Идущие к небу

Оживало всё в бункере медленно. Постепенно, с постоянными перебоями вклинивалась в процесс работы вся местная электроника, запускались приборы. Наполнялось помещение звуками. Работал генератор, доблестно, с честью и правдой поставляя в здешние закоулки свет, на столике небольшом с жуткими помехами шумел военный радиоприёмник. Ответа в радиоэфире не поступало. Старался Семен найти намеки на то, что за пределами лагеря сохранилась хоть какая-нибудь жизнь, да вот только всё тщетно было — эфир на всех диапазонах частот молчал так, словно правительство Союза решило, что во имя своего счастливого коммунистического будущего любые радиостанции, от гражданских до военных, стоило бы прикрыть, и это как раз, судя по отсутствию вообще какого-либо сигнала, получалось просто замечательно. На миг Персунову даже показалось, что стрелка приёмника на время короткое ожила и просто молча нашего пионера дразнила, двигаясь то влево, то вправо, словно никак не хотела данному товарищу оглашать информацию о том, что же происходит там, за пределами этого интереснейшего мира. Будто здешнее божество, если оно, конечно же, вообще здесь существовало, пыталось Семёна оградить от влияния внешней среды, прилагая все усилия для того, чтобы он здешнюю реальность подстраивать под себя не попытался. В помещении света практически и не было — единственную на всё убежище лампочку здесь не меняли уже довольно приличное количество времени, что грозило данному захолустью скоро превратиться в самое натуральное царство вечной тьмы, и поэтому Семён, ведомый одним лишь желанием поиздеваться над несчастным радио, забыв даже воспользоваться фонариком на телефоне, в полумраке рассматривал кнопки приёмника, которые можно было бы покрутить и нажать, дабы в один прекрасный момент белый шум неожиданно сменился на голос диктора, что рассказывал бы советскому народу очередную интереснейшую новость о положении дел в стране, да только вот миру здешнему вещи такие не были нужны совершенно — главному пионеру всея лагеря это в любом случае не принесло бы долгожданной свободы, ровно как и интересной для него информации. Но хотя бы он мог тогда точно знать о том, что за пределами сего уютного мирка существует хоть что-то, что можно было бы назвать жизнью. Хотя бы он на это надеялся. — Может не будешь чужое трогать, а, вредитель? Не для тебя ведь сделано. — С койки раздался противный и очень неприятный, скрипучий для слуха голос. Медленно, разжевывая каждое свое слово, кто-то словно пытался своему нерадивому собеседнику досконально объяснить о том, что работает он с вещами, совсем для его круга деятельности не подходящими. Семён промолчал. Будто не слышал того, что в его адрес сказано было. — Может не будешь чужое трогать, а, вредитель? Не для тебя ведь сделано. — Голос повторил вопрос уже громче и более раздражённо. Собеседник уже было хотел на крик сорваться, но не успел — Персунов всё же со своим нетерпеливым визави заговорил, да только вот не в особо мягкой форме диалог начал: — Может ты, Пионер, успокоишься? Я твои выкрики прекрасно слышу, только мне от них пользы никакой нет. — Ещё раз повторяю — ты перестанешь чужое трогать? — Пионер продолжал на своём настаивать, да только вот Семён слушать его не хотел совершенно. — Видимо, твое воровство книг из библиотеки сюда совсем не вписывается? Я, знаешь ли, пытаюсь тут знаний и информации набраться, но ты мне мешаешь. Делать в лагере все равно нечего, а постоянно окучивать Славю просто ради того, чтобы тебя позабавить, у меня нет никакого желания. И так дел полно, а тут ты ещё пристаешь. — Своей пламенной речью Персунов, надеясь на весь свой и так не шибко большой талант в ораторских способностях, пытался доказать своему надоедливому товарищу, что работа с военным приёмником несла в себе хоть какую-то пользу, и если не для всего общества в целом, то для него самого уж точно. Пионер на такое высказывание лишь обидно фыркнул, и тут же, вспомнив о чём-то очень важном, сменил тему, при этом сделал он это так неожиданно, словно считал, что сразу не поделиться своей мыслью с Семёном, который сейчас вовсю игрался с электроникой, стоящей перед ним на столе, ну никак было нельзя: — Слуууушай, Сень. А давай как в прошлом цикле — стащим у физрука из спортзала