Меловой период

В восьмом классе пришёл новенький. Валя. Антона мало волновало происходящее вокруг, иногда он даже забывал, что его зовут Антон, а не Герман, и что реальный мир здесь, а не на форуме, а когда вспоминал — ему это всё совершенно не нравилось. «Реальный мир» — говнище, похожее на блёклый муторный сон, который сразу после пробуждения даже вспомнить не можешь, потому что неинтересно. Пока в жизни Антона ничего не менялось, кроме роста и веса, Герман уже обучил своих студентов раскладывать Таро и обычные карты (для чего научился это делать сам), а теперь они начали заниматься сновидениями. Они уже разобрали выжимку из пары сонников и книг о снах, включая Фрейдовское «Толкование сновидений», и Герман (для которого Антон читал немыслимое прежде количество книг от корки до корки) решительно убеждал своих студентов, что никакие сонники им не помогут, а по-настоящему разобрать сон можно только в индивидуальном порядке. Кроме того, и Антона и Германа, прочитавших на досуге Кастанеду, интересовал феномен осознанных сновидений, поэтому последним заданием было начать вести дневник снов и рисовать карту сна сразу после пробуждения. Герман с нетерпением ждал возможности почитать, что выйдет у его студентов. «Не забывайте смотреть на руки! — говорил он в качестве напутствия пару дней назад. — Можете, конечно, попробовать взлететь или поглядеть в зеркало... правда, это для экстремалов, одному Мерлину известно, что выползет из глубин вашего бессознательного, чтобы взглянуть на вас в ответ. Но тентакли вместо ладоней уж точно должны навести на мысль. Если, конечно, это не последствия вашего разгильдяйства на уроках трансфигурации! Руки! Запомнили? Свободны!» Теперь Герману следовало подготовить для своих учеников пример разбора сна. Хорошо подходил один из его последних, потому что плотно врезался в память. Там Антон бежал по чёрно-белому футуристическому Петербургу, расталкивая массы безликих прохожих, а за ним гнался летающий преследователь. Преследователь переливался радугой и был единственным цветным и громким пятном в чёрно-белом мире без звука. Он был похож на дыру в старом бабушкином телевизоре, где, по какой-то нелепой случайности, продолжал идти фильм. Он разрывал собой ткань города, навсегда погружая в цветной и пиксельный хаос места, где уже пролетел. От него нигде не выходило спрятаться. Антон вбежал на балконы Мариинского театра и понял, что сам себя загнал в ловушку. Но нельзя попасться! Антон спрыгнул, и как только его тело коснулось сцены, как только хрустнула шея, всё вокруг вдруг стало цветным, шумным, у каждого в безликой толпе появилось лицо, все тыкали в него пальцами и что-то кричали, а он сам понял, что всё это время и был своим радужным преследователем, Германом. Но Антон бывал на месте этого новенького, Вали, и, наверное, поэтому выдернулся в реальный мир, и поэтому обратил на Валю внимание. И поэтому так внимательно разглядывал. Ну или потому что в художке преподаватель по рисунку сказал делать портретные наброски людей, и он теперь подбирал модель. Олег недоуменно пихнул его в бок: «Алло, блядь, приём! Земля! Ты меня вообще слышал?». Валя был молчаливым, невысоким и тощим, носил очки, глаза у него были голубые до синевы, а волосы почти чёрные. Он, как и Антон, постоянно грыз ногти или прикусывал запястье. У него была чистая и мягкая даже на вид кожа, в то время как всё лицо Антона было в чёрных точках, и Олегова Настёна считала, что с возрастом Антон превратится в человека-зверя, ведь из каждой чёрной точки вырастет толстый и длинный чёрный волос, а значит, всё его лицо будет густо волосатым. С этой своей скромной улыбкой и взглядом в пол Валя был похож на лирического персонажа какого-нибудь школьного аниме или вовсе на грустного котёнка. Ушек разве что не хватало. Что там за аниме было про школьников с ушками? Антон сам не смотрел, но девушки на форуме обсуждали в общей теме для