Меловой период

Странно, что Антон не тронулся умом. Когда он моделировал изнасилование в своей голове, то всегда заканчивал остаток дней в психушке или в петле. Сейчас же ему словно часть мозга, отвечающую за эмоции, вырубили. Или там пробки вышибло, и она перегорела на хрен. Антон заблокировал Коляна и его Вику везде, где смог, как только Колян прислал ему сообщение спустя два дня. «Как там у тебя дела, пёсик? Я соскучился :(» Через две недели, правда, ненадолго разбанил Коляна, чтобы написать: «Ты мне на своём конце трихомониаз принёс. Проверяйтесь». И отправил обратно в чёрный список. Антон сдал анализы в КВД, ему подтвердили венерическое заболевание, и это был единственный день за многие недели, когда прорвало привычные сильные эмоции, с которыми он сосуществовал бок о бок всю сознательную жизнь. Его перемололо в порошок, и он истерически рассмеялся, когда врач сказала, что во время курса лечения нужно отказаться от половой жизни — когда он в последний раз весьма активно отказывался от неё, его никто не послушал. Врачу пришлось несколько раз повторить Антону, что это ЗППП прекрасно поддаётся лечению, самое распространённое и изученное из всех, а в остальном у него всё хорошо. Антон всё равно до конца не мог в это поверить и вознамерился не заниматься сексом без презерватива (случись вдруг такая близость с ним вновь) в течение ближайших десяти лет, постоянно проверяясь на ВИЧ. Второй раз Антона накрыло где-то спустя месяц, когда он смог наконец заставить себя подумать об их с Коляном отношениях. Мысли упёрлись в ночь «встречи выпускников» и, боги, как же это было похоже на первый класс! Вот он — сам без пяти минут выпускник, вот эти мужики — здоровые лбы с семьями, работой и взрослой жизнью. И всем оказалось так легко вернуться в «детство золотое», когда для развесёлой загонной охоты на одноклассника причины вообще не нужны — достаточно немного отличаться. Ну чисто Снейп и Мародёры. Интересно, Колян — это Джеймс Поттер или Питер Петтигрю? Нет, Питер — это тот мерзотный Гена. Хотя они оба мерзотные… Дурак Антон, что до сих пор про себя перед самим же собой защищает Коляна: «Ну, он не такой плохой. Он что-то ко мне чувствовал, просто не смог признать и сам запутался. Вон он, волновался как за меня, когда я убежал, искал. Деньги тратил на меня свои и дальше готов был тратить. Плакал при мне, скучал по отцу. Дочерей, говорит, любит. И животных любит. Просто он запутался, я мог бы ему помочь, вон, он сам говорил, что отдыхает со мной душой, может, с ним просто никто не говорит и никто его не слушает?» Действительно, не такой плохой. Просто изменял беременной жене, успокоил её, сделав козлом отпущения неопытного любовничка, а как разобрался — так решил вернуть и отношения с любовничком на круги своя, да только любовничек с крючка сорвался. Пацан к успеху шёл, не получилось. Не фартануло. А так — совсем неплохой, конечно. Мозгом пользуйся, Антон. Хоть иногда. Неплохой… «Он тебя изнасиловал и заразил, ты теперь до трясучки боишься полных брутальных мужиков и в метро встаёшь и уходишь в дальний конец, если такие садятся рядом, а ещё боишься машин и отскакиваешь каждый раз, когда те тормозят неподалёку. Но это всё совсем неплохо, давай дадим ему второй шанс и простим?» Ну и не то чтобы он насиловал, он просто не понял, что делает, потому что Антон всегда до этого разрешал ему так себя с собой вести и потому что у Антона стоял. Уровень эмпатии у Коляна, конечно, пробивает дно и уходит в минус, вот и не понял, что что-то не так. Всё себе Антон выдумал: изнасилование там какое-то. У него же правда стоял. Было бы изнасилование — не стоял бы. И вообще-то Антон тоже соскучился по Коляну, но то ли здравый смысл, то ли остатки гордости, то ли данное его жене обещание, то ли отвращение ко всем участникам ситуации, включая себя самого, не позволили Антону ответить на письмо, которое Колян прислал ему вчера с незнакомого почтового ящика. Он там рассказывал как ни в чём не бывало о своих лошадях, о том, как соскучился и что лечится, спрашивал, как дела, а потом — зачем-то — о том, что его Вика посмотрела выложенные в Живом Журнале рисунки Антона (блядь, как они нашли его онлайн-дневник?!). Сказал, у Вики есть художественное образование, она шарит и считает, что рисунки Антона плоские, что он не умеет работать со светом. И дополнил, что сам недавно читал статьи по фотографии, потому что надо было для каталога коней фоткать, и: «Могу сказать, в чём твоя проблема. В статьях понятно поясняли за объемы, а ещё я тут для кухни накидывал расположение полок и понял как чо устроено. Знаешь, почему твои картинки мозг считает хуёвенькими? Потому что стоит только на 3-5 градусов ошибиться ведя линию и сразу неправильно. Вот у тебя со светом и объемом так же. Вика говорит, рендер выглядит нереалистично и серо, и анатомия хромает. Я тоже считаю, что люди у тебя не люди, а какие-то уродцы. Ты подумай над этим, мы помочь хотим». Разве Колянова Вика сама не желала, чтобы он ушёл из их жизни раз и навсегда? Зачем ей копать на него, смотреть его работы? Зачем сообщать об этом Коляну? А Колян зачем это Антону передаёт? Не говоря уже о том, что у Антона сгорела жопа: они там, поправив пенсне, обсуждают его работы, нихуя не понимая, что это стилизация под экспрессиониста Эмиля Нольде. Какой на хрен «реалистичный рендер» и почему такие слова вообще применяются к темперной декоративной живописи? Помочь хотят? Какое в пизду помочь: одна его грозилась кислотой облить, второй обращался как с куском дерьма, а потом выебал без спросу, это называется помочь? Антону очень хотелось ответить. Может, даже не из тоски, а из злости. Или чтобы объясниться, рассказать о том, почему нарисовал именно так. Было погано на душе, что его считают криворуким дебилом, тогда как каждая «ошибка на три-пять градусов» была продумана и люди-уродцы — тоже специально. Это серия работ про ад на земле, какие там ещë могут быть люди? Может, до них дойдёт? Если у этой Вики художественное образование, она же должна понимать? Стилизация, художественный замысел, гротеск — ничего в её голове не щёлкает? Антон открыл страницу Вики в