Меловой период

На последнем звонке они пели всем классом, как и предложил Антон. За несколько дней до того передавали по партам на химии клетчатый листок и сочиняли текст про школьное бытие свое на мотив «Я солдат» Пятницы, потому что еë умела играть на гитаре Маша и потому что попадать в ноты в ней казалось делом нетрудным (что не мешало половине класса лажать). Три минуты позора, счастливые родители, снимающие этот позор на камеру, — и отстрелялись. Всем классом, наплевав на морось, попëрлись пить коробочное вино и кататься на аттракционах на Диво-острове, потому что выпускникам раздавали купоны на бесплатные поездки. Антон разглядывал свой купон и думал, что маркетолог, предложивший колбасному цеху быть генеральным спонсором Диво-острова — гений чëрного юмора. Чего стоит надпись «мясокомбинат» под фотографией с кричащими на американских горках людьми! Коляну бы понравилось… Аглаша и Яся так и не помирились. Первая теперь открыто ходила с Ромой за руку, а вторая — в компании Лины и Антона, но и с Антоном общалась холодно. Или он сам это себе надумал. Или сам с ней был холоднее обычного и избегал. Сломалась их дружба, расклеилась. Всë так перепуталось: хорошо, что после школы каждый пойдёт своим путём. Раньше думал — жаль, а теперь был рад. Антон записался на шесть ЕГЭ, хотя ни один из них не был ему нужен для поступления. Просто тесты — это весело, а психологические то тесты или на знания — какая разница. Почему бы не проверить себя? Вдруг он чего-то стоит вне художественной сферы тоже? В отличие от большинства сверстников и людей, борющихся в интернете с «разрушением советского образования, лучшего в мире», он был просто счастлив, что экзамены не устные и сдаёт он их не своим знакомым учителям. А самое классное воспоминание, как перед ЕГЭ по инглишу Лина позвала его вместе с собой в туалет «для мальчиков». Наблюдатели недонаблюдали, а еë любовь к мужской одежде помогла не спалиться. Они зашли в разные кабинки, и через полминуты под стенкой просунулась рука с рябиновкой на коньяке. Бутылку 0,5 прикончили за семь минут и тест с аудированием сдавали в максимально приподнятом настроении. Наверное, поэтому именно по английскому у Антона вышел самый высокий балл из остальных, довольно посредственных, результатов. В день выпускного мама вдрызг поругалась с Антоном. Пока он сидел на стуле и ждал своей очереди на вручение диплома, и теперь уже довольная мама говорила ему: «Улыбайся, ну что ты как на похоронах», — он прикусывал шрамы на внутренней стороне щёк и абсолютно по-детски пытался не заплакать или не наорать на неë так, чтобы во всëм зале услышали. Наверное, он просто устал: дни с последнего звонка до выпускного пролетели как один, а записываться на шесть ЕГЭ, параллельно готовясь к обходу на подкурсах по композиции и спешно дорисовывая портфолио для подачи, было тупой идеей. А из-за чего мама опять на него наорала, он даже не мог вспомнить. Кажется, потому что она сломала ноготь. Или потому что он вчера не помыл пол, хотя не знал, что вообще должен был, ведь на его взгляд грязно не было и никто его об этом не просил. Или потому что она не успевала накраситься. Или потому что у него рубашка мятая и он не погладил (но она не мятая и он гладил! Только мама не поверила, и пришлось гладить ещë раз). В общем, это были вполне типичные их темы для ругани и обыкновенно он пропускал такое мимо ушей, а сегодня что-то подкосило: это ведь его праздничный день, зачем было портить? Зато классная руководительница восприняла «блестящие» глаза на свой счёт как сентиментальность и ностальгию по «совместно пройденному пути», обняла Антона и попросила их вместе сфотографировать. Чуть полегче стало, когда официальная часть наконец закончилась. Как понимал Антон, многие его одноклассники были из состоятельных семей, и поэтому родители для своих чадушек решили снять что-то шикарное. И сняли: какой-то ресторан на Крестовском. «Сач лакшери», — рассмеялась Аглаша для Ромы, когда они только вошли. Правда лакшери, со всей этой сверкающей стеклянно-каменной отделкой, с балконом, на котором сервированы столы со свечами и белыми скатертями, как в книжках по этикету, и снуют приличного вида официанты в костюмах, и с танцевальной площадкой и диджеем снизу. Диско-шара вот не было; Антон никогда не ходил по клубам (кроме как на рок-концерты) и по другим местам, где людьми было заведено плясать (а не слэмиться), но считал, что диско-шар в них должен быть обязательно, чисто как рофл. Отсутствие шара стало показателем серьëзных щей и пафосности места. Газпромовский корпоратив у них тут или выпускной, в конце концов? Да ну, глупость, сдался ему это диско-шар, будто бы он мог придать этому месту уюта. В интимно освещённом туалете, ониксовые стены которого были до того идеально отполированы, что отражали не хуже зеркала, Антон не удержался и сфотографировал сам себя. Плевать, что пошло и все так делают. Посмотрел на экран своей зеркалки. М-да, не стоило ему выпендриваться с твидовым костюмом для выпускного — он в таких интерьерах смотрелся чужеродно и больше подходил для того паба, куда они с Коляном ходили. Как там у Коляна, интересно, дела? Нет, не интересно... Яся и Лина на выпускной не пошли. Яся мотивировала тем, что у неë не водится лишних денег и надо копить на обустройство быта («лучше стулья себе куплю и холодос»), а Лина сказала, что предпочтёт наебениться с Трором и отметить в постели, и глаза бы еë больше никогда преподов не видели. Когда они ещë строили планы, то были дружны с Аглашей, поэтому Антон не боялся оказаться в одиночестве. Теперь он, как неприкаянный, искал, куда приткнуться, и нашёл себе незанятое место между хохотливой Настей и таинственно улыбающимся Ником. Уже через десять минут он понял, что ошибся с выбором, потому что Настя успела где-то накидаться заранее и теперь довольно агрессивно строила ему с Ником глазки — так, что намёк был понятен распоследнему тупому мужлану, к коим самого Антона не так давно причислила Яся. Или, может, не накидалась, а ходила с параллельным классом дунуть после вручения. Его тоже звали, но он решил, что хочет провести вечер относительно трезвым и быть тем чуваком, который потом всем рассказывает: во-от такую поебень вы натворили, братиши, и сейчас я вам пруфы прикреплю! Вздохнув, он сбежал под предлогом, что надо всех отфотографировать на память, пока трезвые, но перед этим пришлось устроить фотосессию для Насти, позировавшей в довольно пикантных (с таким-то декольте и чулками) позах. Так он и бегал весь вечер и всю ночь, снимая всех и вся. Прервался лишь несколько раз. В первый — на еду: лосось с овощами гриль — это, наверное, так просто, но вкуснее он ничего в жизни не ел; за такое качество еды этому месту можно простить его неуютность. Во второй — когда девочки попросили Антона пойти поговорить с диджеем, чтобы он поставил «вместо этой параши нормальную музыку». Нормальной почитали музыку шестидесятых, плейлист составляли всем классом, а качал и записывал на флэшку Антон. Диджей скривился так, словно стены этого помпезного храма высокой культуры хотели осквернить обдолбанные черти-ретрограды, и сказал презрительно: «Да никто не станет танцевать под такое старьë». Он ошибся: танцевать высыпали все, даже преподаватели, да и у самого Антона ноги шли в пляс под Pink Shoelaces, но он постеснялся и спрятался за объективом. Потом потанцует, дома, когда родители куда-нибудь уйдут. В третий же раз вышло неожиданно. Когда стемнело, насколько могло стемнеть в белую ночь после полуночи, все классы позвали на улицу к набережной — у ресторана был свой выход к заливу. Там