Меловой период

Учиться Тоша начал не в пример лучше. Возможно, дело в том, что они закончили с кровавыми прописями, ведь писал он всё ещё как курица лапой. Да и показной стойкости надолго не хватило: после первых успехов мама захвалила Тошу, и тот мигом позабыл, что ещё недавно собирался вести блёклую жизнь, подобно монаху-отшельнику в тусклой келье. Наталья Юрьевна упрямо не клеила ему ни одной звёздочки, придираясь то к слову «ответ» в конце задачки, написанному не с большой буквы, то к выцарапанной бритвой помарке. Неужели ровные буквы важнее сообразительной соображалки? Видимо нет, ведь именно Антона и Кирилла послали от школы на межрайонные олимпиады. На одной из них мальчики и ещё две ученицы из их школы играли в команде и заняли первое место. За это каждому вручили по старому плёночному фотоаппарату ФЭД. После такого триумфа родители стали недоверчиво относиться к оценкам и замечаниям Тошкиной учительницы и чуть что — перемывали ей кости. Это было чрезвычайно приятно. Что хуже, для одноклассников «возвышение Картошки» стало новым поводом для издёвок. Виталик привык, что его хвалят за идеальный округлый почерк, но у него никак не получалось подбирать антонимы, решать шарады и выводить последовательности. Теперь его тетрадь была вся в красных Буратино и его оскорбления в адрес Тоши и Кирилла про «уродцев, чьё место в Кунсткамере, а не среди здорового общества. Так батя говорит, а он майор милиции, у него на таких чуйка!» звучали не так кусаче, как раньше. Как было слышно из лексикона Виталика, говорил отец при нём и многие другие интересные вещи. В одно раннее утро, едва войдя в класс, Тоха сразу понял: творится что-то неладное. Подвоха от соседа приходилось ждать постоянно. Он, конечно, хотел сменить место, но всем, у кого нет соответствующей справки от окулиста, Наталья Юрьевна запретила пересаживаться. Вокруг его парты столпились веселящиеся одноклассники, и внутренний голос кричал: «Беги, дурачина!» Но ребята уже заметили его. Позорно капитулировать было никак нельзя. Собрав решимость в кулак и молясь про себя: «Только бы пронесло», — Тоха подошёл к своей парте. — Привет, Антон! — с улыбкой сказал явно поджидающий его Виталик. Послышались сдавленные смешки. Это было что-то новенькое — Тоха уже и не помнил, когда одноклассники обращались к нему по имени. Он раздумывал с секунду, стоит ли отвечать на приветствие, но принять решение не успел. — Или, может, лучше — Гандон? Все рассмеялись в голос, а Тоша сжал зубы. Что значит это слово, он не знал, но ясно было — ничего хорошего. Молча пихнув Андрея, субтильного одноклассника, перекрывшего подступы к стулу, Тоша скинул с плеча рюкзак, сел и, стараясь не обращать внимания на окружающих, стал готовиться к уроку. Но закончить ему не дали. Сеня, обладавший отменной для такого увальня реакцией, выхватил тетрадь из Тошиных рук и отбежал в дальний конец класса. Тоша запоздало кинулся за ним. — Верни! Но одноклассники рассредоточились между рядами, создавая живой щит и не давая пробежать. У Тоши перед глазами всё плыло, а руки цепляли его, как ветви в ведьмовском лесу. Наконец он сумел прорваться, однако это не помогло: клетчатые листы прошуршали в полёте над головой у Тоши, и вот тетрадь уже на другом конце класса в руках Андрея. Тоша метался как дурной котёнок за мотыльком, но ни на йоту не приближался к заветной цели. Он пришёл в такое отчаяние, что уже совсем не различал лиц своих обидчиков. Наконец он сдался. В нем всё клокотало, но нельзя было позволить себе разреветься: хуже будет — засмеют, мальчики не должны реветь. Он заставил