Меловой период

Глупо было радоваться, что наконец растёт нормальная борода. Теперь кожа постоянно была раздражённая и чесалась, если бриться, а если не бриться, то Антон просто не узнавал своё лицо в зеркале, как будто на другого человека смотрел. Тот другой человек казался старше, мужественнее и еще заёбаннее. Может, другой человек — это и неплохо? Может, всё-таки отращивать? Антон поскрёб подбородок большим пальцем и только потом вспомнил, что руки в краске. Вздохнул и отступил от мольберта на шаг, чтобы целостно схватить взглядом индустриальный пейзаж с трубами отопления, который писал по своим фотографиям. Глаз замылился совсем, ничего непонятно уже. Ещё мама фоном нудит, сидит за спиной на его кресле и читает вслух, как ребёнку, не прогонишь без скандала. — У влюблённого возникает иллюзия совершенства его подруги. Его мать всё замечает, но он не видит ничего. Мать говорит: «Дорогой, ты подумал о том, что она состоит на учёте у психиатра уже два года?». А он отвечает: «Мама, отстань, она его уже три месяца не посещает». Его друзья тоже видят всё. Но они ему ничего не говорят, если он не спрашивает... Интересно, мама до сих пор считает, что он встречается с Аглашей, поэтому взяла моду читать ему книги по психологии счастливых отношений? Или это как напутствие перед тем как «отпустить во взрослый мир», раз она нынче то и дело вздыхает: «Ты у меня уже такой большой». Конечно, большой, середина одиннадцатого класса, каким ещё ему быть, малышонком в коробчонке? Когда он спросил её, зачем читать ему эти книги, она ответила: «Чтобы ты не повторил наших с папой ошибок», и всё же сложно было перестать видеть в этом попытку манипулировать несуществующими отношениями с Глашей, которая маме не нравилась. Антон снова вздохнул и сделал ещё пару мазков, и снова отошёл посмотреть, чуть не запнувшись об подкравшегося кота Тимку. Пришлось наклоняться и примирительно тереться носом об нос, пока не замурлыкал. Мама всё читала: — Добро пожаловать в реальный мир семейной жизни, где в раковине умывальника всегда остаются волосы, где зеркало покрыто маленькими белыми пятнышками, где спор разгорается из-за того, с какой стороны должна разматываться туалетная бумага и нужно ли после себя закрывать крышку унитаза. Нежные влюблённые превращаются во врагов, а брак — в поле боя. Антон почти расхохотался — ему пришлось прикусить губу, изо рта вырвалось только сипение. Что-то он не мог припомнить времена, когда был нежно влюблён в соседей по коммуналке, и висящая не в ту сторону туалетная бумага или пятнышки на зеркале были меньшими из проблем. В туалете некая особа постоянно засоряла слив прокладками, а в ванной комнате кто-то недавно пробил смотровое окно в стене, и теперь женщины просили стоять на стрёме мужей или родственниц, а сам Антон однажды почувствовал голой и намыленной задницей, как за ним наблюдают, а когда обернулся — успел встретиться взглядом с вуайеристом, но так и не вычислил его. Такая вот она, семейная жизнь в реальном мире, хуже этого быт уж точно ни с кем не будет. Радовало одно: родители наконец накопили на квартиру в спальном районе. Антон не мог взять в толк, что мешало им давно уже съехать, взять в ипотеку, но это была их принципиальная позиция — не быть должными никому, тем более государству. Сейчас они все вместе ходили на просмотры, правда, пока лениво и редко: папа говорил, что покупать не станут до тех пор, пока он в университете вступительные экзамены не сдаст, «на случай непредвиденных расходов». Непонятно было, радоваться, что родители допускают ситуацию, когда ему придётся учиться платно, и готовы финансировать, или расстраиваться, что так в него не верят, но на душе стало спокойнее: значит, даже если не поступит — не придётся идти в армию. Ещё мазок. Кажется, он уже только портит, затёр вкусно получившийся металл. Как же всё задрало. Посмотрел на часы. Пора собираться: его ждут через полтора часа, а голова ещё не мыта и краску даже за шиворот набрызгал. — Мам, всё, хватит. Я сворачиваюсь. Уже ничего не соображаю. И мне пора идти. — До конца главы дочитаем. С влюблённостью наша способность трезво мыслить исчезает, и мы часто обнаруживаем, что делаем и говорим то, что в нормальных условиях никогда бы не сделали и не сказали... Антон закручивал тюбики, полоскал в стакане кисти и протирал их тряпкой, мастихином соскабливал с палитры остатки краски, а потом тупо пялился на свою работу, послушно ожидая, когда мама его отпустит. Затем долго отмывал краску с лица и рук, и волос, и спины. Вылез из ванны и, пока сушил волосы феном, пристально смотрел в грязное зеркало. Ну да, совсем большой, никакой детской припухлости, одни синяки под глазами, как у папы. Щёки ввалились, будто не ест, хотя ест за двоих, и глаза от этого кажутся большими — даже травмированный. Скулы торчат и углы