вручили бумажные китайские фонарики, предложили зажечь и пустить в свободный полёт над водой. Классная руководительница вещала о символе прощания с детством и о новой неизведанной вехе жизни. В воздух взмыли десятки огоньков, полетели, сначала отражаясь от спокойной воды, а потом всë выше и выше, теряясь в сумрачных небесах. Было очень красиво. Антон почёл за лучшее фотографировать и не думать о том, что его фонарик сгорел к хуям при попытке его аккуратно зажечь и тлел на граните, так и не присоединившись к остальным. Символично? Кто-то напрыгнул на него со спины. — Попался! Наконец! Антон бы упал в воду от неожиданности, не будь он достаточно трезв и собран, как всегда, когда держал в руках драгоценную камеру. Аглаша в своëм репертуаре. И как только Рома ей разрешил лапать других парней? Он обернулся на обнимающую его подругу. Рома действительно стоял поодаль, но не спешил их разлеплять. — А ты уже пыталась ловить? — улыбнулся Антон. — Нет, но ты без конца бегаешь от меня! Словно мы не друзья, бу-у, — состроила обиженную гримасу Глаша. — Друзья, — снова улыбнулся ей Антон, хотя про себя уже и не мог сказать, врёт он или нет. Аглаша отлипла от него, схватила обруч-остов китайского фонарика Антона с догорающим перекрестием, подмигнула сквозь него, растянула улыбку до ушей и потребовала: — Фоткай! Кадры вышли хорошие, пламя Аглаше было к лицу; рыжая бестия же, конечно, к лицу, уж в средние века ей бы всяко задали жару. Потом ещё сделал романтический парный портрет еë с Ромой на фоне мерцающих в небесах огоньков. Если он выложит это в группу, Яся будет считать его предателем и перестанет с ним говорить? А это ещё важно? И вообще, разве друг имеет право указывать, с кем общаться можно, а с кем нет? Остаток вечера Антон так и провёл с Ромой и Глашей, они общались ни о чём и распрощались около пяти утра, когда солнце уже вовсю раздражающе слепило глаза. Потом ещё были «Алые Паруса», на которые вообще никто из класса, кроме Антона, не пошёл. Он и сам не знал, зачем попёрся. Залез на крышу на Английской набережной (они подобрали код от парадной с Глашей и Ясей ещё в десятом классе, вечность назад), смотрел оттуда на кораблик, салют и ликующую толпу, послушал пение Лазарева на Дворцовой, а потом пил шампанское из горла, спасаясь от ливня в зассаной арке двора-колодца. Давно он не чувствовал себя таким одиноким. С их ссоры с Валей, пожалуй. Родителям он сказал, что гулял с одноклассниками и что они замечательно провели время. *** — Один балл! Ëбанный один балл! — Антон… Ну не реви! Я не знаю что делать с ревущими мужиками. Ну солнце... На «солнце» Антон вздернул голову испуганно, словно ему залепили пощёчину. Как же, не знает она, что делать с ревущими мужиками! Вот полгода назад, на Новый год, ей не составило труда его утешить, когда он пустил пьяную слезу, потому что он был ей ещё важен. А теперь ей срать на него, хочет избавиться побыстрее! «Солнце», блин… Антон зло вытер глаза кулаком. Улыбнулся нервно. Сказал: — Да я и не реву. Сорян, психанул. Он сидел у Яси в комнате на свежекупленном икеевском стуле и абсолютно по-детски беспомощно готовился сказать родителям, что не поступил на бюджет. Что ему не хватило ровно одного балла, чтобы пройти последним на бесплатное. Что он первый из троих кандидатов на платное. Что если он откажется, то пойдёт в армию, зато девушка-фельдшер Таня с ребенком, которая поступала в третий раз — пройдёт, потому что сейчас четвёртая в списке платников, а на вступительных говорила, что так сильно хочет, что даже на платное обязательно пойдёт! Что Жаня тоже поступила только на платное, набрав баллов меньше него, хотя, как ему казалось, и готовилась больше, не покладая рук, на каждое занятие несла с тридцаток эскизов, когда он — пять, и талантливее была. Что его так вытянул высший балл по живописи и любимый преподаватель Сафир, для которого он тайком сфоткал работу после первого дня и потом ходил к нему домой за советом, чтобы на второй дописать «как по маслу». Что им по рисунку внезапно поставили обнажённую натуру в рост, а он ни разу в жизни её не рисовал, в школе такому не учат, надо было ходить ещё и по рисунку в частную мастерскую за этим. Он именно из-за неё всё и провалил! Да нужны родителям его оправдания. Мама будет кричать, даже не выслушав. Папа устало вздохнёт и разочарованно посмотрит. Ну он и бездарность — безрукая, безмозглая, бесхребетная. Как можно было столько готовиться и не поступить? Это ведь всё, что он умеет. Рисовать, скулить как щенок чуть что, и подставляться, как текущая сучка. Антон залпом выпил коньяк, который налила ему в кружку Яся, поблагодарил и пошёл домой. Надо быть решительным. Надо. Родители не кричали, даже мама. Только сетовали и ворчали. На него: «Ну как же так, столько готовился, и всё без толку, за что мы деньги платили?». На ВУЗ: «Что им, жалко было докинуть один балл, явно же специально». На стоимость: «Сколько-сколько платное стоит? Охр… простите. Антон, я тебе что, миллионер?». Опять на него: «Вот выбрал же себе! Простых путей не ищем, как обычно. А в Герцена что?» В Герцовнике ничего. Он только туда смог пойти сдавать экзамены, чтобы не накладывались на мухинские, а стоило бы ещё и в Кулёк с Тряпкой. Надо спросить у Аглаши, поступила ли она в свою Тряпку, кстати; в Муху, по спискам видел, она тоже не прошла, даже на платное. В Герцена он был в списке ожидания, что бы это ни значило. Но ему там ещё на экзаменах не понравилось: среди абитуриентов он чувствовал себя белой вороной, как в старой школе, словно люди туда пришли в первую очередь за педагогическим, а не за художественным образованием. Ещё и как акварелью натюрморты писать пришлось вспоминать прямо на экзамене, а натюрморт был такой ску-у-учный, «без божьей искры», как Сафир говорил. — Пойдёшь за деньги, что делать, — тяжело вздохнул папа после непродолжительных ворчаний. — Может, это… Лучше за те же деньги откосим? За меньшие деньги ведь даже. И работать пойду. А потом опять поступать. — Ну вот ещё, год терять! И инвалидность тебе дадут какую-нибудь, будешь с волчьим билетом в двери приличные стучаться, а не откроют, — мама недовольно без конца дёргала ногой, так, что потная ляжка билась об дерматиновую обивку стула, прилипала-отлипала; как же бесит, боже! — Да с каким волчьим, ты чего, я ж не в психушку собираюсь. Да и почему терять, многие в Муху вообще только с третьего раза поступают, это нормально. — Нет уж. Если ты пойдёшь работать, то не станешь поступать. А если и станешь, не факт, что баллов наскребёшь. Сам говоришь, даже на платное тяжело поступить, — хмуро поглядел папа, и Антон понял, что он уже всё решил и не станет слушать. — Да и кому ты сдался без корочки, — вторила мама. — Да, никому не сдался, — подтвердил Антон, встал из-за стола и скрылся в своём закутке, свернулся на кресле и спрятался с головой под плед. Тепло. Солнце сквозь клетчатую ткань просвечивало красным и рыжим. И даже не так обидно звучали их возгласы. — Ему хорошее делаешь, а он рожу кривит! Бессовестный! Прикрыв глаза, Антон подумал: какой же он маленький. Меньше, чем два с лишком года назад, когда верил в себя и своё будущее. Такой же, как когда мама за него делала поделки в начальной школе, а потом получала награды. Теперь он снова будет жить свою ненастоящую жизнь и получать незаслуженные награды. Всё будет понарошку. *** Антон думал, что он просто устал от экзаменов и тоска пройдёт через неделю-другую, как у него частенько бывало — то горы сворачивает, то лежит и встать не может. Но тоска не проходила. Он просто валялся столько, сколько мог, пока не приходила мама и не