себя сесть за парту под улюлюканье одноклассников и хриплым срывающимся голосом обратился словно бы к своим подрагивающим рукам. — Отдайте! — Проси лучше, Гандон, — прозвучал над его ухом довольный голос Виталика. Тоша был готов позорно подчиниться, но вошла классная руководительница, и все поспешили встать у своих мест, чтобы склонить голову в традиционном приветствии. Начался урок. Первым делом Наталья Юрьевна, как обычно, пошла по рядам, чтобы проверить, все ли дети взяли учебники и под нужным ли для постановки почерка углом лежат тетрадки; для этого она самолично обозначила малярным скотчем на каждом месте, по какой линии должен проходить нижний край, но первоклашки с завидным упорством нарушали заведённый порядок. Заодно она попросила сдать домашнее задание. Ладони Тоши покрылись липким потом. Он сглотнул, а взгляд забегал по помещению, но ни один однокашник не выдал себя ни единым движением. Обвинить в краже можно было всех и никого одновременно. — Антон, хватит мечтать. Давай тетрадь, — потребовала учительница. — Я не могу… — тихо ответил Тоша. — Почему это? — Её… Кажется, я забыл её дома. — Забыл? Что значит — забыл? А голову ты не забыл? Наталья Юрьевна часто повторяла что-то вроде «лес рук», «мне тоже расскажите, вместе посмеёмся», и вот, «голову дома не забыл?». Тоху такие фразочки бесили: смешно было только в первый раз! И вообще, неужели взрослая тётка не понимает, что голова — часть тела, и отделение одного от другого приведёт к незамедлительной смерти. Да и неприятно было представлять самого себя на лобном месте под гильотиной: хрясь! Голова укатывается в ведро, а он вскакивает, хватает ведро в руки и несётся как безголовый петух по курятнику, разбрызгивая кровь на зевак. Бр-р-р. Так и подмывало ответить что-то вроде: «Если бы я забыл голову, вы бы заметили», — но он лишь промямлил в оцепенении: — Простите… — Ну и голова садовая! Я скажу твоей маме, чтобы собирала портфель, раз ты сам не в состоянии справиться. По аудитории прокатились тихие смешки. Далась же ей Тошина голова! То дома забыл, то садовая теперь. Но садовая — это как-то приятнее. Он клумбу вместо волос представлял ещё когда они с мамой учили песенку: «хорошо бы сделать так, вжик — и срезать все кудряшки! На макушке красный мак, а вокруг ромашки». И правда, неплохо бы. Жаль только, что садовая голова — это что-то плохое, в духе той, что после гильотины в ведре. Хорошего Наталья Юрьевна не скажет. Весь учебный день Тоша не мог сосредоточится ни на чём, кроме поиска тетради, и столь слабо реагировал на окружающих, что задирать его стало скучно. Перед последним уроком удача наконец улыбнулась ему: похоже, всё это время тетрадь лежала под учебником у сидящего впереди Саши, а как тот его убрал, узнать родную обложку было несложно; Тоша пожаловался маме, что зелёные тетрадки — скучные, и она подсуетилась, чтобы достать красочные, с дикими зверями. Дождавшись перемены, он, подобно вору, прокрался вперёд и схватил то, что было его по праву. Вернувшийся одноклассник определённо заметил пропажу, но не сказал ни слова. После уроков, как все разбежались, Антон подошёл к учительнице, заполнявшей журнал. Она недовольно посмотрела на протянутую руку с тетрадью. Мальчик пояснил: — Нашёл, вот. — На переменке, небось, домашнюю работу делал? То-то и не бесился со всеми. — Нет, я… — И уголок еще мятый, мне его утюгом гладить? — Наталья Юрьевна недовольно засопела, безуспешно пытаясь разгладить кулаком изломанную лапу глянцевого волка и, не поднимая глаз, скомандовала: — Ладно, иди. В следующий раз не приму, если вовремя не