бутылку пива и отпразднуем одну очень знаменательную дату? Возьмём пожевать что-нибудь из столовой, спрячемся где-нибудь, да культурно отдохнём? Я те обещаю, в этот раз я не устрою по пьяни в лагере дебош, чтобы ты потом в глазах всех своих подружек идиотом не казался! — И в конце своего обращения тут же парень съязвил, словно ожидал, что такие попытки издевательств Персунова в бешенство приведут, да вот только сам Семён не очень торопился негативно на это высказывание реагировать, потому что по уши был погружён в работу с радио. — И что именно ты собираешься праздновать? — Семён совершенно не понимал смысла данной мысли, тем более, исходя из своего опыта — пусть даже и не особо большого — любое предложение главного затейника всея лагеря развлечься или отдохнуть не сулило ничего хорошего, потому что второе «Я» Сёмушки меру в своих забавах часто не рассчитывало, и обычно, при наступлении какой-либо критической ситуации, когда наших бравых парней неожиданно обнаруживали за организацией различных весёлых мероприятий, будь то простое воровство продуктов в столовой или шутки ради сожжение какого-нибудь здания, данный кадр очень шустро, по-мастерски даже уходил от последствий, которые могли бы в ближайшем будущем его настигнуть. То есть — просто исчезал, оставляя Персунова на растерзание различным товарищам, что с превеликим удовольствием хотели исправить некоторые генетические ошибки здешнего зачинщика проблем. И чаще всего им это удавалось, потому что несколько злобных рыл, одинаковых с ним по росту и обладающих более развитой, чем он, физической силой, под командованием грамотных вожатых, которых хоть сейчас на войну в качестве полководцев можно было посылать, нашего затейника быстренько хватали и безбожно лупили, дабы тот запоминал раз и навсегда один простой урок — в любом веселье, особенно с его-то мозгами, нужно меру знать, потому что чаще всего результаты развлечений двух самых главных парней данного лагеря ничего хорошего никогда не приносили. — В прошлый раз ты со своим празднованием чуть Алиску не споил. И слава богу твоя затея успехом не увенчалась, потому что я, не будем говорить как, из бутылки всю водку вылил. — Но в этот раз дата-то стоящая! Ты знаешь, какое сегодня число вообще по твоему же сочинённому тобой «календарю»? — И какое же? — Продолжал Семён спрашивать Пионера, не понимая, к чему же клонил его товарищ. — Ну давай, вспоминай! Месяц хотя бы, ну или день! — Советовал пионер Семёну, словно пытался намекнуть на значимость текущего дня. Хлопал даже в ладоши, чтобы привести Персунова в чувства и заставить его понять, что же такое сегодня произойти могло, что он сегодняшней дате решил своё внимание удостоить. Вспоминал Семён, к сожалению, сегодняшнее число с огромным трудом — любимый его блокнотик, в который он старательно, несмотря на свой весь свой корявый почерк, записывал все свои циклы, долго и упорно подсчитывая все числа, от месяца одного до целого года, остался в домике у вожатой, что в последнее время питала ну очень нездоровый интерес к постоянным исчезновениям данного кадра из лагеря, и при любой возможности была готова полностью ограничить любые его действия, вплоть до работы с этой самой записной книжкой. Размышления самостоятельные тоже не приводили к чему-либо хорошему, потому что Персунов, надеясь на свою память и не шибко хорошие способности в счёте силы свои чаще всего не рассчитывал, в результате чего постоянно в числах путался и каждый раз во время своих подсчётов ошибался, что всё больше и больше мешало пионеру дать ответ своему второму Я, которое уже вовсю от смеха давилось и рожицы противные корчило. — Эх ты, Сеня… А я ведь на тебя так надеялся! Хотя… из какого там вуза тебя тогда выпнули? Экономический… — Университет имени Георгия Плеханова. — Мгновенно перебил Персунов своего собеседника, даже не дав ему свою фразу закончить. — Да, я на удивление помню некоторые моменты из своей старой жизни. До сих пор в памяти всплывает то, что дома у меня лежит в холодильнике целая, нетронутая пачка пельменей. — Да только вот не всё у тебя с математикой хорошо. — Пионер сделал небольшую паузу. — Пятнадцатое февраля сегодня, я у тебя уже посмотрел в блокноте и посчитал всё. Запоминать тебе числа в твоей писанине надо, когда