Меловой период

Тоше никак не удавалось заснуть. Завтра. Скорей бы завтра… Завтра вступительные экзамены в школу! Мама предлагала Тошке остаться в детском саду ещё на год и походить в «подготовишку», но он упёрся рогом: хочу, и всё. Прежний уклад жизни ему опостылел. Без Альберта игры в саду мало занимали, растеряли всю былую прелесть. Да и всё там знакомо на зубок: одна и та же мерзкая еда, только запеканку со сгущёнкой и можно есть, и из винегрета картошку с горошком выковыривать, скучный тихий час, в который так хотелось играть, а вместо этого ругали, что не спишь (а как вообще днём спать, воспиталки сами пробовали?), игровая комната, ставшая тесной, за последние полгода словно бы уменьшившаяся раза в два, и ребята, темы для разговоров с которыми исчерпаны. Нет, в саду было решительно нечего делать! Школа манила. Она казалась такой новой, неизведанной, но уже знакомой из книг и фильмов. Там будут умные ребята, все друг за друга горой! Тоша будет вместе с ними ухаживать за зверятами в живом уголке, делать скворечники для птичек, вырезать из дерева фигурки, кататься на лыжах, смотреть диафильмы, мешать что-то в колбах, чтобы жидкости меняли цвет (и иногда взрывались), играть на музыкальных инструментах, как группы с папиных кассет, смотреть в телескоп и узнавать все-все-все созвездия небосвода. А ещё там научат лучше рисовать и объяснят, как по проводам идёт ток и как работает компьютер, а ещё как сделать на нём свои игры, а то все, что у него были, они с мамой и папой прошли. И ещё много чего! У Тоши имелась пара ярких книжечек с экспериментами по физике и химии: тут тебе и исчезающие чернила из лимонного сока, и выращивание соляных кристаллов, и до сих пор удивлявший его опыт с варёным яйцом, без проблем проходящим в узкое горлышко стеклянной бутылки, если кинуть внутрь зажжённые спички и дать им прогореть. Рассказывалось и многое другое, но почти все опыты были слишком сложными и непонятными или подразумевали помощь старших. Кое-что они делали вместе с папой, но папа приходил домой поздно и всегда уставшим — какие там физические опыты. Мама же говорила, что ничего в этой физике не понимает, зато с ней они занимались не менее интересным: то решали логические задачки, то учились читать и писать. Тоше нравилось, ведь стоило ему узнать новое слово — и окружающий мир как будто немножко расширялся. А уж если Тоша понимал, откуда слово взялось (например, как «носорог»), чувствовал себя потом весь день так воодушевлённо, словно открыл Америку и изобрёл велосипед разом. Кроме того, знания — это круто, они затыкают за пояс не хуже кулака! С чувством внутреннего превосходства Тоша вспоминал ситуацию, приключившуюся с ним в больнице. Тогда он повздорил с Яшей, громкоголосым соседом по палате, в присутствии его мамы. Тот без конца хвастался, что он здесь самый старший, а значит, умный, и все должны его слушаться, причём хвастался прямо при своей маме, а та его не отчитывала! Тошу такое поведение возмутило. Ему было обидно и непонятно, почему кто-то считает себя вправе заявлять, что лучше всех прочих. Да и родители учили, что хвастаться — неприлично. Он твёрдо запомнил это как правило, хотя и старался обходить его окольными путями, не говоря о своих заслугах напрямую, а как бы ссылаясь на чужие слова и подходящие ситуации. Но вот так не стесняясь и нагло?.. Тоша не сдержался и вспылил: — А вот и враки! Ты даже читать не умеешь! Хваста! У Яши задрожали губы, но поспорить с этим он не мог, ведь чтение было его ахиллесовой пятой; в свои семь он запинался на всём, что содержало больше четырёх букв. Чтобы проучить Тошу, грубо обидевшего сына, Яшина мама резко бросила: — А ты, стало быть, умеешь? Тоша сдержано кивнул в