соцсети, нашел папку «тварьчество», прощёлкал выложенные картинки и заржал. Он не знал, какое там у неё образование, но человек с художественным вкусом точно не стал бы выдавать за оригинальные произведения обмазки фотографий инструментом «палец» в фотошопе. Ладно бы это было частью интересных коллажей и сюжетов — он бы слова не сказал, но там даже композиция исходников, очевидно, не менялась: если лицо в портрете было около границы кадра и с неудачного ракурса, она так и оставляла, не пыталась добавить вокруг воздуха или перерисовать, чтобы ползатылка не «срезалось» искажениями. Единственное, что менялось — глаза. Их она везде делала огромными, как в аниме, но без стилизации. Как же убого. И этот человек без вкуса лезет что-то советовать по его работам? Покрутив колёсиком мыши вверх-вниз на странице с альбомами, Антон зацепился взглядом за один, где, как ему показалось по превью, была… Перерисовка его фотографии профиля? Ага. Не показалось. И назывался альбом «Крысёныш». Вау. Какое внимание к его скромной персоне. Аж целых три карикатуры, и даже не обмазки фоток, а почеркушки от руки, карандашом. На всех она изображала его вонючим помоечным человекоподобным опоссумом (а почему тогда крысёныш-то?) с косыми безумными глазами разного размера, длинными волосами-шерстью и крошечным пенисом навыкат. На двух она довольно точно скопировала позы с аватарок: где он прыгает не раздевшись со скал в карельское озеро (они ходили с Ясей и Линой в сентябре в поход на озеро Травкино) и где к нему на плечо села синица (после этого случая Аглаша стала называть Антона своей любимой диснеевской принцессой). На третьей изобразила в довольно похабной порнушной позе, «раком» со спины. Ахегао на опоссумьей морде и анальное отверстие, из которого выползают дождевые черви — последнее, что Антону бы хотелось видеть за утренним чаем. Подписи к этому высокому искусству тоже шедевральные: «Крыса праветривает гнилой пиструнчик :)», «БомжеRat нашел пожрат :)», «Дырявая крыска — зона радиактивнаго риска :))))». Это так мелочно и по-детсадовски. Антон хотел бы сказать, что такая эмоциональная незрелость человека, который старше его по меньшей мере на двенадцать лет, кажется ему забавной, а сравнение с опоссумом совершенно не обидным, потому что опоссумы крутые (и крысы тоже), но вообще-то увиденное его скорее напугало. Зачем ей рисовать карикатуры на него? И ладно — рисовать, может, это как психотерапия, попытка смириться, что твой мужик тебе изменял. Но выкладывать это отдельным альбомом в соцсеть — зачем? Она ведь явно хотела, чтобы Антон увидел и, что?.. обиделся? Побежал ей писать, возмущённый, хуями крыть, чтобы выйти на понятный ей уровень? А сталкерить его зачем и обсуждать со своим мужиком? Что Колян, что Вика — оба ебанутые. Ходят на оргии, угрожают физической расправой; вместо того, чтобы разбираться в своих отношениях — лезут к Антону, даже когда уже всё закончилось и он ушёл из их жизни. И при этом его, Антона, считают виноватым во всём, а что Колян виноват не меньше — так на это оба легко глаза закрыли. Почему Антон вообще влипает в такие ситуации, где становится куклой для битья, и так легко с этим мирится? Он сам как-то виноват, что-то не так делает, даёт другим повод? Потому что пасует перед агрессией? Потому что не знает, как правильно себя вести, и поэтому как правильно — решают за него? Аглаша говорила Антону, что он любит страдать и упивается своими страданиями. Но это ведь неправда! Антону совсем не нравилось страдать. Если что-то в страданиях ему и нравилось — так это представлять, как, достаточно отстрадавшись на своём веку, он заслужит этим что-то хорошее. Большую и чистую любовь. Или что кто-нибудь увидит, как ему плохо, и захочет помочь, понять. Ну, в общем, опять — большая и чистая любовь. Как там? «Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут!» Да вот, похоже, дают за просто так разве что пиздюлей. Даже если замечтаться, представить себе, как Колян увидит, что сотворил, поймёт и раскается, обнимет и скажет, что любит (а Антон представлял себе такое не раз) — их отношениям всё равно никогда не стать большой и чистой любовью, в них уже слишком много грязи и ненависти, и других людей, которые будут страдать. И Антон — не из тех, кто возвращается к сгоревшим мостам. Скорее, из тех, кто сбежит как можно дальше, а коль обернётся назад — так побелеет и перекрестится. Жаль, заодно от чувства стыда сбежать не получается, оно всегда сидит внутри, скулит обиженным щенком и царапает грудь. *** Переезд на четвёртый этаж старого фонда без лифта — испытание даже для натруженных дополнительными занятиями по математике рук и ежедневными пешими подъёмами на седьмой этаж ног. Антон думал, что Яся свалит от мамы в коммуналку своей бабушки после поступления. По крайней мере, его самого родители бы не отпустили раньше. Правда, он не был уверен, что родители захотели бы отпустить его в принципе… А она, вон, ещё до середины мая собралась — и то жаловалась, мол, поздно, раньше надо было. Конечно, они вчетвером: Яся, Лина, он сам и Рома (кстати, когда тот успел стать частью компании?) — могучая кучка. Ещё и Глаша на подтанцовках крутится под ногами в амплуа кошки. Да и вещей перевозить не так много: кровать с матрасом, коробки с книгами и шкаф — самое тяжёлое. Больше нервно: как можно скорее загрузить машину, как можно скорее разгрузить машину, при этом ничего не повредить, а потом тащить по скудно освещённым лестничным пролётам. А до этого ещё весь хлам с полок помогать запаковывать, чтобы не побился. Ну ничего, это тренировочный уровень перед тем, что ему самому летом предстоит, когда родители квартиру купят. Уж на их двадцати метрах умещалось столько нужного хлама, что Ясин переезд — цветочки. Зато Яся приготовила оливье и бутерброды, а специально для него сварила безалкогольный глинтвейн («Заодно и местную плиту проверю»), остальные пили вино. Антон не был уверен, что это дешевле услуг грузчиков, но наверное своим оплачивать труд приятнее. Пить таблетки оставалось один день, и он не был намерен забивать на противопоказания — ну как лечение не сработает от этого? У Яси был