в бункер ото всех сбегаешь. — И когда только успел? Хотя, погоди… Пятнадцатое… Праздник, говоришь? — Семён сразу же от своей работы отстранился. Вспомнился один ему важный момент из его прежней жизни, что исчез навсегда вместе с приездом в лагерь. Момент, которому он в последние годы своей жизни внимания совершенно никакого не уделял, и в результате чего безвозвратно его лишился. Лишился вместе со своей настоящей жизнью. — День рождения мой? — Ну, на удивление да. Ты, конечно, можешь мне и не верить, но я всё несколько раз перепроверил перед тем, как к тебе сюды притащился. Ты ведь не откажешься отпраздновать свой юбилей? Как-никак, а дата у тебя круглая — тридцатник тебе в том мире стукнул уже. Вечно грустный Семён неожиданно даже от радости засветился — впервые за такое долгое время ему, уже взрослому мужику, что по настоящему возрасту своему давно всех пионеров и вожатых обогнал, сей праздник начал казаться эдаким спасательным кругом, потому что лагерь настолько жизнь всю ему обрезал, что ни о каких праздниках среди этих бесконечных циклов думать ни разу и не приходилось. Тем сильнее становилось желание Персунова вернуть в своё существование те отрывки из старой его жизни, к которым он до появления в здешнем уютном мирке ну совершенно никакого интереса не проявлял. Тем сильнее хотелось ему привнести в мир этот празднование своего дня рождения, о существовании которого он благополучно успел в своей старой жизни забыть, и если уж у него появлялась возможность хоть на минуту этот мир наполнить новыми красками, дабы здесь окончательно с ума не сойти от постоянных повторений одной и той же недели без каких-либо существенных изменений, то он обязательно этой возможностью воспользовался бы. Хотя бы он в это пытался поверить. Увлечённые работы с радио очень резво сменились на блуждание по бункеру в поисках еды. Буквально за несколько минут Семён, ведомый какими-то своими желаниями, из трёх здоровых шкафчиков насобирал консервов, сохранившиеся этикетки на которых недвусмысленно намекали о том, что пролежать всё это добро способно будет ещё полвека, если конечно сюда не заявятся после развала Союза личности, которым очень уж захочется разобрать остатки всего того, что не успели утащить отсюда другие люди. Меню благодаря количеству консервированных продуктов образовалось просто отменное: отварные гуси в собственном соку, тушёнка, мясо с фасолью, ветчинные паштеты, море различных овощных консервов создавали такое пиршество, что ими можно было любой праздничный стол украсить, и ещё на один такой же их сполна хватит. Только вот к всему этому кушанью напитков не хватало, что очень наших пионеров огорчало — из всего ассортимента для питья могли сгодиться лишь несколько пакетиков армейского «Адаптовита», оставленных здесь доблестными советскими солдатами ввиду своей долговечности, но по памяти самого Семёна, которому посчастливилось ощутить на себе все прелести армейской жизни, в том числе опробовать и содержимое сухого пайка, данное пойло было до невозможности сладким и чаще всего в пищу им не принималось. Решение о выпивке ждать себя долго не заставило — Пионеру настолько в голову въелась мысль о том, что для праздничного вечера им стоило бы спереть у физрука с вечно открытого склада пару-тройку бутылок с пивом, что идею свою Семёну он в прямом смысле слова пытался интенсивно навязать, и получалось у него это как раз просто отлично. Даже не обладая должными для убеждения навыками, парень талантливо, без особых на то усилий расписывал капризному пионеру все плюсы их похода, тщательно, для большей выразительности и убедительности своих мыслей подбирая слова и выражения. Конечно, не всегда хорошо это у него получалось, но свою затею исполнял он на ура. К его же счастью, пьяный от радости именинник сегодня мало что замечал, поэтому проблем с его убеждением никаких почти и не оказалось. Невероятно доверчивый Персунов, несмотря на все свои первоначальные отказы данную затею исполнять всё же обладал достаточно весёлым настроением для того, чтобы полностью переосмыслить своё решение, и достаточно быстро согласился совершить весёлое турне до спортзала и обратно, если, конечно, к моменту их возвращения к корпусу старого лагеря они случайно дорогу в бункер не забудут.

