальцами шеи и пробегаясь подушечками по разгоряченной коже. Потерся носом о щеку. — Я такой идиот… Буду ждать тебя. — Ты в порядке? — Не волнуйся, всё хорошо. — Уверен? Шерлок внимательно всматривался в измученное лицо и видел: хорошего мало. Брошенный исподлобья взгляд, помертвевший и тусклый, до костей пробирал мистическим ужасом. Словно внутри Джона ничего не осталось. Пустота, заполненная пустотой. Никогда, даже на крыше Бартса, Шерлок не был так сильно напуган. Нити, связавшие их казалось бы прочно и навсегда, вдруг истончились до опасных пределов. Желание остаться было почти нестерпимым. Повременить, отложить задуманное на недельку-другую. Самое важное сейчас — Джон. Остынет, придет в себя, и глядишь, послевкусие опасного срыва не будет так тошнотворно горчить. Шерлок постарается. Приложит усилия. Уж очень ему понравилось быть нежным и мягким. Да и не факт, что Эмма Морстен сможет ответить на самый главный вопрос, ради которого Шерлок и отправлялся в дорогу. Джон сжал его плечи и требовательно встряхнул. — Эй. В чем дело? Я не при смерти, Шерлок. Не надо смотреть на меня с таким состраданием. Тебя ждут, и ты не вправе обмануть ожидания. Поверь, Эмме есть о чем рассказать, а тебе — услышать. Ни к чему отменять задуманное только из-за того, что кое-кто не вовремя сбрендил… Да? Проницательность Джона не удивляла — она радовала. Шерлок едва заметно вздохнул: всё не так уж и плохо. А истонченные нити — выдумка переутомившегося сознания. Глупость какая! Эти нити сейчас долговечны как никогда. И Джона сломить — задача не из простых. Выстоит. Ещё и плечо подставит, если земля вдруг перестанет держать. — И ты будешь паинькой? — Буду. Ещё каким. Шерлок, черт побери, отпусти меня, наконец! Я так одержим тобой, что готов к новому приступу сексуальной активности, ещё более необузданному. — Кошмар. Напоследок они снова прижались друг к другу — коротко, не затягивая контакт. — Пока. — До встречи. * И всё же улетал он с тяжелым сердцем. Эти три недели были чудовищными. Шерлок извелся. Чудовищным было всё: ежедневные встречи, ежедневные расставания, шатающийся от усталости Джон, его тревожная мнительность и невозможность развеять подозрения ни намеком, ни словом. К чему зарождать надежду, если и сам ни в чем не уверен… И ожидание. Беспощаднее всего мучило ожидание. Объятия и поцелуи горестно жгли, но начатый ими день пролетал незаметно и после ухода Джона Шерлок тотчас принимался за Дело, самое важное из всех, что когда-либо доводилось решать — попытаться вытащить их обоих. Он уходил, возвращался, вновь уходил, не зная времени счет. Вечер всегда накрывал неожиданно — с изумлением Шерлок замечал, что уже стемнело. И сумерки за окном предрекали очередную наполовину бессонную ночь. Даже в своем запланированном изгнании, вдали от Лондона и от Джона, до чертиков уставшему Шерлоку легко удавалось заснуть, стоило лишь коснуться щекой подушки. Теперь полуночные блуждания по квартире стали едва ли не нормой. Ночь обостряет боль. А если завтра он не придет? Если решит, что ошибся? Что даже не очень счастливая семейная жизнь комфортней и проще, чем вечная забота о безалаберном, своенравном любовнике с неиссякаемой жаждой событий и острой тягой к рискованным авантюрам. И главное, традиционнее, правильнее. Для окружающих, чьим мнением довольно консервативный Джон всегда дорожил. В присутствии Джона эти сомнения казались дикими и недостойными. Он так открыто и так сильно любил, что сердце сжималось от стыда и раскаяния: не верить в Джона? Абсурд. Какой консерватизм, черт возьми, когда в любимых глазах кипит отчаянная синева? Но Джон уходил, и всё начиналось сначала. Защищался Шерлок как мог — от себя самого, от необратимой зависимости, от возможного… возможного… проигрыша: ворчал, чтобы Джон не истязал себя ежедневными посещениями, нёс занудную чушь о его нездоровой худобе и усталости. И всё для того, чтобы день, когда Джон не придет, ссылаясь на неотложные дела или работу, не стал днем сокрушительного поражения, а выглядел, как… слава