сдашь. — Спасибо. Со стороны Тоши было чрезвычайно наивно надеяться, что полёты тетрадки по классу и издевательское «Гандон» плевком в его лицо не повторятся. Новое прозвище намертво приклеилось к нему. Теперь он ненавидел не только свою внешность, но и своё имя, и каждый раз, когда близкие люди называли его Антоном, вздрагивал, как от удара, ожидая услышать следом вульгарную рифму. Он злился на родителей: что, спрашивается, мешало им назвать его Лёшей или тем же Сашей, коих только в его классе было трое? У старших мальчишек во дворе удалось выяснить, что из себя представляет этот самый пресловутый «гондон», а также для чего он предназначается. Так, «по большому секрету», Тохе рассказали о сексе и как им заниматься, но новое знание пока не слишком его занимало, просто принял к сведению. Не до того. Как вообще может быть до того, если тебя решили сжить со свету? Не прошло и недели, как тот же Саша, что прятал тетрадь, обернулся, пока Наталья Юрьевна не видела, и как бы невзначай перевернул стаканчик с водой на почти законченную акварельную галактику, где к Сатурну на ракете подлетали коты-колонисты. Наталья Юрьевна поспешила на шум, но прежде чем Тоша успел объяснить произошедшее, за него это сделал Виталик. — Антон такой безрукий! Он и мою работу залил. Обвиняемый не стал спорить и молча пошёл за тряпкой, очень ярко представив себе, как вгоняет остро наточенный карандаш в жирную и вечно мокрую от пота шею со складочками этого урода Саши. Выслуживается перед Виталиком, гад! В другой раз он же вместе с Семёном прицепился к Тохиному рюкзаку. — Король Лев? В первый класс с таким ходить? Ты что, девчонка? У проходящего мимо Виталика аж глаза заблестели. Он затормозил и расплылся в заговорщицкой улыбке. — А давайте поможем Гандону от него избавиться? Предложение было воспринято «на ура». Перед уроками в предбаннике-раздевалке не было взрослых, и мальчишкам даже не требовалось действовать скрытно. Выхватив портфель из рук Тоши, они кинулись в туалет. Тоша несильно от них отставал, но этой разницы в скорости оказалось достаточно: мокрый рюкзак уже стоял в унитазе. Смыв натужно выл. Одноклассники с воплями восторга выбежали. У Тоши покалывало губы, будто онемели, и дышать стало холодно. Он вошёл в класс неспешно, волоча рюкзак, оставлявший на полу мокрый след. Не успел он дойти до своего места, как до него донёсся ненавистный голос мрази Виталика. — Как тебе в толчке? Может, в следующий раз тебя самого туда засунуть? Вместо ответа Антон замахнулся и со всей силы швырнул злополучный рюкзак в сторону врага. Промазал — лишь несколько брызг сорвалось с непросохшей ткани и долетело до Виталика, но сработало ничуть не хуже перчатки в лицо, и уж точно громче. Прежде чем мальчишки успели сцепиться всерьёз, на шум прибежала Наталья Юрьевна. О причинах драки оба предпочли промолчать. Даже после этого учительница не рассадила заклятых врагов. Она поступила много хуже. Заявив, что был создан прецедент, и сделав строгий выговор как мальчикам, так и их родителям, она ввела новые порядки. Отныне на переменах вместо бессмысленной беготни, толкотни и возни полагалось сидеть с книжкой. Она не обязательно должна была быть по программе, главное, чтобы на подставке для чтения стояла, а за тем, чтобы дети читали, Наталья Юрьевна следила лично, прохаживаясь между рядами. Родители негодовали: дети маленькие, им нужно двигаться! Пришлось найти компромисс: Наталья Юрьевна устраивала несколько коротких перерывов на уроках — во время них первоклашки вставали рядом с партой и делали зарядку, повторяя движения вслед за ней. Новый