Step by step.

Джонхан прикрывает глаза и обхватывает голову руками. Выдыхает тяжело и думает о том, что вряд ли похож сейчас на человека: растрепанный, помятый, с глубокими синяками под глазами и руками, полностью пропахшими дешевенькими сигаретами из соседнего ларька. А еще он думает о том, как вообще мог опуститься до такого вот состояния — правда ведь, не ясно. И хочется сдохнуть. Прямо вот так — прижимаясь спиной к стене, сидя на полу и как-то совсем не по-мужски (см. стыдно) прижимая коленки к груди. Не встретил бы он Хансоля — все было бы легче. Просто продолжал бы жить себе дальше без всяких проблем и мыслей о неправильных чувствах к мальчишке, который от чего-то крепко засел в его голове и отказывался уходить под любыми предлогами. Джонхан винит Хансоля, но знает, что накосячил сам. Просто в какой-то момент все это становится невыносимо: чужие глаза слишком близко, чужие руки и сам по себе весь Хансоль, который от чего-то рос аномально быстро. За год из нескладного угловатого мальчишки в широкоплечего красавца, который, мало того, что сравнялся с Джонханом (который больше не будет расти), так еще и намеревался перегнать сантиметров этак на 5-10. Джонхан опять думает о нем. Он тихо, почти истерично, смеется и прижимается лбом к собственным коленкам устало. Ему хочется просто заснуть — и не просыпаться больше, желательно. Во снах нет мучительно красивого Хансоля и ситуации не-люби-меня-не-надо. Но выхода-то все равно нет. Дверь скрипит слишком громко для того, чтобы это осталось незамеченным. Юну не надо открывать глаза и вскидывать уставший взгляд для того, чтобы наверняка узнать человека перед собой — по шагам, по дыханию, по каждому неосознанному действию, сопровождаемому любым звуком.  — Свали, Хансоль, — и Джонхану приходится сделать над собой усилие, чтобы это звучало грубо и как-то небрежно, подавляя рвущуюся наружу истерику. (Баба, что ли?) Хансоль мнется на пороге и совсем не знает, куда себя деть. В этом весь он — вечно молчащий мальчишка с полной растерянностью в ореховых глазах, отсвечивающих на свете янтарем. Джонхан молится, чтобы тот сообразил уйти, как можно быстрее. Иначе… Раз. Хансоль смотрит на него настолько пристально, что это чувствуется. И становится как-то по-особенному хуево — другого слова не подобрать совсем никак. Два. Он отводит наконец взгляд и для себя решает, что молчаливого в последнее время хёна лучше все же оставить одного, даже если сердце и сжимается от одного только болезненного вида заострившихся широких плеч со спадающими на них светлыми прядями. Три. Хансоль поворачивается и хватается удобнее за дверную ручку.  — Не уходи. Но закрыть дверь не успевает. И Джонхан охотно поднимается с места и вновь тянет руки к мальчишке, которому хочется улыбаться даже тогда, когда все внутри сжимается от гребанной боли. Юн Джонхан считает, что во всем виноват Чве Хансоль. Надо было уходить вовремя.