всего один старый стул, который тут же оккупировала Аглаша и принялась качаться, упираясь ногами в батарею, а остальные плюхнулись на замотанный целлофаном матрас. Больше молчали; может, дело было в усталости, но кошка Глашка никак не желала переходить на человеческую речь, Рома по жизни не из говорливых, а Яся весь день мрачная и на нервах. Отдуваться пришлось Антону с Линой, а то тишина уже стала неловкой. — Во, я думала кому предложить, а у нас же Антон есть. Тебе наверное нравится вся эта занавесочная хрень? — Занавесочная хрень? Это что-то про текстиль? Первым делом Антону представились задания на занятиях по композиции у текстильщиков. Не далее как вчера, когда он ныл, что задолбался рисовать цветочки, Жаня в ответ ему рассказала, что у текстильщиков преподы солидарны в нелюбви к набившим оскомину цветам и заставляют абитуриентов придумывать принты для ткани с паровозами и тракторами. Тогда Антон заныл, что это как-то совково, а Жаня справедливо заметила, что ему не угодишь. — Какой текстиль? Ролевые игры! Да не те. Зря радовалась, когда Трор сказал, что он по настольным ролевым, — захохотала Лина и похабно подёргала бровями, а Антон подумал, что эта шутка довольно избитая, но вслух, конечно, не сказал. — Так и что там с настольными ролевыми? Игроков ищете? — Трор — это твой новый парень, что ли? — отвлеклась от своей мрачной погружённости в себя Яся. — Как сказать, новый-не новый, а мы уже полтора месяца вместе, — Лина ответила на вопрос Яси и потом с непривычной для неё нежностью прибавила: — Он забавный. А так да, игроков. То есть как мы — он ищет, меня пока не совратил на этот блуд, не знаю, звучит не супервесело. Он ещё говорит, что не особо опытный мастер, на ком-то надо прокачаться. Так я помню, ходила как-то на учебную стрижку и покраску, и если он также мастерит, как меня там налохудрили, пока «прокачивались» — мне такого счастья не надо, в пизду. — Это же не «те настольные ролевые», чтобы он тебя своей неопытностью «налохудрил», — улыбнулся Антон, выразительно изображая воображаемые кавычки средним и указательным пальцами, за что ему прилетело обёрнутой в целлофан подушкой, так плотно упакованной, что по ощущениям — мячом для лапты. — Эй! Чуть нос мне не сломала! — Чуть — не считается. Так чё, будешь играть? — А если не буду, ты нос мне всё-таки сломаешь, во славу Трора? Барук казад! — пошутил Антон, но его отсылку к «Властелину колец» никто не оценил. — Верно мыслишь, ага. — Тогда буду. По чему хоть он водит? — спросил Антон так, будто разбирался в настольных ролевых, хотя всё его знание ограничивалось статьями на Лурке и Вики и компьютерными играми, где для подсчётов и прокачки персонажей использовались правила AD&D. — А я ебу шоле? Дам твой контакт, тогда спросишь. Ясь, а ты? «Для гнома у твоего Трора довольно неожиданная страсть к грубым урук-хаям, Линусик», — с ехидством подумал Антон, но язык попридержал, поскольку обладателем более горбатого носа, чем уже имел, становиться не хотел. Хватит ему косплея Снейпа беспомощным мельканием портков на потеху публике, стоит только подпустить «мародёров» поближе. — Я бы поиграла, только если он по Шедоурану поведёт, так мне настолки не интересны, — меж тем ответила Яся Лине. — А что там, в Шедоуране? — полюбопытствовал Антон. Об этом сеттинге он не слышал. — Там по улицам Питера ходили бы тролли с эльфами, и Свободная Васька махалась бы с мегакорпорациями за свою независимость. Правда, нам небоскрёбов в городе не хватает, может, лучше в Москве... — Ничего, если Охта-центр наконец одобрят, будут тебе у нас и небоскрёбы, и мегакорпорации, и тролли с автоматами, — наконец подал голос Рома, такой ровный, что неясно, со смехом он это сказал или с гадливостью. — Ужасно. Я бы предпочёл для Питера Лавкрафтианский сеттинг. Морской город жеж. Ктулху приди, порядок наведи, — улыбнулся ему Антон. — Мои соболезнования Ктулху, если он решит пробудиться в нашей Маркизовой луже, — отозвался Рома всё также ровно и без ответных улыбок. — Да ладно, я каждое лето в ней плаваю, и ни хвоста, ни шестого пальца не отросло. — Возможно, с тобой приключились другие непоправимые мутации. — Так вот почему я радиоактивный опоссум, — хмыкнул себе под нос Антон, так, чтобы только сидящая рядом Яся услышала. Пускай заинтересуется, будет повод ей потом пересказать. Только вот Яся была занята мрачным разглядыванием Роминых рук, которыми он упирался за спиной, а сам Рома отчего-то задумчиво посмотрел на Глашу, и та ему ответила непривычно насупленным взглядом. Они втроём переругались, что ли? Или кто с кем? — А вы знаете, что у нас там с последним звонком? — попытался отвлечь подруг Антон. — Знаем-знаем. У нас с ним конь не валялся, — наконец подала голос Глаша, взявшая на осёдланном стуле весьма опасный угол наклона. — Вернее, он повалялся и подох, — дополнила мысль Яся, и Антон внутренне подуспокоился: похоже, они всё-таки не поругались. По крайней мере, не между собой. — А от чего подох? — Никто не хочет делать сценку. То есть, никто не хочет делать ничего, но все знают, что что-то сделать придётся, — объяснила Глаша. Памятуя об опыте со своими ангелами и демонами в девятом классе, Антон тоже совершенно не хотел делать сценку, но раз сам поднял тему, вроде бы и надо предложить ещё варианты, чтобы опять молчание не повисло. — А если не сценку? Можно стишок рассказать, — мотнул головой, — ну или спеть, если серьёзно. Что-нибудь, всем вместе. — Отличная идея для школы, где нет уроков музыки и хора, — скептично отозвалась Яся. — Да ладно, уроков актёрского мастерства нам тоже никто не давал, а остальные классы наверняка будут ставить сценки. Что уж. А тут хоть все вместе коллективно опозоримся и не придётся кому-то одному отдуваться. Раз никому не хочется, значит, надо всем поработать на благо класса. — Какого класса, рабочего? Слова не мальчика, но идейного коммуниста. Верной дорогой идёте, товарищ Туманов! — как только этому Роме удавалось даже сарказм источать без выражения… — ¡Sí, camarada Chichvarov, viva la revolución! ¡Patria o muerte! ¡El pueblo unido jamás será vencido! — Ого-го! Вроде испанское вино пьём мы, а жахнуло им