аниме и кидали скрины, так там был персонаж — вылитый Валя. За две недели Валя ни с кем не заобщался, на всех предметах хватал тройки, и тем страннее было видеть, как учительница испанского ставит ему пятёрку за перевод стихотворения «Romance del prisionero», хвалит и зачитывает перед всем классом. Антон не видел красоты в стихах, если те не были приложены к музыке, но не мог не признать, что версия Вали хорошо легла в оригинальный ритм. У него самого смысл остался прежним, но ритм был полностью изменён, иначе зарифмовать не получалось. Недолго думая (вообще не думая) Антон нарисовал карикатуру с Валей в образе Пушкина, в цилиндре и с бакенбардами, скомкал и, улучив момент, швырнул портретируему. Комок отскочил и укатился под парту. Валя нахмурился, наклонился и подобрал его. Нахмурился ещё сильнее. Впервые на памяти Антона посмотрел кому-то — ему — прямо в глаза и, поджав губы, отвернулся. Весь оставшийся урок пришлось сидеть как на иголках. Антон не понимал, зачем вообще сделал то, что сделал. Конечно, Вале не понравилось. Только он заслужил что-то хорошее, и над ним тут же насмехаются. Ему бы самому понравилась такая карикатура? Хорошо только, что Олег занимался в другой группе. Значит, Антон сможет сделать то, что должен делать хороший человек в таких ситуациях. — Это была просто шутка. Не хотел тебя обижать, — сказал Антон, метнувшись за Валей из класса в коридор. В своих мыслях он начинал фразу с «прости, пожалуйста», но «прости» куда-то проглотилось. — Всё в порядке. Валя остановился, привалился к шершавой стене и снова смотрел только в пол. По его лицу читалось «всё не в порядке». — Я Антон, кстати. — Я в курсе. Валя посмотрел на протянутую ладонь с усмешкой и не пожал. Обидно. Антон это заслужил. А его язык работал вперёд здравого смысла: — Это все в курсе. Но никто не в курсе, как меня зовут на самом деле. — И как? — вот теперь Валя смотрел на него. Смотрел с любопытством. — Герман Вебер. — А я Дзирт До’Урден. Теперь уже улыбающийся Валя-Дзирт неуверенно протягивал ему руку, а Антон-Герман не стал мстить и крепко стиснул её в своей. Три следующих урока Антон старательно рисовал эльфа с двумя мечами и пантерой, а в конце дня, не дожидаясь окружённого девчонками Олега, догнал Валю на выходе из школы и вручил ему иллюстрацию. *** — Ты его сохранил? — хмыкнул Герман, переведя взгляд со своей иллюстрации с эльфом на прикнопленную над рабочим столом карикатуру с Валей-Пушкиным. — Зачем? — На память о том, какое у вас, людей, топорное чувство юмора, — отозвался Дзирт, скривившись в презрении. — Ты путаешь, мой остроухий друг, топорное оно у гномов. Оба рассмеялись. Дзиртов дом был недалеко от Соборной мечети, и ему до школы получалось ещё дальше, чем Герману с Петровского острова. Он с мамой переехал недавно, когда бабушка умерла, в её двушку, а до этого жил где-то на Пионерской и тоже ходил в языковую школу. А ещё он прежде никуда не выбирался из своего района, и теперь Герман свободными вечерами знакомил его с Петроградкой. Дзирт писал стихи. Вернее, он говорил, что пишет стихи, правда, ни один не зачитал Герману, но приятно было знать и то, в какой тетради они записаны (в чёрной, с надписью «Memento mori» на обложке). Когда тебе так доверяют — нельзя поддаться любопытству, нельзя подглядеть, что там за стихи выводит друг в тетради и есть ли они вообще. Герман держался изо всех сил и действительно не подглядывал, ни одним глазком. Дзирт любил кофе. По мнению Германа, единственное, что могло спасти кофе — большие объёмы молока или сливок. По мнению Дзирта, не было ничего лучше двойного эспрессо на голодный желудок вместо завтрака. У него на кухне даже стояла кофемашина, как в американских фильмах. Наверное, они с мамой не бедные люди. Дзирт курил. Герман знал, что некоторые его одноклассники и одноклассницы уже курят, но ему был противен до тошноты запах табака и потому он относился к курящим с