челюсти торчат, это прикольно. Тёмные брови стали шире. Волосы отросли до низа лопаток. Кадык кажется таким острым, словно о него можно порезаться. Внешность так быстро меняется, что трудно сказать, какой Антон — классическая модель Антона. Да, надо попробовать ещё раз отрастить бороду с усами, сравнить, а то он для видео Яси это делал, а не для себя, и потому поспешил сбрить — как снять бутафорский реквизит. Ясин день рождения совпадал с католическим Рождеством, и в честь этого они с Глашей (а значит, и с Антоном) решили организовать выставку «Молебен»; идея родилась ещё летом после обильного поглощения фильмов и книг о художниках XX века. Хотя Антон уже давно был агностиком, если не атеистом, от церковной темы было некомфортно: вдруг из-за неправославной трактовки устроят скандал и их посадят? Но Яся сказала: — Да ну, у нас же светское государство. Хоть в церкви пляши — не имеют права сажать. Глаша нашла место. Недаром её мама работала художественным критиком: много связей за жизнь наплела и дочери пряжу передавала. Вообще, сначала они хотели выбрать какую-нибудь из заброшек, прибраться и устроить выставку там, но зима выдалась лютой, и тяжело было представить, как люди потащатся к чёрту на куличики, чтобы дрогнуть там во имя искусства и греть руки, как бомжи, вокруг вонючих горящих бочек. — Это была бы выставка-самосмейка, — говорил Антон, а потом мрачно добавил: — Ну не то чтобы в любом другом месте нас ждёт фурор. Думаю, придём только мы и кто-нибудь из одноклассников. Глаша не разделяла его пессимизм и отвечала: — Ну фу, Антон, опять ты туча! Если придёт кто-то из одноклассников, это уже хорошо, значит, больше ноля человек заценят наш труд! Яся же подходила к вопросу рационально. — Чё вы как маленькие. Если мы пообещаем фуршет, кто-то обязательно придёт. Её правда. Они сами частенько ходили на выставки в день открытия, чтобы пожрать канапешки и напиться дешёвым шампанским, а теперь была их очередь проставляться. Выставочная площадка, которую нашла Глаша, была подвалом жилого дома у Чкаловской и состояла из двух небольших помещений, соединённых узким коридорчиком без дверей. Её только недавно организовали четыре студентки, и поэтому с лёгкостью соглашались экспонировать неизвестных непрофессионалов, если те заявляли что-то концептуальное. Здесь всё-таки было прохладно, но не шёл снег и можно было снять верхнюю одежду (если разодет, как капуста). Потолок был невысокий, по нему шли трубы, а стены были наспех оштукатурены и покрашены в белый: местами углы уже сбились, обнажая кирпичную кладку. Одну такую стену, с изредка мироточащей конденсатом трубой над ней, облюбовал Антон. Он исписал её чёрной вязью без пробелов и отступов, повторяя ряд за рядом лишь одну фразу: «господи помилуй». В центре стены оставил крупную пустую окружность, и вписал в неё целующихся Иисуса и священника, а обводкой закрутил торжественной красной вязью повторяющееся «ГОСПОДИ КАК ХОРОШО-ТО». Он думал, что рехнётся и ни хрена не успеет, пока вечерами медленно выводил одно и то же под редкое мерное капанье воды, а потом догадался наконец сделать трафарет. На противоположной стене Аглаша повесила два зеркала и закрыла их окладами, которые сделала из фольги, пластиковых страз и леденцов. На одно из них она неосторожно оперлась, пошла трещина, и так родилась идея подписать над целой иконой — «за здравие», а над испорченной — «за упокой». Потом туда же они повесили два почтовых ящика с надписями «почта России» и нарисованными православными крестами: ржавый забрали с Ясиной дачи, новенький купила Глаша, а у стены при входе положили бумагу и ручку на крашенную белилами коробку. Пускай люди пишут, что хотят, и отправляют боженьке. В соседний зал Яся приволокла ящики, на которых можно было сидеть, и свой проектор, собиралась гонять видеоинсталляции. В начале была рыба. Живая. В аквариуме. Потом сценка, для которой Антон и отращивал бороду. Там он играл Иисуса, потому что Яся решила, что длинных волос и заострённой бородки достаточно, чтобы на него походить. Образ дополнили простынёй и алым шарфом через плечо. Он стоял у чёрной стены, а к нему со стонами тянулись руки с бокалами; девчонки подбили на роли второго плана всех своих знакомых, которых смогли уговорить, а Антон мрачно представлял реакцию Олега, позвони он ему с таким предложением. Иисус брал бокал и наливал в него воду из пластиковой бутыли, и вода превращалась в вино. Пришлось долго тренироваться, чтобы красиво наливать свысока, дабы зритель успел убедиться в прозрачности воды, и при этом не разлить или не перевернуть бокал; Яся иронично замечала, что её стараниями Антон смело может идти работать барменом. В общем, так он наполнял вином бокалы один за другим, пока вода в бутылке не заканчивалась. Тогда он разводил руки крестом, мол, вот и сказочке конец, а