тебя, — засмеялась Аглаша, в очередной раз оттолкнулась от батареи и, вскрикнув, упала вместе со стулом. К ней тут же кинулись Яся и Рома, Антон даже ничего понять и вскочить не успел, а те уже помогали Глаше встать и осматривали ущерб. Из ущерба — переломанные задние ножки стула, Глашино белое платье, по которому растекалось бордовое пятно от вина, и, что хуже, её запястье. — Вывихнула! — шмыгнула Глаша и скривила губы. — Пойдём в травму, — тихо и всё также ровно сказал Рома. — Мы с вами, — тут же с готовностью отозвалась Яся, но Рома покачал головой и рассудительно заявил: — Тут ещё мебель собирать до ночи. И они ушли, оставив за собой атмосферку потраурней той, что была. Закручивая шурупы кровати, Антон, сам от себя не ожидая, принялся ворчать. — А он хорош, как мебель собирать — так свалил. Настоящий джентльмен! Так-то логичней в травму тебя, — кивнул на Ясю, — послать. Или Лину. То, что Глаша могла бы дойти до травмпункта сама, он решил даже не выносить на обсуждение. Понятно же, что не могла бы. Не в её характере. Он полагал, что его поддержат, но Яся, безуспешно пытавшаяся справиться с компьютерным столом, на эту реплику взвилась. — Ты в курсе, что пытаешься сейчас нас оскорбить? Мы безрукие, по-твоему? — Что? Нет, я не это… — Вот и не веди себя как шовинистская свинья! — крикнула Яся на него так, что даже Лина вздрогнула и посмотрела предупреждающе. Оставшееся время они провели в молчании, а помирились только, когда дело дошло до попыток реанимировать стул клеем моментом и изолентой. Стул так и не ожил. *** Почему она плачет? Что за бойня в курилке? Антон задержался на встречу с подругами всего на пятнадцать минут — надо было в лавке темперу купить и пару ватманов, — а тут уже произошло что-то. Аккуратно обходя осколки бутылочного стекла — ну как кеды прорежет, — он подошёл к Ясе, сидящей на парапете перед газончиком и брэндмауэром. Она хмуро и неотрывно смотрела на свои сбитые в кровь костяшки, а по щекам тихо текли слëзы. Он сел рядом с Ясей на узкие перила — те неприятно врезались в задницу («Ну конечно, — неуместно подумал Антон, — Колян-то бился о скалы, а не о подушки безопасности»). — Что случилось? Яся только всë глядела на свои руки, будто во сне и пытается проснуться. — Где все? Снова молчит. — И где Аглаша? Яся взвилась как фурия, вскочила, кинула исполненный ярости взгляд, закричала: — Не говори мне о ней!!! Схватила неразбитую бутылку, которую задела мыском, когда вставала (курилку называли синим двориком, тут постоянно кто-то бухал и оставлял тару, бомжам ежедневно было чем поживиться; простите, но сегодня без выручки). Стала дубасить бутылкой об асфальт. Антон не лез. Он очень редко видел, а не только лишь слышал рассказы, как Яся злится и вымещает эту злость: не попытками случайно выпилиться, не криком, а так — первобытно, яростно, напрямую. Ему было страшно — за неë больше, чем за себя, но и за себя — парализующе. Лезть под прущий танк — не лучшая затея. Почему чужая агрессия всегда лишает его воли? Ей полегчает, если она бутылку разобьёт? А от предыдущих разбитых ей полегчало? Пока он еë не выбесил снова упоминанием Глаши? Бутылка разбилась на четвёртый удар, но это Ясю не остановило: она колотила розочкой, и вокруг разлеталась мелкая стекольная крошка. Это опасно… Пересилив себя, Антон быстро приблизился и обнял подругу со спины, прижимая руки к телу. — Ну, хватит с неë. В глаза налетит… — А мне не жалко! Пускай! Антон искренне боялся, что Яся сейчас вывернется и пырнёт его розочкой в живот, но Яся, вопреки жарким крикам и дурным мыслям, выпустила её из рук, и та со звоном стукнулась об асфальт. Антон ослабил захват, собирался отойти, но Яся развернулась и притянула его в объятья. Уткнулась в грудь и заревела. Антон гладил еë по спине и тупо смотрел, как сорвавшаяся со сбитого кулака капля крови катится по белому ватману, который он зажимал под мышкой (и безобразно помял, на бумаге теперь заломы, только на палитру и сгодится). Потом как ото сна очнулся и хриплым голосом, будто сам ревел, сказал: — Давай до аптеки сходим, не дело. — Что? — она подняла на него бездумные глаза. — Руки твои. У тебя нет с собой, ну типа, обработать?.. — господи, и чего он разом стал косноязычным. Яся глупо посмотрела на руки и ничего не ответила. Антон приобнял еë и аккуратно повёл в сторону, где, как он помнил, была аптека. Пенная вечеринка вышла знатной: перекись пузырилась и стекала розовым фонтаном на асфальт ближайшего к аптеке двора. Может, это и было чрезмерной заботой — сам себе Антон бы не пошёл обрабатывать такие ранки, ждал бы, что так заживут, — но он просто не знал, чем ещё может помочь, а оставить Ясю одну в таком состоянии не мог, да и в курилке задерживаться было опасно: она там такого шороху навела, что жильцы могли вызвать ментов. Во время шумного отмечания восьмого марта им уже приходилось бегать и прятаться в ближайшей открытой парадной. Некоторых одноклассниц, вовремя не сообразивших, что к чему, включая Лину, тогда забрали в ментовку, и потом у них были долгие и драматичные разборки с родителями и учителями. Остальным повезло, что Антон внимательная и тревожная «мамочка» и почти вовремя начал всех эвакуировать. Обработав Ясины руки, Антон криво их перевязал, уж как умел. Что дальше? Домой ей надо, вот что. Ведёт, как пьяную. Одну не отправишь. Антон вздохнул, попрощавшись с мыслью забить на новом натюрморте место получше. — Я провожу тебя домой? До тебя ходит наземка отсюда? Яся ничего не ответила. Тяжко. Антон ещё раз вздохнул и взял подругу под руку. Идти тут до неё минут пятьдесят, не меньше, а в метро соваться не стоит, ну как чего... Ну может, хоть продышится, в голове поуляжется? Они уже шли вдоль Юсуповского сада, когда Яся наконец заговорила: — Я думала, у нас солидарность и всё такое. Что дружба важнее. Дура. — Важнее чего? — Антон не понял, о чём речь, но схватился за самый безопасный, как ему показалось, конец. — Дилдака на ножках, — зло выплюнула подруга. Это она о чём так? Или о ком? — Ясь, прости, но я ничего не понимаю. — Ну ещё б ты понимал, куда тебе с твоим троллем-ëбырем на нас внимание обращать! — выплюнула