ответ. Читал он не ахти как, но разве мог дать себя посрамить? Женщина посмотрела на него, недовольно сощурилась, затем достала из сумки газету и, некоторое время поизучав взглядом страницу, поманила пальцем. Тошу как цепями сковали, но он заставил себя подойти. — Прочитай-ка мне это слово, — елейным голосом мама Яши попросила у Тошки. Трясясь как осиновый лист, Тоша заглянул в страницу, где среди наступающих злым войском чёрных букв длинный прямоугольный ноготь, блестящий от красного лака, отмечал слово. Разворот был совсем не похож на те детские книжки, по которым Тоше доводилось учиться читать. Там все буквы были крупные и ровные, а иллюстрации подсказывали, о чём те говорят. Здесь же одни слова кричали на него, другие прятались в узких колонках, словно боялись, что их кто-либо сумеет прочесть; место ярких картинок занимала единственная фотография незнакомого грузного дяденьки, окружённого столбцами с мелким шрифтом, а из-под тонкой бумаги с оборотной стороны серыми контурами проглядывали иные тексты. Всё это сбивало с толку. Антон смущённо посмотрел на обладательницу холёных пальчиков, а та, мило улыбаясь, проворковала: — Ну, что же ты, читать не умеешь? Тоша засопел и снова опустил взгляд, только теперь поняв, как же влип. Слово было очень длинным. Оно не напоминало ничего из того, что Тоше доводилось видеть ранее. Оно начиналось на «д», но в нём не было никакого смысла, и порядок букв никак не укладывался в голове, буквы скакали, как лошадки на ипподроме. Девир… Диревф… Тоша отчаянно пытался заставить буквы замереть. Его губы шевелились, но с них не сорвалось ни звука. Он не хотел даже пытаться произносить огрызки слова, потому что ощущал себя как в компьютерной игре, где у его персонажа осталось одно «сердечко», одна попытка прохождения. Было бы значительно проще, если бы он мог водить пальцем, но безжалостный ноготь занимал строку и не оставлял ему такой возможности. Тоша почти справился со словом, когда перед его лицом зашуршали и сложились листы. Инстинктивно он хотел отпрянуть, но тут рука опустилась на его плечо. Женщина покровительственно похлопала сконфуженного Тошку, а в её голосе звенела насмешка. — Ну что же ты, сам не умеешь, а других обвиняешь. В следующий раз лучше молчи и не позорься. Тоша застыл. Он хотел возразить или попросить вернуть газетный лист, но слишком боялся растерять из памяти почти собранную мозаику незнакомого слова. Как во сне, он последовал мановению руки женщины. — Иди-иди. Сел на свою кровать под скрип пружин, не прекращая размышлять. Неожиданно в голове стало ясно и упорядоченно, а буквы послушно заняли свои места. Тоша поднял голову и по слогам, обращаясь к спине Яшиной мамы, неуверенно, но громко проговорил: — Ди-вер-си… фи-кация? Женщина обернулась и удивлённо посмотрела на мальчишку. Такая реакция придала Тошке уверенности в сказанном. Уже окрепшим голосом он повторил: — Ди-вер-си-фи-ка-ци-я. А что это? Та вместо ответа лишь поджала губы и отвернулась. До прихода Тошкиной мамы она не оборачивалась, а дождавшись Римму, подозвала её, что-то шепнула и покинула палату вместе с насупленным Яшей. И хотя после мама с улыбкой пожурила Тошу «за хвастовство», сам Тоша ощущал себя победителем. Вот как знания и умения полезны, и это он ещё в школе не учился! Нынче же Тоша без конца прокручивал в голове всё, что, по его мнению, могло пригодиться на завтрашнем собеседовании, однако выходило плохо. Вместо этого воображение рисовало яркий образ: вот он заходит в кабинет, а там за высоким столом сидит Яшина мама. Она спрашивает что-то, тычет пальцем в листы, но Тоша не может разобрать ни слова, и тогда она хлопает его по плечу и смеётся, говорит, что он тупенький и его