начинала его, ленивого, гнать из постели. Потом сидел и просматривал объявления о продаже квартир, откладывал лучшие, чтобы показать вечером папе с мамой, а в оставшееся время играл, задёрнув штору. Ни Яся, ни Аглаша не могли дозваться его, и, кажется, довольно скоро им осточертело. А может, они уже уехали? Яся поступила на бюджет в свой КиТ, а Аглаша — на платное в Тряпку; вообще из его класса кроме него самого в Муху поступила только тихая Надя, на реставрацию и тоже не на бюджет, хотя пыталась половина народу. Антон чувствовал злорадное облегчение, что он не самый отстойник среди отстойников, а сразу за облегчением — стыд и ненависть к себе. Яся и Аглаша вроде как не помирились, но при этом обе собирались в одной компании ехать с палатками куда-то в Крым. Их туда позвал друг из музыкантов — вроде как, они с ним учились. А они звали Антона, каждая по отдельности. Он отказался, прикрываясь отсутствием денег, необходимостью решать вопросы с переездом и планами найти работу. Но вообще всё это было брехнёй. Наверняка родители бы дали деньги на билеты, если бы он очень попросил. И работу он поискал лишь пару дней, а потом забил; просто сдрейфил, что придётся выходить из дому и общаться с людьми, которые будут считать его обязанным по гроб жизни. Работодатели, клиенты… Будто родителей мало. А он ведь и правда им по гроб жизни обязан теперь будет, и с каждым рублём, потраченным на него, всё больше. Так почему он не хочет найти работу? Он снова попытался поискать место, куда берут без опыта, но не официантом и не на раздаче листовок, и даже честно отправил резюме с портфолио на вакансию, для которой обладал нужными навыками: создание, постобработка и ретушь фотографий, владение фотошопом. Ему перезвонил уставший мужик, который в начале разговора выразил недовольство юным возрастом своего соискателя: «У меня трое таких уже сбежали, так что только с испытательным сроком». Продиктовал, куда приходить на собеседование, но у Антона так тряслись потные ладони и всё расплывалось перед глазами от ужаса, что он просто не смог прочитать адрес, который записал; в голове вертелся ориентир — «где-то рядом с зоопарком», но он так и не вспомнил, где. От идеи перезвонить и переспросить ему захотелось выйти в окно, поэтому он заставил себя лечь и просунул стопы в радиатор, чтобы не получилось просто так выпутать. Пролежал остаток дня, глядя в одну точку, и даже не смог дать себе внятный ответ, почему бы ему не сесть во что-нибудь поиграть и чего он вообще так всполошился. Одно оправдание — Тимка пришёл полежать на нём и придавил своей тушей, не сгонять же старичка. Под конец июля привычный порядок вещей нарушило сообщение от Трора Мартикайнена: «Здрав будь. Лина сообщала, что ты готов с нами играть. Я буду водить по домашним правилам свою собственную сюжетку. Напиши мне о своём согласии, и я пришлю рулбук, на который надо ориентироваться, и расскажу подробности». Ух, как официально. Они там точно играть собираются, или это тоже своего рода приём на работу? Антон уже и забыть успел о своём обещании, и поначалу думал отказаться или просто проигнорировать сообщение, а потом решил — да ладно, что он теряет. Всегда же мечтал посидеть за настолкой, как настоящий ролевик. Тем же вечером он сел рисовать своего персонажа — отличный повод наконец освоить графический планшет, а то с поступлением и Коляном всё никак времени не было. Антон решил, что будет играть девушкой-тифлингской воровкой и следопыткой, и за день написал ей максимально слезливую квенту, которую прямо сейчас перечитывал, чтобы лучше понять, как выглядит его героиня. «Справедливость появилась на свет в борделе портового района оживлённого торгового города. Её мать была человеческой проституткой, а отца она не знала, но, очевидно, тот был тифлингом и клиентом матери. Конечно, Справедливостью она стала не сразу, тогда её назвали Майруэн или Май, если короче. Простой люд тифлингов чурается и не жалует — попорченная демонами кровь и спящее внутри адское пламя, готовое в любой момент проснуться и выплеснуться наружу, — кому понравится сидеть на пороховой бочке? Поэтому даже в борделе среди куртизанок, где она и росла, её недолюбливали, внушали, что она родилась грязной и порочной, испорченной, это в её крови и никогда не изменится. Её понемногу воспитывали все проститутки и при этом никто конкретно, даже мать не уделяла ей особого времени и предоставляла находить занятия самостоятельно. Юная Май бегала по мелким поручениям хозяина заведения, убирала номера после клиентов, потом научилась выпрашивать деньги, а потом — воровать и взламывать замки, и делилась с хозяином долей. Ей казалось, что это — весёлая игра, и было здорово, что взрослые позволяли таким образом участвовать в своей жизни. Ещё она всегда внимательно наблюдала и незаметно подслушивала, о чем клиенты говорят друг с другом и с куртизанками; удивительно, сколько скелетов могут вытряхнуть люди из шкафов, стоит им чуть расслабиться! А все эти словесные обороты… К ним чаще ходили наёмники или простые матросы, от которых Май набралась отборной матершины, но иногда, бывало, заносило высокородных, и слушать таких было особенно приятно. Наблюдая, Май научилась понимать, как и с кем следует говорить. Так она и росла, становилась из ребенка девушкой, и ей начали намекать, что через пару-другую лет хорошо бы занять в заведении, где выросла, иную должность; ту, что занимала её мать и другие женщины. Май в целом не была против, ведь не то чтобы она знала другую жизнь: или так, или резать человечков в переулочке ради денежек, а резать ни человечков, ни гномиков, ни эльфиков ей не хотелось. Привычный порядок жизни в одночасье разрушился, когда стареющая мать, любившая хорошенько надраться и перекинуться в картишки на деньги, знатно проигралась. Потом влезла в долги, заняв у постоянного клиента, и проигралась ещё. Она занимала снова и снова, а когда мужчина потребовал с неё расчет — платить ей было нечем. Она спросила об альтернативах. Так и выяснилось, что мужчина был работорговцем. Но не отдавать же ему саму себя, да и зачем, когда есть дочь, которую обычно предпочитала не замечать, а тут удачно о ней вспомнила? Так она и запродала за свои долги своё же дитя. Очень быстро Май перекупил пожилой законопослушный человек, мстящий паладин, поклоняющийся Бахамуту. Поначалу всё было спокойно: новый хозяин постоянно был в разъездах, либо устраивал званые вечера для своей организации паладинов (все они были человеческими мужчинами). От рабы требовалось лишь убираться и стирать, обслуживать во время приёмов пищи, помогать на кухне да не вертеться под ногами и не отсвечивать — и всё это Май умела на отлично. В свободное время она успела излазить весь особняк, но ничего особо ценного не нашла, разве что любопытную подшивку писем, из которой узнала, что организация этих паладинов, называющаяся в приблизительном переводе “Правосудие” или “Справедливость”, без разбора наносила добро всюду, куда дотягивалась её праведная длань, истребляя всех посредников зла в этом мире, будь то “чернокнижники” или “иные злые существа”. Это Май насторожило, ведь её с детства называли испорченным и злым существом, и она решила, что смоется из особняка. Изловчиться бы только взломать хозяйский ларчик, где он наверняка хранил что-то ценное, а то куда она — без денег на еду и одежду? И сразу делать ноги. Не успела. Однажды вечером Май, как обычно, прислуживала на званом ужине, вовремя подливала благородным господам вино в бокалы и то и дело ловила на себе взгляды одного из молодых крепких мужчин. Один раз он ей даже подмигнул, и Май бы