ладони недовольных страждущих хватали и утаскивали его вниз. Следом живую трепыхающуюся рыбу кидали на тарелку, протыкали ножом и разрезали на части. Антона этот эпизод возмущал, и он всегда отворачивался, но рыба всё равно была из продуктового магазина и предназначалась на стол, поэтому он не стал высказывать Ясе своего возмущения на словах. Ну хоть не стала сжигать заживо корову, и на том спасибо. Следующим шёл видеоряд, который они снимали ещё весной, где Антон изображал труп в ванной в лесу. Яся наложила звуки завывания ветра, а в конце, когда «труп» резко открывал глаза — бой колокола. Завершал всё скелет рыбы, плавающий в аквариуме (на леске), а затем сюжет повторялся. На спуске при входе они повесили разномастные пряники в форме креста, которые вместе испекли ещё месяц назад. Те успели зачерстветь, а некоторые покрылись плесенью. Было очень их жаль, потому что пряники вышли вкусными — но таков замысел. Антон, разумеется, не стал сообщать родителям, что они организовали выставку и сейчас состоится открытие, хотя и был очень горд проделанным трудом, сказал только, что пойдёт на день рождения к Ясе. Мама потребовала, чтобы он возвращался не позже двенадцати. Можно было забить, но он устал ругаться, да и на его день рождения, что отмечали недавно, ему подарили графический планшет — стоило оправдать это поведением хорошего мальчика. *** Всё вышло лучше, чем Антон ожидал. Приходили совершенно незнакомые люди, пятьдесят за вечер точно. Ещё — почти все участники видеоинсталляции (кроме рыбы) и полкласса. Кто бы мог подумать, что это настолько интересно — следить за реакцией зрителей, подслушивать, как они переговариваются и комментируют. Антон мог бы сутки простоять, наблюдая, как зрители спорят о смысле его работы. — Очевидно, автор хотел передать состояние молитвенного экстаза, переход от новоначального христианина к непрестанному экстазу совершенного. — Да нет же, это тупо социальная сатира на попов. — Ага, или гомоэротические фантазии автора. — Покаяние автора за гомоэротические фантазии. — Даже если так, это всё ещё экстатическое состояние. — Саня, не усложняй. Оргазм. Это называется оргазм. — Угу, давай теперь переименуем экстаз святой Терезы в оргазм святой Терезы, что уж, сразу станет лучше и проще. Напротив люди пытались сфотографироваться так, чтобы отражение лица попадало внутрь оклада на место лика, а отражение камеры не попадало. Рядом с бумагой для писем стоял накрытый белой тканевой скатертью стол, на нём теснились свечи, бумажные стаканчики с алкоголем и маленькие прянички-крестики; не те, месячной давности и с плесенью, а свежеиспечённые. Фоном играла музыка, которую Антон в шутку назвал batyushka-техно: электронщина с сэмплами из записей богослужения. Вот уж что вводило в состояние непрестанного экстаза, особенно после двух стаканчиков кагора и трёх — шампанского. Никто не орал, не ворвались злые бабки в платках, не облили всё святой водой и помоями, не звучала ментовская сирена. Было хорошо. В десять, когда выставочный зал официально закрывался, вернулись владелицы, проверили, что всё цело и потихоньку стали выпроваживать посетителей, а ребятам, как героям дня, разрешили остаться и допить недопитое, попросили только позвонить, как закончат. Так что теперь они сидели в зале с видеоинсталляцией, и у каждого в руке было по бутылке шампанского. С ними задержалась Лина, «помочь в нелёгком деле». Она же полезла в почтовые ящики, чтобы заценить письма. Начала «за здравие». — «Поздравляю с ярким дебютом! Сильная экспозиция», так... «Богоугодно» и жирный голубь с веткой, хех. «Оч круто, вы молодцы. Анна и Рената», сердечки с крылышками. «Хочу детей от Иисуса». Антон резко глотнул шампанского из горла — оно зашипело и пошло носом. Девушки засмеялись над его неудачей, а он закатил глаза и сварливо произнёс: — Продам мопед, куплю гараж, хочу детей от Иисуса, звонить после обеда. — Видишь, я же говорила, тебе идёт бородка, — стукнула его в бок сидевшая рядом Яся. — «Образа — красивая метафора на то, что Бог внутри нас и нам не нужен посредник. Поцелуй слишком в лоб, провокационно и вызывающе на грани с пошлостью, но исполнено технично. Видеоряд последователен, многое говорит о современном обществе потребления, мне понравилось. Спасибо за выставку. Смирнов. Е.