никогда-никогда не возьмут в школу, а он в слезах выбегает к своей маме, но мама не обнимает, а отталкивает и страшно ругается. От всех этих мыслей голова шла кругом и пальцы на ногах поджимались от страха. А мама ведь тоже переживает, ворочается вон всё! Это потому что хотела вести его в другую школу? В специализированных школах их развернули, сказали что-то про оплату, и родители помрачнели, а единственная бесплатная встретила отказом: после операции Тоше выдали справку об инвалидности на ближайшие несколько лет, и это решительно не понравилось директору. Что-то там о физических нагрузках и их важности в жизни младшеклассников… Оставалась районная общеобразовательная. Мама спорила с папой, что можно ужаться, но заплатить за «нормальную школу», а папа говорил, что они сами учились ровно в таких же, «обычных», и всё у них было в порядке. В этом споре победил папа. Ещё долго Тоша возился в жаркой постели, прежде чем забыться в беспокойном сне. В итоге он и мама так измучили себя переживаниями с вечера, что наутро едва не проспали. Сборы вышли суматошными, а под конец спешного завтрака Тошка умудрился посадить пятно на чистую выглаженную рубашку. Пришлось подобрать замену среди не столь парадных одежд, а потом чуть ли не бегом нестись с седьмого этажа и до школы по лужам. Когда запыхавшиеся мама и сын оказались перед дверью в кабинет завуча, напряжение можно было пощупать руками. Критически осмотрев сына и безуспешно попытавшись стряхнуть с его штанин сырую грязь, Римма вздохнула и постучала в дверь. Донеслось приглушённое «войдите». Тоша тоскливо подумал о бесконечной веренице врачей. Образы смешались, и идея поступить в школу мигом потеряла былую привлекательность. Однако светлый кабинет, уставленный комнатными растениями и стеллажами, нисколько не походил на приёмный покой, а уставшая тётенька-завуч в брючном костюме — на доктора. Она глянула на вошедших поверх огромных очков и одарила их скупой улыбкой. Представилась, но Тоша был так перепуган, что не запомнил, а последовавший за этим диалог между ней и мамой едва слышал. Потому запаниковал, когда сел на стул рядом с незнакомой тетенькой, а мама скрылась за дверью. Первый порыв был кинуться следом, но голос разума подсказал, что тётеньке это не понравится, а понравиться ей было важно, иначе никаких зверят в живом уголке и звёзд в телескопе. И потом, мама ведь любит его и не могла бросить, верно? Да и завуч на поверку оказалась не такой уж и страшной. Она поинтересовалась у Тошки, как его зовут, потом о дате рождения, о маме и папе, кем они работают и о прочих обычных штуках, которые Тоше были давно известны. Он напрягся, когда дело дошло до адреса их дома; мама учила, что такое нельзя говорить посторонним, но, поколебавшись, всё же ответил, правда, серьёзно прибавил, что вообще-то это тайна, о которой не положено знать незнакомым, чем вызвал улыбку завуча, то и дело делающей заметки в тетради. Перешли к вопросам на логику. — Вот, подумай. В поле растёт дуб, на дубе — три ветки, а на каждой ветке по три яблока. Сколько всего яблок? — Ноль. На дубе яблоки не растут! — уверенно произнёс заученный ответ Тошка, а потом не удержался и прибавил свои мысли по этому поводу: — Но их могли туда повесить. И тогда — девять. — Зачем же их туда повесили? — спросила женщина, заинтересованно поглядев на него. Тоша пожал плечами, но почувствовал себя раскованнее. Раз его тут же не перебивают и не ругают, значит, можно и поговорить, а это дело он любил. — Не знаю… Для красоты. Мало ли. Ёлки же наряжают, вот и дуб нарядили. Кто-то придумал эти яблоки на дубе! Значит, хотел, чтобы они там были. Вот и повесил. Своим высказыванием он снова заслужил улыбку строгой тётеньки и