***

Начинали свой нелёгкий путь парни с люка на площади. Выбирались осторожно, дабы у любопытных пионеров, решивших устроить себе вечернюю прогулку по всей территории лагеря, не появилась прекраснейшая возможность поделиться с каждым встречным здесь человеком новостью о том, как из спускной двери, которую чаще всего многие товарищи принимали за обычную стоковую решётку, выползли две личности с помятыми противогазными фильтрами в руках и решили устроить интереснейший забег по всей здешней земле, попутно скрываясь от множества различных лиц, что были полностью готовы данное мероприятие остановить. Слава богу на плацу как раз никого не оказалось, и единственным постоянным зрителем здесь оставалось лишь каменное изваяние Генды, которому до пионерских злоключений никаких дел не было, поэтому Персунов, убедившись, что никто за ним и его помощником сейчас не следит, бросил фильтр в траву и рванул через кусты к столовой, не забыв при этом Пионера схватить за руку, что пение цикад с упоением слушал. Шли тихо, то и дело прячась от любой опасности. Темнело. Пытались в свете фонарей никому на глаза не попасться, в результате чего около столовой оба заходили зиг-загами, но к их же счастью никто даже на них внимания особого не обратил. Свернули осторожно в сторону кухни, с трудом скрывшись от Алисы и Ульяны, что старательно выламывали дверь в местную харчевню и вовсю по сторонам оглядывались, не попались пионеры на глаза и изображавшей из себя партизана Славе, с огромнейшим интересом следившей со стороны склада за деяниями двух рыжих бестий и при любой возможности готовой их наступление остановить, внедрив в курс дела неугомонную Ольгу Дмитриевну. Пробрались к складу и чуть не столкнулись с Леной, которая, частенько по сторонам оглядываясь, мол найдётся обязательно на её голову какая-нибудь в темноте гадость, на всех парах от площадки для бадминтона к медпункту летела, сократив свою дистанцию через небольшую полянку, дабы лишнего времени не тратить. Последовать примеру такому решили и пионеры, да только пришлось им от Тихоновой скрываться, что они успешно и сделали, спрятавшись в достаточно высокой траве. Привлечь случайно в такое нелёгкое дело влюблённую по уши в одного товарища пионерку не хотелось совершенно, поэтому парни, на пару решив, что лишние проблемы им сейчас не нужны, решили проползти по всей поляне на своих пузах, дабы их силуэты в ночном свете ни у кого интереса не вызвали. Полежали на земле. Проползли пару метров и услышали в траве движения. Остановились, и подождав немного вновь проползли ещё метр-другой. Прислушались к звукам. Снова остановились. Наткнулись на ёжика, который, заметив, что на его территории двое субъектов решили покой нарушить, грозно зашипел, то и дело норовя наших бравых парней больно за что-нибудь да укусить, только вот сделать это он не успел, потому что оба пионера неожиданно резко вскочили, осознав, что большая часть пути только что была пройдена. В свете фонарей отчётливо виднелось здоровенное кирпичное здание, которое местное население — а в особенности мужское — именовало не иначе как «тренажёркой». Изрядно от травы замызганные, от напряжения вспотевшие, пионеры ощущали за свои похождения непередаваемую гордость, и Пионер, чувствовавший себя эдаким разведчиком на вражеской территории был даже готов Семёна обнять за успешное выполнение задания, да только вот сдержался. Оставалось идти совсем немного, правда Пионер неожиданно забастовал — пытаясь изображать из личность творческую, и в какой-то степени даже романтическую, паренёк затребовал от Семёна послушать, как же красиво звучит ночной лагерь. Правда, почему ему так сильно приспичило прослушивать именно кваканье лягушек ночью — оставалось загадкой. Здание спортзала, как и обычно бывало, на ключ никогда не запиралось, что пионерам нашим очень задачу облегчило — войти в тренажёрный зал никакого труда не составило, да только вот Борис Александрович, эдакий здоровый бугай, уснувший на матах, способен был парням за свои старания пробраться глубоким вечером в его обитель по первое число настучать, что ставило перед нашими товарищами новую, но не менее важную цель: Пробраться через здешнего дракона, охраняющего весь свой спортивный инвентарь на складе, и незаметно, дабы лишних проблем не вызвать, стащить бутылки с пивом. Орудовали на телефоне фонариком, чтобы себе путь в темноте подсвечивать. Помогало мало. Пол деревянный, который последние несколько лет подвергался только лишь косметическому