Меловой период

Лето выдалось длинным и насыщенным. Стоило Антону вернуться из Горелово, как позвонила бабушка Зина, мамина мама, сказала, дядя Марк (мамин брат) с женой летит рейсом из Ташкента в Питер, а потом обратно. Сможет забрать их с Антоном, погостить. Мама ответила: не могу, с Серёжей будем комнату ремонтировать в его отпуск, но Антона бы отправила. Вообще Антон не хотел никуда ехать, он соскучился по компьютеру, по урчанию кота Тимки и даже чуть-чуть по родителям, но не то чтобы ему давали право выбора, просто наорали, когда он робко попросил оставить его дома и предложил помочь с ремонтом. Антон подумал: родители последние пару лет (или всю жизнь?) собачатся, кричат, рычат, хлопают дверями, может, это из-за него? Может, потому они хотят, чтобы он свалил? Без него лучше? Дядя Марк — гражданский лётчик. Было бы круто, если бы он взял Антона в кабину с собой. Он не взял, вместо этого пришлось сидеть в салоне с его женой тётей Любой и рассказывать, что они проходят в школе и как дела у родителей. Но когда тётя Люба наговорилась, лететь на самолете у окна с фантой, слушая плеер, и глядеть на игрушечную, как в «Цивилизации 3», землю всё равно было круто и вовсе нестрашно. Антон думал, что в Горелово было жарко, но понял, что ошибся, стоило ему выйти из аэропорта. Дышать тут, как в бане, было решительно нечем. Втянешь носом, а обжигает глотку и лёгкие. И все же это не главное, чем запомнился Антону Ташкент. Это город фонтанов. Куда ни пойдёшь — не было места, где бы в поле зрения не била из-под земли вода, хотя бы струёй-поливалкой на газон и в арык, а в иных фонтанах купались местные (так можно?). Город вкусных запахов. Они были везде: с утра, когда он просыпался от запаха горячей лепёшки из тандыра со двора и ел её потом с арбузом, на улице, где плов и шашлык были вместо шаверменных и макдональдсов, на базаре Чорсу, под гигантским голубым куполом которого всё пропахло разноцветными специями, в садах и скверах, где цвели цветы. Город странных сочетаний, когда узбек в халате и тюбетейке едет на ишаке (прямо как Ходжа Насреддин!) вдоль проезжей части, обгоняя новенькие иномарки, а в центре по улицам разгуливает павлин, сбежавший из парка. Вот таким запомнился Антону Ташкент. Правда, и провёл он там всего с неделю, диву даваясь просторной трёхкомнатной квартире бабушки, высокому потолку и росписи-небу на нём, и холодильнику, у которого была ниша, где можно было набрать напитки, как газировку в советских уличных автоматах. Бабушка жила богато, не то что они с папой и мамой. Богато в своей двухкомнатной квартире жил и дядя Марк с тётей Любой и двоюродной сестрой Машей. Маша была его погодкой, чернявой, очень тихой и спокойной. Антон пытался её как-то развлечь, но чувствовал себя шутом гороховым, когда рассказывал какие-то их с Олегом приколы, а она не смеялась. Наверное, и правда не смешно. И всё же их семья казалась Антону холодной и строгой, с их правильным питанием, распорядком дня, висящем на холодильнике (там ещё и отмечаться обязательно всем надо!), пультом от телевизора в полиэтилене, компьютером, за который можно только дяде Марку, и запретом садиться в джинсах на заправленную кровать. Наверное, поэтому и поход в аквапарк под открытым небом выдался не таким весёлым: Маша плавала в налокотниках в неглубоком бассейне под «грибочками» вместе с мамой, а Антону быстро наскучило кататься с горок в одиночестве. Вскоре бабушка забрала его на дачу («В городе душно, делать нечего»). Путь начался несладко: после самсы на завтрак ужасно хотелось пить, и бабушка купила у проходившего по вагонам торговца курут, сказала, узбеки едят его, когда идут в поле на весь день, чтобы