приободрился. Последовал ещё ряд вопросов. Одни, вроде «как называют ребёнка овечки?», казались ему простыми, а другие — странными. На них Антон запинался, прежде чем дать развёрнутый ответ. Например, когда завуч спросила: «Чем отличается старый человек от молодого? Назови мне несколько отличий», — Тоша крепко задумался. Пытался вспомнить своих бабушек и дедушек, но они так давно не приезжали… Пауза затягивалась, поэтому он заставил себя ответить хоть что-то. — Ну, старые, они седые и в морщинах… Они любят возиться с огородом. И им не надо ходить на работу, потому что платят пенсию. Похоже, такого объяснения оказалось недостаточно, ведь тётенька, покивав, продолжила расспрашивать о том же. — А чем ещё они отличаются? О чём нам говорит разница в возрасте? — Тоша хмурился и следил за ней глазами, но молчал, и тогда она ответила сама: — Наверное, молодой может ещё многое успеть и полон сил, а старый уже слабый, часто болеет и проживёт меньше? Эти слова были просто возмутительными! Тоша сам не понял, что в них так его раззадорило, но захотелось возражать, и возражать отчаянно. А ещё стало грустно, будто снова ноябрь и за окном одна лишь темень что днём, что ночью. И лишь сильнее оттого, что Тоша снова вспомнил Алёнку и дедушку, о чьих смертях узнал полгода назад. Насупившись, он обиженно пролепетал: — Но ведь старый тоже был молодым и многое успел! Значит, нельзя сказать, что кто-то успел больше! И молодые тоже умирают. Теперь уже нахмурилась и тётенька, потупила взгляд и резким росчерком написала что-то в тетрадке. Тоша тоскливо подумал: наверное, это значит, что всё плохо и его не возьмут, но после сказанного ему было так неуютно, что ни пробивавшееся сквозь тучи солнце, ни перспектива оказаться в школе совершенно не радовали. Стало как-то холодно и захотелось поскорее к маме, подальше от этой невежливой строгой тёти, которая уже перешла к следующему заданию: достала картонный циферблат и попросила сказать, который час показывают стрелки. Тошка лишь покачал головой: родители учили его определять время таким способом, но он продолжал постоянно путаться и предпочитал узнавать, не пропустит ли мультики, по электронному табло видеомагнитофона. Возможно, он смог бы ответить верно, но был слишком расстроен, чтобы излишне напрягаться. На такой печальной ноте вопросы кончились. Пошли задачки на подобие, повторение, нахождение лишнего, чтение и рисование узоров. А под конец Тошке дали абсолютно бессмысленное с его точки зрения упражнение: вручили листик с десятью небольшими кружками и велели поставить внутри каждого как можно больше точек. Он безропотно взялся исполнять, но довольно скоро ему надоело: рука устала, да и смысл занятия был неясен. — А зачем это надо? — спросил он, не переставая тарабанить карандашом. — Затем, что это обязательное задание, и мне нужно знать, как хорошо ты с ним справишься, — дала ответ тётенька, не отрывая взгляда от тетрадки, в которой выводила длинные предложения, но яснее не стало. Тошка решил: раз на него не смотрят, значит, ни ему, ни ей на самом-то деле это не надо, и отложил карандаш. Перестав слышать монотонный стук, завуч посмотрела на наручные часы, затем на Тошку, и спросила: — Всё? Устал? Получила в ответ молчаливое мотание головой, но докапываться глубже не стала. — Спасибо тебе, Антоша. Это всё. А теперь не мог бы ты позвать свою маму? Дважды повторять не пришлось: Тошка стремительно юркнул к двери, а в следующий миг показался с мамой, крепко обвив её ладонь своими. Он снова не слушал, о чём разговаривают женщины, и Римме пришлось дважды окликнуть его, чтобы он попрощался. В тишине они отошли в рекреацию, украшенную пальмой и плющом. — Ну, Тошенька, как всё прошло? — спросила