презрением, а теперь думал, может, в этом что-то есть. Дзирт дал Герману диск — сборник фантастических и фэнтезийных иллюстраций от профессиональных художников. В качестве ответной благодарности Герман записал Дзирту диск с музыкальными клипами, которые долго и упорно скачивал по ночам, когда интернет стоил дешевле и телефон был не нужен родителям. Вдвоём они уже несколько раз ходили на бесплатные занятия по стрельбе из лука и воодушевлённо обсуждали, как летом поедут на какую-нибудь полигонную ролёвку, тыкали друг в друга натёртыми до мозолей подушечками пальцев и спорили, у кого натёртее, и у кого лучше получается стрелять. Дзирт не был против слушать рассуждения Германа об устройстве мира и смысле жизни. Сам, правда, никак особо не комментировал, если не считать «любопытно» комментарием, но и не перебивал, когда друг пересказывал очередную конспиративную (или не очень) теорию. А сегодня они наконец впервые дошли до той самой Камчатки и, забыв смущение, пели там под гитару с разбитной подвыпившей компанией, пока ливень их не разогнал, а потом, тоже впервые, зашли к Дзирту в гости, чтобы погреться, и теперь мирно сидели на его постели и пили чай. Герман подумал, что даже если вдруг их дружба резко кончится, он хочет запомнить её такой уютной, и пощёлкал смущённого Дзирта на остаток пленки. Дзирт не возражал, а ещё он не спрашивал, почему Герман не хочет перейти на цифровой фотоаппарат, как спрашивали его все, включая собственных родителей. Может, понимал, а может, ему было всё равно. Так ли важно? Оказывается, реальная жизнь могла быть неплохой. Главное, чтобы рядом был человек (или эльф), который знает, что никакой ты не Туманов, не Антон, не Тошка, как до сих пор говорила мама, когда не злилась, и уж тем более не Гондон, а вполне себе Герман. *** Олега новое приятельство Антона не порадовало. Сам он был слишком занят одноклассницей Ксюшей, с которой проводил всё своё время, но этот факт нисколько не уберёг Антона от обвинений в предательстве их дружбы. Антон честно держался полгода, а потом его достало, и он самым мерзейшим тоном, на какой был способен, спросил: — Никак ревнуешь, голубь? Ну ты уж определись, по кому больше сохнешь, а то тебя на всех не хватит. — Да хуй те на воротник, уёбок, — Олег толкнул его в ответ неожиданно зло, и если бы не стена за спиной, Антон бы точно упал. Олег яростно посмотрел на него исподлобья и занёс было кулак, а потом разжал его и только ухмыльнулся: — Всё равно ты никуда от меня не денешься, и сам потом на коленках приползёшь. Их отношения давно оставляли желать лучшего. Они дружили словно по инерции, ссорясь из-за любой ерунды, как родители, и с каждым днём находя друг для друга всё меньше слов. И вот, нашли последние. Антон думал, это конец их отношений, и они действительно три месяца не общались, а потом обида как-то сама сошла на нет и сменилась тоской. Однажды их класс отпустили с учёбы пораньше, так как учитель физики не пришёл (запил). Антон уже выходил из гардероба к ожидающему в холле Вале, когда его перехватил Олег и предложил пойти погулять в парк. Вместе с Ксюшей, разумеется. Антон согласился, но с условием, что к ним присоединится Валя, и оба удивительно миролюбиво пошли на уступки. Потом, конечно, Антон понял, что у Олега просто опять не было своих денег, чтобы угостить подругу, но даже это его не сильно разозлило. В конце концов, план был купить алкоголя на всех, и единственный, кому на вид можно было с (большой) натяжкой дать восемнадцать лет — это Олег. И то, они обошли примерно пять «хач-магазов», прежде чем заполучить вожделенный Ксюшей сидр. Денег хватило на шесть жестянок по ноль пять. Если не считать бокал шампанского на Новый год, Антон не пил с того самого хождения за три моря из Брейтово в Горелово, и ему казалось: «Ого, как много». А вот Олег, не раз пивший со старшеклассниками, говорил со знанием дела: «Шесть по ноль пять — мало». Апрельский