распорядок никому не пришёлся по душе, зато все отлично знали, кто виноват. Озлобленные одноклассники смотрели в сторону Антона с откровенной ненавистью. В воздухе витала угроза, и сосредоточиться на своих книгах едва ли мог хоть кто-то. Десять минут перемены казались настоящей пыткой. Через неделю тюремного режима Виталик уличил момент, когда учительница отошла к дальнему ряду, и, серьёзно глядя Тохе прямо в глаза, прошипел: — Мы это так не оставим. Ты труп. Тоха сглотнул. По тону было ясно — не шутит. Ужас охватил всё его существо. Он начал ждать неминуемой расправы. Страшно было входить в класс, страшно было сидеть за партой; всюду смерть дышала ему в затылок. Но надо было как-то продолжать жить? Нельзя ведь постоянно бояться. Как назло, из всех возможных советов, что довелось услышать в мультфильмах, Тоша вспомнил самый бредовый: чтобы не бояться, нужно напевать песенку. Следующим утром на пороге класса он так и поступил. Не глядя ни на кого, он тихонько мурлыкал песенку о тридцати трёх коровах и юном поэте. Так и сел за парту. Невыспавшийся Виталик посмотрел на соседа с отвращением и покрутил пальцем у виска, но промолчал. Раздалась команда: — Успокаиваемся. Выдрессированные дети как один вскочили с мест и встали по стойке смирно, ожидая привычного «Здравствуйте, дети» как похвалы, но Наталья Юрьевна безмолвствовала. Тем громче зазвенело её возмущение. — Туманов, прекрати петь. Тоша вздрогнул, но не остановился, только на шёпот перешёл. Ему оставалось допеть припев и, может, тогда сработает, подобно чарам? Кажется, уже начинало: вот, и полных ненависти взглядов Антон не заметил, как вошёл, вообще ничего не заметил… — Ты что мне, урок сорвать решил? Выйди за дверь и там пой. Песня сорвалась на последней строчке. Тоша удивлённо посмотрел учительнице прямо в глаза, будто лишь сейчас заметил. Пауза затягивалась. Взбелененная Наталья Юрьевна прикрикнула: — Что стоишь? Я сказала, вон из класса! Провожаемый взглядами двадцати восьми пар глаз, Тоша вылетел, куда приказали. Таким опозоренным и глупым он ещё никогда себя не чувствовал. Сидя на лавке в передней и глядя на матированное стекло двери в класс, Антон снова вспомнил о единственном доступном ему орудии убийства: остро наточенном карандаше. Только применить его хотелось не к кому-то, а к себе самому. Он бы только одолжение всем сделал. Во дворе ходила легенда: мол, если засунуть в обе ноздри по такому, а потом со всего размаху удариться головой о столешницу, то грифели войдут в мозг, и тот вытечет через ноздри вместе с глазами. Проверить, сработает или нет, захотелось нестерпимо. Руки, к счастью, не дошли. Чем хуже становилась ситуация на учёбе, тем лучше — дома. Наверное, так и работает вся эта история с богом? Чем сильнее страдаешь, тем больше потом хорошего получишь. Папа перешёл на заводе на полставки и теперь, попав в струю, вместе с другом занялся перекупкой и перепродажей техники, сделав хобби работой. Решение было спонтанным, а дело — неофициальным, но оно выгорело: в семье сразу завелись неплохие деньги, дома снова появилось мясо, и мама стала улыбаться чаще, любуясь в зеркало на себя в подаренном папой гарнитуре. Для Тоши тоже нашлось развлечение: папа принёс новый компьютер и на вопрос, в чём отличие, продемонстрировал компакт-диск. Записанная на нём игра походила скорее на книгу или мультфильм, в котором сюжетом управляешь ты сам. Теперь вечерами, как сделает уроки, Тоша погружался в другой мир: там он был уже не каким-то гондоном, а принцем Брэндоном, спасающим королевство Кирандия от сил зла. Кроме того, папа стал водить