Р.» — Какой обстоятельный мужчина, очаровашка, — заулыбалась Аглаша. — Это ещё не пошло по сравнению с первоначальным замыслом, — махнул рукой Антон. — А тут серьёзно к делу подошли, крест нарисовали, во: «Молебен благодарственный, на благое дело, потерю невинности с красотою лепой девой. Отрок Василий». — Ну если на потерю, то отправлять надо было «за упокой», — фыркнул Антон. — За упокой? У тебя был печальный опыт, чел, соболезную, — захохотала над ним Лина. — Соболезнуй лучше, что у меня не было никакого опыта вовсе, а трахаться хочется так, что иногда я готов отдаться бомжу. Кто бы взял ещё. — Понимаю, — отозвалась Лина. — Хочу хуи двадцать четыре на семь. — Это длина и диаметр? — Блядь, Антон. — Я не блядь. По крайней мере, пока. — Семь в диаметре, это, кстати, не маленький? — спросила Яся, прикидывая на пальцах. — Это сосиска как раз для анала, — ехидно глядя на Антона, ответила Лина. — Сосисок в анал лучше не надо, ломаются, потом к хирургу, неловко, — серьёзно ответил тот, и Лина с хрюканьем заржала. — Но вообще-то семь сантиметров — это дохрена толстый. — Кх-х-х, я не хотела этого знать, — скривилась Глаша, а потом спросила: — А что ты не переспал ни с кем, раз так мечтаешь? — Ну, проще сказать... Я не по живым знакомствам. А в интернете как-то зарегался на тематическом сайте, так мне сразу дикпиков в личку понасовали, и вместо «привет, как дела?» спрашивают: «акт, пас?». Чуваки, я хуй знает, мне всего хочется, зачем так с порога разделять. И, камон, члены можно и поэстетичней заснять. Без вспышки, налипшего на мудях говна и двойных подбородков. Сложно, что ли. В общем, мерзко. — А нам, девочкам, чтобы на уродские дикпики посмотреть, даже тематически регаться нигде не надо, и так пачками шлют в личку, а я их — пачками — в ЧС, — мрачно прокомментировала Яся. — Это отстой, потом на члены вообще смотреть тошно, — посочувствовал Антон. — Ишь разборчивые! Умрёте старыми девами. Хуй есть хуй, — назидательно подняла палец Лина и пошла смотреть письма «за упокой». Упокой у зрителей оказался не так популярен, всего два листка. — Тут кладбище походу, всё в крестах, а в центре большой-большой крест, во. — Это реплика на мамочкино «господи, помилуй», — улыбнулась Глаша, глянув. — Кстати, теперь моя работа официально называется «Непрестанный экстаз совершенного», чтоб вы знали. — О боже... Теперь это правда пошло. На втором письме Лина задержалась, нахмурилась, сказала: — Не смогу его прочитать. Передала сидящему рядом Антону. Он взял и пробежал глазами по неровным строкам. «Месяц назад у меня умер папа. Несчастный случай на работе. Ударило током при монтаже. Я знаю, что бога нет, но если он есть, то здесь его не меньше, чем в церкви с ряжеными, а туда я точно не пойду. Пусть у папы всё будет хорошо и он не мучается в аду, даже если заслужил». — Ох, — только и смог выдохнуть Антон и передал письмо Ясе. Никто из них не стал комментировать послание, но прежнего задора — как ни бывало. Они быстро прикончили остатки и собрались. Дома Антон оказался до двенадцати. Он был изрядно пьян, грустен и возбуждён одновременно. Родители уже ложилась в постель, и мама только языком цокнула, но ничего не сказала, кроме «спокойной ночи» — всё же обещание он сдержал. Хотелось то ли подрочить, то ли побить кулаками стенку, то ли потанцевать, но это громко, а когда Антон добрался наконец до компьютера, то попросту не нашёл моральных сил рыскать в папке с порнухой. Поэтому он тупо открыл браузерную игру, в которой они иногда с Ясей зависали, чтобы поддержать друг друга, когда у одного из них было плохое настроение. Сейчас, правда, со своим плохим настроением Антону предстояло разобраться самостоятельно. Думать в этой игре было не надо: качаешь персонажа со специализацией, покупаешь ему пушки и обмундирование под свой стиль прокачки, а потом идёшь с кем-нибудь в команде стрелять по чужому отряду, набираешь за это опыт, снова качаешь персонажа. Ну, как стрелять — выбирать, в кого будешь пытаться попасть и указывать, куда, как предполагаешь, он пойдет: «влево», «вправо» или «останется на месте», и сам выбираешь, куда отступить. Наверное, чтобы лучше в это играть, стоило изучить теорию вероятностей, но у Антона словно чуйка была, куда целиться, так что он не жалел, что вкачал снайпера, у которого, в отличие от какого-нибудь пулемётчика, не было возможности попасть в мишени с разбросом, даже если противник отошёл не туда, куда ты целился, или, в отличие от пистолетчика, не было возможности взять на мушку двух врагов одновременно. В этот раз удача его тоже не подвела: он вступил в бой пять на пять и одного за другим отстрелял троих противников, а сокомандники добили остальных. Спустя десять минут он наткнулся на тот же состав бывших врагов, и, зная, что способен их победить, снова вступил в бой, и на этот раз тоже снял троих, но и в него успели попасть. Когда, полечившись, он спустя двадцать минут пришёл биться против той же команды, общий чат, обычно уныло показывающий одну лишь сводку боя, оживился. ОБЧР: валите снайпера, он задрал ОБЧР: который туман ОБЧР: я на него все хилки спустил Туман: Да ладно, я только начал вас драть, а вы уже сдаётесь ). PeaceDuke: Слыш, ты спецом нас преследуешь? PeaceDuke: Чё те надо? Туман: Опыт, как и вам. PeaceDuke: Отвали Туман: Научитесь играть. PeaceDuke: Ты поучи меня еще, щегол Они и правда накинулись