Меловой период

— Стой, — взмолился Антон, но Колян продолжал монотонно долбиться в него, как буровая установка. С Коляна в три ручья тёк солёный пот, хотя в предбаннике было уже нежарко. Иногда пот капал на Антона. Матрас жалобно скрипел на каждый толчок. Зачем у их семейки в бане раскладная тахта — это местный траходром? А как она от влажности не заплесневела? А может, заплесневела? Может, они сейчас ебутся, лёжа на гигантской разумной плесени, а она ищет, как вползти в носы и уши и завладеть их разумом? А может, она уже завладела? Антон сжал закинутые на спину Коляна ноги так крепко, как только мог, притянул его к себе, вынуждая замереть глубоко внутри, и виновато сказал: — Мне отлить надо. Очень. — Давай бегом. Антон вскочил, накинул на себя пуховик, влез в ботинки, и, не завязывая шнурки, побежал в туалет на улице — в бане был не предусмотрен. Он винил себя за длинный язык. С тех пор, как он дал согласие на статус любовника, они успели четырежды потрахаться, и все четыре раза, не успевал Антон настроиться и представить себе что-то возбуждающее, Колян кончал минуты за три. Антон спросил, всегда ли Колян так быстро? И теперь, видимо, Колян решил доказать ему свою состоятельность. Он нудно ебал его уже час и сорок восемь минут; Антон следил за временем по громко тик-тик-тикающим часам на стене, несмотря на то что до сих пор с трудом умел считывать время по циферблату. Никакого удовольствия в этом трах-марафоне не было: только задница болела, тело затекло и ссать последние полчаса хотелось, да и член давно не стоял. Не секс, а карательный половой акт. Интересно, Колян выпил Виагры? Или алкоголь на него так влияет? Ему самому-то в кайф? Когда вернулся, застал лежащего на спине и надрачивающего себе Коляна. Заметив Антона, тот оторвался от процесса и приглашающе указал руками на свой член. Антон сел на него сверху, поёрзал, но не дал в себя войти. — Давай, я тебе как-нибудь по-другому сделаю приятно? Колян спихнул его с себя, стянул презерватив, отозвался почему-то раздражённо. — Ну давай. Пососи. Ну нет. Нет. Без презерватива он ему сосать не станет. У него ранки во рту: и накусанные, и вместо порезов на плечах, чтобы прятать. И если Колян чем-нибудь там болеет… А раз он так легко согласился с ним спать, значит, наверняка также легко соглашался спать и с другими и не был разборчив в связях, значит, наверняка чем-нибудь болеет... Раз уж они не встречаются, а просто иногда ебутся, то абсолютно точно он не будет ничего с ним делать без резинки. Тем более, Колян его даже не целует, как обещал. Отмазался. Бородку, говорит, сбрей — тогда буду. А вот не сбреет Антон бородку, ему уже понравилась. И не нужны ему Коляновы поцелуи, а то мало ли Колян на вкус догадается, что рот кровит, спросит, почему, и изобьёт его, как обещал. Антон слез с постели и потянулся к своим валяющимся комком на полу джинсам, непросохшим после прогулки по снежному лесу. Достал из кармана презерватив; наконец подвернулась оказия его использовать, спасибо, мама. — Нахуя? Брезгуешь? — у Коляна был очень, очень недовольный вид. Он скрестил руки на груди, но с торчащим хером наперевес смотрелся в такой позе забавно. Будто ритуальная египетская статуя, зовущая пролить кровь на фаллосе. — Нет, — солгал Антон и пожал плечами: — Просто. Латекс собирался складками под языком и губами, а смазка была довольно вязкой, но хотя бы не такой уж мерзкой на вкус — а вскоре и вовсе вся стëрлась. А вот лобковые волосы и яйца пахли неприятно. Это называют мускусным запахом? Так пахнут французские дорогие сыры, хм? Сосать пришлось долго. Так долго, что челюсть начало сводить — тренировка на бананах и огурцах не сильно помогла. А то, что Колян зарылся в его чистые волосы своей потной и липкой рукой, надавил на затылок, заставляя глубоко пропускать член, почему-то оказалось самым противным. Именно эта потная и липкая ладонь, а не едва сдерживаемые рвотные позывы от грубых толчков в глотку и запахов. Забавная разборчивость, Антон, уморительная просто. Наконец Колян кончил. Во рту толчки и пульсацию оказалось почувствовать проще, чем в заднице. Хорошо, что не пришлось пробовать его сперму на вкус. Если так пахнет, то и вкус будет не лучше. Колян завязал презерватив, швырнул его куда-то на пол, встряхнул сбившееся пуховое одеяло и притянул к себе Антона. Он всегда так делал, когда они ложились спать: крепко прижимал к себе, и даже казалось — любит. Или боится, что Антон сбежит? Нет, лучше пускай будто любит. Это была самая приятная часть в их сексе. Антон сказал бы — в их встречах в целом, но вообще-то ему больше всего нравилось гулять по лесу с Коляном и проваливающимся в сугробы восторженным Чубаккой. Это было весело и почти романтично, даже несмотря на то, что разговаривал один Колян и в основном о своих конях и бизнесе, чем ужасно напоминал Олега с его хоккеем (но лошади и истории о клиентах, пожалуй, интересней хоккея). Колян всегда привозил его на потрахаться в дом к своей матери. Вернее, в баню, на первый или второй этаж, в зависимости от того, был он заведён (тогда скрипучий траходром с разумной плесенью на первом) или сентиментален (тогда полуторка, с которой можно упираться пятками в балки ската крыши на втором); в дом он категорически отказывался входить: «Там этот еë хахаль». Антон полагал, что перед сожительницей Колян объяснялся тем, что должен довезти маме продуктов, и стабильно каждую неделю на выходных правда их вëз. Вместе с Антоном. Интересно, Алëна Саввична догадывается, чем тут еë сын с каким-то мохнатым пацаном занимается? Антон старался не смотреть ей в глаза. Колян уснул быстро. Он не храпел, но всегда громко сопел на самое ухо. Антону же уснуть не удавалось долго. Объятия — это, конечно, романтично, но неудобно. Да и думал... Думал: будь он пассивом, любил бы давать в зад и сосать, но ни то, ни другое ему не нравилось. Может, на самом деле он актив, просто не знает об этом? Но когда он смотрел порно или фантазировал, то чаще представлял себя в роли принимающего партнера, хотя и наоборот бывало тоже... Просто фантазии всегда лучше реальности. Всегда. Давно пора привыкнуть, а он всё удивляется, будто что-то новое. Как маленький. Дурацкая реальность. Дурацкая его жизнь. *** С наступлением весны начинались подкурсы по композиции при вузах, и дальше откладывать выбор специальности было нельзя, ведь экзамены будут различаться и натаскивать себя надо на разное. Ещë ЕГЭ этот, который с нынешнего года все школьники обязательно должны сдавать. И чëрт бы с ним: в Муху для поступления нужен только русский, а с русским у Антона всë в порядке. Но чтобы выпустили из школы, надо сдать математику хотя бы на эквивалент жалкого тройбана. Как это сделать, Антон не знал. С выбором специализации разобрался просто — посмотрел, на что из ДПИ конкурс меньше. Выходило, что на мебель или на стекло. Мебель — это что-то с уроков труда: табуретки и скворечники, а стекло — странно и необычно. Типа, витражи? Или стеклодувное дело? И что, все шесть лет специалитета — одни витражи и стеклодувное дело? Ну почему бы и нет. Конечно, Антон и сам понимал, что это не самый осознанный выбор, но не имел ни малейшего понятия, чем действительно хочет заниматься по жизни, а знал только, что ни за что не станет заниматься тем, что ему противно и скучно, просто потому что должен. Кому и почему кто-то может задолжать так по-крупному, чтобы тратить большую часть своей жизни на то, что ненавидит? Ведь если время неоднородно и измеряется событиями, а ты сидишь и на работе своей скучной страдаешь — жизнь выйдет очень грустной и короткой. А если в ней и так смысла — кот наплакал, то с таким подходом этого самого смысла и вовсе не остаётся. Только какая-то привычка. Привычка жить, а не жизнь. И всё — ляг да помирай. «На моё счастье, — думал Антон, — я пидор и, значит, семью не заведу. А нет семьи — нет проблемы с плачущими по лавкам детьми и женой, которых надо кормить и одевать, водить гулять, возить в отпуск, оплачивать учёбу, счета, покупать квартиру и многое другое, и что бы я ни купил, и сколько бы ни накопил, и сколько