решила, что понравилась ему, но он усмехался как-то недобро. Она должна была понять заранее! Но тогда она, закончив работу, просто сбежала в свою каморку, а спустя четверть часа к ней ворвался тот мужчина, скрутил и потащил в подвал (ещё одно место, где Май не удалось вскрыть замок!). В подвале была пыточная, а ещё там уже собрались все члены благородного ордена. Хозяин Май объяснил, почему она здесь: оказывается, их орден долгое время в философско-теологическом споре пытался решить, считать ли тифлингов изначально злыми существами или нет. Для этого они выкупили Май и несколько других тифлингов и стали наблюдать, как “козлорогие” будет себя вести. Оказалось, что вели они себя — как один — из рук вон плохо: пытались украсть всё, что не прикручено, и взломать всё, что не открыто, лезли в чужую корреспонденцию и “грязно сыпали проклятиями, без сомнения, пытались тем навести на хозяев порчу”. Это определённо были проявления хаотичного зла, и таким образом Май и другие подопытные, сами того не зная, поставили точку в споре: теперь орденом было решено истреблять всех тифлингов, ведь они от рождения расположены к злым поступкам и колдунству. Но для начала требовали явить свою тёмную сущность и рассказать, с кем и при каких обстоятельствах Май подписывала тёмный договор (которого она, конечно, не подписывала и не знала, о чём вообще речь). Требовали убедительно: пытали и насиловали, и даже вырезали на её груди название своей организации. Май сама не знала, что заставило её измученное искорёженное тело уцепиться за жизнь, да только паладины, собравшиеся наконец заколоть несчастную, получили именно то, чего так просили. С криком отчаянной предсмертной ярости Май направила на своих мучителей весь свой внутренний гнев, злость и боль, обиду на бессмысленную жизнь, и эти чувства оказались материальными. Они низверглись адским пламенем, которое заполонило подвал и принялось пожирать паладинов-фанатиков. Удача, что её связали верёвками, а не приковали цепями — огонь лизнул их, оставляя ожоги на запястьях и голенях, но эта боль была ничем в сравнении с тем, что ей уже пришлось пережить. Не оглядываясь, пользуясь смятением, Май рванула из подвала, как была — голая. Кто-то бежал за ней и кричал, но она не слушала — сиганула из окна и побежала в лес, стеной окружавший особняк, и бежала так долго, как не думала, что смогла бы, бежала, не обращая внимания на боль, кровь, холод и усталость. Она бежала до тех пор, пока не споткнулась о холм, оказавшийся крышей землянки. Землянка показалась ей заброшенной. Из последних сил Май заползла туда и рухнула мёртвым сном. Наутро выяснилось, что землянка принадлежала немому следопыту в летах, Рису. Он вернулся откуда-то и теперь недоумённо разглядывал подарочек в облике Май. Он не выгнал её, как она ожидала. Вместо этого выходил, не требуя ничего взамен, и не сдал рыскающим по лесу паладинам, умело спрятав в лапнике. Сшил ей кожано-меховую броню. Потом научил стрелять из лука, ставить ловушки, внимательно следить за миром, слушать и читать следы, охотиться и готовить. А потом они делили еловое ложе. Это случилось по инициативе Май, которая в Риса, пожалуй, влюбилась. Так они и зажили кочевой жизнью, из леса в долы, из дол к морю, вдали от мира, без ненужных разговоров и объяснений, откуда, и кто, и зачем пришёл, и что хочет делать дальше. Жили до тех пор, пока, спустя время, возможно, года (счастливые часов не наблюдают), Рис не вернулся с утренней охоты. Сначала Май послушно ждала. Потом рыскала по горам и пролеску у моря. Рыскала неделю, пока не нашла несвежий труп Риса. Его зарезали со спины. Кому это могло понадобиться? Ведь у него не водилось денег, и убийцы даже не забрали его счастливый лук… Май не знала, что теперь делать со своей жизнью. Хотела умереть, но решила, что Рис бы расстроился. Что не для того он её спасал. Что если смысла в жизни нет, надо его просто придумать. Она вычислила, куда ведут следы с места убийства: узкие, вероятно, принадлежавшие мужчине-эльфу, и крупные, разлапистые, определённо драконорождённого — они шли в ближайший городок. Значит, и для Май пришло время вернуться в город, снова заговорить с людьми, вспомнить, как это вообще — говорить вслух. Ну и ладно! Лес никогда не был действительно её местом и без Риса пугал. Город, конечно, пугал не меньше, но там прошла большая часть её жизни. Ей было страшно, и поэтому она решила, что всегда будет показно смелой. Так Рис учил сходиться с хищниками: принимать решительный вид, идти бесстрашно и уверенно глядя на врага, чтобы те убегали, поджав хвосты. Она уже не та глупая девчонка Майруэн, не вещь, которую можно продать и купить, и никому не позволит больше причинить себе вред. Рис никогда не звал её Май на своём жестовом языке, которому тоже научил, он говорил “Козочка”, а она его называла “Молчун”. И звать её теперь, конечно, не Май, но и не Козочка, ведь так только Рису было можно. Она поглядела на свою грудь и ухмыльнулась: вот же оно, новое имя. Справедливость. Вот он — смысл жизни. Её, справедливость, она понесёт в этот мир, очищая его от настоящего зла, такого, как работорговцы и некоторые паладины. Но для начала поквитается с убийцами Риса». Ух, какая Мэри-Сью! Да, Герман Вебер по сравнению со Справедливостью был образцом серьёзности и глубокого психологизма, а ведь его он писал, дай боже памяти, четыре года назад? Было стыдно отправлять Трору такую пафосную банальщину, но, с другой стороны, какой вообще смысл играть в героическое фэнтези не дохуя особенным существом тяжёлой судьбы? Жаль даже, что Антон не был Справедливостью взаправду. Если бы с ним в реальной жизни произошло всё то, что было описано в квенте, у него бы было хоть какое-то право чувствовать себя таким несчастным и так не хотеть жить, как он не хотел сейчас. Избалованный и капризный мальчишка, для которого всё готовы сделать, с которым не случалось ничего плохого, а если и случалось что, так смехотворное же, попробуй он кому рассказать — тут же бы перебили словами: «Да, это что, ерунда, вот у меня беда действительно бедовая, а твоя — так, не беда, бедушка». К чёрту эти мысли, есть дела поважнее: решить, как будет выглядеть его героиня. Она могла бы быть рыжухой в кожаных бронестрингах, как Анна-из-тени, первая тифлинг, которую он встретил за свою жизнь в компьютерной игре Planescape: Torment, откуда о существовании тифлингов вообще узнал. Или как Нишка, ещё одна рыжая тифлинг-вор, только из Невервинтера. Почему они вообще все рыжие, коротковолосые и воровки? Так не пойдёт, нельзя же ещё и здесь повторяться. А может, нарисовать себя, только девушкой? Нет, глупо. Да не глупо! Почему ты, Антон, решил играть девушкой, напомни сам себе? Потому что когда пробовал придумать персонажа-парня, только такого, чтобы тебе было легко отыгрывать — он вышел женственным пидором, прямо как ты сам. И вся эта квента была написана изначально про парня-тифлинга. А потом ты подумал, что сцену с изнасилованием парня Трор бы вряд ли оценил, не говоря уже об отношениях со «следопытом в летах» — вот уж что бы тебя выпукло охарактеризовало. И тогда ты решил, что попробуешь не менять запавшую в душу историю и быть как бы собой, но как бы лучшей версией себя; ну, как лучшей — более понятной будущим соигрокам. Значит, стань девушкой — и переписывать особо ничего не придётся. И потом, он всегда хотел узнать, какая из него выйдет девушка, пусть даже и рогатая. Антон вспомнил Фанки и его давние слова о том, что не умеет он отделять персонажа от своей личности, и тяжело вздохнул. Ну не умеет и не умеет, какая разница, зато живее выходит. Сфотографировал