всей толпой, но тех двух чуваков, которые наехали на него в чате, он успел убить. А его случайно подобранная команда союзников в очередной раз выиграла. Антону было смешно. Какая глупость — так переживать из-за какой-то игры, будто дети малые; сидят там сами, небось, сорокалетние офисные пузаны (основной местный контингент, согласно статистике). В игре, кроме боёв, был ещё элемент экономической стратегии и синдикатные войны, наверное, из-за них такие и сидели. Или чтобы пар выпустить, как сам Антон. Антон обновил страницу боёв. Ха, они снова шли. Можно было не ввязываться, не бесить людей, но... Пускай он сейчас оправдывал своё прозвище «кайфолом», но этот вражеский отряд был так себе одет и отлично подходил для фарма. Что важнее, Антону было приятно, что на него обратили внимание, пусть даже такое. Он уже сто лет ни с кем не списывался в чатах: ни в этой игре, ни где-либо ещё. Наверное, с поры форумной ролёвки. Использовав свою единственную аптечку, Антон вступил в бой. PeaceDuke: Опять ты PeaceDuke: Только попробуй меня вальнуть Туман[23] сносит голову PeaceDuke[26] из снайперской винтовки(M24). PeaceDuke: Ублюдок PeaceDuke: Я тя нагну и в жопу выебу Туман: Ну выеби. Туман: Ах, не выходит :)? PeaceDuke: Вживую не будешь таким смелым Туман: А ты вычисли по айпи и проверь. PeaceDuke: Адрес дать зассал? PeaceDuke[26] получает час молчанки за нецензурную лексику. Туман[23] получает час молчанки за нецензурную лексику. Антону всё равно: он и так-то почти не пишет в чаты да и в ближайший бой смог бы пойти разве что через полчаса, хилки кончились — теперь только регенерацией лечиться, а он уже хотел спать. Его команда выиграла битву, и, прежде чем выйти, Антон успел скопировать ник своего оппонента. Это было безрассудно и глупо? Это было безрассудно и глупо. Он сам не знал, чего этим пытался добиться, но из чистого куража, какой чувствовал, когда тупым подростком засирал чаты любимых музыкальных групп нецензурщиной (и даже захлёбываясь смехом, и прикусывая щёку также), написал пользователю PeaceDuke в личку. «Питерский?» «Хуитерский, — ответил PeaceDuke мигом, а ещё через минуту: — Да». Антон написал адрес. Не домашний. Недалеко от художки, где были последние в этом году занятия. И время. «Завтра в 20:15, на круговой второй берёзовой, у пустого постамента». «Нахуя?» «Ты хотел выебать меня в жопу? Я не зассал. А ты?» «Ок». *** Пиздец он тупой. Да, он был бухим, но не обдолбанным же, должен был соображать! Вчера это всё казалось забавным и возбуждающим. Эти слова про «выебу в жопу»... Даже если Антон хотел, наконец, почувствовать в своей жопе что-то, кроме бутылочного горлышка или огурца, которыми себя робко развлекал, это абсолютно точно худший способ, чтобы получить желаемое. Надо было подрочить, прежде чем писать незнакомому чуваку (или, кто знает, чувихе) и приглашать на такое импровизированное свидание. Навоображал себе невесть что. Сперма в голову ударила. Хотел прочитать членом, а не головой, и прочитал членом, а не головой. Придурок. Вообще-то ему сейчас могут набить морду, по-настоящему, увесистым кулаком. И берцами врезать по почкам. И оставить валяться в сугробе, где он и подохнет от обморожения. Или закинуть в багажник, а потом... утилизировать. Типа, отнести в подвал, связать и налить во все слизистые дешёвый отбеливатель. Вот самый реалистичный сценарий. Или никто не придёт вовсе. Вот это было бы хорошо. Просто отлично. Можно постоять ещё пять минут и уйти, а потом наехать на этого Мирного Герцога, что он трус и слово не держит. Метель свистела, крала свет фонарей и залепляла лицо. Антон стоял в условленном месте встречи всего пять минут, а уже продрог до костей. Он хотел бы уйти домой, отдохнуть после занятий, поесть. В конце концов, что самое плохое с ним может случиться, если он просто уйдёт? Ну позорно будет. Ну не зайдёт больше никогда в жизни в эту игру. Ну пострадает его гордость. Ну будет стыдиться и жалеть. Как будто что-то новое... За хлопьями снега вспыхнули фары. Кроссовер проехал круг и плавно остановился после поворота. Включилась аварийка. Хлопнула дверь. Это к нему? Тёмная фигура накинула капюшон и двинулась. К нему, родимому, к нему. Всё ещё можно убежать, да? Раз аварийка, то всё разрешится быстро? Антон замер. Быстрым шагом подошёл мужик. Взрослый, лет тридцать или сорок? С бородой. Бровястый. Нос как у африканца. Судя по округлому лицу, полноватый. Смотрел из-под своего капюшона с мехом в недоумении. С таким же недоумением спросил довольно мягким голосом: — Это ты, что ли, Туман? — Я. А ты тот самый Пиздюк, — фыркнул Антон. Бежать теперь хотелось ещë сильнее, но было поздно. — М-да... На письме эта шутка звучала лучше, чем вслух, — хмыкнул мужчина. — И дальше что? Пиздиться будем? Чувствовалось, что ему неловко. Антон покачал головой и осклабился. — Ну