мама у взволнованного и опечаленного сынишки. Продолжая разглядывать фактурную голубую стену, поблескивающую на солнце, и фотографии совсем взрослых ребят на доске «наши медалисты», Антон прошептал: — Наверное, плохо. Мама присела на корточки и тепло улыбнулась. — А я думаю, что ты моя умница, — сказала она и обняла его. Уголки губ Тоши неуверенно дёрнулись вверх. Чтобы усилить эффект, Римма решила бить козырем. — Пойдём есть пышки? Выражение лица Тоши мигом изменилось. А через час, объевшийся и с ног до головы в сахарной пудре, он и думать забыл о каких-то там собеседованиях, только весело болтал ногами и боролся с желудком, не желающим поверх всего съеденного вмещать молочный коктейль. Назло самому себе, как и всегда, в этой изнурительной борьбе победил Тошка. Через несколько дней мама сообщила результаты. С характеристикой «хорошо развит и сообразителен, но неусидчив и недисциплинирован» и рекомендациями, на что следует обратить внимание, Туманова Антона Сергеевича брали в первый «А» класс. Последовавшая за этим кутерьма с закупкой принадлежностей и формы нужного размера измучила всю семью. Папа ворчал, что выбранные в итоге жилет и брюки неоправданно дорогие за такой-то крошечный расход материала: «В моих трусах ткани больше, чем в этой жилетке, а стоит как пальто!», — а им ещё питаться на что-то надо; Антон хныкал, что устал и ему ничего не нравится, и вообще он поскорее хочет в отдел часов, чтобы посмотреть на кукушку, выпрыгивающую над циферблатом, а мама клялась, что никогда в жизни больше с ними по магазинам не пойдёт, и своим поведением они доведут её до могилы. За неделю до первого сентября Тоша был окончательно укомплектован. Он примирился с непонравившейся поначалу школьной зелёной формой, в которой был похож на лепрекона — не хватало только полосатых гольф и шляпы с трилистником, и всё, можно сидеть и пускать радугу от горшочка с золотом. Теперь он крутился в ней перед зеркалом, накинув на плечи огромный рюкзак с Симбой из «Короля Льва» и думал, что всё не так плохо. Когда мама наряжала его в чёрный костюм с галстуком, смотрелось уродливей. Ужас вступительного экзамена позабылся, предстоящая учёба вновь казалась заманчивой. Тошка с восторгом представлял, как подружится с новыми ребятами, какие игры сможет выдумать, а может, передаст свои знания кому-то, подготовленному хуже него, научит тому, что знает сам, и подружится с ним, как однажды вышло с Альбертом. Первый звонок прошёл скомкано и не особо запомнился Тоше, который перенервничал и не смог нормально поспать. На линейке, из-за дождя состоявшейся в тесном актовом зале, все вокруг гудели: дети, взрослые, длинные ребристые лампы. Свою классную руководительницу, Наталью Юрьевну, Антон видел только мельком со спины, и в нужный момент боялся вручить цветы кому-то не тому. Да и вообще он мало что мог разглядеть, ведь был очень низким. Всё время, что звучала песня про школу и показывали представление, в конце которого огромный, как папа, парень пронёс на плечах маленькую девочку, трезвонящую в колокольчик, Тоша судорожно мял в намокших ладонях скользкую фольгу букета, так и норовящего выскочить из рук. Потом его и ещё кучу галдящих детей завели в класс, рассадили по партам, и на них набросились счастливые родители с фотоаппаратами и просьбами изобразить, как они тянут руку для ответа, попозировать с букварём и счётами. Этой участи не избежал и Тоша. По дороге домой мальчик делился впечатлениями с родителями, жаловался, что ничего не понял, и спрашивал, каждый ли учебный день будет как собаке здрасьте. Чуть успокоился, когда папа убедил, мол, первый день на новом месте всегда абсолютно сумасшедший, а завтра вместо бедлама начнутся настоящие