бы ни потратил — всего всегда всё равно будет мало. И не придётся пахать на ненавистном заводе за станками или в офисе за бумажками с монотонной работой всë время, с утра до ночи, с утра до ночи, день за днём, день за днём, месяц за месяцем, год за годом, и всё со стоическим выражением лица и без права на усталость и жалобы, ведь это долг и обязанность, а не добрая воля. Как папа. А уж сам я как-нибудь выживу, и на себя заработаю честным трудом. Честным, потому что любимым, потому что нелюбимым — это нечестно. Пускай будут платить немного, лишь бы не ненавидеть то, что делаешь. А уж любая художественная профессия будет любимой, тут всë интересно. Стекло и стекло, чем оно хуже керамики или текстиля? Да и кто из знакомых может похвастаться такой редкой профессией? Вот я — смогу». С математикой было сложнее: Антон в отупении пялился на задания в книжечке с тестовым ЕГЭ и понимал, что ничего не понимает. Он честно пытался прорешать весь тест, не подсматривая ответы. Не вышло. Начал подсматривать, но и это не помогало вывести решение. И почему он такой тупой? Почему на алгебре и геометрии рисовал, разгадывал сканворды и судоку, играл на мобильнике в игры, мечтал и вообще занимался чем угодно, кроме алгебры и геометрии? Вообще, он знал, почему. Потому что в младшей школе с ним рядом сидел папа и кричал. И в средней кричал, но поначалу натасканный Антон неплохо разбирался в этих предметах, только вот когда учительница давала задание на уроке и он его решал — заставляла решать дополнительное. Решал дополнительное — теперь решай повышенной сложности. А когда решал и их — говорила сидеть и делать домашнюю работу. В этом не было никакого смысла: зачем делать что-то, что тебе неинтересно в тройном объёме, когда все вокруг довольствуются малым? Зачем решать десять примеров, если можно решить два и получить ту же оценку? Если ты делаешь что-то хорошо, то почему тебя за это наказывают? В общем, примерно тогда он и забил, и только теперь пожалел. Почему, в конце концов, второй обязательный предмет — математика, а не обществознание и право? Разбираться в законах во взрослой жизни должно быть полезнее, чем вычислять интегралы. Или почему не история? Тоже, конечно, то ещё дерьмо, но хотя бы имеет смысл, ведь «кто не помнит своего прошлого, обречён пережить его вновь». Антон поделился своими опасениями по поводу ЕГЭ с родителями, и мама, посетовав на скудные умственные способности сына, быстро нашла ему репетитора. Ту звали Вика; Антона нервно передернуло — как сожительницу Коляна, но это ведь не она? Ну, таких совпадений на свете не бывает. Вика была дочкой подруги маминой одногруппницы, и у неё были занимательные педагогические методы: за каждый нерешённый пример — что из домашки, что во время занятий — она заставляла Антона делать десять отжиманий или десять упражнений на пресс, на выбор. Как-то раз ему пришлось отжаться восемьдесят раз за вечер. «Ну, — думал Антон, разглядывая в зеркале оформившиеся бицепсы, — не сдам, так хоть посексуальней стану. В армии мою сексуальность, конечно, всем взводом оценят, по кругу… Ага, мечтай больше, хуёв по кругу он захотел, пидор озабоченный. Скорее, все оценят, как ты сексуально будешь вот этими вот накачанными руками чистить парашу зубной щёткой. Или картошку. Или как там обычно Родине служат — копают полковникам огороды? А, и ещё людей убивать учатся между делом. У нас ведь двадцать первый век на дворе, а всё лишь бы половцам и печенегам зад надрать. И очень жаль, что не в буквальном смысле. И не в качестве жеста перемирия. Да что б тебя, куда понесло… Где там та порнуха с татарами была…» Как бы иронично ни относился Антон к методам Вики, вскоре он действительно с лёгкостью стал разбираться в тестовой части. Оказывается, это не так и сложно. Всего-то пришлось выполнить добрую сотню подходов. Заодно и физкультурные нормативы как жареные солёные семечки теперь щёлкал. Параллельно Антон пошёл на кафедральные подкурсы по композиции. По своей (возможной) будущей кафедре керамики и стекла Антон ступал в волнении. Из мастерских в полуподвале доносились звуки, как от циркулярных пил, гудели печи, деловито сновали девушки в испачканных краской и глиной халатах и резиновых фартуках, носили куда-то гипсовые формы, кричали: «В девять на обжиг большую» или «Я в гончарке». Всë было новым и во всëм чудилась серьëзность и важность. Поднявшись по крутой лесенке, он вышел на скрипучие доски этажа выше — вроде как второго… но вторым считался третий, парадный, а этот был каким-то промежутком; тот ещё, блин, Хогвартс! Тут были более чистые мастерские и, похоже, аудитории для кафедральных занятий. Ещё — загадочная узкая лестница наверх, но туда соваться без приглашения было странно: подкурсы по композиции проводились здесь, на кафедре в преподавательской. Антон пришёл рано и теперь неловко топтался у входа. — Что мнёшься, козявочка, первый раз в первый класс? Антон вздрогнул и обернулся на проходившего мимо высокого лысого мужчину. Мужчина выглядел добродушно и улыбался. — Да я на подкурсы, вот, — выдавить это было сложно. — Ну так и заходи. Сейчас Надëк вас, козявочек, жизни научит. Надëк — Надежда Эдуардовна — была женщиной молодой, но статной и серьёзной. У неё были красивые голубые глаза: крупные и внимательные, с лисьим разрезом. Она вела подкурсы (и с ней же Антон уже обсуждал оплату), а сейчас допивала чай с коллегой, сидя в дальнем конце длинного массивного стола. Антон примостился, как бедный родственник, с другой стороны и стал нервно разглядывать кабинет. В оконном проёме напротив входа висели витражи с библейскими мотивами в металлических рамах, такие же, вперемешку с абстрактными керамическими панно, украшали всю левую глухую стену, а вдоль правой тянулись старинные дубовые комоды, за витринами которых проглядывали всяческие стеклянные скульптуры, а также керамика и предметы сервиза. Очевидно, студенческие работы, которые забрали в методологический фонд. У них в школе после обходов иногда тоже изымали особо удавшиеся рисунки без их спроса, чтобы потом показывать другим ученикам как пример и, со слов Аглаши, в академии был тот же подход к частной собственности. Вскоре потянулись люди, всë сплошь девушки. Через три стула, на углу стола, села одна — с каштановыми волосами, собранными в неряшливый пучок, ахматовским носом, пухлыми маленькими губами, крупной родинкой на щеке и непроницаемо-чëрными асимметричными глазами под широкими тёмными бровями. Еë черты лица показались Антону очень знакомыми, а спустя пару минут дошло. Боясь обознаться, Антон негромко позвал: — Жаня? Девушка обернулась на оклик в недоумении, сменившимся узнаванием. — Тоха? *** С Жанной, своей бывшей соседкой по коммуналке, с которой вместе играли всë детство, они не виделись лет с двенадцати: тогда еë родители купили квартиру где-то в центре в старом фонде — как оказалось, у Чернышевской. Она была на полтора года старше и поступала в Муху уже во второй раз. В первый пыталась на металл. Антон решил проводить еë после подкурсов до дома, чтобы послушать байки о поступлении, но в процессе они зарулили на Моховую, а там — в какой-то полуподвальный лофтовый студенческий бар без названия. Антон взял им сидра, и они примостились за высоким столом вдоль окна, из которого, наверное, летом изумительный ракурс на ножки курящих перед ним девушек в юбках (жаль, парни юбок не носят). Внутри было много молодых людей с папками, тубусами и рулонами ватманов. Жаня сказала, сюда ходят из Мухи и Театралки. Ещё Жаня поделилась неутешительными историями о поступлении. — Я бы не стала на твоём месте надеяться. С первого раза никто не поступает. Разве что после училища. — Пытаешься избавиться от конкурента? — улыбнулся ей Антон. — Настраиваю на нужный лад, — покровительственно отозвалась она в ответ и для закрепления эффекта похлопала по плечу. — Ну, мне очень надо. Призыв же. Хоть на платное, а потом перевестись за успеваемость. — Хоть на платное ещё тоже поступи попробуй. — Да? Я думал, там всех, кто деньги принесёт… — Там три места всего, берут по конкурсу, по баллам, у кого выше