себя и принялся рисовать по референсу. Трор ответил на следующий день: «Шалом, Справедливость! Сразу видно, что ты играл в текстовые ролёвки, у тебя не квента, а целый роман, загляденье :) Ты не против, если мы изменим там небольшую деталь и эльфийские следы сделаем женскими из мужских? Я почитал описания других игроков, и у меня для тебя забавный первый личный квест складывается». «Спасибо! :3 Ну, это ещё не роман, куда мне). Конечно не против, интригует, что там за квест для меня будет». *** Трор жил у Ржевского лесопарка, и ебал Антон туда ехать от Ладожской вечером пятницы. Сорок пять минут на трамвае от метро — это какое-то издевательство, с учётом, что пешком идти минут пятьдесят. Зато теперь он точно знал, где не будет смотреть квартиры, какие бы удачные планировки и хороший ремонт там ни были. Старая двенадцатиэтажная панелька внутри выглядела такой же раздолбанной и мрачной, как снаружи, и Антон в красках представлял, как застрянет в пассажирском лифте с выжженными кнопками. Там в углу ещё мокрая газета валяется, так что если он правда застрянет — даже на пол не сесть, придётся простоять всё время до прибытия техника. С другой стороны, тогда не придётся знакомиться с новыми людьми! И зачем вообще он в тот чёртов переезд пообещал Лине, что будет играть… Опаздывает на двадцать минут, сейчас ему за это выговорят. Дверь открыл здоровый бородатый мужик, под два метра и плотный, с молотом Тора на шее, в простой футболке цвета хаки и камуфляжных штанах. Антон собрал всё своё самообладание, чтобы переступить порог и, когда мужик протянул ему руку, не дёрнуться, а твёрдо её пожать. — Здорово! Первым будешь, а Линка в тебя не верила. Кубок победителю! Мужик, очевидно бывший Трором, всучил ему в руку гранёный стакан с вином. На контрасте с брутальной викингской внешностью его голос звучал добродушно, словно он был дядей-кондитером и продавал детишкам пирожки, и широкая искренняя улыбка довольно убедительно заверяла, что с Антоном сегодня ничего плохого не случится. Он улыбнулся в ответ и отозвался: — Привет! А я тоже думал, приду последним, такие пробки что-то, жесть. — Да тут всегда жесть, деды с бабками текут в Народный, як в Мордор стягиваются тёмные войска, самые низкие цены в городе же, мать такую-то! Не зарастёт к нему тропа! И развязку у Ладожского строили ебанаты, всегда стоит, — Трор хохотнул, — когда я пью за то, щобы всегда стоял, то, млет, имею в виду явно не пробки на этой развязке злоебучей, а только вон как. Я Трор, кстати, но ты и так понял. А тебя как величать? — Э-э-э, — проблеял Антон, растерявшийся от напористой басовитой трескотни, — Туман. Или Герман. Или Антон. Как угодно. — Туман значит, ну Туман вроде в тусовке первый. Ли-и-ин? — Трор постучал здоровенным кулаком в закрытую дверь на пути к кухне. — Ты там утопилась? — Любимый, нахуй сходи! — раздался крик из-за двери. — Хорошо, любимая! Схожу! Тут как раз Туман пришёл! — Чё, кто? Слыш! Дверь распахнулась, с возмущённым возгласом из-за неё показалась мокрая Лина, заворачивающаяся в не по размеру огромный даже для неё халат. Её всегда короткие волосы нынче были окрашены в зелёный. Яся рассказала Антону, что Лина забила поступать в вуз, пошла в училище то ли на сварщицу, то ли на автомеханика, и теперь всем шутит: «Да, сучилища, и ещё какая». Увидев Антона, она подошла, тоже протянула руку для приветствия, крепко пожала и сказала: — Ну ё-моё, «Туман», только припёрся, а уже моего парня соблазнил! Глаз да глаз! Здарова! — Привет. Ты что, всем уже растрепала... обо мне?.. — понизив голос, хмуро и даже обиженно спросил Антон, которому такие шутки на тему его ориентации совсем не понравились; благо Трор ушёл в комнату. — В смысле? — недоуменно спросила Лина, а потом закатила глаза: — О хоспадя-я! Ничё я не трепала, делать больше нечего? Ты как в первый раз с мужиками общаешься, ей богу, они ж постоянно пидорские шутки шутят. А если бы и говорила, так всем насрать. Мы ж не тупые цивилы. — Ладно, извини, я не хотел наезжать. — Ты выпей что ли, а то дёрганный больно. Антон послушался и глотнул удивительно сладкого и крепкого вина, отдалённо похожего на кагор. А неплохо. Похоже, это портвейн? Не дожидаясь приглашения, Антон устроился в единственной комнате на заправленной пледом с конопляным принтом кровати, достал из своего рюкзака чипсы и орешки, которые принёс с собой (не с пустыми же руками приходить), положил всё это добро на раскладной советский стол, где уже покоились листы, карандаши и разные кубики, и стал ждать. Трор с Линой ушли покурить на кухню и ворковали там добрых десять минут, а Антон не стал навязываться и разглядывал помещение. Однокомнатная квартира была в хлам убитой, примерно как большая часть недвижимости, которую он просматривал в поисках жилища для их семьи каждый божий день. Здесь всё молило о ремонте: подранные обои, завешанные постерами советских и пост-советских рок-групп, аниме персонажами и рисунками низкого качества со всяческими эльфами и эльфийками. Занавесками служили флаг СССР и ещё какой-то неизвестной страны («Гондураса», — услужливо подсказал вернувшийся Трор), вся мебель — ДСПшная, как у Антоновых бабушки с дедушкой, только покосившаяся и словно бы грязная, а на полу прожжённый линолеум. Антону было не понять, почему люди решают не делать окружающую их действительность хоть сколько-то эстетичной и уютной: переклеить обои, покрасить деревянные рамы и вынести хлам — это ведь нетрудно! В последний раз такое неуютное жильё Антон видел, когда они с Олегом ходили к его брату Серёже, и то, тогда Антона восхищал сам факт, что «квартира, а не коммуналка, и не важно, какая», а теперь вон, нос морщит и думает, что в их комнате в коммуналке хотя бы симпатичные голубые обои и белый ламинат, и много цветов и света, и мебель не совковая. Интересно, как у Серёжи сейчас дела, что там с тюрьмой? Надо будет у Олега спросить, как он из армии вернётся. И вообще нормально встретиться и поговорить, а то они друг друга разве что с праздниками поздравляли исправно, а так — не виделись уже два года. Может, ему в армию письмо написать? Раздался звонок в дверь, и в прихожую ввалились двое. Антон пошёл знакомиться и жать всем руки. Один парень, который представился как «Шэдоу, можно Шэд», больше походил на обыдлевшего Шурика из советского фильма. Он был шумный, ржал, показывая зубы и дёсны всем окружающим, а потом поправлял очки, безуспешно пытался пригладить торчащие русые волосы и отпивал пивко из полторашки, с которой зашёл. Второго — из-за спины Шэда, занимавшего шумным собой всё пространство разом, — Антон увидел на сразу, а когда увидел-таки — обомлел. Невысокий мужчина с белокурыми волосами по пояс, в кожаных штанах и кожаной ковбойской шляпе. Лесной эльф с Черты из детских Антоновых воспоминаний. Это о нём он мечтал тогда, гуляя с родителями и в очередной раз замечая шумную компанию рокеров с коробкой вина. К нему хотел подойти, представиться и протянуть руку. Сердце сделало кульбит, затошнило. У его мечты уже сто лет как вышел срок годности, он давно не тот пацан в футболке Арии, чего сейчас переживать-то? Антон тихонько разглядывал своего лесного эльфа: его мягкую улыбку больших чётко очерченных губ, нос, орлиный, как у папы, худую шею и выступающие ключицы, выглядывающие из-под растянутой футболки с Цоем, некрупные лукавые серые глаза, бесцветные брови и ресницы. У него были специфические черты лица, сильно напоминавшие фараона Эхнатона, каким того запомнил Антон с уроков истории искусств. Заметил он и сеть морщин на лице, и как легко краснела его кожа. Эльфу было по человеческим меркам лет