богу, до тебя наконец-то дошло… выполнение настоятельных требований и рекомендаций самого Шерлока. Умного Шерлока. Дальновидного Шерлока. Знающего жизнь со всех сторон. Смешно. Когда это всё же случилось, он едва не сошел с ума. Два дня без Джона превратились в океанские толщи боли и горечи — сбылось самое страшное. И только погружение в прошлое Мэри Морстен, требующее сосредоточенности и здравомыслия, удержало Шерлока от необдуманных действий: гневных звонков, обвинений в предательстве и прочего ревнивого вздора. Он дал себе месяц, чтобы на фоне полученных знаний сделать вывод и выработать стратегию. Да, стратегию, потому что сегодня Шерлок снова сражался, не собираясь называть свои действия как-то иначе. То, что противником в этой борьбе выступала любящая, верная женщина, лишало остатков покоя. Неправильно. Плохо. Очень плохо. Но однажды Шерлок столкнулся с Женщиной, и столкнулся на равных. Ни влюбленность, ни страсть не помешали ей оставаться безжалостной и сохранять холод рассудка… Видит бог, счастливого, всем довольного Джона он не тронул бы даже взглядом. Дыханием. Мыслью. Со стороны наблюдая большие радости и маленькие печали его небольшой семьи, потихоньку привыкая к существованию без него, жил бы и жил, довольствуясь редкими встречами, постепенно стирая воспоминания о непродолжительном дружеском единении в квартире на Бейкер-стрит. Смирившись с невозможностью заполучить назад того, кого так неожиданно полюбил. В конце концов, решение умереть было принято им без оглядки на вероятные осложнения. Да что говорить, он и подумать тогда не мог, чем обернется его красивый полет. И как огромно заполнил Джон его жизнь, небогатую душевными привязанностями и теплом. Посягнуть на внимание Джона, будь его существование гармоничным и слаженным, не пришло бы даже в безотчетно влюбленную голову. Но Джон захлебывался отчаянием. И любил его. Разве был у Шерлока выбор? * Северная Италия* встретила неприветливо хмурым, набухшим небом, предвещающим мокрое снежное крошево. Шерлок тоскливо поежился, жалея о непромокаемой куртке с меховой подстежкой, капюшоне и ботинках на толстой подошве. Вырядился, идиот. Шикарное пальто удачно сочетается с покрасневшим носом и мокрыми патлами. И ни черта не греет. Даже зонта не удосужился захватить. Джон бы никогда… Стоп. Думай о Деле. Проклятье, как промозгло и ветрено! В необходимость и важность поездки Шерлок уже не верил. Что даст ему разговор с матерью Мэри? Да и захочет ли она быть откровенной? Почему гибель Артура Морстена вызвала в нем такой интерес? Потому что смутные слухи всколыхнул тогда весь Озерный край? Сэм Дэвидсон, Артур Морстен — их имена упоминались в нездоровом контексте… Но никаких подробностей не сообщалось — лишь полунамеки о странных и загадочных обстоятельствах. Готова ли нынешняя миссис Гилл поделиться этими странными, загадочными обстоятельствами с первым встречным? Доверить ему подробности личной жизни, наверняка более чем пикантные? Господи, до чего непродуманное решение! Шерлок Холмс вознамерился сунуть нос в чужое, дурно пахнущее белье? С каких это пор? И ради этого он оставил Джона? Шерлок еле сдержал разочарованный стон. Тупица! Но в салоне такси было тепло, и на душе полегчало. Возможно, он напрасно себя накручивает. В любом случае, попытаться стоило. Да и Эмма согласилась поговорить довольно охотно. Кто знает — может быть, ей самой это нужно не меньше. До встречи оставалось два с половиной часа. Времени на горячий душ и короткий отдых более чем достаточно. Гостиничный номер порадовал детально продуманной скромностью. Душевая кабина — простором и согревающим паром. Отлично. Просто отлично. Шерлок повеселел. Перед выходом он внимательно всмотрелся в своего зеркального двойника — н-да, хорош… Недели непроходящей тревоги, короткого сна и довольно серьезной информационной нагрузки оставили непривлекательные следы в виде тянущихся к вискам морщинок, покрасневших век и нездоровой бледности. Только здесь, за пределами привычного интерьера (Джон