порога, но ниже первых семи. Я в том году и на платное не прошла. Конкурс нереальный был. Ну и металл, там всë понятно сразу. — А что понятно? — Там завкаф любит мальчиков. — Считает, что мужская профессия, типа? — Ой, Тоха, ты правда не знаешь? — Жанна закатила глаза. — Не знаю что? — Ну, если ты мальчик и тебе завкаф металла положит руку на плечико, там, или на пояс — считай, поступил. — Блин… Так вот куда мне надо идти, — хмыкнул Антон. — А ты не из брезгливых. Обычно парни руки начинают заламывать и очи горе возводить. «Ах! Гадость! Какая гадость! Меня! Чтоб меня, да!..», — устроила театрализованное представление с заламыванием рук и возведением очи горе Жаня. — На войне все средства хороши, да и рука на плече — не член в жопе, — хмыкнул Антон, но на секунду задумался: зашёл бы он так далеко, чтобы член завкафа в жопе, или хотя бы так близко, чтобы рука на плече. Стало мерзотно от обоих сценариев, аж перекосило. — Но вообще я бы не стал. Это бесчестно, я бы себя не уважал. — В любом случае, ты не в его вкусе, глиста в скафандре. Он таких любит, у которых сиськи-арбузы, а к брюху решётку для гриля приложили, — махая руками и изображая несуществующие формы ответила Жаня, а на недоумённый взгляд Антона пояснила, как для тупых: — Качков, ну. Смотрю на их сиськи и чувствую себя неполноценной, будто груди у меня нет. — Кому надо, тот найдёт, — мстительно хмыкнул Антон; вообще, у Жани была небольшая грудь, которая вместе с сосками цвета жжёной умбры вполне себе выглядывала подышать воздухом, как на балкон, из глубокого декольте растянутой майки, но за глисту в скафандре было обидно. — Может, у меня нет груди, зато у тебя нет сердца, — то ли притворно, то ли всерьëз оскорбилась Жаня. — Страшила Мудрый — Мудила Страшный? А, у того ведь мозга не было. Значит, другой персонаж. Железный Гомосек. Это я, да, не придерёшься. Сказался ли прошлый удачный опыт каминг-аута, или ему просто хотелось поэпатировать старую приятельницу, увидеть наконец в её непроницаемых глазах блеск эмоций — Антон сам не знал. Тема ещë так удачно подвернулась; непонятно, правда, дойдёт ли до неё в такой формулировке? Дошло. И теперь он с интересом, не закрываясь руками, изучал реакцию. Ну, удивления там не нашлось, зато хоть рассмешил наконец. — О, теперь понятно, почему ты не из брезгливых. Сам по мужицким арбузным сиськам. — Ну Жаня, это уровень дискурса со старпёрских форумов блюсиков. Арбузные, досочные, хлебобулочные… — Антон скривился. — Ë-моё, блюсики — это какое-то гейское самоназвание? — Ага, тех, кто ещё смерть царя застал. Они там на сайте выкладывают нюшные фотки парней, и под каждой срач: «Что это за жирные булки, эта цыпа не годится для проёба», «Ах, Александр, неужели вы предпочтёте биться о скалы, чем о такие зефирные подушки безопасности», — по ролям изобразил Антон, и его снова скривило. Ему казалось, что даже с «натуралом»-Коляном ебаться было как-то честнее, что ли, чем с этими престарелыми гей-эстетами, текущими слюной на молодость и еë же из зависти хающими. Жаня снова рассмеялась. — А ты беспощаден. Никакого почтения к умудрённым опытом сединам. — Нужны им мои пощада и почтение — у них там своя атмосфера. — А где атмосфера твоя? — Не знаю, не нашёл. Вообще, всë это довольно отвратительно. — Что? — Ну. Общность по ориентации. Как будто бы она сразу делает нас интересными друг другу людьми. Как будто мы сможем друг друга понять просто потому, что любим члены, класс, — Антон улыбнулся губами вниз и показал большие пальцы. — Как будто бы каждый гетеро понимает другого гетеро. — Это не одно и то же. ЛГБТ страдальцы, как евреи. Вы есть везде, а обетованную землю всë никак найти не можете. И, как и евреи, постоянно говорите о себе и своей горькой судьбинушке. — Ты-таки антисемитка? — А почему ты-таки спрашиваешь? Я еврейка, Тоха, если ты не в курсе. Задания со звёздочкой всегда имели для меня драматический оттенок, особенно по немецкому, — иронично изогнула бровь Жаня, а Антон не понял, была ли тут шутка, но улыбнулся. — И как, чувствуешь общность? — Нет. Но зато у меня есть истории из жизни про ваш богоизбранный народ. — Это например? — Например, когда мамусик была молодая и искала себе мужчину, она водила в коммуналку разных. И один раз Зинаида Яковлевна, та, у которой угловая, на неё наехала: ты как профурсетка, мужика за мужиком водишь! А мамусик ей в сердцах крикнула: — А ваш сын — тоже мужика за мужиком! Так та язык проглотила. — Это который дядя Гена? — фыркнул Антон. — Ты чо-ты чо?! Это который он, да! Не знаешь?! Он же легенда нашего куриного совхоза. Ещё твоя мама моей жаловалась, что дядь Гена с каким-то студентиком с четвёртого вечно вдвоём занимают ванную, а выходят оттуда сухими! У тебя что, гей-радар не настроен? — Вообще не умею отличать. Люди и люди. Блин, дядя Гена… Не могу поверить. Надеюсь, это не он на меня пялился в ванной. — Что за жаркие пикантности? — Никаких жарких пикантностей, просто на нашем этаже в стене ванной дыру пробили. Вуайеристский рай. — Вот у людей развлечения, вот это я скучно живу, да-а-а. Предпочитаю общественную баню силовым упражнениям на пробитие стен. Антон хмыкнул. Он сильно сомневался, что Жаня видывала что интересное в общественной бане (мысль об общественной бане в контексте Жани вызвала у него дежавю, но он не смог понять, почему); скорее, Жаня просто подыгрывала ему, поймав поток. Антон сам ощущал себя также — словно поймал поток. Говорить было легко и задорно, как в детстве. Он чувствовал себя рядом с еë обезоруживающей развязностью свободно, не как с Ясей или Глашей, которые очевидно смущались, коль скоро тема заходила о сексе. — Ты говорила про истории о нашем богоизбранном народе во множественном числе? — Да, вторая история — про папулю. Он у меня капитан дальнего следования, если ты не помнишь. Ах, точно, когда мы виделись в последний раз с тобой, он капитаном ещё не был… Он нёс вахту и услышал «странные звуки». Входит в рубку… А там… — Жаня очевидно принялась изображать своего отца в этот миг: драматические паузы, глаза на выкате, запинается в ужасе. Выходило достоверно и потешно. — А там! Боцман! Со стармехом! Холые! Любятся! Жаня с ужасом в глазах отшатнулась и захлопнула воображаемую дверь, а потом снова заразительно захохотала. Захохотал и Антон; ситуация-то была до тупого бытовая, но Жаниными стараниями становилась действительно анекдотичной. Хотя всë равно с трудом верилось, что такие же ненормальные, как он, могут оказаться где угодно. Даже на корабле. Или тем более на корабле? Он что-то читал о социальной гомосексуальности в закрытом мужском сообществе, как в тюрьме. Отсмеявшись, Антон спросил: — То есть, если бы они любились не голыми, твой папа бы не испытал экзистенциального ужаса? — шутливый вопрос был скорее риторическим, поэтому, не дожидаясь ответа, он дополнил: — Ну вот у твоих родителей есть опыт соприкосновения с богоизбранными. А у тебя самой? — Ну ты поступи со мной, и появится, — подмигнула Жаня Антону. Что же, теперь у Антона будет хотя бы один друг в незнакомом месте. Поступление стало чуть менее страшным. *** «Пëсик, привет! Приезжай сегодня ночью на Дыбу. У нас там встреча одноклассников :)». «Привет! А я там каким боком? Вроде, с вами не учился %)». «У Пети мамка в школе директор, попросила его ночь покараулить, раз все равно распиздяйничает) Давно ты бывал в школке ночером?» «Я думал, школы круглосуточно охраняют ЧОПовцы. А в школе ночью вообще-то никогда не был. Это интересно. Но я всё ещё не ваш одноклассник)». «А не похуй ли? ;) Я тебя жду, завтра на Дыбе в 22, у метро на перекрестке А чоповец там дедок вахтер, разболелся. Квасит наверняка, знаю я эту шалупень. У самого в конюшне такой». «Ну, только если ты ждёшь :3. Буду». «Опять ты мне яйца на подбородке шлешь». Странное у матери этого Пети отношение к безопасности. Не то чтобы Антон считал, что колумбайн можно устроить посреди ночи с субботы на воскресение, но вряд ли и в другие дни такой дедок-вахтёр, спящий с похмелья над тревожной кнопкой, — эффективный охранник. У Коляна, конечно, тоже странное, учитывая, что цыгане