тридцать пять-сорок, не меньше (как Антоновым родителям?!), но воспринимался он отчего-то младше Коляна. Может, потому что казался хрупким даже рядом с дрищавым Антоном (он так дико исхудал за последние три месяца, что и сам заметил). Эльф почуял, что на него пялятся, взглянул своими лукавыми глазами на Антона, подмигнул (он ему подмигнул!), широко улыбнулся и представился по-мальчишески звонким голосом: — Вит! — Туман, — непроизвольно широко улыбнулся ему в ответ Антон. Кажется, даже не губами вниз. — Вит, ну едрить твою качель! — гигантский Трор хлопнул миниатюрного эльфа по плечу. — Живёшь в двух кварталах, а опаздываешь на сорок минут, это уметь надо! — Да ладно тебе бухтеть, я уверен, что пришёл вовремя, — всё с той же подкупающей улыбкой Вит поглядел на Трора и обнял его, а затем Лину. Затем вся честная компания откочевала на кухню, чтобы покурить перед игрой. На этот раз Антон к ним присоединился и стрельнул сигарету. Вит курил «Союз Аполлон», прямо как сосед Фёдор Саввич, и это было странно: дешёвый, тяжёлый, горький мужицкий табак, дешевле только «Беломорканал», — и в этих тонких эльфийских руках. Шэд шумно и в красках рассказывал о дурных клиентах с работы (он работал в интернет-техподдержке), как ему в ночной смене звонили и дышали в трубку какие-то мужики, и заявку было не закрыть, и не поспать, потом начал расспрашивать у всех, как дела, а потом Трор погнал в комнату играть. Расселись, разобрали заготовленные Трором листы персонажей и фигурки с портретами, на фоне заиграла музыка — Антон опознал саундтрек из Icewind Dale. — Что ж, — начал Трор, глотнув из гигантской керамической кружки в форме голой женщины, — рад видеть вас, благородные приключенцы. Мы начинаем нашу историю в мире Континентов-Близнецов. Близнецы эти похожи очертаниями и расположением массивов гор и лесов, но словно смотрятся в кривое зеркало. В восточном полушарии лежит континент Весхия. Его земли плодородны, воздух кристально чист, города славятся богатой архитектурой и не менее богатыми жителями. Это континент аристократов, архимагических коллегий, мирных друидов, вольных художников и фермерских угодий. Весхия — добрая сестра-близнец этого мира. Напротив, в западном полушарии, расположился злой брат-близнец Сцуул. Изначально он не был таким густонаселённым и развитым, как Весхия, но туда стали высылать каторжников, шобы работали в рудниках и не забивали своей грязной добычей минералов ауру архимагам, облюбовавшим для жизни горы Весхии. Добыча ууланита и переработка его в мастерских на мощные артефакты — дело прибыльное, но грязное не только для архимагической ауры, но и для атмосферы, поэтому в воздухе Сцуула летает гнойного цвета взвесь, а в глубине континента из-за неё трудно дышать. К счастью, сейчас вы у самого берега моря в умеренных широтах, вдали от карьеров, и свежий морской бриз уносит взвесь. О её присутствии можно догадаться, только посмотрев в ночное небо — оно будет светиться таким тёмным красно-оранжевым. Итак. Справедливость! Антон встрепенулся. Он начал уже клевать носом от бесконечной вводной, напомнившей ему смесь миров Морровинда и Готики, и не ожидал, что обратятся к нему, поэтому неловко смущённо засмеялся, помахал рукой, будто здоровался, сказал: — Это я. — Опиши нам себя. — Ну… Я весьма юная девушка-тифлинг. У меня шикарные рога, как у архара. Пепельные волосы по пояс, заплетённые в растрёпанную косу, чёрные глаза, хм… на весь белок чёрные, и бледная голубоватая кожа, на которой видны шрамы на всех выглядывающих из под кожано-меховой брони частях. Я среднего роста и довольно худая, ношу серьги с синими перьями. Ещё у меня есть хвост. И длинный лук. Вот мой портрет, кстати, — описал Антон и протянул другим игрокам посмотреть фигурку со своим любовно нарисованным портретом. Соигроки лениво поглядели на фигурку, но если кто и заметил сходство с Антоновой внешностью, то решил оставить это наблюдение при себе. — Хорошо. Справедливость, ты не спала уже больше суток и очень устала. Твои способности следопыта вывели тебя к крупному портовому город Есулад, если верить указателю у главного тракта. Он напоминает тебе о городе твоего детства, но это не он. Стремительно темнеет. На подступах к городу уже не видать людей. Что будешь делать? — Эм… Я могу отследить следы дальше? Куда они ведут в самом городе. — Ты можешь попробовать. Прокинь на внимание с помехой. — Хорошо, это… сейчас, — Антон зашуршал листами персонажа, а затем кинул кубики, — тринадцать. — Ты идёшь по грязной истоптанной дороге нижнего города, продолжая различать следы, но затем они поворачивают в сторону верхнего города и теряются в каменной мостовой. — Я могу пройти в верхний город? — Да, ты можешь. Стражники, правда, на тебя недобро косятся, один даже сплёвывает на мостовую, но пока не подходят. — Я прохожу в верхний город, иду в сторону главной площади, тут ведь есть площадь? Ага. Что я вижу на своём пути? — В основном ты видишь частные особняки за каменными стенами или магазины с красивыми латунными вывесками, но все они уже закрыты. Ещё ты видишь ратушу и постоялый двор «Золотая чаша» с мягко светящимися золотом витражными окнами у самой площади с фонтанами. — Я пытаюсь войти в «Золотую чашу». — Едва ты наступаешь на красный коврик у входа, как из тени возникает одетый в расшитый камзол крепкий полуэльф-портье с рапирой. Он окидывает тебя оценивающим холодным взглядом и встаёт перед дверью, загораживая проход собой. Он говорит вежливо, но ты слышишь в его голосе с трудом сдерживаемое презрение: «Юная леди, прошу простить, но в данный момент все места в нашем заведении заняты. Могу предложить вам пройти в сторону среднего или нижнего города, там вы, быть может, найдёте свободные и более бюджетные комнаты». — Так… Интересно, какой у меня навык запугивания. Ага, весьма хуёвый. Ой, простите. — Да бля, за мат в этом доме не извиняйся, дело святое, — хмыкнула Лина. — Хах. Ладно, я возмущённо выдыхаю и отхожу от входа в гостиницу. Денег у меня в кошельке и правда нет не то, что на золотую чашу, но даже на керамическую стопку, хех. Короче, я… Иду к фонтану. Залезаю в него и пытаюсь выловить денег. Наверняка же их сюда кидали, да? — Разумно. Ты пытаешься. Кидай… Даже не знаю, — Трор смущённо почесал бороду, глядя в какие-то свои бумаги. — Это общая проверка на двадцатке, на удачу, — отозвался Вит. — Вот, слушайся Вита, он у нас тут умудрённый жизненным и ролевым опытом дед. — Совсем же не дед, — зачем-то прокомментировал трясущий кубик Антон и смутился, будто его могли уличить в непристойном интересе. — Ого, двадцатка! — Кому-то из богатых посетителей верхнего города Есулада это место весьма полюбилось, или он был изрядно пьян, так что расщедрился и разбросал денег в фонтан. Ты находишь три золотых. — Ура, я больше не бомжиха! Я купаюсь, и причём в золоте! Ну ладно. Я очень устала, и решаю, что утро вечера мудренее. Иду в порт… Это же нижний город? Ага. В общем, в порту ищу таверну с постоялым двором. — И ты её находишь. Таверна называется «В последний путь», и ещё на подступах к ней ты слышишь гул голосов и смех и чувствуешь запах дешёвой выпивки. — Как жизнеутверждающе… Я захожу. Что вижу? — Это обычная деревянная таверна со скрипучими, местами прогнившими досками и с тучным человеческим мужчиной-трактирщиком средних лет за стойкой. Он будто муху проглотил, от его взгляда молоко скисает. Пиво, вероятно, тоже. Таверна забита битком. В основном тут сидят моряки, режутся в карты, пьют. — Я оглядываю публику. Есть ли среди них эльфийка или драконорождённый? Мне надо что-то кидать на это? — Не надо. Тут достаточно светло и ты