их с мамой в кино и изредка даже в грузинские рестораны. Как-то раз после возвращения из школы Тоша застал дома суетящегося папу, забежавшего пообедать. В последнее время они часто собирались за столом все вместе даже в обед, но сейчас папу очевидно занимало нечто иное. Он возился около компьютера, который, пока мама была на кухне, рассчитывал занять Тоха. Пришлось осторожно поинтересоваться, долго ли ему ещё, на что папа непоследовательно ответил: — Сейчас мы подключимся к интернету. Тоша не знал, что такое интернет, но зато знал, что такое интернат. Наверное, папа просто оговорился. Как здорово! Неужели родители вспомнили, как он просил их взять из детдома старшего брата? Сейчас это было бы как нельзя кстати. Слушая странные шипения и гудки, издаваемые неким «модемом», Антон пытался представить, каким будет он, его старший брат. Непременно — сильным и добрым. И как минимум в третьем классе, а лучше — в шестом, чтобы наверняка. И уж он-то поможет ему расправиться с этим чёртовым Виталиком и его приспешниками… Звуки смолкли; с гагаринским предвкушением папа изрёк: «Подключилось!», — и вписал в строку на экране что-то английскими буквами. Открылось белое окошко, в котором медленно начали проступать текст и фотографии. Телевизоры, колонки, мониторы… И ни одной фотографии мальчишки или девчонки. Подозревая неладное, Тоша запоздало решил уточнить: — А что такое интернет? Папа объяснил. Вот как. Никакого брата не будет. Значит, его никто не сможет спасти. День спустя, крепко держа обоих родителей за руки по пути из кино, Тоша размышлял о своей жизни и лишь укрепился в мысли: если хорошее не даётся за просто так, а плохое не случается просто так, значит, во-первых, в происходящем виноват он сам, а во-вторых, чем больше он будет страдать, тем больше хорошего заслужит. А если его будут бить или даже убивать, ему тоже надо потерпеть? А если он не потерпит, даст отпор, значит, снова сам будет виноват в плохом — в драке, в чужой боли? А если его убьют и он не будет сопротивляться, то заслужит сразу очень много хорошего, и бог простит его за грехи и сразу отправит в рай? Но сможет ли он стерпеть, он ведь так слаб… *** Понедельник проходил как обычно: урок математики, урок чтения. Дальше по расписанию значился окружающий мир, а пока шла ненавистная всем перемена. Променад Натальи Юрьевны между рядами прервала руководительница параллельного класса, заглянув в аудиторию и позвав коллегу. С недовольным вздохом Наталья Юрьевна поручила: — Продолжайте читать, я скоро вернусь. Как только она скрылась за дверью, счастливые ребята тут же повскакивали со своих мест. Поднялся галдёж. Тоша понадеялся, что одноклассники продолжат беситься и стоять на ушах, не замечая его, но со спины раздался ненавистный голос Виталика. — Ну, Гандон, что расселся? Иди сюда. Виталик и ещё пятеро мальчиков стояли в проходе неподалёку. По телу Тоши пробежали холодные мурашки, поднявшие волоски на руках и шее. Вцепившись в парту, он ответил одними губами: — Не пойду. — Если ты не девка, то подойдёшь. Сердце Тоши зачастило, а реальность стала вязкой, как холодец. Да он и сам сейчас станет холодцом с перемолотыми осколками костей внутри, если пойдёт. Тоше казалось, что он уже всё это прожил, а теперь перемотал назад и смотрит со стороны: так отчётливо он видел картинки того, что сейчас с ним произойдёт. На его предплечье с размахом легла рука, и вкрадчивый голос поинтересовался: — Что, зассал? Рывок, и вот Тоша посреди плотно сомкнутого кольца врагов. Одноклассники глазели на него скорее растерянно, чем зло: они словно бы не