уже крали коня, и это не было пранком. Впрочем, это всё не его дело. На Дыбенко Антон ещё никогда не был, как и на большинстве окраин. Тут было просторно и ветренно. Он послушно вышел к перекрёстку и увидел машину Коляна через дорогу. Сел к нему, и они привычно пожали руки. Школа находилась в пяти минутах езды: типичная Н-образная, вечно в спальниках такие. Уличные лампы светили тускло, да и в окнах в основном было темно. Петя за ними вышел быстро, стоило Коляну ему набрать, и провёл внутрь по тёмным коридорам до учительской на втором этаже. Там наконец было ярко и, проморгавшись, Антон смог разглядеть Петю и ещё двух мужчин (что так мало, это все выпускники, сумевшие собраться?). Петя был бледнокожим, беловолосым и ниже Антона, с блёклыми голубыми глазами и лучистыми морщинами вокруг них. «Престарелый твинк», — подумал Антон и сам же мысленно надавал себе по губам: то, что он не представляет себе жизнь после двадцати двух лет, не делает тридцатилетних престарелыми. Наверное. Один из незнакомых мужчин сидел прямо на столе, заваленном папками и журналами, и пил что-то из кружки с герберами. Он был высокий, но не худощавый, в полосатом свитере, и напоминал маминого одноклассника, дядю Сашу, который был со школьных времён безответно влюблён в неё, а ещё был алкоголиком с большим носом, влажными глазами и грустной улыбкой. Когда Антон с мамой вместе приехали летом четыре года назад к бабушке, дядя Саша бегал за ней хвостиком, дарил цветы и иногда мама ходила с ним куда-то гулять. Антона это ужасно бесило. Хотя дядя Саша относился к нему хорошо, сам Антон не давал маме трубку, если этот её дружок-алкаш звонил, и не мог перестать подозревать маму в измене папе. А сейчас он думал: если папа правда изменял маме, может, и стоило ей там остаться с дядей Сашей? Он так одаривал её цветами и комплиментами, как папа никогда не делал. И квартира у него большая. И звёзды Антону на небе называл, в какую ни ткни, учил видеть созвездия. Лишь бы не из-за Антона мама уехала обратно в Питер… Последний мужчина сидел на стуле, тоже пил и даже не посмотрел на вошедших, пялился в телефон. Он был черноволосым, грузным и крупным, носил очки, плотную серую рубашку с мелким узором из точек и вызывал у Антона невнятные, но неприятные ассоциации с мальчиком, который издевался над ним в начальной школе и пролил воду на его рисунок. Как его звали? Мужчина, похожий на дядю Сашу, отставил кружку, поднялся со стола и с улыбкой протянул руку Коляну. — Котя! Они пожали друг другу руки и по-мужицки неловко обнялись, а у Антона брови на лоб полезли: Котя?! Хрена себе Котя. Колян был похож на медведя или гориллу, но точно не на кота. Затем незнакомец кивнул на Антона, спросил: — Кого привëл? Антон собирался сам представиться и протянуть руку, но Колян положил ладонь ему на шею и чуть сжал. Это был странный жест, унизительный, а главное, исполненный совершенно непонятного смысла. Покровительственный и властный? Запрещающий говорить? — Это мой пёсик, я рассказывал, — многозначительно отозвался Колян, грубо потрепал Антона по холке и похлопал по загривку также давяще тяжело, как поглядел на него прищурёнными глазами. — Тебя не учили держать собак на поводке? — фыркнул грузный мужчина. Он наконец оторвался от телефона и теперь разглядывал Антона с брезгливым любопытством. — Он у меня послушный. Антон, фас! Фас! Куси Генку! — указал на грузного мужчину Колян. «Ты охуел? Это не смешно», — хотел сказать Антон, но ему было неловко и тревожно, так что вместо слов он наградил Коляна тяжёлым взглядом и поджатыми губами. Послушный пёсик? Он рассказывал? Что он им там рассказывал? Зачем его сюда позвал? Почему не дал нормально познакомиться со всеми? Они его, «послушного», хотят расписать на четверых, за этим позвал? Колян в ответ на его взгляд рассмеялся. — Да ладно тебе, чё напрягся. Садись, щяс выпьем, нормально будет. Антон вздохнул, подумал: всё равно деваться-то и некуда. Сел на стул у стены. Опасливо ожидал, что Колян скажет «хороший мальчик», но тот только налил что-то ему и себе в протянутые Петей кружки. «Чем-то» оказался горький и хвойный алкоголь. Похоже, это джин. — Чё как? — спросил Колян, и об Антоне позабыли. Мужчины принялись обсуждать работу, жён, детей, отпуска, футбол, смеясь над понятными одним им шутками. Поначалу Антон слушал внимательно. Так выяснил, что высокого зовут Вася. С любопытством отнёсся к истории о поездке Пети в Тайланд и о том, как он снял проститутку, а потом «между нами кое-что встало, но отступать было поздно». Разве что во время неё на Антона метнули пару ехидных взглядов, а потом снова позабыли, будто его тут и не было. Колян, правда, исправно подливал ему джина. Спаивает? Он и в самом деле довольно скоро почувствовал себя пьяным, на третьей кружке. Наверное, сказалась усталость: рано встал, приехал после подкурсов, не ел с утра, а тут из еды только лимон и оливки; говорят, если оливки начинают нравиться, это признак того, что ты стал взрослым — ну так Антон похоже всё ещё шкет. Стал клевать носом, но расслабиться и уснуть себе не позволял: мало ли. Наговорившись, где-то через полтора часа, мужчины решили пойти на обход по ночной школе (при этом Вася уточнил у Коляна: «А ты достал?», на что тот кивнул). Длинные тёмные коридоры и просторные тёмные аудитории, в которых, медленно мерцая, зажигался свет, и лампы гудели громко в ночной тиши — идти по таким было столь же бодряще, сколь гнетуще. Когда обошли все этажи, Петя уверенно повёл в конец коридора на третьем и отпёр дверь. Внутри небольшой аудитории стояли парты, рояль и гитара. Класс музыки, похоже. У них ни в средней школе, ни сейчас такого не было, и музыки не было, а жаль. Колян тут же уверенно пошёл к гитаре, взял её в руки и принялся ладно наигрывать какую-то мелодию. Это «The Girl With April In Her Eyes»? Было странно, что Колян умеет играть, ещё и такую лирику, но Антон помнил о гитаре у него дома, о длинном хаере в молодости и не сильно удивился. Сел на первую парту, подтянув ноги к груди и хлебнув из кружки, с которой таскался, стал наблюдать и слушать. Он испытывал странную гордость, что «как бы его» мужик умеет играть на гитаре. И вообще его мужик — самый интересный из собравшихся. Правда, слушать мешали Гена и Петя, бубнившие рядом. — А чего именно сюда? — А тут датчика дыма нет. Музыканты не нужны, — улыбнулся Петя, и Антон подумал, что это иронично, потому что, как успел понять из разговоров, тот учился в своё время джазовому вокалу. — Конечно, не нужны. Дизайнеры, художники, музыканты, фотографы, вот это всё… Котя, кончай бренчать. Доставай. Колян не стал исполнять приказ своего бывшего одноклассника и немедленно «доставать», что бы там от него ни хотели. Вместо этого спокойно доиграл песню. Только потом сел на парту рядом с Антоном и достал. Антон поглядел хмуро: дуть после бухла, серьёзно? У него сердце не остановится? Он может отказаться? Остальных, похоже, ничего не смущало. Они затягивались, запивали джином, а когда очередь дошла до Антона и он попытался отказаться, Колян сказал, что никого тут не интересует, чего он, Антон, хочет или не хочет, и он будет курить. Пришлось послушаться. — Капитальное ностальджи, — хмыкнул Вася, выпустив дым из лёгких. — Как в десятом снова. Кири только не хватает. — Ну, он у нас человек серьёзный, его депутатская ряха отожранная, куда там, — проворчал Гена. Антон в очередной раз раздражённо подумал: чем этого Гену так жизнь обидела, что ведёт себя как озлобленный брюзга без конца. Правда, мысли быстро унеслись к гулкому стуку сердца. Бух-бух, бух-бух. Почти как чух-чух, чух-чух. Он просто жуткий, чу-чу, паровозик, и зовут его Блейн. Блейн — это боль. Сердце — это боль. Бьётся о грудную клетку. Такое горячее, обжигающее. Если его взять в руку, оно будет гореть, как абсент при подаче. Колян такой делал. В Антоновом сердце можно подавать абсент и выпить его до дна. Главное, не забыть ложечку и сахар. И грудину проломить. Грудину легко проломить? Кажется, он даже чувствует, как раздуваются клапаны. Как открываются и закрываются. Открываются и