можешь внимательно оглядеть местных. В основном это мужчины-люди, ещё есть немного дварфов и полуэльфов. Ни драконорожденных, ни эльфиек, ни кого-то одной с тобой расы ты не видишь. — Ладно, я подхожу к трактирщику. «Здрасьте, дядь!» Мой голос с непривычки звучит хрипло и низко. — Пока ты идёшь к стойке, многие мужики оборачиваются тебе вслед, кто-то даже пытается полапать за зад, ты слышишь «Ля к-кая демонючья краля пожал-вала!». Трактирщик вперивается в тебя мрачным взглядом и говорит: «Ёбаря своего дядей будешь звать, изверг, а я Ханун». — Хорошо, дядь Ханун. День тяжёлый выдался? — Да день как день. Будешь чего брать, или хвостом перед публикой местной пришла повертеть, прошмандовка? Если клиента себе здесь найти хочешь, мне половину выручки даёшь, усекла? — Я сжимаю зубы, чтобы сдержать гнев, глубоко вдыхаю и выдыхаю. Последнее, что мне бы хотелось сделать — устроить здесь пожар. Потом наконец снова обращаюсь к нему: «Мне бы поесть, попить да комнату на ночь снять». — А денежки-то у тебя на поесть да попить имеются? Или ты хочешь заплатить иначе и заслужить право называть меня дядей? — Да что ты заладил, извращуга, не шлюха я тебе! — Знамо-знамо, не шлюха, а честная давалка. Ты давай-ка деньги вперёд, а там и поговорим. — Во сколько мне это всё обойдётся? — Семь медяков. — Я выкладываю на стол один золотой и выразительно изгибаю бровь. — «Другой разговор. Касья, неси похлёбку!» — кричит трактирщик на кухню, а сам наливает тебе поллитровый стакан эля и с хлопком ставит перед тобой, а потом с таким же хлопком отдает разменянные деньги. Запиши себе. — Дядь Ханун, раз уж мы-таки нашли общий язык, может расскажешь, не видел ли в городе эльфийку и драконорождённого? — Не расскажу. — А если сдачу себе оставишь? — «Тогда расскажу». Он убирает монеты себе в карман. «Ходили тут такие недавно. Богатенькая эльфиечка с Весхии, таскалась тут, все местные мечтали бы у ней деньжат отжать, а саму попользовать, дак с ней таскаются чешуйчатые сиськи два на два метра, оберегают, значит. А эльфиечка всё тут бегала и расспрашивала, кто с ней готов пойти к каким-то там раскопкам, путь показать, сопроводить. Готов-то много кто был, дак телохранительница ейная, морда крокодилья, всех отсеяла». — Как интересно. А давно она в городе? — Вот, третий день к концу идёт. — А где остановилась? — Да уж не здесь! Сама-то как думаешь, рога твои чугунные? В «Золотой Чаше», конечно. — А ты откуда знаешь, что она там, следил, дядь? — Вот ещё, надобно мне оно. Да только она ж сама сказала, вот, буду в «Золотой Чаше», если следопыт какой объявится, направляй ко мне, пропустят. — Вот как, дядь Ханун. Ну так спасибо, что направил. — Он смеряет тебя в кои-то веки не мрачным, а любопытным взглядом, кивает и отходит. — Я допиваю свой эль, изрядно от него хмелею, с аппетитом съедаю похлёбку и иду спать, куда дядя Ханун мне указывает, полагаю, это какой-то чулан с сеном, но мне всё равно. Наутро достаю сено из волос, отправляюсь к «Золотой чаше» и говорю сонному мерзкому портье, что иду к эльфийской госпоже в качестве следопыта. — Ха-ра-шо! Он явно недоволен, но видимо, у него есть указ сверху, и потому он слегка кланяется и пропускает тебя внутрь. Внутри всё обставлено так же богато, как и выглядит снаружи. В центре залы стоит фонтан в виде золотой чаши, вдоль витражных окон высажены клумбы, а в следующей зале за стеклянной стеной устроена едальная часть со столами из дорогого дерева. Там ты видишь деловито завтракающих эльфийку и драконорождённую, а ещё изрядно помятого сонного полуэльфа за соседним столом. Ну что, настало время познакомиться с другими нашими героями. — Ну надо же, наконец-то, — бурчит Лина. — Вот ты и начни. — Я Сора Щитомордник, рар-р-р! Я огромная чешуйчатая бабища, но у меня НЕТ сисек, и то, что я баба, можно догадаться только по голосу или если я вдруг снесу яйцо. У меня красная чешуя с бежевыми пятнами узоров, полный доспех и внушительного вида двуручник. Я уже съела яичницу из четырёх яиц, и мне нужна ещё одна двойная порция, потому что в этих барских элитных ресторанах наесться невозможно!!! И эта высокородная спичка со мной, только троньте пальцем! Сож-ж-ж-р-р-р-у! Антон рассмеялся от Лининой импровизации. Вжилась же в роль! Хотя, по её словам, никогда не играла даже в компьютерные игры. Видимо, создала героиню себе под стать. — А меня зовут Зориэль Сильваран, — мягко перехватывает инициативу Вит. — Мои золотые волнистые локоны, забранные дорогой заколкой, струящимся водопадом ниспадают по самый низ лопаток, а голубой шёлк мантии подчёркивает ярко-голубые глаза. Моя кожа не загоревшая, но смуглого оливкового оттенка. Я аккуратно золотой ложечкой выедаю яичко, но даже не гляжу на него. Мой взгляд прикован к книге и быстро скользит по страницам. — А я Гойсан, бард, бля, и я хорош! — смеётся Шэд и ударяет себя в грудь. — И, боги милостивые, как же я вчера налакался. Что дешёвое вино пьёшь, что дорогое — а разницы никакой, блюешь одинаковым красным. Обидно. В общем, у меня чёрные волосы, синие глаза, лёгкая броня, разукрашенная в бело-сине-голубой, с серебряными пряж… — Как флаг Зенита, уважаю, — почтительно перебил Шэда Вит. — Да, именно, как флаг Зенита. Я попаданец из Питера в местный Магнитогорск, канеш. Ха-ха, нет. У меня есть при себе лютня и два коротких меча. И я сегодня же перееду из этого элитного заведения во что попроще, деньги хоть и казённые, батины, да только он сказал: в последний раз даю, олух! За ум возьмись! Зарабатывать начни! Тоска-а. — Искупайся в фонтане, там много денег, заодно быстро протрезвеешь, контрастный душ — наше всё, — предложил Антон. — Ага, конечно, щя с разбегу нырну, я же себя на помойке нашёл. И вообще, в фонтане были МОИ деньги. — Класс, у нас три девки и Райан Гослинг, — подытожила Лина. — Девоньки-и-и, вперёд, — снова заразительно заулыбался Вит и поднял две ладони, явно ожидая, что по ним хлопнут Антон с Линой. Они не подвели. — Вы ж ещё не познакомились, — с шуточным осуждением посмотрел на своих игроков Трор. — Зориэль бросает взгляд сквозь стеклянную стену и видит перед собой очаровательную тифлингессу, явно похожую на следопыта. Тифлингесса выглядит надёжно, и Зориэль уже готова принять её в партию! За тебя, милашка! — с кривлянием ответил на осуждение Трора Вит и, глядя прямо Антону в глаза, поднял бокал, неясно, то ли шутя, то ли всерьёз так отыгрывая, и снова подмигнул Антону, а тот в ответ делано спрятал лицо в ладонях, хотя смутился вполне взаправду. — Так, Вит! Не развращай молодёжь мне! Решат ещё, что ты не придуриваешься, а всерьёз так играешь! — Всё-всё! — поднял ладони Вит. — Давай, милашка, покажи Трору класс. — О да, я сейчас всем покажу, конечно, и класс, и милашку. В общем, я делаю решительное лицо и едва сдерживаюсь, чтобы случайно не спалить вот этих девчат и случайного полуэльфа раньше времени. — Э-э-э, за что, ты чо такая психованная суч-ч-чечка, — возмутилась Лина, уперевшись кулаками в стол, тут же получила щелбан по носу от Трора и укусила его за атаковавшие её пальцы. — Ну-ка, цыц, Щитомордник, ты не умеешь читать мысли других существ. — Да блин, я теперь на очке сидеть буду! — Ты и так на нём сидишь, — отозвался Антон, сделал себе мысленную заметку не проговаривать чувства героини и продолжил: — Короче, я прохожу к столикам и встаю перед эльфийкой, ожидая, когда она на меня посмотрит. — Но раньше эльфийки на тебя смотрит Сора: она отвлекается от завтрака и выразительно держится за рукоять двуруча, — недовольно поглядела на Антона Лина, будто правда готова была огреть при случае. — Я продолжаю читать книгу, не замечая ничего