Джон Джон), Шерлок увидел, как исхудал и осунулся. «А ещё Джона ругал! Ну да ладно. Переживем. Пара глоточков бренди, и я не буду так сильно похож на оживший труп. Каковым, собственно, и являюсь». Они встретились в небольшой, но довольно претенциозной кофейне: слишком много шоколадных оттенков, да и обилие драпировок и подчеркнуто пошловатых картин утомляло глаз. Но, как видно, эта безвкусица не мешала многочисленным посетителям. Возможно, именно она их и привлекала: мило, приятно и, слава богу, никакого новомодного минимализма. Да и Эмма, поджидающая его в небольшой затемненной кабинке, по всему чувствовала себя в этом царстве арабики и ванили вполне комфортно. Она доедала нечто воздушное, щедро политое спиральками карамели, и приветливо улыбалась. — Я намеренно выбрала этот небольшой закуток: относительно тихо и скрыто от любопытных глаз. Здесь оказалось чертовски людно. Присаживайтесь, прошу вас. Я заказала для вас кофе и совершенно бесподобный десерт — решила, это лишним не будет. И, по-моему, не ошиблась — у вас нерадостный вид. Молча поклонившись, Шерлок опустился на мягкий диванчик. Эмма Морстен не понравилась ему с первого взгляда. Нежная и очаровательно хрупкая, она относилась к той нелюбимой им категории женщин, которым очарование, хрупкость и нежность предоставляют неоспоримый карт-бланш: в любой, самой неприглядной ситуации выглядеть жертвой. Наличие или отсутствие вины при этом становилось неважным. Слишком слаба малютка, чтобы посметь её обличать. — Вижу, вам не по вкусу подобного рода уют? Слишком домашний? — Ничего не имею против домашнего уюта. Более того, с некоторых пор я домосед и нахожу это весьма привлекательным. — Серьезно? Никогда бы не подумала. Менестрель, вечный странник, загадочный и безумно красивый — вот кого видят мои глаза. Не могу представить эту таинственную недоступность в халате и тапочках. Ну да ладно. Мне жаль, что вам пришлось проделать столь утомительный путь, мистер Холмс. Не считая нужным переходить на более дружеское и менее официальное обращение, он ответил ей в достаточной степени чопорно: — Не настолько я утомлен, миссис Гилл, чтобы это стало предметом вашего беспокойства. И нашего разговора. — И тем не менее крепкий кофе и эти прелестные штучки, парочку из которых я уже уничтожила, поднимут вам настроение. Она его раздражала. Очень. Болтлива, жеманна, да и внешнее сходство с дочерью резало глаз. Шерлок понимал, что, скорее всего, несправедлив, что выводы его необоснованны и поспешны. Но даже поверхностному анализу он привык доверять: как правило, первое впечатление о человеке всегда наиболее верное. Например, Джон… Всё. Довольно. Довольно! — Встреча в Западном Уэльсе, где мы имеем удовольствие жить, была бы для вас удобнее, но мой муж на очередном витке кулинарного энтузиазма, и, полагаю, в Италию мы надолго — у Криса весьма обширные планы. А вы, как мне показалась, не намерены ждать… Хорошо устроились? Зимняя Италия не балует солнышком. Увы. — Меньше всего меня заботит погода. К тому же. задерживаться я не намерен и завтра улетаю домой. — Что ж, это прекрасно. Улетать домой — прекрасно. Тем более если дома кто-нибудь ждет. Вас ждут, мистер Холмс? — Да. Ждут. Ждёт. Джон Ватсон. — Муж моей дочери. — И мой лучший друг. Они посмотрели друг другу в глаза открыто и прямо: достаточно светских прелюдий. Разговор предстоит не из легких и ни к чему тратить энергию на экивоки. — Что вы хотели услышать, господин детектив? И для чего вам понадобилась история нашей дружной семьи? Неожиданно Шерлок смутился: действительно, для чего? Как объяснить свой повышенный интерес к прошлому Мэри Ватсон? Да, на ней женат его лучший друг. И что? Это повод для любопытства? Но Эмма была снисходительна. — Не напрягайтесь, — улыбнулась она. — Судя по всему, легенду вы заготовить не потрудились. И слава богу! Неприятно наблюдать ложь и притворство, их в моей жизни было достаточно. Вас интересует малышка Мэри. Очень интересует. И всё, что связано с ней. — Да. — Не удивительно. Вы знаете, мистер