закрываются. Открываются и закрываются. Они ведь это делают? У него тройка по биологии, он не помнит точно. Все над чем-то смеялись, и Антон тоже хихикнул: нервно, невесело. Ему стало ещё тревожнее, и разбирать, что говорят остальные, становилось всё тяжелее — гулкое горячее кровавое большое сердце-паровоз выпирало через уши, выпихивало барабанные перепонки, пыхтело через них дымом, выливалось зелёными змиями. На учительском столе появился ноут, а на ноуте задвигались картинки. Ага. Фильм. «Хостел»? Надо сосредоточиться на нём, может, тогда сердце снова сожмётся до нормального размера, перестанет кататься по извилистому тоннелю мозга между ушами и не вылезет наружу вместе с выдавленными глазами и перепонками. В фильме сначала курили, как они тут, и искали, с кем бы поебаться, а потом резали, пытали, резали, кровь текла отовсюду. Вокруг смеялись громко: и над тем, как курили, и над тем, как резали, громко, громко, как гиены смеялись. В «Кролике Роджере» такие сдохли со смеху. Эти тоже сдохнут, если не прекратят смеяться? А можно ли взаправду умереть от смеха? Антон чувствовал, как вслед за сердцем в груди рос и ширился страх, и как он готов был выблевать весь этот страх вместе с сердцем, но он плотнее смыкал рот, жевал щёки и смотрел, смотрел, смотрел. Потом фильм кончился, а страх не ушёл, и тошнота не ушла. Антон встал на затёкшие ватные ноги. — Мне надо… — сумел выдавить он, кивнул головой и чуть не сблевал. Рвота докатилась до глотки, пришлось ладонью зажать себе рот. — В про-ти-во-по-лож-ном кон-це, тут за-кры-то, — отозвался Петя, будто в слоу-мо, а потом заржал писклявой гиеной — в ускорении. В туалете у кабинок не было дверей. Это было неважно, абсолютно неважно, но почему-то тоже пугало. Антон встал на колени перед унитазом, качнулся, опёрся руками о грязный стульчак, чтобы не упасть. Было паршиво, очень паршиво, и вслед за жидкой рвотой не выходил страх, только сердце теперь билось ещё громче. ЧУ-ЧУ. Куда громче? Он долго обмывал свое лицо холодной водой, подставлял глаза и нос под струю, но тише не стало. Вышел в коридор. В коридоре было темно. Так темно… Он ведь точно оставлял открытой дверь в аудиторию, где они сидели. Точно оставлял. Где в таких школах включается свет? Он пошёл в сторону класса музыки, ведя по стене ладонью, но так и не наткнулся на выключатель. В аудитории никого не было. Ни одного человека. Пропал и ноут, и бутылка с кружками. У Антона похолодел нос и руки, и дышать стало холодно, казалось, если выдохнет ртом — пойдёт пар. Что-то случилось? Он достал телефон из сумки через плечо, с которой вечно таскался, стал звонить Коляну. Гудки. Гудки. Прозвон проходил, а никто не брал. И звонка ниоткуда не раздаётся. Тогда вышел в коридор и неуверенно позвал: — Коль, — тише мыши. Надо собраться, надо громче: — Коль? Вы где? Антон пошёл по коридору в сторону лестниц. Его, оказывается, знатно шатало, когда не держался за стену. Он вышел на площадку и прошёл один пролёт вниз, так никого и не встретив. Высунулся на второй этаж. Позвал. Никого. Вернулся на площадку, собрался спускаться. За спиной раздался звук, как стон зомби, и мазнуло ногтями по оголённому предплечью под закатанными рукавами. Антон вскрикнул от неожиданности, оступился и проехался на несколько ступеней вниз; вовремя схватился за перила, иначе пересчитал бы копчиком ещё с десяток ступенек. Всхлипнул. Отдышался. Идиот, какой он идиот. Над ним ведь просто потешаются. Дурачатся. Да? Чего он боится? А не бояться не выходило. Зачем Колян позвал его сюда? — Это не смешно! — крикнул Антон в темноту. Темнота безмолвствовала. — Где вы? Это не смешно! Он вышел на второй этаж. Осмотрелся там, насколько мог. Никого. Где выключатели? В их школе всё было ясно и знакомо, а тут? Где эти блядские выключатели? Руки так трясутся ещё… Пошёл в сторону учительской, постоянно оглядываясь. Это не помогло. В глухом коридоре без окон, где получалось ориентироваться только ведя рукой по бугристым от опилок в краске стенам, его с силой пихнули, так, что он упал и ударился локтем. — Прекратите, — негромко проговорил Антон, поднимаясь и шаря перед собой в кромешной тьме, но так никого и не находя. — Отпустите меня. Пожалуйста. Я домой пойду. Это не смешно. Пожалуйста. Он понял, что вот-вот разрыдается. Это глупо, это не должно быть страшно. С ним просто играют. Почему так страшно? А что, если как в фильме? Или хуже? Если его сейчас поймают? Отрежут палец за пальцем? Скормят их ему? Отрежут член и тоже скормят. Вскроют грудину и всё-таки достанут большое, горячее, оглушительно стучащее сердце, громче грозы, громче канонады? Он даже не сказал родителям, куда пошёл. Они даже не будут знать, где его искать. Он даже не сохраняет пароли от своих аккаунтов и всегда из них выходит. Лязг. Лязг. Лязг. Металл о металл? Ножи точат? Громко. Со стороны учительской. Это за ним. И смех. Надо бежать. Не кричать. Не кричать! Иначе найдут и поймают! Не разбирая дороги и плохо ориентируясь в пространстве, Антон побежал. Пару раз его заносило и он проезжался по шершавой стенке. Ничего. Всё ничего. На лестнице откуда-то снизу — тоже шум. Нет. Не туда. Наверх. Наверх. Его остановила решётчатая дверь. Под ней он и забился. Дальше бежать некуда. Не кричать! Не шуметь! Стянул с себя мокрую от пота кофту и запихал ткань плотным комком в рот, а нос, которым тяжело втягивал воздух, прикрыл лодочкой ладоней. Воздуха не хватало, по телу пробегал озноб, кружилась голова и руки немели. Слёзы всё-таки потекли, а за ними и сопли. Не хлюпать. И у телефона выключить звук. Это он правильно сделал. Через долгое время, когда дышать наконец стало получаться и негромко, и полной грудью при этом, телефон завибрировал. Колян звонит. Пускай звонит… Без десяти три. Он пропустил ещё четыре вызова. Становилось холодно, и он наконец надел кофту обратно. — Антон! — раздалось откуда-то снизу. Это Колян. Он его ищет. Зачем? Куда ещё можно убежать? А может, спрыгнуть на него, когда покажется? Переломать им обоим кости. — Антон! — голос приближался. Кажется, он звучал взволнованно. — Да Антон, чтоб тебя! — нет, точно взволнованно. И зло. — Я тут, — хрипло отозвался Антон и получил в морду струёй света из фонарика. Колян быстро к нему поднялся. Он громко сопел и теперь уже звучал больше зло, чем взволнованно. — Хуле ты тут ревёшь? Хуле не отвечаешь? Тебя сколько звать надо? — Зачем вы… Так. Со мной. — Кто, блядь, знал, что ты такой чувствительный. Мы молодость вспоминали. А ты всё веселье испортил. — Это не весело… Я чуть не сдох… — Ну вообще-то это до сих пор весело, — хмыкнул Колян, нагнулся к Антону, оттянул пальцами уголки его губ вверх, а потом нахмурился и утёр ему ладонью нос. — Прекращай реветь. Поедем домой. Антон посмотрел на ладонь Коляна в свете фонарика, ожидая увидеть там сопли, а увидел кровь. Кажется, в последний раз у него кровь носом шла лет в восемь. Он ударился? Или от нервов? Или от сердца? Он не помнил, как преодолел все пролёты, как прощался с остальными мужиками и прощался ли, как натягивал пуховик, и начал что-то соображать, только оказавшись на улице под апрельским мокрым снегом. Холодный влажный воздух отрезвлял, хотя до трезвого Антону всё ещё было, как до Китая пешком. Антон даже не стал спорить, когда Колян сказал ему садиться в машину, хотя от них обоих за версту несло перегаром. Тронулись. Заносило пару раз, даже когда ехали просто по прямой. Колян мрачно пялился на ночную дорогу перед собой и сжимал челюсти. Он злился. Это потому что из-за Антона ему пришлось уехать пораньше? Он хотел остаться бухать и курить дальше? Антон ведь так и знал, что будет не пришей кобыле хвост. Зачем Колян его вообще позвал? А почему бы не спросить? — Зачем ты меня сегодня с собой позвал? По этажам погонять и поржать? Колян снова тяжело засопел, а затем, не отрывая глаз от дороги, ответил: — Хотел нагнуть тебя на парте. Всегда мечтал поебаться в школе на парте. Не задалось. Ну да. Логично. Они же любовники. И Антон ему нужен для секса. И обломал его, выходит. Не дал. Испугался не пойми чего, разревелся. А могли бы просто потрахаться