не мучаться от жажды. Антон лишь укусил этот белый шарик, отдаленно похожий на рафаэлку, и его мигом перекосило. Сухой и солёный! Пить захотелось пуще прежнего. Антон не ныл, помнил, как папа поставил его в детстве на пару часов в угол без питья за то, что всю дорогу до дома он канючил: «Водички!», и «вёл себя как капризная девочка, позорил их с мамой перед людьми, должен уметь терпеть, как мужчина». Антон не ныл, но и жажда его не отпускала. Однако стоило дойти от остановки посреди выжженой степи до зелёных кованых ворот участка в садоводстве, стоило отворить их, и Антон совершенно позабыл о своей нестерпимой жажде. Он бывал прежде в загородных домах, пускай и немногих: на севере у бабушки Нади и деды Игната (это папины), где дача была покосившаяся от времени, с крошечными окнами, холодная, и лучшее, что о ней запомнил Антон — вкусные бабушкины калитки и пуховая перина. И вот, у Олеговых, где дом был на две белёные комнаты и веранду, скрипучий, а самое роскошное в нём — угол с иконами и вековой дуб с качелью. А тут — как из итальянских или бразильских фильмов про донов с этими их хозяйствами, вином и полуденным зноем. Прямо за воротами — арочная галерея, увитая виноградом, свисающим разномастными гроздьями, а ещё, под конец, — мочалками, какими мама растирала его кожу до красной боли, пока самостоятельно не начал мыться, чтобы больше никогда к мочалкам не прикоснуться; бабуля назвала это растение люффой, а Антон был искренне удивлён — он думал, что мочалки берутся из-под воды. Может, и оттуда тоже? За галереей росло раскидистое миндальное дерево, под сенью которого в тени притаился топчан, а если глянуть направо — возвышался бетонный бассейн («Дедушка, как жив был, залил для вас с Машкой») в окружении персиковых и нектариновых деревьев. Глубже в саду, за пряными травами («Ты понюхай, какой райхон») — курятник и индюшатник из трёх загонов — для цыплят, подростков и взрослых курочек и индюшек. И домик — компактный, но двухэтажный и с балкончиком, свежий, светлый, уютный. Бабушка сразу же срезала цветы и поставила в гостиной, а потом открыла компот из черешни, холодный, из погреба. Антон подумал — так не бывает. Зачем вообще мама уехала в Питер жить в коммуналке, в одной тесной комнате втроём, почему нельзя переехать сюда и попросить бабушку, чтобы пока она на даче — они в квартире побудут, и наоборот? А жару и духоту он как-нибудь вынесет. *** Нет, всё-таки жара не-вы-но-си-ма. Он погорячился. Поскольку никто не слышит, Антон сам посмеялся своему каламбуру. Прошло две недели, как он приехал на бабушкину дачу, и за это время он успел влюбиться в умнёхоньких подростков-индюшат, перекопать с бабушкой огород, выкормить новорождённых цыплят, подружиться с Серёжей, сгореть на солнце до волдырей, которые мазали вонючим кислым молоком, откинуться на сидящего на диване шершня, после чего спину раздуло, как тётушку Мардж в книге про Гарри Поттера, а ещё — заболеть ангиной. Теперь у него была температура под сорок, что всё ещё прохладнее, чем на улице в тени, а бабушка заставляла полоскать горло керосином, после которого всегда рвало. Антон не спал и не бодрствовал, когда вставал — вело и шатало. Он уже привык к ночам на топчане под миндалём и тысячами ярких звёзд (в Питере столько не видать и в самую ясную ночь). На топчане было славно, несмотря на падающих с дерева клопов-вонючек, но теперь приходилось отлёживаться в душном доме без возможности повернуться на спину. Если есть Ад — то вот он. По крайней мере, в нём также жарко. Когда бабушка постучалась в дверь спальни, уже вечерело. — К тебе гости, — улыбнулась она, пропуская в сумрачную комнату свет из гостиной, а следом — Серёжу. Антон приподнялся на дрожащем локте, улыбнулся и закашлялся, вжался ртом в подушку. Серёжа прикрыл дверь, и в комнате снова стало серо. Сел рядом на незаправленную кровать-полуторку. — Заразишься, — вздохнул Антон, — не страшно? — Не страшно, — пожал плечами Серёжа. Он был старше почти на пять лет и, как думалось Антону, общался с ним только потому, что других не-взрослых в деревне не было, разве что совсем мелкие. Скуластый, смуглый, с чёрными глазами и чёрными лохматыми волосами, он был сильно похож на местных, разве что разрез глаз не тот и имя — как папу его звали, не как местного совсем. Вместе они дошли до хлопковых полей, где устроили фотосессию, вместе ловили ящериц и любовались ими, вместе кормили ишаков колючками (ишак чуть не откусил Серёже палец) и бегали от злых гусей соседки, вместе своровали с бахчи дыню и давились ей, чтобы не выкинуть почём зря, раз уж домой нельзя принести, вместе смеялись над традицией местных строить дома из навоза, пробрались в один такой, заброшенный, посреди кукурузного поля, пытаясь унюхать запах дерьма от стен, а вместо этого наткнулись на потолок, полностью заполненный осиными ульями, на шумное как заводской цех жужжание, снившееся потом в кошмарах, и, заткнувшись, убежали из «дерьмового дома» на негнущихся ногах, а потом долго лежали на песке, просеивали его сквозь пальцы и снова смеялись, хотя было несмешно. — Я упаду? — спросил Серёжа и, не дожидаясь ответа, завалился прямо в уличной одежде рядом с Антоном. Бабушка бы отругала, но бабушки сейчас рядом не было. — Как ты, малой? — Так себе. Никогда не глотай керосин во время ангины, — прохрипел Антон, которого снова мутило, — а лучше вообще никогда не глотай. — Постараюсь запомнить, — рассмеялся Серёжа и тыкнул в плеер, лежавший на кровати. — Что слушаешь? — «Кино». Это… — Я знаю «Кино». Когда слушаешь, как дома себя чувствуешь, да? — Точно. Как ты узнал? — Так: никогда не был в Питере, но как слушаю — вижу себя там. Гуляю у «Камчатки» или по Богословке. — Ты никогда не был в Питере, а знаешь места, о которых я вообще без понятия. Серёжа только улыбнулся ему довольно и предложил: — Поставишь? Пришлось лечь друг к другу поближе, почти вплотную, чтобы хватило длины короткого наушника. В надвигающейся темноте они спокойно и молча слушали песню за песней. Взгляд Антона скользил по слабо различимой резной галтели, по шторам в огурец, по синеве грядущей ночи и оранжевому прямоугольнику света от сарая за окном, и возвращался к Серёже. Тот лежал, прикрыв глаза, нахмурив широкие брови, и беззвучно шевелил губами вслед за словами песни. Его ладонь на белой простыне казалась огромной, тёмной и терракотовой, словно Серёжа — человек из глины, не знавшей дождей, накрепко обожжённой восточным солнцем. Словно он воин из эпоса о Гильгамеше, а не Серёжа. Дом стоит, свет горит, Из окна видна даль, Так откуда взялась печаль? Антон смотрел на Серёжу и ловил себя на мысли, что никогда не чувствовал себя таким… Услышанным? Чушь, они ведь и не разговаривают почти, редко встретишь такого молчуна, как Серёжа, словно каждое слово для него стоит денег. Понятым? Цельным? Нормальным? Антон не знал, как выразить то, что чувствует, и положил пылающую влажную ладонь на Серёжину, прохладную, сухую и шершавую. Тот выдохнул с коротким смешком, сжал Антоновы пальцы и продолжил беззвучно подпевать, не размыкая долгого рукопожатия. Антон тоже закрыл глаза и тоже стал подпевать, иногда вслух, забываясь, пугался этого, но Серёжа не ругал и не затыкал. Потом альбом кончился. Рука выскользнула, скрипнула кровать. Антон открыл глаза. Уже почти ничего не видать. Тёмный Серёжин силуэт низко прошептал, словно боясь