Холмс, это не удивительно. Я видела их вдвоём — её и вашего лучшего друга. Счастливой парой не назовешь. У вас с ним роман? Шерлока кинуло в жар — каждый нерв напрягся и задрожал, пересохло во рту, заполошно стукнуло сердце. Какого черта она так фамильярна?! Но внутреннее смятение не смыло флегмы с лица и не прибавило суетливости жестам. Он аккуратно поставил кофейную чашку и взглянул удивленно: — Роман? У меня и Джона? — Бросьте, мистер Холмс. Не трудитесь сохранять равновесие. Вас заметно качает. Впрочем, как и его. В ту ночь… — Откинувшись на спинку диванчика, женщина глубоко вздохнула и ненадолго прикрыла глаза, вызвав в Шерлоке новый укол неприязни: актриса, причем не из лучших. — Мы откровенничали, пили вино. Он не сказал о вас и нескольких слов. Не находите это странным — даже не упомянуть имени лучшего друга? Единственного, насколько я поняла. И воскресшего так нежданно, так чудесно. Но даже молчания, мистер Холмс, бывает довольно, чтобы услышать суть. Мне ли не знать, как мужчина может молчать о мужчине… А вот Мэри была многословна. Шерлок, Шерлок… Она очень страдает, вы знаете? — Догадываюсь. — Догадываетесь. — Эмма пружинисто выпрямилась. — Как видно, с романом я не ошиблась. Шерлок посмотрел ей в глаза и собственная изворотливость показалась ему отвратительно жалкой. К чему эти игры? Не он ли только что злился, заподозрив Эмму в неискренности? — В этом человеке вся моя жизнь. Называйте это романом, если угодно. — Даже так? — Эмма горестно усмехнулась. — Всемирная мелодрама не блещет разнообразием мизансцен. Прав Великий Царь — ничего нового*. Итак, что вам известно? Какой информацией обладает знаменитый детектив Шерлок Холмс? Думаю, Джон рассказал… — Нет, — резко перебил её Шерлок. — Не рассказал. И я не спрашивал. Мне крайне важно узнать все подробности лично от вас. Естественно, если я смею рассчитывать на подробности. — Смеете. Эмма снова откинулась на спинку диванчика и снова зажмурилась. На этот раз в её жесте не проскользнуло ни тени наигранности или кокетства. Поза невыгодно подчеркнула дряблость увядающей шеи, по лицу разбежались морщинки, носогубные складки обозначились резче. Жертва. Сердце Шерлока неожиданно дрогнуло. Разве нет? Её трагедия очевидна. А трагедий без жертв не бывает. — Миссис Гилл, если воспоминания вам неприятны… — Неприятны? — Глаза широко распахнулись и полоснули глубинной яростью. Но вспышка была короткой и быстро угасла, уступив место застарелой, неизлечимой боли. — Вы полагаете, они неприятны? О боже. Что ж, я готова открыться перед вами до донышка. Именно перед вами. Судите, дорогой мистер Холмс… Рассказ Шерлока ошеломил. То, что речь пойдет о любовной связи, было ясно и без подробностей. Слишком прозрачно намекала вездесущая пресса. «Тайна гибели неразлучных друзей». «Садовник и аристократ. Что общего могло быть между ними?» «Пламенные объятия». Ответ лежал на поверхности. Он приготовился к обличению лжеца и прелюбодея, приготовился выслушать и оценить степень страданий обманутой женщины. Она не плакала, не ломала пальцы. Монотонно и тихо Эмма Гилл поведала о десяти годах своего отчаяния. О муке, которую выбрала добровольно, и грязи, от которой ей вряд ли отмыться. О дьявольски черных, безысходных ночах, когда лежала холодным трупом на супружеском ложе, зная (зная зная зная), где сейчас её страстно любимый муж. К кому и для чего она его отпустила… Вопрос возник сам собой: — А Мэри? Она об этом узнала? И по тому, как поспешно Эмма опустила глаза, как побелело её лицо, Шерлок с ужасом понял: узнала. Узнала. И убила обоих. Ошеломление сменилось растерянностью. Меньше всего он ожидал увидеть в Мэри преступницу. Как продолжить разговор, не выдав этих кошмарных знаний? Но тупо пялиться и молчать тоже вариант не из лучших. И Шерлок спросил: — Скажите, Эмма, какая она? Мэри? — Вы имеете в виду, на что моя дочь способна? Если бы знать. Если бы знать, на что способны те, кто нас окружает. Мне нечего добавить, мистер Холмс. Она убила отца. Вам этого мало? Голова