день был сизым, туманным, очень сонным и влажным от висящих в воздухе капелек, будто дождь заснул и никак не желал проснуться и пролиться на землю. Уже не было холодно, но и до тепла неблизко. Ребята дошли до дикой заросшей деревьями набережной на Крестовском, спрыгнули в притоптанный песок, устроились на поваленном бревне и теперь смотрели, как лениво проплывает по Неве в сторону залива лёд и как на нём катаются чайки. Сидр холодил руку, но грел нутро. Вкусно. Антона повело уже на третьем глотке, и наверное, не одного его: присутствующие сначала молчали, будто не понимая, как вообще оказались в компании друг друга, а потом Валя достал сигареты, и Ксюша восхитилась: — Ого, не знала, что ты куришь! Дашь одну? — Они тяжёлые, — отозвался Валя, но послушно достал одну и дал ей. А потом протянувшим руки Антону и Олегу тоже, поглядев с удивлением: — Странно, Гер... Антон, сколько при тебе курю, а ты ни разу не просил. Антон лишь пожал плечами. — Наш спортсмен, вон, тоже — сколько бухает со старшаками в падике — не курил никогда. Или уже курил? Ну, всё нужно когда-то попробовать, наверное? Почему не сейчас. Валя хмыкнул понимающе, щёлкнул дважды зажигалкой и поднёс огонёк к сигарете Антона, прикрывая её лодочкой из ладоней. А Олегу и Ксюше зажигалку просто передал. Антон спросил: — А как вообще курить? — Как? — Ну, правильно. — А ты считаешь, что это можно делать правильно? — скривил губы Валя, будто зуб заболел, но всё же ответил: — Попробуй втянуть побольше и пустить дым в лёгкие. Олег втянул с силой и закашлялся. Ксюша засмеялась и похлопала его по спине, словно он поперхнулся. Антон подумал, что табак всегда пахнет тяжёлым и горьким, но от сигареты во рту скорее кисло. Затем тоже затянулся. Может, это было из-за сидра, или из-за того, что он не ел с семи утра, а может как раз из-за сигареты, но у него сильно закружилась голова, как в детстве, когда он попросил старших мальчишек посильнее раскрутить карусель, и те раскрутили так, что Антон держался за поручни, а его ноги и тело летели горизонтально к земле, а потом и сам он улетел и ёбнулся головой в грязь рядом с камнем, и в ней не прекращая звенело. Когда стало нестерпимо, Антон выпустил из себя клубы дыма, как бессильный дракон, и, наплевав на всё, откинулся назад, ложась на холодный песок. Небо над головой было серым, голые ветви деревьев чёрными, крикливая чайка белой, и всё рябило и тряслось, как в старой порченой киноплёнке. — Тебе там норм? — спросил Олег, усмехаясь, больше не затягиваясь, но втягивая чуть и сразу выдыхая. Валя ничего не спросил, лишь беспокойно разглядывал Антона поверх очков, как насекомое для коллекции. — Ага, — отозвался Антон, потянувшись за открытой банкой. — Не захлебнись, — проворчал Олег, подавая сидр. — Не захлебнусь, — отозвался Антон. Когда боженька раздавал супергероям сверхспособности, ему досталось абсолютно бесполезное умение пить лёжа. Так что он глотнул, затем глубоко затянулся, отчего его затошнило, а по телу побежали мурашки (хотя, возможно, это было от холода). Заговорил вновь с выходящим из ноздрей дымом: — Кстати... Слышали о голографической парадигме вселенной? — О нет, не начинай, это никому, кроме тебя, не интересно, — закатил глаза Олег. — Почему, мне интересно, — тут же отозвался Валя, глядя на Олега. — Быстро же ты набрался, младший лейтенант, мальчик молодой, — с деланным сочувствием прокомментировала Ксюша то ли Антоновы лежания, то ли план раскрыть товарищам тайны бытия. — Ну, если раздавать чины на основе умения бухать, вы с Олегом в этом деле никак подполковники. — Обижаешь. Я генерал, — фыркнула Ксюша беззлобно. — А со мной зато все хотят потанцевать. Ксюша и Валя рассмеялись, а напряжённый Олег только приобнял подругу. Та не стала отстраняться, но её взгляд всё ещё был прикован к Антону. — Так что там твои голограммы? — Голограмма, короче... Если её взять и разрезать пополам, на ней всё равно