разбудить. — «Спокойная ночь» — лучшая песня для попрощаться. Вообще, я завтра уезжаю. — Уезжаешь? — тихим эхом повторил Антон. — Ага. На Иссык-Куль с батей поедем. Знаешь, чё… Послушай «Арию». Тебе понравится. — Спасибо. Я обязательно… — Поправляйся, малой. — Если я поправлюсь, то малым быть перестану. Буду годзиллой. Серёжа рассмеялся, тоже тихонько, и, помахав рукой, вышел. *** «Ария» Антону действительно понравилась, настолько, что папе пришлось ехать с ним до Castle Rock’а и искать подходящую по размеру футболку. Взяли самую маленькую, с «Генератором Зла» — но и та висела мешком. Антон был доволен. Удивительно, но Олег одобрил. Олегов двоюродный брат Костян, которого он называл просто «Брат», с тем же придыханием и блеском в глазах, с каким Антон говорил «Валера Кипелов», тоже носил футболку с «Арией». Олег ни одной песни не слышал, не довелось, но раз брат так делал, значит, это что-то крутое. Впрочем, когда Антон познакомился с Костяном, на груди того красовалась надпись «Сектор Газа». Костян был похож на тех крутых взрослых, которых Антону доводилось видеть, возвращаясь из художки или гуляя вечером с родителями у Чёрной Речки или у Петропавловки. Папа смотрел на их шумные компании косо, поджимая губы, мама раздраженно комментировала: «Нет, ну нашли, где собираться, пропойцы», а Антон мечтал, как придёт сюда один, наберётся смелости, подойдёт и познакомится, и они его поймут и примут, как Серёжа понял и принял. И сам будет таким — длинноволосым, с серьгой, в косухе и кожаной ковбойской шляпе. А ещё он тихо любовался некрупным в сравнении с остальными из компании мужчиной с белыми волосами по пояс. «Он как лесной эльф, — думал Антон, — как если бы у нас тут — Тамриэль или Средиземье, только современные». Костян с его лысым черепом, худым прямоугольным лицом и колким взглядом карих глаз из-под широких бровей на эльфа, впрочем, похож совсем не был. А вот его русоволосый долговязый друг Волк с несползающей с губ то ли сладкой, то ли ехидной ухмылкой на какого-нибудь полуэльфа смахивал вполне. Чтобы прийти к Костяну в гости, пришлось долго ехать до Коменданы вместе с Олеговой мамой. Антон редко бывал в спальных районах, и в них его неизменно удивляли дома-корабли, утопающие в зелени. Костян с матерью и младшей сестрой Галей жил в одном из таких, в двушке. Хотя Антон слышал, как в художке кто-то из одноклассниц довольно презрительно высказывался о панельных домах и квартирах «с картонными стенами», сам он думал: «Ну не знаю, тут просторней, чем в нашей коммуналке, ещё и ванная, и кухня — свои, и комната у каждого — тоже своя. И дом похож на гигантский лайнер в порту, клёво же. Что ещё нужно?» — Ну что, детишки, посмотрим мультики? — спросил Волк с озорной улыбкой, обращаясь и глядя на одного Костяна, когда мамы-сёстры ушли прогуляться в бар. — Мы не маленькие, чтобы мультики смотреть! — возмутился было Олег, но Костян рассмеялся и потрепал его по волосам. — Вы — конечно, нет. Маленькие тут мы с Волком. Включили советского Винни-Пуха, без звука, а фоном поставили Rammstein. Костян с Волком пили пиво и угорали над тем, как Винни и Пятачок маршируют под Links: «Ебать, нацики». Антон думал: это правда смешно. Думал: как же музыка всё меняет. Меняет мир вокруг. Делает ворчливого плюшевого медведя суровым фюрером, прогулку — приключением, катание на качеле — поездкой на байке или полётом в космос. Делает приевшееся и доставшее новым и дорогим, как ремонт. Делает ненастоящее реальным. Много чего делает. Почти как игры, только ограничений ещё меньше, всё происходит в голове, если настроиться. И здорово, что он столько музыки ещё вовсе не знает. Значит, всё самое интересное впереди.