Яся, чем до оторопи напомнила Антону его маму, а потом резко остановилась, привалилась к ограде и притянула к себе. Уткнулась в ключицы и сказала: — Забей. Ты ни при чём. — А кто при чём? — спросил Антон Ясе в макушку и изучающе поглядел на спешащий мимо поток людей, словно мог найти среди них виноватого. — Я знала, что мы обе в него втюрились. И она знала. А сегодня сказала, что они, блядь, встречаются. А я даже не пыталась… А могла. Думала, наша дружба важнее, — бубнила Яся. Машины сигналили в пробке, толпа шумела и приходилось напрягать весь слух. — И нужен он ей сто лет, она ведь как обычно. Как с тобой. Пока загадка по самые яйца — интересен, потом нахуй сдался. — Как со мной? — Антон-Антон... В комедиях гомики первые в теме, кто к кому и что, а в реальности, блин, ни в зуб ногой, как любой мужлан. Ты нравился нашей… расчудесной Аглаше. И даже не заметил! — Чего?! Я думал, мы друзья, — почему-то от мысли, что с ним общались как с потенциальным парнем, а не как с другом, стало обидно. Глупо, он ведь и сам бывал по ту сторону баррикад. — Ха! Ха-ха-ха! Вот и я тебе о том же! Вот и я думала, что мы! С ней! Друзья! Яся стучала ладонями по металлу ограды на каждый сдавленный выкрик. Зря она так: а если бинты плохо замотаны, и ржавчина попадёт в ссадины? На счастье, Антон увидел вдалеке знакомый трамвай, на котором ехал от Яси до метро в прошлый раз и потянул подругу через переход, мол, давай бегом туда, погуляли и хватит; на них и без того подозрительно косились. В трамвае было людно, как на улице, все ехали с работы. Они приткнулись в самом хвосте у окна. Молчали, поэтому удалось подумать. В голове складывалась блок-схема того, кто на ком стоял, из неë уходили неизвестные переменные. А яблоко раздора — это… — Это Рома, да? Из-за него? — тихонько спросил Антон. Сам ведь удивлялся, что тот незаметно стал частью их компании, сам знал, что Рома нравится Аглаше; только вот и подумать не мог, что Ясе — тоже. Он вообще подозревал, что Ясе нравятся девушки, а оно вон как. — Ну надо же! Сообразил! Я думала, так и не дойдëт, — громко и раздражённо ответила подруга, чем вызвала недовольные взгляды уставших людей. — Лучше б ты мне вмазала, чем так, — ещё тише отозвался Антон. Он привык, что Яся может быть резковата, но прежде она никогда так к нему не цеплялась. — Да больно мне хочется… Ладно, сорян. Остаток пути не разговаривали. Пока поднимались по ступеням коммуналки, Антон думал — вроде успокоилась. Зря думал. В комнате Яся резко и зло скинула с себя куртку, а за ней джемпер и штаны, упала на незаправленную постель, накрыла лицо подушкой и глухо протяжно завыла. «Бля, ну и что дальше делать? Она же там не задохнётся?» — мысленно спросил сам у себя Антон и смущённо отвёл взгляд: ему не доводилось видеть подругу в нижнем белье, практически голой, разве что тогда, в новогоднюю ночь на балконе; она даже до купальника при нём не раздевалась. Как и тогда, на ней было кружевное чёрное бельё, выглядящее настолько же красиво, насколько неудобно. Антон представил, как бы ему, наверное, такое натирало соски и член, и почесал грудь, чтобы избавиться от фантомного ощущения зуда. Хватит украдкой поглядывать и думать о таком! Было в этом что-то неприличное, словно он маленький и подсматривает ночью со своей высокой кровати фильм со взрослыми сценами, а родители думают — давно сопит, как ангелок. Вышел и наспех набрал чайник. Вернулся — та же картина, только не воет. — Ты там живая? Яся показала фак. Ну ок. Значит, живая. Полез нюхать, что из травяных сборов на полке больше похоже на чай. У Яси была куча сушёных трав на все случаи жизни: от головы, от горла, от болезненных месячных (оказывается, они у многих одноклассниц болезненные, ему в красках пересказали; хорошо, что Антон не девушка), успокоительные, для сосредоточения, чёрт знает что ещё от какого поноса; если бы они вместе играли в ролёвку с лининым Трором, ей бы очень подошла роль боевого лекаря, любовно разбивающего ебальники врагов, а иногда и друзей целебным кулаком, и потом отпаивающего пострадавших снадобьями. Ничто не походило на чай, пришлось заваривать успокоительное. Довольно мерзко пахло солодкой — не вполне понятно, как такое пить, но если оно правда успокаивает, то стоит того. Покормить бы Ясю ещё чем-нибудь. Сам Антон всегда становился нервным и злым от голода, может, и она также, тем более с неё станется забыть позавтракать, и на обед она точно ничего не ела, он видел. — Ясь, — позвал Антон неуверенно. В ответ получил сразу два фака. Тяжело. — Я тут это. Что-то заварил. Попей. И тебе бы ещё чего поесть. Ноль реакции. Идти и искать, что там в коммунальном холодильнике её — всё равно, что искать жемчуг в вынесенных на берег моллюсках. В антоновой коммуналке у каждого был холодильник в своей комнате, но у Яси, хотя мать её и финансировала худо-бедно, конечно, не было денег на такую роскошь. Может, попробовать заказать что-то? Никогда не доводилось… Стрёмно, конечно, вдруг доставщик окажется маньяком или нахаркает в еду, но тот же Колян поминал, что они с Викой часто так делают, когда после работы и общения с детьми сил не остаётся. Нашёл кого вспомнить, дурак… — Я воспользуюсь твоим компом? Опять ноль реакции. Ну молчание — знак согласия. Спустя десять минут, согнувшись перед монитором и устало переминаясь с ноги на ногу, Антон заказал две пиццы по акции, что оказалось не настолько дорого, насколько он боялся. Не то чтобы у него было много денег, но что-то удалось скопить, пока почти не проводил время с подругами. Правду Яся сказала, со своим «троллем-ёбырем» он совсем на них забил и не заметил, как всё порушилось не только в его жизни. Спустя ещё полчаса, в которые Антон то нервно ходил по комнате, то бездумно пялился в окно (поскольку сидеть кроме как на незаправленной постели после аглашиных кульбитов на стуле до сих пор было негде), пиццу доставили. Яся наконец выбралась из-под подушки — не на запах горячей еды, а потому что уставший Антон попытался-таки сесть на краешек кровати. Она с силой и зло пихнула его пяткой: видимо, ей не понравилось, что он в уличных джинсах, или хрен его знает, что ещё ей в