занятия. Когда на следующий день, трясясь и дрожа немногим слабее вчерашнего, Тоша помялся в предбаннике со скамеечками, похожем на тот, где оставляли верхнюю одежду в детском саду, а потом решительно распахнул дверь в класс и вошёл внутрь, там собрались уже почти все ребята. Одни сидели притихнув и потерянно глядя на парты перед собой, другие же, не испытывая ни малейшего стеснения, громко общались. Вторых было меньше, но, решив, что так будет проще завязать знакомство, без лишних раздумий Тоша направился к одной из болтающих компаний, тем более что место за партой там было, как и советовала мама, у самого окна. Под взрыв хохота подошёл вплотную, но, казалось, ребята продолжали его в упор не замечать. Тошу это смутило, однако он набрался храбрости и спросил: — Тут не занято? На него обернулись с явной неохотой, сразу сменившейся опасным любопытством. Незнакомый мальчишка в слишком большом для него пиджаке и с ямочками на розовых от смеха щеках лениво убрал свой портфель со стула и по-хозяйски махнул рукой Тоше, поспешившему занять освободившееся место. Воцарилось неловкое молчание, прерванное через какое-то время тем же пацанёнком. — Тебя как звать? — Тоха. А вас? — Тоха, — повторил мальчик, растягивая слоги, чем вызвал смешки своих друзей, но на вопрос так и не ответил. Вместо этого заговорщицким шепотом задал свой: — Тоха, а ты умеешь материться? Тоша вспыхнул и сжал губы. Ему, конечно, доводилось слышать бранные слова и даже читать их на стенах парадной, но мама строго-настрого запрещала подобные произносить, хотя иногда, если они с папой очень ссорились, так, что от криков не помогало даже спрятаться под кровать и зажать уши, сама их выплёвывала одно за другим. Это всегда было очень страшно, поэтому ни под каким углом матерные слова не казались Тоше нормальными. Окончательно смутившись и не зная, как поступить, он помотал головой. Новоиспечённый сосед по парте фыркнул и обернулся к сидящим позади. Там он обратился к тощей девчонке со скучающим флегматичным выражением, с которым никак не вязались два легкомысленных белых банта. — Леська, что скажешь? Нисколько не изменившись в лице, девчонка бросила равнодушный взгляд на Тоху, прежде чем изречь вердикт. — Вот чмо. Все засмеялись, а Тоша заалел пуще прежнего. Такого слова он никогда не слышал, но по реакции окружающих понял, что это что-то очень обидное и, наверное, матерное. Происходящее было в новинку. Так открыто и беспричинно его ещё никогда не оскорбляли. Он не заплакал, да и не хотел, и чувствовал себя скорее недоумённо, чем уязвлённо. Он чем-то заслужил подобное обращение? Меж тем снова взял речь мальчик с ямочками на розовых щеках. Он восторженно воскликнул: — Ого, Леська! Да ты крутая! — девчонка на комплимент никак не отреагировала, но Тошкиного соседа это нисколько не смутило. — Слышал? Вот она крутая. А ты — чмо. — Вас разве не учили, что ругаться — очень плохо? — едва размыкая трясущиеся губы, Антон смог произнести то, что считал вполне весомым аргументом. — Да ладно? А что ты сделаешь? Мамке на нас пожалуешься? — последовал сказанный предельно добродушным тоном ответ. Не в силах терпеть, Тоша отвернулся к окну, за которым на карнизе сидел голубь. К глазам всё же подступили слёзы, которые никак нельзя было показать этим плохим, жестоким ребятам, иначе будет ещё хуже. Да ведь он и не хотел плакать, чего это они подступили... Больше никто ничего произнести не успел. Из-за стола поднялась Наталья Юрьевна и попросила ребят последовать её примеру. Антон встал по стойке «смирно», но перед глазами плыло, а голос учительницы звучал где-то далеко — никак не удавалось на нём сосредоточиться. Разумом он ещё не понял, но нутром чуял: это начало конца.