закружилась. Усталость и рюмка бренди, непроходящее напряжение, перелет… И слова, поразившие своей жестокой прямолинейностью: она убила отца. Черт возьми, как же так? Эмма Морстен изначально подозревала, кто устроил её мужу пламенный ад?! Что происходит с людьми и миром?! Хотя чему удивляться? Картина приобретала законченный вид. Он внимательно посмотрел на Эмму. — Вы так просто говорите об этом. — По-вашему, я должна об этом кричать? Рвать на себе волосы и одежду? О, мистер Холмс, поверьте, истерик было немало. Тихих, а оттого ещё более невыносимых. Знаете, у меня сейчас хорошая жизнь: светлая, чистая, наполненная любовью и нежностью. Я старею в надежных руках. Но, боже, как часто я призываю смерть. Жить больно, мистер Холмс. Очень больно. До сих пор, приезжая в тот дом, я дрожу с головы до ног. И сад за окном шепчет мне ужасные вещи. — Не лучше ли продать имение? Избавиться от тяжких воспоминаний. — Продать? — Эмма усмехнулась и приложила ладонь к груди. — Все воспоминания здесь, они невыносимо жгут. Кому бы продать свою душу? Но я уверена, что даже Дьявол ею побрезгует. Шерлок тихо откашлялся и сказал: — Думаю, да. Она удивленно вскинула голову. Маленькая удивленная птичка, в кормушку которой неожиданно угодили мелкие камушки. Не вкусно? — Вы в чем-то меня обвиняете? Шерлок пожал плечами, взглянув отчужденно и холодно. — Я не вправе. Но жизненная позиция вашей семьи… скажем так… у меня не вызывает симпатии. Удивление сменилось гримасой боли и горечи. Резко сдвинув тарелку с остатками авторского десерта, она взглянула затравленно и обреченно: — Будьте честнее, уважаемый сыщик. Она преступна и достойна плахи. — Я не столь категоричен. И повторяю — судить не в праве. Мои собственные грехи не менее отвратительны. — Вот вы и дали беспристрастную оценку: отвратительный грех. — Она пристрастна, миссис Гилл. Более чем. — Понимаю. Джон. Муж моей милой Мэри. Шерлок промолчал, досадуя на некстати возникшую в горле дрожь. Сказать хотелось так много, но он и в самом деле считал себя недостойным судить чужие поступки. Жизнь научила быть если не снисходительным, то хотя бы терпимым. Эмма сама продолжила разговор, каждым новым словом укрепляя в Шерлоке возникшую антипатию. — Мне жаль её, мистер Холмс. Запутавшаяся, одинокая девочка… Для меня она по-прежнему девочка. Моя малышка. Ясноглазая хохотушка. Мэри очень любила его. Отца. Увидеть такое собственными глазами, узнать мерзкие подробности нашей семейной жизни… Знали бы вы, сколько проклятий я посылаю в свой адрес изо дня в день! Как я могла допустить такое?! Из-за меня, и только из-за меня рухнула её жизнь. В шестнадцать лет не каждый способен справиться с потрясением, выпавшим на её долю. — Неправда. Он не выдержал. Сердце горело возмущением и необъяснимой обидой, словно именно эта торопливо оправдывающая себя женщина была виновна в том, что между ними происходило. Виновна во всем том хаосе, из которого Шерлок почти не надеялся выбраться сам и увести с собой Джона. Особенно теперь, зная историю Мэри. — Простите? — Ресницы Эммы взметнулись черными стрелами. — Не понимаю. — Неправда всё, что вы говорите. Жалость, проклятия, моя малышка… Дело вовсе не в этом. — О чем вы, черт побери? — Она заерзала на диване, готовясь либо вскочить и покинуть бесцеремонного обвинителя, либо остаться и выслушать его до конца. — Вы её бросили. Запутавшуюся, одинокую девочку, в чью жизнь принесли столько бед. Бросили на растерзание собственным демонам. А должны были утешать. Любить. И плакать вместе с ней на могиле её отца. — Вы сошли c ума. Она убила его! Она подожгла их чертов притон собственными руками! И это было для меня горем. Понимаете? Горем! Несмотря ни на что. — Она всего лишь сделала то, чего так жаждали сделать вы. — Шерлока было уже не остановить. Ни потрясенный взгляд, заблестевший слезами, ни скорбная линия бровей не вызывали жалости и сочувствия. — Сколько раз вам хотелось покончить всё разом, Эмма? Сколько чертовых раз? Но вы боялись. Ненавидели и боялись. Я понимаю, не