голову взбрело. Почему-то после этого Антон, сохранявший спокойствие и игнорировавший оскорбления, разозлился. Вскочил и вышел, хлопнув дверью, как заправский истерик. Собрался было вообще свалить, но вместо этого сходил в ванную, чтобы ополоснуть лицо. Как бы она себя сейчас ни вела, не стоит её оставлять одну. Мало ли. Когда вернулся, Яся уже сидела на разворошённой постели по-турецки и исподлобья метнула встревоженный взгляд покрасневших глаз. Антон открыл рот, подбирая, что бы сказать, но Яся его опередила. — Не уходи. Ладно? Она произнесла это абсолютно спокойно и буднично, словно речь шла о заданной домашке. — Ладно, — отозвался Антон. — Просто разденься, если хочешь на кровать. — Звучит провокационно. — Поебать мне, как звучит. Стиралка сломана, а у меня один комплект белья. Хочешь потом сам стирать руками в тазу — вэлком. — А заправить? — Яся приглашающе махнула в сторону так и неразобранных коробок (а ведь полторы недели с переезда прошло!). — Ладно, я понял, прости. Хотелось сесть, но пол выглядел довольно грязным, компьютерный стол хлипким, а подоконник был заставлен цветами. Со вздохом, стараясь не думать о кружевном нижнем белье подруги, Антон стянул с себя джинсы. Поглядел на голые ноги и решил, что в трусах и толстовке выглядит как-то тупо и диспропорционально. Стянул и толстовку тоже. Почему нет. В конце концов, в комнате тепло, да и что у него там под толстовкой может быть интересного хоть кому-то. Пошарил взглядом по комнате и нашёл ненатянутый планшет формата А2. Водрузил его на кровать, поверх — коробку пиццы и две кружки, а потом забрался и сам, рядом с подругой. С удовольствием откинулся на стену и вытянул ноги. Антон думал, Ясю придётся уговаривать есть как маленькую: «кусочек за Бергмана, кусочек за Тарковского, кусочек за Альмодовара», но она справилась без наставлений. Пицца была неплохая — не то чтобы он когда-либо ел плохую пиццу. Не то чтобы он когда-либо ел настоящую итальянскую пиццу, чтобы сравнить со знанием дела. И оливки на вкус неожиданно нетошнотворные, по крайней мере, в сочетании с салями. Вот он и стремительно стал взрослым, да? — Спасибо, — сказала Яся, когда они довольно скоро расправились со всей едой, убрала планшет с постели, легла и прикрыла глаза. — Да ну, не за что… И на здоровье. — Нет, есть за что. Знаю, что со стороны всё это тупо. — Это ни разу не тупо, — отозвался Антон, вспоминая свои ноги в Неве и сгрызенный до мяса палец. Яся открыла глаза и долго посмотрела на него. Потянула за руку, чтобы он тоже лёг. Ну да, ей наверное неприятно снизу вверх на кого-то смотреть, она же гордая. Или у Антона с этого ракурса двойной подбородок и сопли в ноздрях видать. Когда он вытянулся рядом, она спросила: — Ты там со своим Коляном расстался, что ли? — А я не говорил? — Да ты последние полгода вообще не особо разговорчив, друг. То молчишь неделями, то как прорвёт — и начинаешь не пойми откуда, сиди догадывайся. — То есть я не говорил. — Не говорил. Только ходил потерянный. Последнее, что слышала — ту школьную историю. — Удивительно. Но, типа, да. Расстался. Не то чтобы мы встречались… — Оно и к лучшему. Но мне жаль… — Жаль, что мы расстались? — Нет, что твой первый был мудилой и абьюзером. Яся уже который раз называла Коляна абьюзером. Это не тянет на ругательство. Термин какой-то? Надо будет почитать. Так-то смысл из перевода понятен, но для ругательства или прозвища правда странновато. — Да ну, что меня жалеть. Сам жопу подставил первому попавшемуся, сам виноват. — Ну да, ну да, а у этого первого попавшегося взрослого дяди своей головы на плечах нету, со школьником спать. — Нету, конечно, у него на плечах вместо головы — головка, ей и думает. — Человек-гриб, — скривилась подруга, очевидно, представив себе пресловутую головку, растущую из шеи. — Не обижай Ленина. И не так уж член похож на гриб. — А на что похож? — М-м-м… Не знаю. На угря или… как она там называлась… Какую-то водную червягу. — То есть не человек-гриб, а человек-ихтиандр. — А чилавек-малекула! — довольно похоже спародировал Антон интонации из видео-мема, и по губам Яси наконец скользнуло грустное подобие улыбки. Она повернулась на бок, лицом к Антону, окинула его с ног до головы внимательным взглядом, от которого стало неловко. — А на что, по твоему стрёмному мнению, похожа вульва? — Э-э-э, вагина? Я не видел вживую, так что у меня есть только неправильные варианты. — Если скажешь про рыбзавод — получишь по морде. — Почему рыбзавод? А… Ме-е, ну нет. В смысле. Я хотел сказать, на устрицу, из-за формы, но, похоже, тема морепродуктов под запретом. Ну, не знаю. На чизбургер. Яся засмеялась, и от этого стало спокойней. — На чизбургер. Скажешь, блин. Как тебе это вообще в голову пришло. — Я видел пикчу… — Которую я, определённо, не хочу видеть. На чизбургер, твою ёшь… — Просто… — «я всё ещё голодный», хотел было отшутиться Антон, но вовремя прикусил язык. Пиздец у него нулевое айкью — говорить такое про вагину девушке, когда лежит с ней рядом полуголым. — А на что похожа на самом деле? — На орхидею, — заявила Яся. — Как… поэтично. Я, наверное, поэтому и думал, что тебе девушки нравятся. А ещё потому, что она тогда, у себя на даче, сказала, что целовалась только с девушками, но он был слишком занят своими переживаниями, чтобы отреагировать. — Нравятся, наверное, — снова грустно отозвалась Яся, а потом усмехнулась: — А тебе, судя по твоим непоэтичным сравнениям, вообще никто не нравится. — Да ладно, что плохого в червягах и чизбургерах, — пожал плечами Антон. — Знаешь, что самое обидное в этом всëм? — Яся снова отвернулась и уставилась в потолок. — Что? — послушно переспросил Антон. Кажется, они закончили с обсуждением орхидей. — Что я была влюблена в них обоих. И потеряла их обоих. И знаешь… Уже ведь устаканилось, смирилась: Аглаша, ты моя лучшая подруга, просто подруга, заебись. Потом смирилась: к Роме подкатывать не буду, не переживай. А ей… Поебать на меня, — Яся помотала головой, сжала губы, в уголке глаза снова собралась влага. — И вроде никто никому ничего не обещал. Но я чувствую себя так, будто меня бросили. Дважды. Какая чушь, скажи... — О… — охреневший