на парте, действительно. Без этого всего. О таком Антон тоже иногда мечтал. Глупо вышло. Но было в этом что-то мерзкое и неправильное, во всей произошедшей ситуации, всё ещё было, и не один Антон был тому виной. — Куда мы едем? — Ко мне, — отозвался Колян, помолчав, и тут же ответил на незаданный Антоном вопрос: — Дети с женой уехали к маме на дачу. — Уже женой? — Так короче. Антона продолжало потряхивать, а думал, попустило. Ему было больно. От сегодняшнего дня. От их отношений с Коляном. От жизни целиком. Больно и холодно. А так хотелось — тепло и спокойно. Сам не понимая, зачем, и зная, что ответом будет «нет», он спросил дрожащим голосом: — Ты меня любишь? — Я? — Ты. — Тебя? — Меня. — Я тебя ненавижу, — ответил Колян, и в этом было столько искренности, что к глазам снова подступили непрошенные слёзы. Ненавидит. За что? Мог ведь просто сказать «не люблю». Зачем ненавидеть? — Мне выйти? — тупо пялясь перед собой, спросил Антон. Они пролетали мимо фонарей, и те разливались неаккуратными яркими пятнами — рыжими, чайными, жёлтыми, красными, — и сфокусироваться никак не удавалось. — Выходи. Двери могли быть заблокированы. Двери должны были быть заблокированы. Антон легко открыл дверь и на ходу вышел наружу. Выкатился. Его протащило по асфальту. Сзади засигналили бешено. Объехали. Антон быстро перекатился на тротуар, царапая ногтями грязный наст. Раздался звук тормозов. Антон с трудом встал и посмотрел в тёмное небо, в ореол фонарей, где метались крупицы снега. Ему казалась, нет, он был уверен на миг, что его жизнь наконец-то закончится, а теперь надо было учиться как-то жить дальше. Хлопнула дверь машины. Антон опустил взгляд и увидел, как к нему бежит Колян. Ожидал, что залепит ему пощёчину, а то и хук справа-хук слева. Не залепил. Только, поравнявшись, оглядел беспокойно, глаза прищурил и выплюнул хлёстко, прямо с частицами слюны. — Еблан. Схватил крепко за плечо и поволок к машине. Антон заметил, что тачка, которая его чуть не задавила, встала поодаль на аварийке, и из окна выглядывал кто-то в шапке-кепи. Чёрт. Ну да. Еблан. Лишь бы ментов не вызвали. Антон сам поспешил в машину и остаток пути они проехали в молчании. Сегодня Колян ебал его жёстко, вымещая злобу, вдавливая в незаправленную постель, головой в матрац (воздуха так мало), выкручивая руки за спину. Сначала Антон постанывал, прикусывая уголок подушки. Потом кончил, быстро, почти не поймав волну наслаждения, и тут же запястья зажгло, локти заныли, а от трения головки со смятым под бёдрами одеялом захотелось выть. Противно. Так противно! И ссадины с синяками ноют, и сбитые коленки. А сказать или вырваться — страшно. Вдруг Колян тогда снова выплюнет: «Ненавижу!» Нет. Можно и потерпеть. И почему это так мучительно долго, когда Колян выпьет, но так издевательски быстро, когда он трезв? Когда они наконец закончили, Антон осмотрел простыню и увидел, что испачкал Коляново с сожительницей супружеское ложе кровью с коленей и из носа, который снова потёк. Надо будет не забыть и сказать Коляну, чтобы постирал... *** Антон думал: это был их последний раз. Не то чтобы он собирался бросать Коляна. Не то чтобы у них были отношения, в которых кто-то может кого-то бросить. Не то чтобы у них были отношения. Просто было бы логично больше никогда друг друга не видеть и не слышать. Антон маялся и хотел написать Коляну, как привык делать хотя бы через день. Спросить, как дела. Но он принял решение не писать. И мучился, и не мог ни есть, ни сосредоточиться на учебе. И кисти из рук валились. Было почему-то хуже, чем тогда, с Вальком. Неужели он в Коляна влюбился? Подруги спрашивали, а он от них только отмахивался, даже отшучиваться не было сил. Колян сам написал ему через четыре дня, как ни в чём не бывало. Словно не плевал в Антона этим «ненавижу». Сердце ёкнуло и забилось чаще, когда Антон открыл сообщения. «Ку, пёсик. Слууушай. У меня такое предложение аааафигенное есть. Тебе понравится!» «Привет ^_^. Если это не ночной поход в школу, может, и понравится». В ответ Колян прислал ссылку. Антон открыл, подивился аляповатости оформления и теперь тупо моргал над содержанием, стараясь переварить. «10 апреля, в пятницу, наш клуб приглашает вас посетить генг-бенг вечеринку в ШИКАРНОЙ VIP-САУНЕ! У нас всегда жарко! Вас ожидают освежающие коктейли и мокрые конкурсы ;) Вечеринка all inclusive! В стоимость билета входят фрукты, виски, коньяк, шампанское и соки. Начинаем в 20:00, заканчиваем в 00:00. Обязательно! Анкета с фото и ссылка на соцсеть. Фотосъемка на мероприятии запрещена. Стоимость участия: пара 3500 р., мужчины 4000 р., женщины — бесплатно!» Антон потёр глаза. Его забившееся было от радости сердце упало куда-то ближе к кишкам и заныло, вызывая несварение. Прямо после плотного ужина — такое себе ощущение. Вечеринка ебли в вип-сауне. С кучей незнакомых людей. И Колян думает, что ему это понравится. Серьёзно? Каков пиздец. Чтобы успокоиться и сформулировать ответ, Антон принялся пролистывать фотографии сауны. Бассейн меж псевдодорической колоннады в зале с голыми античными женщинами на фресках. Трапезная с камином, столиками и сетчатой качелей, на стенах снова античные росписи, теперь, правда, чернофигурные, как на вазах. Закутки под балдахинами с диванчиками. Ого, а это что?! Кирпичная комната с цепями и набором юного садиста, развешанным на стене. Несколько парны́х. Бильярдная с зеркальным потолком. Комната с диванчиком вокруг столика, через который идёт шест. Топчаны с кальянами. Ну да, выглядит, как цыганский вип-китч, всё блестит и светится. Это пиздец. Адов пиздец. Он ещё не там, а уже чувствует себя грязным. Пикнуло сообщение. Колян заждался. «Ну как, клёво, да? Пойдём? Я оплачу». Ответ пришлось много раз перепечатывать, чтобы он выглядел нейтрально, а не как бессвязный вопль отчаяния. «Прости, но я не думаю, что мне такое понравится. Кроме того, четыре тысячи — это дорого». «Да я за тя заплачу, будто не знаешь. И понравится точно :) Там даже такие как ты ходят. В прошлый раз видел одного голубого нежного мальчика, он полотенце высоко как девчонка одевал, попцом сверкал. Его потом хач какой-то в сауне трахал, мерзость :) Я тебя конечно другим мужикам не дам, не мечтай, жопа ебливая, но девкам засадишь. Настоящим мужчиной наконец станешь хоть ;)». В прошлый раз… «А ты там часто бывал, что ли?» «Четыре раза. Правда на свингерских, но это одно и то же. Ну и мы с Викой ходили. Каждый раз охуенно :) Хочешь, расскажу?» Антон не хотел. Вообще не хотел. Ни капли. Но написал: «Расскажи». «Ооо, ну там короче дохрена еды всегда. Мы с Викой приперлись когда в первый раз — как лошки топтались, попарились, думаем, чо дальше. Вернулись за стол, а там уже конкурсы всякие, еротические, значит ) Вызвали двух телочек, одна жируха с сиськами навыкате, а вторая вообще ниглеже. И мужиков вызвали. Намазали тёлочек сливками и мужикам говорят — лижите. Ну покушали и хорошо) Попялились. Потом я пошел в туалет, а меня какая-то милфа ловит и такая “да вы уже заебали как маленькие, конкурсы, игрушки, когда секситься будем”, ну типа того. И давай мне сосать. Я думаю “бля Вика щя увидет, чё будет” А она тут как тут. Уставилась на меня и пялится. А милфа мне сосёт. Я Вику подзываю, чтобы она тоже пососала, а она тупит, не идет, глаза как блюдца. Потом правда подошла. Потом зашли три мужика, увидели что мне как королю отсасывают и давай на это дрочить. Один к милфе пристроился и засадил ей. Второй хотел засадить Вике, но я его отогнал. Так милфа Вику развернула, завалила на диванчик рядом и давай ей вылизывать. А первый мужик кончил и к милфе второй пристроился. А в другой раз мы в джакузи плавали. Там я, одна жирная тётка с огромными сиськами, Вика, казашка с квадратным ебалом и еще чувак какой-то. Сидим, я вику на хую катаю, общаемся с людьми. Тут толстая подсаживается поближе и мою руку к себе на сиську кладет. Ну я мять начинаю, потом ниже опускаюсь, дохожу до самого интересного :) проникаю, а той хорошо. Потом думаю, блин, зачем сюда пришли, надо бы уже кого-то еще трахнуть, не только же вику одну. Беру презик, они там