каждый способен на безрассудство. Терпеть унижения, страдать, ревновать и мучиться — это так драматично, так по-женски красиво. — Замолчите! — хрипло выкрикнула она. — Безумец. Вы чертов безумец. Мальчишка! Что вы можете знать? Это не красиво! Это уродливо. Ложиться под мужчину, который тебя не хочет. А если хочет, если вдруг случилось такое чудо, то, боже мой, чего ему это стоило. Как долго пришлось настраивать собственный член на сомнительное удовольствие с женщиной. Со своей преданной женушкой, которой продолжает лгать о любви. Так что лучше вам замолчать. — Допустим. А Мэри? Как поступили вы с ней, когда всё закончилось? Прижали к груди? Сказали, что она вам дороже всего на свете? Что вы вместе, куда бы не катился этот спятивший мир, и никогда не покинете свою малышку, свою ясноглазую хохотушку? Уверен, вам это и в голову не пришло. Напротив, вы отвернулись презрительно и предали её анафеме. Превратили дочь в козла отпущения. Но сначала сделали из неё убийцу. — Почему?! Почему вы настолько в этом уверены, мистер Великий Сыщик?! Не стройте из себя Всевышнего. Может быть, всё было совсем не так… Шерлок вздохнул. Его запал неожиданно и резко иссяк. Продолжать не хотелось. — Всё было именно так. Не надо зваться великим сыщиком, чтобы понять: любящее сердце способно смягчить самую сильную боль. Не стала бы ваша дочь бороться с враждебным миром так яростно, навлекая на себя новые беды. — Беды? Какие беды? — Вы ничего не знаете о жизни своей милой Мэри. Ничего. И, прошу меня извинить, вряд ли достойны узнать. Он поднялся. — Прощайте. — Мистер Холмс. Остановитесь. С диванчика на него смотрела иссохшая в горе старушка, вмиг растерявшая и шарм, и очарование сильной пятидесятилетней женщины. — Умоляю вас. И Шерлок смертельно пожалел о своей гневной выходке. — Простите, если был бестактен и резок. Я в самом деле не вправе выносить приговор. Черт. Это было ужасно. Эмма поднялась и подошла так близко, что стало трудно дышать. Неловко сдвинувшись в сторону, Шерлок покачнулся и в поисках точки опоры растерянно оглянулся по сторонам. Она нежно, но достаточно сильно сжала его предплечья, возвращая потерянное равновесие, и улыбнулась. — Спасибо вам, дорогой мистер Холмс. Дорогой Шерлок. Глаза её сияли новорожденной зеленью и благодарностью. — За что? Боже. За что? — За всё. Вы приехали, ангел мой, и… И теперь я знаю, наконец-то знаю, как дальше жить. Что делать. Я верну свою девочку, Богом клянусь. Согрею её сердечко. И благодаря вам это будет легко. * «Полное отсутствие логики. Полное. Бред. Что я наговорил ей, чертов придурок?! Слышал бы меня Джон. Представляю, как бы он разозлился. Нельзя было так… Категорично. Грубо. Жестоко. Тоже мне, ментор. Наставил на путь истинный. И кого? Господи, как противно». Шерлок маялся в гостиничном номере. По-хорошему следовало мчаться в аэропорт и первым же подходящим рейсом — домой, к Джону. Но билет был заказан на завтра. Кроме того, Шерлок был почему-то уверен, что короткая передышка нужна им обоим. Он не стал даже звонить, хотя тихий, далекий голос хотелось услышать до дрожи. Нет. Сегодня — нет. «Поброжу по городу, поужинаю, выпью вина. Высплюсь в конце концов. А завтра…» Он прилег на кровать, завернувшись в тонкое покрывало, и устало сомкнул ресницы. Несмотря на репутацию негибкого, упрямого и довольно циничного человека, жестоким Шерлок быть не любил. А сегодня он был жесток. И главная сложность заключалась в том, что ему предстояло ещё одно, не менее тяжкое испытание: предъявить сломленной жизнью женщине, жене бесконечно любимого им человека, столь же немилосердный счет. Хватит ли духу? Думать об этом не было сил. Внутри больно пекло — скопившееся и рвущееся наружу отчаяние распирало грудную клетку. Ощущение подведенного итога было мучительным и неотступным: словно выполнив то, что задумал, Шерлок бесследно исчезнет, и даже памяти о нем не останется. *Дорогие мои, простите, но в географические подробности я вдаваться не стала) ** Нет ничего нового под солнцем (царь Соломон)