и зачем ты меня сюда позвал, если нет? — Ты же хотел выебать меня в жопу, — пожал плечами Антон, повторяя как для дебила то, что написал в личном сообщении. Он уже не чувствовал своих пальцев, и, может, стоило как-то отшутиться и распрощаться полюбовно, но он решил, что раз уж всё это затеял, раз уж до встречи дошло, то доиграет свою партию до конца. — Я же... Так ты пидор, что ли? — в недоумении посмотрел на него мужчина: — Ты меня цепляешь, что ли? Антон посмотрел на него исподлобья. — А если да, то что, будешь пиздить, как собирался? — Тебе лет хоть сколько? — Если трахнешь, не посадят. Если отпиздишь, может, и посадят. Мужчина рассмеялся. Кивнул головой. — Пошли в машину. Антон не двинулся с места. — Да поздно уже бояться, чё ты. Не сделаю я тебе ничего. Тут дубак. Дубак и правда был жуткий. Антону уже не хотелось ни трахаться, ни есть, ни пить, хотелось просто погреться. Голова ещё до сих пор с похмелья болела, мешала соображать. Решение сесть в машину могло стать самой большой ошибкой в его жизни, и он прекрасно это понимал. В голове прокрутилось с полсотни вариантов собственной кончины, но Антон разрубил их все одним привычным и неисполнимым сейчас желанием порезать себе плечо. Если он сядет в машину, это будет как резать себя, только ещё реальнее, физичнее, это будет сильнее, чем если с кем-то подраться. Он этого хочет. Много лет как хочет. Боится, но хочет. Он посмотрел на мужчину, нахмурившегося и ждущего его решения. Кивнул. Антон не разбирался в автомобилях подробнее, чем по типу кузова, всё равно его в них всегда тошнило и потому свой заводить не собирался, но предположил бы, что этот BMW был бизнес-класса. Салон машины был просторный, с кофейного цвета сиденьями, в нём не пахло бензином и пластиком, как ему помнилось по такси, а на приборной панели был встроенный экран с навигатором. Важнее было то, что в салоне тепло. Стянув шапку и перчатки, Антон принялся греть ладони своим дыханием и в свете ламп салона разглядывать мужчину, аккуратно хлопнувшего дверью и скинувшего капюшон. У того были коротко бритые волосы, почти под ноль, красные от мороза щёки, ленинский прищур серых глаз под тяжёлыми надбровными дугами с густыми сросшимися бровями и капризные пухлые губы. На плоском широком носу, из которого торчали волосы, был шрам, пересекающий правую ноздрю и переносицу, а кожа казалась нелепо гладкой и детской на фоне обильной лицевой растительности. Ростом он был, пожалуй, с Антона, не слишком высокий, но шире в плечах и явно полнее в талии. У него не было морщин, так что, наверное, ему было не больше тридцати? Мужчина был стрёмным и несексуальным. Но это уже было неважно. Помолчав и попялившись на Антона в ответ, он изрёк, несомненно, глубокую фразу. — Вообще, жопа — она чтобы срать. — А что ж ты сам её выебать грозился? — Антон повторялся и сам это знал. У него определённо была жопная фиксация. Ну он же гей, ему простительно, ага? — А ты олигофрен, раз всё воспринимаешь буквально? — Или просто тебе стоит быть осторожнее в словах? — хмыкнул Антон, а затем зачем-то серьёзно пояснил: — Я и не воспринимаю буквально, просто... — Просто твоя жопа ищет приключений, я уже понял, — мужчина отвернулся и положил руки на руль. Вздохнул скорбно: — Говном мне тут всё перепачкаешь. Не перепачкаю, хотел возразить Антон, но смолчал. Вообще-то, хотя он не ел сегодня с завтрака, сходил в туалет дома и тщательно помылся после, он не был уверен, что этого достаточно. Он читал на форумах, как люди готовятся к такому сексу, но у него всё равно ещё не было спринцовки или навыка в скручивании лейки душа. Не то чтобы нельзя было в этом разобраться, но смотровое окно в ванной не способствовало тренировке новых навыков интимной гигиены. Мужчина выключил освещение в салоне, и они плавно поехали. Антон отвернулся к окну и пытался различить хоть что-то за пургой. Получалось: они всё еще были на Каменном острове, и, покружив, машина остановилась у Средней Невки рядом с реставрируемым театром. Тут было пусто и хоть глаз выколи. Сегодня без спектаклей. Мужчина погасил фары, и стало ещё темнее. Зато звукам громкости прибавили: и гулу двигателя, и сиплому дыханию, и завыванию ветра за окнами, и стучащему по стёклам снегу, и быстрому стуку сердца. — Или уёбывай, или пошли назад. Антон скорее угадал движение, чем увидел, как мужчина кивнул на заднее сидение машины. Среди фонового шума эта реплика прозвучала грубо и резко, несмотря на мягкость голоса. Антон подумал: это снилось ему в кошмарных снах. Это всегда было здесь, не так уж далеко от дома, в парке у художки, в темноте и с незнакомцами. Это всегда было в темноте и с незнакомцами. А после он никак не мог вернуться домой, сколько бы ни старался. Перед ним рушились мосты, проседала земля, его убивали всё те же незнакомцы, а иногда ему везло, он добегал