везде раскиданы, казашку к себе подзываю и засаживаю ей сразу :) ей хорошо, тушь потекла, стонет, порнуха короче. И мы с ней так охуенно сошлись, ни с кем так не сходились, и кончили одновременно! И надо презик снять, чтобы не расплескать всё в воду, тянусь, а жируха сама перехватывает, поднимает победоносно спермосборником вверх и говорит “ТАДАМ!” Охуенчик короч. А так там нормальная картинка, когда какая-нибудь эльфиечка типа галадриэли лежит на диванчике, и её дрючат в обе дырки, и очередь уже выстроилась из мужиков, человек десять ещё. Очередь к пизде это неприятно конечно, ппц. Мне интим нужен, я бы не стал в очереди стоять ) Ну и к тому же это дешёвое развлекалово, дешевле проституток. Так как, идём? ;)» Когда Антон дочитал до конца, ему понадобились невозможные силы, чтобы свернуть браузер, дойти до туалета и не выблевать весь ужин раньше времени на пол комнаты. Маме бы такое не понравилось. Он даже не подозревал, что его может в буквальном смысле стошнить от омерзения. Или от ревности. Или от того и другого одновременно. Но вот он: захлёбывается в едкой горечи. Только переведёт дух, сглотнёт и снова блюёт. Уже и ужин весь вышел, а волна за волной захлёстывает. Словно окунули в сельский туалет, швырнули в разбитую после дождя грунтовку и вывозили в грязи, и теперь эта грязь, с песком и говном — везде — в глазах, во рту, в носу, в ушах, даже в щели члена и между ягодиц. Он ведь сам был уверен, что не единственный у Коляна. Что тот ходок по доступным женщинам. Был уверен и всё равно думал: ну вот, он ведь со мной почти каждый выходной проводит, а остальное время с семьёй, когда же ему ещё кого-то ебать? Неужели он правда уверен, что Антон придёт от этого предложения в восторг, и не представляет, как ему сейчас больно? Как выть хочется? А его сожительнице, ей нормально было туда ходить? Ей нравилось? Чего же они туда снова вместе-то не пойдут, что мешает? Зачем звать Антона? В паре ведь дешевле, а пара, надо понимать, — мальчик-девочка. Зачем Коляну за него переплачивать? Чтобы устроить случку для «своего пёсика»? Мой хороший мальчик уже такой большой, наконец-то ебёт сучек… Антона снова вырвало. Ну хватит. Привёл себя в порядок, живо, и отвечай. Откажи. Не соглашайся. Откажи. Это стоило всей его решимости. Всех сил. Антон написал: «Прости, но мне кажется это мерзким :(. Я не пойду. Может, и тебе не стоит ходить?» Ответа он не получил. *** Антон тревожно дёрнулся, когда услышал звук сообщения. Это Колян? Может, он передумал идти туда? Может, написал что хорошее? Например, вместо вип-сауны предложил провести время вместе и приехать прямо сейчас? Нет. Ему писал незнакомый пользователь Drunken Angel, на аватарке которого была фурри-львица. Антон открыл сообщение. «Приветик-приветик)))) Позови к телефону моего мужа))))». Антон закрыл сообщение и лёг на стол в перекрестие рук. Это может быть прикол. Кто-то мог ошибиться. Из колонок снова пикнуло. Антон поднял глаза. Прочитал. «Чего молчишь, неотвечать невежлево». Действительно невежливо. И любопытство грызёт. Антон ответил: «Боюсь, я не знаю, кто вы, и не понимаю, о чём вы говорите». «Все ты знаешь, манька дырявая)))) И я тоже все знаю))) Как ты мужу моему даешь))) Не думала, что Кольку на такого страшненького заднеприводного потянет) Ладно бы на сисястую телочку))) Ладно бы ты пидорок был смпатичный)) А так ваще обидно)))». Это она. Она. Она. Колянова сожительница Вика. И как же она его ненавидит. И он очень хорошо понимает, что заслуживает это. Она тоже чувствует себя так, словно её в дерьме и грязи извозили? А о том, что муж ушёл в вип-сауну — не в курсе? Руки затряслись, и Антон еле попадал по клавишам. «Не пишите мне, пожалуйста. Разговаривайте со своим мужем». «Ты думаешь можешь просто так соскочить пидорочек типа не при делах?))) Если у меня изза тебя выкидышь случиться я тебя засужу))) Только добавь меня в ЧС я найду где ты живешь и оболью тебя кислотой) хотя твоему еблу аткое не страшно))) может поебабельнее станешь)))». Она правда может облить его кислотой? Это не шутка? Она ему угрожает. Стоп. Стоп… Что? Колян говорил, они с ней не трахаются. Он говорил, вместе они только из-за детей. А она говорит — выкидыш? Она... «Вы беременны?» «Завидуешь мне что не залететь тебе от Коленьки да?))) подставлять всем свою раздроченную дырень можешь а детей своих никогда не будет))) уродец))))) Ты никогда ему не будешь нужен))) ты просто игрушечка нахуйная, чехольчик))))». Она беременна. Поэтому Колян её не взял с собой. Поэтому не спит с ней. Или беременные могут заниматься сексом, это не вредно плоду? «Ваш муж не со мной, и я не могу его позвать. Чего вы от меня хотите?» «Если ты крысеныш ебливый не зассал, то встретишься со мной завтра!))) В глаза мне шлюшка посмотришь))) Потолкуем)))) Подружески». «Где вы хотите со мной встретиться?» «У васьки в пять. Не придешь, и я тебя сама найду и так изуродую, что на тебя не один папик не посмотрит даже самый старый и неразборчивый)))». Антон набирал Коляну шестнадцать раз, но тот так и не взял трубку. На следующий день пришлось прогулять подкурсы. Но он не мог не прийти на встречу. Он виноват во всём. Он сам. Глупо молился об одном — чтобы Вика не оказалась его репетиторшей. Не оказалась. Зато пришла с Коляном. Наверное, только поэтому он её узнал, ведь не удосужился спросить, как она выглядит. Они стояли рядом, и Колян обнимал её так, словно любит. Он целовал её в щёку и смотрел на Антона тяжело. Вика была крашенной в огненно-рыжий, а лицом напоминала женскую версию Коляна, разве что не такая пухлая и все черты помягче. Они ведь не брат с сестрой, да? Антон, плохо соображая, подошёл и глухо поздоровался. — Здравствуйте. — Ну привет, чехольчик. Чо, глаза поднять не можешь? — у Вики был хриплый, но не низкий голос. Много курит? Права она, глаза не поднять, но Антон заставил себя. У неё они карие и гневные. — То-то же. Сам что хочешь мне сказать? — Я не знал, что вы беременны. Если бы знал, то никогда бы… — Что я беременна! А то, что у нас двое детей — для тебя не помеха, а, педрилка? — она кричала, и люди на них оборачивались. — Коля говорил, что у вас плохие отношения. Без любви. Я думал… — Я никогда такого не говорил, он лжёт, — теперь на него гневно поглядел ещё и Колян, а потом зарылся Вике лицом в волосы и поцеловал. Сердце Антона сжало тисками, но он понимал, что не имеет права на эти чувства, на эту боль, на муки, на страдания. Он во всём виноват. Сам. И теперь заплатит по счетам, тоже сам. Сжал зубами щёки покрепче. Привычный солёный вкус, на нём одном держится всё его существо. — Я знаю, что поступил паскудно по отношению к вам. Мне очень жаль, — выдавил из себя Антон заранее заготовленные слова, глядя в глаза Вике, а та повернулась на Коляновы нежности, и они засосались, надолго, с причмокиванием и закрытыми глазами, как будто только вчера стали страстными влюблёнными, как у Антона никогда не бывало. Колян гладил Вику по волосам, а потом залез руками куда-то под пальто и гладил там. Антон прикусил ноготь большого пальца, оторвал его до мяса и продолжил жевать. Когда Вика посмотрела на него снова, её лицо сияло торжеством. Наверное, была довольна произведённым эффектом. — Только попробуй ещё хоть раз натянуться на моего мужа, пидорок. Я твоим родителям о тебе интересные вещи передам. В красках, как Коля понарассказывал вчера. И тебя изуродую. Обещала — и изуродую. Ты меня понял? Понял?! — Я всё понял. Простите. Антон чувствовал так много всего разом, что не чувствовал вообще ничего. Отупение разлилось по его телу анестезией. Он сам не разбирал дороги и осознал, что сидит на мёрзлом граните ступеней набережной, свесив ноги в Малую Неву между льдами, только когда его окликнул женский голос. — Эй! Над каменными львами возвышалась встревоженная пара. Молодой человек придерживал девушку за руку и помогал спускаться по скользким ступеням вниз. Девушка наклонилась над Антоном. У неё были русые волосы и внимательные болотные глаза. — Вы в порядке? У вас кровь. Скорую вызвать? — спросила она. Антон вытащил ноги из воды, посмотрел на красные ступни, потом