будет та же картинка, которая была на целой голограмме. Если разрезать уже разрезанный кусок — и на нём будет та же картинка целиком. То есть — та же полная информация о предмете. И так далее. Можно на водочной акцизе, там, попробовать. И, короче, вся вселенная — это голограмма. — А длиннее? — А длиннее — какой-то французский физик в конце прошлого века открыл, что иногда частицы, например, электроны могут сообщаться друг с другом мгновенно, независимо от расстояния между ними, а это противоречит Эйнштейновской теории о предельной скорости, равной скорости света, и... — И где тогда наши телепорты, раз такое открыли? — Э-э-э. Блин, хороший вопрос. Так-то я не говорю, что статья достоверна... Короче, один чел наложил тему голограмм на тему сообщающихся электронов. Типа они не обмениваются информацией издалека, а просто — одни и те же, как изображения в разрезанной голограмме, и эта информация всегда была у них. Или типа того. И как бы составляют часть некоей большей картины. Я немного запутался. Могу скинуть статью... И потом всё это сводится к тому, что наши электроны связаны с электронами каждого тунца и каждой звезды, и всего вокруг, потому что всё взаимосвязано и взаимопроникнуто. И получается как бы огромная бесконечная голографическая сеть. И прошлое, настоящее и будущее существуют одновременно. — Бо-о-оже, нас отпустили с урока физики именно для того, чтобы мы слушали лекцию по физике здесь, — раздражённо проворчал Олег. Ксюша, которая всё это время общалась с Антоном, отвлеклась от собеседника, чмокнула Олега в кончик носа, и, полная скепсиса, уточнила: — Чтобы мы посмотрели «РЕН ТВ», ты хотел сказать. Ты сам-то в это веришь? — Нет? Не знаю? — смущённо повёл плечами Антон. Он правда не знал, и ему стало неловко, что вообще взялся рассказывать, а теперь над ним насмехаются, но, с другой стороны, приятно, что вообще выслушали. — А зачем ты это читаешь? — Ну... Понять хочу. Зачем мы живём. — И как, понял? — Не. — Значит, ты просто не там ищешь. — А ты, значит, знаешь, где искать? Ну и где смысл жизни спрятался? В церкви, да? — раздражённо откликнулся Антон, припомнив, что Ксюша носит золотой крестик на цепочке и силясь отыскать в памяти анекдоты о боге в качестве ультимативных контраргументов. Ксюша только закатила глаза и отвернулась. Пошепталась о чём-то с Олегом, затем громко сказала, что она замёрзла, и предложила Олегу «походить». Когда они ушли, Антону резко стало очень грустно, он ненавидел себя за вспышку гнева и, чтобы успокоиться, попросил у Вали ещё одну сигарету, а потом у него всё не получалось выбить искру из зажигалки, и об этом он попросил Валю тоже. Мир снова закружился и поплыл. — Я всё испортил, Дзирт? — тихо спросил Герман. — Что ты испортил? — Я тоже замерз, — вместо ответа невпопад прошептал Герман трясущимися губами. — И что мы будем делать? — Дзирт посмотрел на него с любопытством, а потом резко откинулся и лёг рядом, прижимаясь боком. Стало чуть теплее. Они помолчали, докуривая. Затем Дзирт достал себе ещё одну, задымил, а когда Герман тоже потянул руку к пачке — открыл и показал. — Последнюю даже мент не возьмёт. Традиция такая. — Хорошо-хорошо, я понял, — отозвался Герман без обиды и повернулся к Дзирту. Тот лежал, накинув капюшон на чёрные вихры, легонько улыбаясь между тяжками и глядя в небо своими блестящими синими глазами за очками. Его мягкая на вид кожа после долгой зимы казалась и вовсе фарфоровой, и Герман подумал, что до сих пор так ни разу её и не коснулся, чтобы проверить, такая ли она на ощупь, как он себе представляет. Дзирт снова затянулся, и Герман, словно боясь опоздать, навис над ним, близко-близко к губам, и жадно втянул воздух, когда тот выдохнул. — Что ты делаешь? — тихо спросил Дзирт, с интересом приподняв бровь. — Курю, — отозвался Герман. — Греюсь. И наклонился ещё ниже. Щека Дзирта была именно такой, как он представлял. Мягкой. Бархатистой. Тёплой. Нежной. Губы