вокруг. Спустя пару минут понимаю, что Сора больше не гремит вилкой, и недоумённо озираюсь сначала на неё, а потом на незнакомку, потом расплываюсь в улыбке и говорю: «Ой, здравствуйте! Вы по объявлению? Вы завтракали? Да присаживайтесь, в ногах правды нет!» — Спасибо, высокородная ледь. Ага, по объявлению. Вы следопыта искали. — Ага, искали! Вы не представляете, тут у вас всё так по-другому, ужасно любопытно! У нас в Весхии просто оставишь заявку в общество следопытов, и тебе через день провожатого подберут, а у вас самой надо такие мелочи решать, никакого общества, очень хаотичное существование, очень! Да вы присаживайтесь, что вы. А я вас за это время в городе не видала... — Да уж, мы тут со всем привыкли справляться сами. И не видали, конечно, я ж из лесу, вестимо. — Из лесу? У вас в лесу, госпожа тифлинг, страшно. Мы только вышли в лес, думали сами местечко найти, а там труп! Ну труп и труп, наверное, как у вас тут принято — нам неведомо, но Сора меня обратно в город потащила, как увидала, я изучить не успела, кто там его убил. А ведь первый труп на новом месте увидела, интересно! — Вит махнул рукой, изображая печаль об упущенной возможности. — А вы там постоянно трупы видите? — Ага. Как яблоки с яблони на меня валятся, чуть пойду — по темечку бьют и мыслями осеняют, — осклабился Антон. — А чей труп, говорите, видели? — Да старика какого-то. Человека. Сора посмотреть не дала, чей там труп, поволокла в город. Я на неё ещё полдня дулась! Сора, лишила меня такого опыта, тебе не стыдно? — Вит повернулся и поглядел на Лину крайне осуждающе, а она на него поглядела в ответ как на безмозглого хуилу. — Я кидаю кубик на то, чтобы понять, говорит Зориэль правду или врёт. Это на что? — Двадцатку на проницательность. — Восемь. — Ты видишь, что Зориэль очень воодушевлена. Похоже, она правда воспринимает произошедшее с ней как потенциально весёлое исследование, которое не состоялось из-за телохранительницы, — ответивший Трор выглядел очень довольным, будто он раскидал наживку, и все рыбки её проглотили, и Антон подумал, что они идут по его заготовленному сюжету, как нож по маслу. И это очень настораживало с учётом того, как плохо он только что кинул кубик. Зориэль с Сорой всё ещё могли быть убийцами Риса. — А вы, ледь, чего вообще сюды пожаловали? Что за раскопки найти пытаетесь? — А вот, — печально развёл руками Вит, — знала бы, так уже бы наняла рудокопов копать. Я, госпожа тифлинг, диссертацию пишу. Статью в энциклопедию. Вы знаете, что такое энциклопедия, да? Антон в ответ молча посмотрел на Вита, как на идиота. — Ага, ну в общем мне надо тут у вас найти новый минерал. Его ещё никто не видел, но по последним расчетам, учитывая искажения магнитного поля, он должен существовать. Так что я хочу исследовать неизвестные места. Вы что-то об этом знаете? — Я что-то об этом знаю? — спросил Антон, глядя на Трора. — Кидай на знание природы или на выживание, что выше. — Ага… Семнадцать. — Во время своих странствий ты проходила места, севернее и глубже в материк, в неделе пути, где металлические пряжки и ножи намагничивались так, что тянули тебя, мешая идти. Ты думала, что это тебе мерещится от усталости, или что эти места прокляты, но теперь задумываешься, что они могли быть тем, что ищет Зориэль. — Думаю, я знаю, что вы ищете, благородная ледь. Могу сопроводить. Только что вы мне за это дадите? — Если будешь выёбываться дальше, то пиздюлей за это дадим, госпожа тифлинг, — отозвалась Лина с таким раздражением в голосе и взгляде, будто её бесила не только Справедливость, но и сам Антон. — Ну Сора! Ты мне так всех отпугнешь! — А хуле! Пущай боятся! — Не слушайте Сору, пиздюлей мы вам давать не будем, это нам невыгодно. Но можем с вами заключить договор на пятьдесят золотых, если доведёте нас в целости до места, а потом выведете обратно в этот город. Также в целости. Авансом не платим, но будем кормить в пути. — Изи мани. Ой, — Антон шлёпнул себя по губам. — Хорошо, мне годится такой договор. Где подписывать? — Вот здесь, госпожа тифлинг. — Я внимательно читаю договор, чтобы убедиться, что это мне не дьявол предлагает продать свою душу. Вроде всё норм, чего-то кидать? — Трор мотает головой в ответ на Антонов вопрос. — Окей, тогда я ставлю крест вместо подписи, хотя писать умею. Пускай думают, что нет. — Отлично, тогда прямо сейчас и выдвигаемся! — «Дамы, дамы, вы про меня не забыли?», — с этими словами Гойсан подсаживается за столик к девушкам, а потом машет трактирщику, или кто тут, и кричит: «Рому, пожалуйста». Затем глядит на девушек и, бесцеремонно приобняв Сору, спрашивает: «Так куда мы идём?» — наконец вклинивается Шэд в диалог, не дожидаясь отмашки мастера. — «Тебя попробуй забудь», — Сора с отвращением сжимает в своей руке ладошку этого гайдзина, или как там его, и отбрасывает. Ладошка хрустит. — Ауч! — А это господин бард, весь путь до Сцуула развлекал нас на корабле, без него бы мы от тоски померли и от морской болезни, а так — ничего, пережили. Он умеет скрасить путь и желает посмотреть мир. И скинется на экспедицию, правильно я говорю, Гойсан? — Обязательно, леди Зориэль! Сразу после того, как ваша деликатнейшая телохранительница скинется мне на ремонт рабочей руки! — О, не переживайте, целостность вашей руки войдет в наш счёт, если окажется нам полезной. Ну тогда решено — в путь! — Вит хлопнул ладонью по столу и уже привычно улыбнувшись вышел из роли и позвал: — Пойдёмте перекурим, а то винцо всё, грустно. — Да ты и так пришёл навеселе, какой грустно, — отозвался Трор на пути в кухню, где единственные три стула у окна тут же заняли Лина, Шэд и Вит; стол на кухне отсутствовал — видимо, его и перенесли в комнату. — Конечно навеселе, как иначе, и вы меня поздравьте. Празд-ни-чек! Эй, братва, выходи на двор, ай-да безобразничать! — Поздравляем. А повод-то какой? — Подали на развод! ВУ-У-У-ХУ! — неожиданно завизжал Вит, как преданный футбольный фанат на забитом решающем пенальти. — Ого. А как Лизка, с Мирой останется?.. — Тш-ш-ш, — приложил Вит палец к губам и зашипел, — никогда больше их не упоминай. — Как скажешь, брат, — Трор потянулся к Виту чокнуться бокалами, но Антону показалось, что посмотрел на Вита он презрительно. Впрочем, Антона уже унесло с четырёх бокалов портвейна, и он не был уверен ни в своих наблюдениях, ни в своих ногах. И, похоже, его попытки облокотиться на стенку поудобнее и не съехать на пол не остались незамеченными окружающими. — Милашка тифлинг, ты там как, держишься? Ходь сюды, — абсолютно обезоруживающе улыбнулся Антону Вит, выглянув из-за бока Трора, и похлопал по своему бедру, где-то сбоку. Антон в ответ на это тупо похлопал глазами. Это тоже что-то из арсенала пидорских шуток, которые, как сказала Лина, норма в мужицких компаниях? Или уже пидорство, которое не вписывается в рамки этих шуток? — Да ходь, чего ты там жмёшься, — засмеялась Антонова детская мечта и поманила к себе пальцем. Антон послушно подошёл. И сел Виту на колени. Лина присвистнула и заржала, а Вит тоже снова засмеялся и аккуратно сдвинул Антона со своих коленей на стул, подвинувшись так, чтобы высвободить половину сидушки. — Мне тоже очень приятно познакомиться, милашка тифлинг, — ударив своим стаканом о стакан Антона сказал Вит куда-то ему в шею, поднимая дыханием волоски. Наверное, тоже без подтекста и пидорства, просто потому что сидели близко так вышло… — Взаимно, благородная ледь, — рассмеялся в ответ Антон так, будто всё случившееся было продуманной шуткой и частью глупого отыгрыша, но вообще-то приятно ему сейчас не было. А вот стыдно — очень. И как ему теперь возвращаться сюда и вновь играть?