от такой санта-барбары Антон судорожно подбирал слова; он не хотел бы оказаться на месте Яси и злился на Глашу вместе с ней. — Это правда подло. Если она знала о твоих чувствах. Знала? — Знала... — Правда, насильно мил не будешь, так что она в своëм праве отказать тебе во взаимности. Но с Ромой, конечно, да… — Да… — Но если она тебе правда важна ещë, ну, как друг, вы ведь можете помириться, наверное?.. — В этом нет смысла, разве ты не видишь? — Почему? — Потому что если она сама не поймëт, что не так сделала, в этом нет смысла. Ну! Понимаешь! — Да, понимаю, — согласился Антон, чтобы Яся не кричала; криков ему хватало и дома. На самом деле он не понимал: в конце концов, подруги были близки друг с другом и Аглаша не была Коляном, и никого не насиловала, с ней можно было всë обсудить, она бы услышала. Наверное. — Ну и вот. Антону казалось, что он кожей чувствует отчаяние, идущее от Яси волнами. Он подумал, что ещё пожалеет, но, преодолевая неловкость, потянулся и обнял Ясю. Она была холодная, вся в мурашках, и сразу доверчиво прижалась, уткнулась в шею, будто только этого и ждала. Он погладил еë по волосам, а она провела ладонью по его спине. Это всë ещё дружеский жест? Ему ответить тем же? А у него не встанет от таких дружеских жестов? Яся вся такая мягкая под ладонью, и это грубое кружево на ней явно лишнее. Ох, чëрт! Это всë абсолютно неуместно. И его мысли. И реакции его тела. И эти прикосновения. И неуверенный Ясин вопрос. — Слушай… Давай переспим? — Ты решила, что сегодня хороший день чтобы, — Антон отстранился и всплеснул руками: — «гори оно всё синим пламенем!» Его лицо вовсю пылало, вероятно, пламенем красным. — Это ты мне секс с огоньком обещаешь? — подруга пыталась отшутиться, но потерянно себя обняла, будто без антоновых объятий она сразу замёрзла. — Ясь, я про дружбу. Нашу. Я не хочу, чтобы мы перестали быть друзьями. — А почему мы должны перестать? — Если мы… переспим… Всё сломается. — О боже, да что сломается? Я не предлагаю тебе руку и сердце. И не хочу быть твоей девушкой. Я предлагаю по-дружески потрахаться. — Зачем тебе это? — Я тебе доверяю. Не хочу, чтобы мой первый раз был с каким-то мудаком. — С чего бы тебе спать с каким-то мудаком? — А ты зачем это делал? Можешь ответить? А? А? Ну и вот! Влюблённость хуёвая штука, вот зачем. Глаза застилает. В этом был определённый смысл. Логично так, что хрен поспоришь. И он уже пролечился, выздоровел, не заразный. Значит, всё упирается в желание. И не то чтобы Антону не хотелось; напротив, ему весьма отчетливо хотелось, и хрен скроешь это самое желание, когда лежишь в одних трусах, а оно стоит. Гей он, ага, поглядите-ка. Но Яся… Неужели ей самой в еë состоянии будет нормально? Она может сейчас чего-то хотеть? Это не жест отчаяния? — Я… может, лучше, в другой день? — Чем другой день лучше сегодняшнего? — Мы… подготовимся? Лепестки роз, массаж, ресторанная еда, все дела? — Зачем тебе лепестки роз и ресторанная еда в постели, куда ты еë совать собрался? — фыркнула Яся и мягко ткнула Антона кулаком в плечо. — Ты слышишь меня? Я не хочу с тобой романтики. Я просто хочу… Не сумев закончить, она посмотрела на него абсолютно беспомощно, и Антон подумал, что если сейчас сбежит, то с неё станется… что? Зайти в онлайн-игру и написать первому попавшемуся мужику с предложением встретиться и поебаться в тачке, а потом пытаться замёрзнуть насмерть, сидя на набережной? — Давай… Я хотя бы обмоюсь, ладно? Чтобы не противно было, — решил выиграть время Антон. Ну и правда, ей же будет противно спать с грязным мужиком. Ему было. — Зелёное на второй полке сверху, — кивнула Яся в сторону шкафа. Цвет можно было и не называть — это единственное чистое полотенце и вообще единственное, кроме чёрных джинс, что лежало на пустых полках. Похоже, на нежелание пачкать лишние вещи она забила и готова стирать их руками. Простыня вся ведь тоже будет… грязная? В первый раз много крови? А скорую не придётся вызывать? Ванная приходилась всего на три комнаты, поэтому была довольно чистой, а главное, без дырки в стене. Интересно, если он сейчас подрочит, вымоется в холодной воде и потом будет представлять бабульку, которая тут сидела на кухне, провожала его (между прочим, одетого!) недовольным взглядом и что-то шамкала себе под нос, — как долго он сможет изображать нестояк от стресса?.. Антон, прекрати, ты сам себя бесишь, решили — и решили. Когда он вернулся, застал Ясю, укутавшуюся в одеяло. Снова скинул одежду, сел рядом, погладил поверх одеяла и спросил: — Ну как ты, не передумала? — Нет. Яся выпутала руки из тепла и потянула Антона на себя. Он забрался к ней под одеяло и обнял, прижал к себе. Потом решился. Поцеловал. Она неловко ответила. Их ладони скользили друг по другу: по спине, по животу, по груди, по бёдрам. Пока ещё не забирались под бельё, но и этих прикосновений Антону было достаточно, чтобы сильно возбудиться. Он подумал, что если Яся не откажется сейчас, потом он едва ли сможет остановиться, и это его охладило. Сколько раз он сам мечтал, чтобы Колян перестал уже наконец его ебать, но терпел? Антон совершенно точно не хотел быть как Колян. Он заставил себя произнести: — Послушай… Пообещай, пожалуйста… Если что-то не так — ты скажешь. Больно, там, или не хочешь. Мы остановимся. Не терпи. Ладно? — А то ты меня не знаешь. Конечно, скажу, — нервно улыбнулась Яся и теперь уже сама его поцеловала. Вышло лучше. Вагина действительно не была похожа на чизбургер. А член, по мнению Яси, категорически не напоминал червягу (на предложение Антона подойти к компу и вместе нагуглить она лишь фыркнула и почти невесомо погладила его лобок). Сложно было сказать, помогло ли шутливое обсуждение избавиться обоим от неловкости или делало прикосновения к половым органам друг друга ещë более смущающим. Остановились на орхидее и грибе. Яся была очень мокрая, и это было хорошо, потому что Антон не представлял, какую бы сейчас смог найти смазку, кроме слюны (жалко, что задница от возбуждения не намокает, это ой как бы его спасло прежде). Ещë Яся была красивой, очень живописной и сочной. Без одежды красивее, чем в одежде, в которой вес казался