на окровавленный палец руки; наверное, им всё лицо вымазал. Сколько он, блядь, так просидел? Лишь бы недолго. Иначе придётся ампутировать пальцы ног. Или ступни целиком. Судорожно стал натягивать шерстяные носки и ботинки. Извинился: — Всё в порядке. Не хотел вас тревожить. Просто расстроен. Всё в порядке, правда. Молодой человек помог ему подняться: к ступням прилила кровь, и стоять было больно. Пара отказывалась оставить Антона, несмотря на заверения, что всё в порядке. Они спросили, куда ему надо, довели до метро и проследили, чтобы он зашёл за турникеты. Это было странно. Наверное, только благодаря им Антон и не лишился ног. Или жизни. *** Мокрый снег лупил по лицу, и всё же Антон сразу узнал машину Коляна. Она стояла рядом с его художкой, не так далеко от места, где всё началось, где Антон предложил им встретиться тогда, вечность назад, в прошлом году, считай. Колян запомнил, что в этот день недели он ходит на занятия и загуглил, где на Каменном острове есть школы, или бил наугад, надеясь поймать? Зачем? А Колян уже спешил к нему — не убежишь. Удушающее смятение, которое он успокаивал последние недели, легко выбралось наружу, и Антон боялся, что сейчас у него случится паническая атака. Что это была она тогда, ночью в школе, и что она же случалась с ним три раза за последние две недели — он даже не сомневался. Ему Яся подсказала умную статью, и все симптомы подходили. Надо спокойно дышать. Надо спокойно дышать. Надо спокойно посмотреть Коляну в глаза. Надо спокойно спросить: — Чего тебе от меня надо? Колян растерянно замялся. Отвёл было взгляд, но мотнул головой и прямо, как-то заискивающе посмотрел Антону в глаза. — Я поговорить с тобой хотел. — Ну так говори. Колян снова мотнул головой. — Давай в машину сядем, а? Тут холодно. Время словно повернули вспять. Вот они, три с половиной месяца назад. Здесь. Поменялись ролями. Антон помотал головой. — Нет. — Пёсик, ну пожалуйста! — внезапно и отчаянно выкрикнул Колян, а потом перешёл на шёпот: — Мне так плохо без тебя. И я всё понимаю. Но давай хоть попрощаемся по-нормальному? «Мне тоже плохо, — подумал Антон. — Очень плохо. Я день за днём хожу, измазанный в говне и грязи, дышу этим, живу с этим. Мне так больно. Я ненавижу себя. И тебя тоже ненавижу. Но себя ещё сильнее. И я так скучаю, боже, я так скучаю по тебе, а было бы по чему скучать. Что ты сделал со мной, что?» Наверное, Колян увидел Антоновы метания и воспользовался этим. Он снова позвал: — Пёсик, ну пойдём. И Антон пошёл, как тупой баран. Только бы из учителей или одноклассниц не увидел никто. Место поодаль, вряд ли заметят, если нарочно не следили, но мало ли. Вместе с Коляном они сели на заднее сидение. И почему заднее? Хотел на переднее, как обычно, но Колян мотнул головой. Затем, как оказались в тепле салона, он стянул шапку и сказал: — Я специально ей подыграл. А то с детьми бы сбежала. Понимаешь? Антон посмотрел на Коляна. Тот выглядел взволнованным и искренним, это сбивало с толку. Ему хотелось верить. Но Антон не искал смерти. Правда не искал, что бы ни говорила Яся. Ему так хотелось наконец-то начать жить — хотя бы попытаться, и это было странным, внезапным осознанием. Он пришёл к этому пару дней назад, размышляя о том, что мешает ему пойти и наконец вскрыться. И он произнёс то, что должен был. — Даже если так. Это ничего не изменит. Мне тоже очень плохо. Но я жалею только, что вообще сел к тебе в машину. Антон потянулся к ручке двери, но Колян перехватил его и поцеловал. Жарче, чем тогда, в бане. «Как свою Вику», — пронеслось в голове Антона, который было поплыл, несмотря на всю решимость. Вика. Колянова беременная «сожительница». Мысль о ней отрезвила. Он оторвался от губ Коляна и попытался отстраниться. — Не надо! Так только хуже. — Но тебе ведь нравится. Я же чувствую, пёсик, — Колян снова приблизился и положил руку Антону на пах. Пускай через джинсы, но он впервые потрогал его привставший член. Какого… — Не надо! Ты позвал попрощаться. Давай… Давай прощаться. — Зачем нам прощаться? Тебе ведь нравится. И мне нравится, — Колян прижал его к себе. Антон задёргался изо всех сил, сумел выхватить ладонь, потянулся к ручке двери. Заблокировано. — Да ты чего рыпаешься-то? Всё же хорошо, — увещевал Колян и навалился на него. — Помогите! — закричал Антон и закашлялся. Такой робкий крик не услышали бы, даже кричи он посреди проспекта, а глотка отказывалась проталкивать ещё слова. Он брыкался как ненормальный, но ничего не мог сделать. Только бы кто-то прошёл мимо и увидел. Хоть одноклассницы. Хоть учителя. Пожалуйста. — Ну, хватит! — по голосу он понял, что Колян начинает выходить из себя. Он знал его злость, бывал свидетелем её слепой разрушительности, но всегда прежде принимал добровольно, как должное. Но не сейчас. Не сейчас. Колян повалил Антона на сиденье лицом вниз, задрал куртку (как назло, он надел сегодня куртку. Почему?). Ощупью расстегнул Антону джинсы и приспустил штаны с бельём. Если Антон сейчас обоссытся, Колян его отпустит, да? Но у Антона стоял. У него стоял. Вопреки страху, вопреки панике. Так мочу из себя не вытолкнуть. И Колян... Что если он просто не понимает, что сейчас делает? Логично же, раз у Антона стоит, то он хочет, да? И значит, это не изнасилование? Это ведь так и выглядит. Они ведь любовники. Были любовниками. Если они любовники, пускай и почти бывшие, технически это не изнасилование? — Отпусти, пожалуйста, — заскулил Антон. Он сам от себя не ожидал такого жалкого голоса. У него дрожали губы и зуб на зуб не попадал. Колян раздражённо запыхтел, просунул руку к Антонову паху и наткнулся на стояк. В ещë большем раздражении он убрал ладонь, шлёпнул Антона по ягодице и прорычал: — Что ты ноешь! Врёшь мне! Колян зашуршал одеждами, но захват не ослабил. Антон почувствовал член между своими ягодицами. Тот быстро скользил, без презерватива, не проникая внутрь. Девчонки во второй школе рассказывали, как ОБЖшник им на уроке заявил: «Если вас насилуют, расслабьтесь и получайте удовольствие». Фраза была дикой и омерзительной, тем более из уст немолодого мужика. Ещё тогда Антон понимал её абсурдность. А сейчас имел возможность убедиться. В этом не было ни капли удовольствия, и расслабиться было невозможно. Он замер, напряжённый и беспомощный, не сопротивляясь. Он не мог вырваться. Всё, что ему оставалось — дождаться, когда Колян кончит, и тогда попытаться сбежать. Лишь бы Колян не бухал сегодня перед этим. Пускай всё кончится быстро. Пожалуйста. Пускай всё кончится быстро. Антон чувствовал, как слёзы текут по щекам, но не позволял себе всхлипывать или хлюпать носом — ну как ещë больше взбесит. Всё действительно кончилось быстро. Только вот Антон почувствовал под финал острую боль — уже кончая, Колян всунул головку ему в анус. Колян изнасиловал его. Изнасиловал без презерватива. Именно так, как Антон всегда боялся. Он не выдержал и разревелся: в голос, захлёбываясь всхлипами, воя. Вывернулся наконец из-под расслабившегося Коляна, забил кулаками в стекло. — Ты охерел? — голос Коляна теперь звучал не угрожающе, но как-то обалдело и даже испуганно. — Выпусти меня! ВЫПУСТИ МЕНЯ!!! Колян выпустил. Разблокировал двери. Антон отпер их и вывалился на улицу прямо в приспущенных джинсах. Отскочил от машины, как ошпаренный. Дальше. Ещё дальше. Натянул джинсы. Заорал. — Ублюдок! Колян тоже застегнул штаны и полез из машины, но Антон выставил руку и снова крикнул: — Не смей! Ко мне! Приближаться! Никогда! Больше! Слышишь?! Никогда! Иначе я пойду в ментовку и напишу на тебя заяву! И они найдут во мне твою кончу! Ты не отвертишься! — Но ты же сам хотел!!! — Я не хотел! Ублюдок! Как же я тебя ненавижу! Ты понял? Никогда! Где-то на периферии зрения Антон заметил людей, идущих через парк. Кажется, они прислушивались к их крикам. Колян, похоже, тоже их заметил. Его лицо побелело как мел. Он проскрежетал зубами и выдавил из себя: — Понял я всё. Не увидишь меня больше. Хорош ломать комедию. Антон сморгнул слёзы, развернулся и побежал. Почему-то не в сторону дома, а к Чёрной речке, постоянно оборачиваясь. Колян его не преследовал.