знали, что им делать. Потом поняли, что выглядят идиотами, начали друг друга подзуживать и толкать Тошу. Тот отлетал из рук в руки подобно горячей картошке, а потом не удержал равновесия и упал на пол. Да, и до того Антона били со всех сторон. Но впервые — по-настоящему, как бандиты за гаражами. Два раза в живот, один по лицу… Прошлись и по груди, и по плечам. Кажется, метили куда-то ещё, но тут раздался свист и сдавленный крик. — Шухер! Вместо очередного удара одноклассники подняли безвольного Тошу и как тараканы кинулись врассыпную. Спешно вошедшая с громким цоканьем каблуков Наталья Юрьевна подозрительно спросила: — Что тут происходит? Тоша, единственный оставшийся стоять, молчал. Его мысли были где-то далеко, а взгляд бессмысленно замер. Оценив ситуацию, за него испуганно ответил Виталик. — Ничего. Учительница нахмурилась и подошла поближе к Тоше, после чего на удивление сдержанно спросила: — Откуда у тебя кровь? Тоша по-прежнему молчал. — Он бегал и упал. А мы все сидели, как вы и сказали, — поспешил вновь поработать суфлёром Виталик. Как божий день было ясно, что всё не так просто, но, вопреки обыкновению, Наталья Юрьевна не стала задавать лишних вопросов и устраивать разбор полётов. Вместо этого она велела Тоше запрокинуть голову, приложила вату к ноздре, из которой текла кровь, и отвела умыться. Забравшей Тошу после уроков маме она тоже ни словом не обмолвилась: может, испугалась, а может, не знала, что сказать. Весь вечер Тоша ходил сам не свой, а как настало время ложиться спать он, пытаясь стать незаметным, сжался словно от стужи, начал переодеваться в пижаму. Лишь бы мама с папой ничего не заподозрили… — Антоша, что это?! — послышался мамин испуганный крик из-за спины. Тут же ладонь легла на предплечье рядом с тем местом, за которое схватился Виталик, чтобы вытащить его из-за парты. Тоша вздрогнул и вяло попытался вырваться, однако мама не дала и аккуратно, но настойчиво развернула к себе лицом и тут же ахнула. На хрупком бледном тельце несколько небольших синяков и ссадин смотрелись вызывающе огромными. На громкий вскрик поспешил обеспокоенный папа и замер, прежде чем начать расспрос. — Сынок, откуда это? Что случилось? Ты снова подрался? Тоша чувствовал себя сломленным. Он не хотел говорить о случившемся, но больше не смог молчать. Сгорая от стыда, захлёбываясь слезами и болью всего триместра, он рассказал о пережитом ужасе. Теперь бог точно не возьмёт его, стукача поганого, в рай, а всё хорошее, что едва-едва заработал, — отберёт. Папа накапал настойку валерьянки Тоше и маме. Для верности накапал и себе. Он явно был растерян. Мама предлагала звонить в милицию, папа пожимал плечами, спрашивал у Тоши, зачем каким-то мальчишкам понадобилось избивать? Тоша принялся твердить, что сам во всём виноват и заслужил. А мама была уверена: даже если это и правда, никакая вина не может оправдать избиений. Стремясь успокоить Тошу, она уверенно произнесла: — Больше этого не случится, мой маленький. Больше ты не пойдешь туда… Отчего её слова вызвали диаметрально противоположную реакцию, она не поняла. Не мог понять этого и сам Тоша: он ведь так мечтал больше никогда не видеть лиц своих одноклассников, а теперь такая перспектива вызывала в нём ужас. Ему казалось, что если он уйдёт — то проиграет, лишит себя всякого достоинства, что в другом месте будет в разы хуже, а здесь, как бы плохо ни было, все уже свои, понятные… Как Тоша ни умолял оставить его учиться здесь, как он ни бился в истерике, после услышанного решение родителей было твёрдым и единогласным. Больше в этой школе ему делать нечего.