лишним, а так — естественным и нежным. Большая грудь, оставшаяся без поддержки бюстгальтера, обвисала, но иначе было бы наверное странно, сила гравитации — бессердечная сука. Ясины длинные тëмные волосы разметались по постели, а один локон закрутился вокруг соска, как бы нарочно обращая на него внимание. Антон наклонился и поцеловал туда, куда указал локон. Он вообще много целовал и гладил, старался воспроизводить, как бы ему самому хотелось «в первый раз». Яся трогала его меньше, а жаль; может, ей вообще не очень хотелось его трогать, но боялась, что Антон сочтёт эгоистичной? Ладно, она обещала сказать, если что-то не так, он не должен сейчас загоняться. Или должен? Ведь важен сейчас не он со своими желаниями. Он бы не сказал… Антон бы и дальше ласкал, но Яся потянула на себя, раскинув ноги и как бы говоря взглядом: «Ну хватит баловаться». Девственная плева — это как крепостная стена — так Антон представлял себе. Но член вошёл легко, будто ни крепостной стены, ни девственной плевы не было, и Яся даже не поморщилась, не застонала, только выдохнула беззвучно и закрыла глаза. Он ведь всё делает… нормально? Ощущать свой член внутри, когда так горячо и плотно, даже через презерватив — странно. Классно. Ему правда было классно. С Коляном было хуже… нахуй Коляна, он не будет о нём сейчас думать. Ему нравилось быть в ней, двигаться, ощущать, как его сдавливают горячие стенки. Ну, кроме давления, других ощущений было мало — это из-за презерватива, наверное. Да, было классно. И всë-таки чего-то словно не хватало. То есть, как «чего-то»... Если он сейчас попросит Ясю засунуть палец ему в зад, это испортит момент? Явно да. Он следил за еë лицом, но оно ничего особенного не выражало, как обычно, когда она не злилась. Она тоже была тихой, как он сам. Странно, у неё же была своя отдельная комната, откуда такая привычка? Или ей неприятно? Видимо, ей всë-таки было неприятно. Спустя время (минут десять? двадцать?) она притянула его в объятья. Он замер и послушно лёг, прижавшись щекой к щеке. Она погладила его по лопаткам и шёпотом спросила: — Мы можем прекратить? Антон почувствовал себя беспомощным маленьким мальчиком, и ему захотелось разрыдаться от глупой и кислой обиды. Ещё он почувствовал себя неумелым лохом и неудачником. Он призвал на помощь все свои внутренние силы, чтобы бесстрастно ответить: — Конечно. Крови было немного, не море и не пруд, только чуть на презервативе и на синей простыни пара тёмных пятен. Антон чувствовал, что должен всё равно побеспокоиться, что случилось, всё ли в порядке, но очень боялся, что его голос задрожит или прозвучит зло. Поэтому он сел на край кровати, отвернувшись, чтобы стянуть резинку, потом подошёл к чайнику на столе, налил воды себе и, подумав, Ясе. Протянул, осушил свою кружку до дна и только потом спросил: — Было неприятно? — Было интересно… Тебе, может?.. — она явно смутилась и не смогла протолкнуть из себя слово «помочь» или «подрочить», только изобразила движение несжатым перебинтованным кулаком. — Не, забей, — ответил Антон вместо вертевшихся в уме «да, пожалуйста». — Ты злишься на меня? — Яся прикусила губу и, словно бы испугавшись, сжалась в комок. — Нет. То есть, не на тебя. Просто… — Антон вздохнул, взял себя в руки, лëг, обнял подругу (всë ещё подругу?) со спины и накрыл их обоих одеялом. Та прижалась поплотнее, не отпрянув в отвращении, когда наткнулась бедром на стоявший член. Они пролежали так достаточно долго. Стало не злобно и не волнительно, а спокойно и убаюкивающе. Антон усилием воли держал себя на краю сознания и всё равно нет-нет да вырубался. Из очередного микросна его выхватил Ясин голос, прокатившийся вибрацией от её шеи к его прижатому виску. — Ты снова режешься. — Я и не прекращал. Просто менял место. Колян ругался, обещал избить, если буду. Пришлось незаметно. А теперь можно по-нормальному. — Ублюдок, чтоб он сдох, — прорычала Яся, развернулась лицом к Антону и погладила его по плечу. — Не надо, чтобы сдох. У него трое по лавкам, — вздохнул Антон и сменил тему, чтобы подруга не начала снова говорить про Коляна гадости. — Зато ты правда больше не… Как и обещалась. Это чудеса кикбоксинга, правда? — Не без этого. Или нет. Или просто я поняла, чего мне не хватало. Свободы. Как свежего воздуха. Чтобы моя жизнь — только моя. Не мамино разочарование. Не доказать бате в своей голове: пожалеешь, что нас бросил! Вот. А чего… чего не хватает тебе? — Не знаю. Вроде всего хватает... Вроде не хочу никому ничего доказывать. Просто… просто чувствую себя виноватым. Постоянно, — ответил Антон, с трудом формулируя, а потом пропел: — Я заведующий всем, и всё из-за меня! — Сложно. Там что-то ещё, наверное. — А ещё я гей. Но, как мы только что выяснили, на самом деле нет. — Для тебя так важно определить это вот так, твёрдо, гей-не-гей-би-не-би? — Не знаю. Ну вот, видишь! Я только и знаю, что ничего не знаю. И если я не знаю даже этого, даже о себе… Я словно теряюсь и растворяюсь. Я не понимаю, где я и кто я. Словно это маяк или компас, и он пропадает. И я снова на лодке. В море. В тумане. В шторм. Не знаю. — Но зачем делать ориентацию — ориентиром? — Тебя сходность звучания не наводит на мысль? — улыбнулся ей Антон. — Ты слишком много значения придаёшь словам, да всё как-то не так. Лингвистика Задорнова, блин. Эт-русски, Ра-дость. Подумай лучше, что ориентация — это не переменная, а шкала. — Шкала? — Шкала. Кинси. Почитай потом. Правда. Почитай. — Ладно. Почитаю. — Вот и хорошо. А теперь… моя очередь разбираться с едой. Антон остался у Яси на ночь. Лёжа на кровати и не думая одеваться, они смотрели фильмы Терри Гиллиама, ели макароны по-флотски, пили припасённое с переезда непочатое вино. Яся выглядела спокойной и привычной, о её страшной истерике напоминали только перебинтованные руки. Антон был рад, что буря утихла. И всё же ему бы очень хотелось повернуть время вспять и суметь ей помочь, найти правильные слова без этого всего. Без секса, который не доставил радости никому из них. Может, в жопу его, это искусство? Почему бы не пойти учиться на психолога? Тогда он наконец сможет хоть кому-то оказаться полезным. Хотя бы себе.