до дома, но там плутал в непроходимо узких коридорах, бесконечных накренившихся лестницах и заколоченных дверях, не в силах добраться до безопасной и привычной комнаты. Только сейчас всё было наяву. И он сам выбрал это. Сам выбрал место, темноту и незнакомца. Антона тошнило. Так всегда бывало с ним в машинах и от страха. Ответил: — Пойдём. Сели сзади, а передние сидения мужчина загнал поближе к приборной панели. Теперь можно было вытянуть ноги. Мужчина принялся раздеваться и кидать вещи на водительское сиденье, а посреди процесса спросил: — Мне тебя в пуховик ебать? Антон поспешил раздеться и стал складывать вещи на переднее пассажирское, чтобы не перепутать. Хотя в салоне всё ещё было тепло, его тело покрылось мурашками, как только он стянул с себя джинсы вместе с подштанниками и трусами. Закончил и посмотрел на мужчину. Тот вальяжно откинулся на кожаные сиденья полностью голый и по-хозяйски закинул руку на спину Антона, отчего тот дёрнулся. Насколько Антон мог судить привыкшими к полутьме глазами по соотношению белых и чёрных пятен, тело мужчины было сплошь покрыто волосами: и грудь, и живот, и особенно лобок, и бёдра, и даже плечи с предплечьями — словно кавказец. Чтобы убедиться в этом, он протянул руку и нежно провёл по груди и округлому животу. Да, волосатый, как пузо старого кота. Мужчина хмыкнул. Он недоволен, не любит ласку, или Антон гладит как-то не так? Было страшно неловко и просто страшно. Что вообще делать дальше-то? Хотелось как-то сгладить ситуацию, стать ближе, возбудиться, в конце концов, поэтому Антон прижался губами к губам мужчины. Тот их сжал, не отвечая на поцелуй. А секунду спустя схватил волосы Антона у затылка и грубо оттянул назад. Сопел недовольно. Потом в другую руку взял ладонь Антона, что беспомощно шарила по пушистому телу, потянул её и прижал пальцами к Антоновым губам. Пришлось понятливо открыть рот. Мужчина трахал глотку Антона его собственными пальцами, пока чуть не стошнило и слюна не потекла по подбородку. Затем положил мокрую ладонь к себе на член и дал понять, что хочет, чтобы ему отдрочили. Член был толстый и не очень длинный, а головка и без слюны влажная. Кажется, на нём была крупная родинка с растущими из неё волосами. А может, это бородавка? На хуях бывают бородавки? И почему он не стонет, только сопит? Ему не нравится? Хуй есть хуй, как сказала Лина, и теперь он сам говорил себе то же, но не работало. Антон тысячи раз представлял, как дрочит другому парню, и в фантазиях это всегда было горячо и сладко, но сейчас — наяву — мерзко. И рука под неудобным углом быстро устала. В какой-то момент мужчина напрягся и перехватил Антонову руку. Наконец-то. Сказал сипло: — Поворачивайся. У Антона похолодел нос и ладони, даже та, которой работал. Он развернулся и, придерживаясь за спинку, упёрся коленями в мягкое и скользкое сиденье. Мужчина надавил на поясницу, заставляя прогнуться, стукнул своим коленом по его бедру, пристраиваясь, и от этого одна нога съехала вниз — теперь приходилось упираться стопой в пол. Потёрся влажным в районе копчика. Антон сжался. Оглянулся, но за лезшими на глаза волосами ничего не увидел. Выдавил из себя: — Резинку! — прозвучало раздражённо. Чтобы сгладить, уточнил: — Дать? — Спидозный? — хмыкнул мужчина и ударил Антона по заднице, когда тот потянулся к висящим с переднего сиденья джинсам. — Да не дёргайся. Сам полез вперёд. Шуршание фольги и склизкий звук натягивания презерватива. Хлюпанье — выдавил что-то из тюбика. Между ягодиц стало холодно и мокро — Антон вздрогнул от омерзения. У него что, в бардачке была смазка? Часто ебётся в машине? От ощущения склизкой задницы всё оставалось страшным, но наконец-то обрело реальность. Это происходит. Правда происходит. Происходит сейчас и с ним. Сейчас его выебет в задницу, как распоследнюю блядину, незнакомый мужик в своей тачке. Предвкушение прокатилось по телу, пронзило долгожданным возбуждением и сосредоточилось в паху, и усилилось, когда его ягодицы грубо раздвинули. А затем его пронзил член, толстый, как чёртова банка пива, не меньше, блядь. Антон знал, что анальный секс может быть приятным для пассива, потому что читал статьи, фанфики, смотрел порно и совал в себя разные предметы, подходящие по форме, хотя кончал в итоге не от ощущений в заднице, а от картинок в голове и левой руки на члене. Незнакомец же, очевидно, никаких статей и фанфиков не читал. Он не пытался растянуть, расслабить или возбудить. Просто ткнулся между ног, вскользнул концом и стал проталкиваться частыми движениями. Антон думал, что это будет запредельно больно, до слёз невыносимо, но это было терпимо. Дискомфортно и неприятно, аж жгло, но терпимо. Это потому что он необратимо растянул себя своими экспериментами? Или потому что не сопротивлялся? А вообще было никак. И уж точно хуже, чем дрочка наедине с