тоже были мягкими и тёплыми. А спустя долгое мгновение, в которое Герман успел почувствовать своё сердце в своей же глотке, стали ещё и отзывчивыми. Они целовались! Они целовались, и целоваться оказалось мокро — и хмельнее, чем сидр. Герман почувствовал себя до одури счастливым. Просунул руку между ними и, ни о чём не думая, задрал Дзиртову дутую куртку вместе с рубашкой, прижался холодной ладонью к его впалому животу и невесомо провёл пальцами, едва задевая кожу под кромкой ремня. Дзирт резко дёрнулся, разорвал поцелуй, горячо-горько выдохнул и посмотрел на Германа очень испуганно, беспомощно и пьяно. Герман почувствовал себя ровно также и стыдливо убрал свою руку. Оказывается, она тряслась. Откатился и прижался спиной к бревну. Дзирт встал. Его белые щеки покрылись неровным румянцем, а руки тряслись. Это стало ясно, когда он достал из пачки последнюю сигарету и попытался её зажечь. Ничего не вышло. Тогда он посмотрел на Германа и удивительно зло швырнул в него несчастную сигарету, а затем развернулся и ушёл нетвёрдой походкой, ничего не говоря и не оборачиваясь. Герман вертел в пальцах сигарету, потом засунул её в рот, сидел так, пока не замёрз окончательно и только потом понял, что у него нет зажигалки. Смял её к чертям. В носу щипало, а во рту было противно и сухо. — Да, ты всё испортил, — сказал Антон Герману. — И к тому же ты плакса. Нужно было руки помыть и пожевать что-то, чтобы родители не узнали, (что он целовался с...) что он пил и курил. Раз денег на жвачку не было и листвы ещё не было, может, ветки и почки сгодятся. Верба. Горькая. Нева. Холодная. Не-ва-не-ва-не-ва-не-важно. *** У Германа всё ещё была небольшая температура, когда они с Дзиртом встретились на Горьковской спустя неделю под предлогом сходить в кофейню, о чём они договаривались ещё до того... поцелуя. День был невпопад солнечный, а гуляющие по недопросохшим аллеям Александровского парка парочки и семьи — неуместно счастливыми и шумными. Только их «парочка» молчала уже полчаса как, с самого «Привет. Привет». Наконец Дзирт остановился и посмотрел на Германа. Открыл было рот. Потом закрыл. Вздохнул. Отвернулся. Тогда заговорил: — Антон. Я не такой. Резануло по ушам. Теперь уже «Антон», значит. Наедине они никогда не называли друг друга «мирскими» именам. Ну ладно же. — Ну не такой — и не такой. Угостить-то тебя можно? Валя молчал, не выдавая мысли ни взглядом, ни кивком. Вид у него был — словно готов в любую секунду убежать. — Что, снова по сидру? — неловко попытался разрядить обстановку Антон, отчего Валя дёрнулся. Антон зажмурился и помотал головой. Затем заверил: — Шучу. Я просто шучу. А ещё должен тебе кофе. Мы договаривались. Попытался улыбнуться. Валя посмотрел на него серьёзно, не улыбаясь в ответ. Пробормотал: — Я не скажу никому. — Не скажешь что? — Что ты гей. Антон не знал, чего ждёт Валя, но на всякий случай поблагодарил с улыбкой, так, словно по гроб жизни был обязан за это решение. А хотелось по-другому, с усмешкой, резко поклонившись, стянув с головы колпак и прозвенев бубенцами. С чего вообще Вале об этом кому-то говорить, а Антону — бояться таких слов? Внутри словно что-то оборвалось, но из Антона рвался булькающий смех, и снова захотелось сделать какую-нибудь тупую хуету. Это было почти позабытое чувство. Только теперь Антон понял, почему оно возникало. Гей. Ну надо же. Валя развернулся и стал уходить, а когда Антон его окликнул, пересиливая клёкот, выпихивая силой из глотки слова: «Дзирт! Валя! Подожди!», — сорвался на бег. Гей. Вот так. Конечно. Кто ещё. Странно, что сам себе раньше об этом не сказал. И спасибо, что не пидор. Но как ни скажи, а правда не изменится. — Я гей, — полушёпотом попробовал Антон новое словосочетание на вкус в полутьме комнаты. Наверное, это был единственный раз, когда он радовался громким спорам родителей из-за шифоньера. Им об антоновом гействе знать совсем не стоило.