собой. Он слишком много думает. Трахались тихо. Мужик, похоже, принципиально не стонал, только сопел, а Антон стеснялся и закусывал щёки, на которых от такой привычки давно образовались шрамы. Мотор, снег, ветер, тяжёлое дыхание, хлопки тела о тело, хлюпанье и наполняющий кишку воздух, когда мужчина резко выходил до конца и входил обратно — вот и всё, что было слышно. Надо закрыть глаза и представить себе что-то. Тогда, может, он возбудится сильнее, и перестанет быть никак? Тогда ощущение собственной ладони, быстро скользящей по члену, перевесит дискомфорт и резь в заднице? Нога ещё эта, сводить начало. Он закрыл глаза и стал перебирать рабочие образы, подходящие ситуации. Точно не преподаватель и студент, точно не добрый дядюшка и племянник, точно не гэнгбэнг, точно не госпожа и раб, точно не приём у врача и не изучение анатомии инопланетным учёным. Ритуальный секс-жертвоприношение со страшным племенным оборотнем или изнасилование гопником в парадной? Пускай первое. Вот — волосатый страшный зверь. Так называемую девственность — на алтарь. У этого как раз ногти нестриженные явно, впивается ими в бока, следы наверняка останутся. А не рычит, потому что?.. глухонемой оборотень. Да. Так. Антону наконец стало приятно, но именно в этот момент мужчина кончил. Коротко довольно простонал (ну надо же, он умеет), стал энергично вбиваться, затем резко остановился. Антон из любопытства сжал мышцы: почувствует вибрацию его члена и толчки спермы внутри себя, несмотря на презерватив? Не почувствовал, только задница горела пуще прежнего. Антон подумал: «Блядь, обидно!!!» Антон подумал: «Он быстро, давно не трахался?» Антон подумал: «Cлава богу, наконец-то». Пошевелил сведённой мышцей голени и тихо замычал от разливающегося в ноге щекотного жжения. Мужчина, во время оргазма тяжело навалившийся на поясницу, убрал руки и снова откинулся на сиденье. Кажется, разглядывал его вздёрнутую кверху задницу и застывшую у мошонки ладонь. С хлопком стянул презерватив, принялся одеваться. Антон сел и глупо посмотрел на свой стояк. Что теперь? — Можешь спустить сюда. В него швырнули упаковкой влажных салфеток. Охуенно милостиво. Мужчина уже натянул куртку, накинул капюшон и вышел в снегопад. Антон посмотрел из своего окна. Кажется, за пургой гуляла парочка. Интересно, могли они разглядеть, что происходило в салоне? Или что сейчас происходит? Антон закрыл глаза, поставил пятки на сидение и задвигал рукой. Глухонемой оборотень заполнил его своим семенем, и теперь звери, стоявшие у стен пещеры, сыто следили за тем, как растраханное и сломленное человеческое существо доставляет себе удовольствие, не в силах отказаться от своей похотливой натуры. Кончил суетно и нервно, без ослепительных звёзд и фейерверков, а после сразу почувствовал себя очень грязным и грустным. Настолько, что вытер салфетками не только зад, подёргивающийся член и трясущиеся руки, но ещё и лицо, и живот, и спину, и бёдра, и даже стопы. Чистым себя так и не почувствовал. Заметил на полу тюбик. Поднёс к глазам, прищурился. Не смазка. Дешёвый крем для рук. Мужчина хлопнул дверью и сел за водительское место. Зажёг лампу в салоне. Пришлось зажмуриться. Когда проморгался, понял, что мужчина на него глазеет, а он всё ещё голый, и неловко обнял себя руками. На этот раз в него швырнули одеждой. Ага. Намёк ясен. — Ты всем так жопу подставляешь? — спросил мужчина, когда Антон, подняв бёдра, разом натягивал джинсы с подштанниками. — Ты первый, — сорвавшимся голосом ответил Антон, прочистил горло и уточнил: — Вообще первый. — И что мне теперь, радоваться, что ли, что дырку твою распечатал? — презрительно скривился мужчина. Вот именно теперь больно. Не когда он отказался его целовать, словно это унизительно. Не когда не стал растягивать и вдалбливался, как придётся. Не когда швырнул салфетками и не помог разобраться с возбуждением. Теперь. Антон хотел выбежать наружу, как только натянет пуховик, но мужчина по-деловому спокойно спросил: — Куда тебя довезти? После оргазма Антону всегда хотелось спать. Он ведь не может позволить себе спать под вьюгой. Идти тут наверное минут сорок, а ехать — пять. Выбор очевиден. — Высади перед Мало-Петровским мостом, — ответил он и прикрыл глаза. Соображалки хватило не называть незнакомцу Ремесленную улицу, на которой жил — мало ли. Они доехали быстро и не попрощались друг с другом. «Я хуже пьяного или обдолбанного сейчас, — думал Антон, — нельзя иди в таком состоянии к родителям, надо зайти в ванную и посмотреть себе в глаза». Зашёл. Посмотрел. — Ты доволен? — спросил Антон сам у себя обвиняюще, и злые слёзы полились ручьём. — Что это вообще было? И тут же засмеялся, ударил себя по бёдрам и, скидывая пуховик со свитером, достал перочинный ножик. Ох, не это представляла себе мама, читая ему книги по психологии отношений, ох, не это.