ремонту, очень противно скрипел, чем мог с лёгкостью нарушить покой спящего физрука. К счастью, не случилось этого — физрук так храпел громко, что любые шаги Персунова и Пионера с лихвой компенсировались выделыванием его носом трелей, при этом самых различных тонов и звучаний. Дверь склада оказалась закрытой на замок. Ломать не стали. Решили обследовать на наличие ключей Бориса Александровича, потому что кроме него никто за всё добро в спортзале не отвечал. Отважиться на такой шаг в команде решился один лишь Пионер, ибо Семён по натуре своей был человеком боязливым и подходить к физруку не хотел — привык его сторониться и чаще всего во всех циклах обходил стороной дальней, лишь бы он Персунова не заметил. Забрал у Семёна фонарик. Медленно, чуть ли не на цыпочках, дабы здешнего спящего красавца не разбудить, парень вплотную подобрался к физруку, и сразу же нащупав в левом кармане штанов здоровую связку аккуратно, без лишних движений, вытащил её из кармашка, после чего перед Семёном задорно ещё ей подёргал и в дополнение фонарём на неё посветил, мол не способен пионер наш на подвиги такие. Сердце безудержно от страха стучало, но Пионер терпел, не хотел в глазах Семёна выглядеть посмешищем, и с переменным успехом, перебарывая себя, у него это получалось. Старался выглядеть в его глазах бесстрашным героем, который любую опасность на себя принимает, желал Семёну доказать, что был он по своей натуре гораздо лучше, чем о нём думали. Хотя бы он верил в то, что способен был изменить мнение Персунова о себе в наилучшую сторону. Просто надеялся на то, что тот однажды сможет понять его, согласиться с ним, что выхода просто отсюда нет, и признать его наконец как своего настоящего и единственного друга, желавшего просто ему помочь. Помочь ему не остаться одному в этом мире. Достали бутылки с пивом товарищи быстро, благо дверь пионерам поддалась сразу же, безо всяких трудностей, да только вот по пути к своей заветной мечте оба бравых парня чуть не врезались в козла, стоящего в центре зала. Оказались бутыли точно на том же самом месте, что и в прошлом цикле — в небольшом шкафчике прямо у входа, на полке с баскетбольными мячами. Жигулёвское, специальное*, двухлитровое. Три штуки, в нехарактерной для того времени пластиковой таре, чистые, даже ни на йоту пылью не покрытые. Первую без промедления прямо на складе Пионер открыл, видимо жажда замучила. Не забыл поделиться он данной жидкостью и с Семёном, который, ощутив характерный хмельной запах тут же начал облизываться и выпрашивать своего товарища дать ему сделать хоть один глоточек, что он покорно и исполнил, молча передав ему всё это добро в руки. Радости было немерено, да только вот опустошить всю бутылку Семён не успел, потому что Пионер успел вовремя её отобрать и намекнуть на то, что в бункере их целое пиршество со множеством всяческих консервированных продуктов различной степени паршивости ждёт. Дело оставалось за малым — вернуться назад и счастливо отпраздновать свой день рождения. День рождения, который по-настоящему так никогда и не наступит.

***

На обратном пути пионерам скучать не пришлось — без происшествий выбравшись из тренажёрного зала оба товарища решили немного размять ноги, в результате чего Пионер возымел намерение поиграться с Семёном в догонялки прямо до самой площади, рванув на такой здоровой скорости, что любой советский атлет его бегу на короткие дистанции просто позавидовал бы. Персунов от своего удалого товарища не отставал, благо новое тело его давало такие возможности, о которых он раньше и мечтать не мог. Летели на всех парах к своей заветной цели, с бутылками наперевес, не обращая внимания на то, что их вообще кто-нибудь заметить может. Летели, забыв почти обо всём. И оба были объединены одной целью, и не было словно между ними разногласий. Словно оба понимали друг друга и знали так хорошо, что уже не видели смысла между собой конфликтовать. Словно не было между ними никаких споров. На секунду Персунову даже показалось, что более близкого друга здесь кроме Пионера и не было. Только вот «друг» его, как обычно и бывало, через несколько дней вновь возомнил бы себя в лагере главным действующим лицом и затребовал бы от Семёна перестать искать в этом проклятом богом месте ответы. Кто ж знал, что прошлый цикл оказался в их противостоянии последним…

***

— Ну, за тебя, Сёмка! С тридцатником тебя! — Торжественно произнёс Пионер. Чокнулись раскладными пластиковыми стаканчиками, которые достали из шкафа и до краёв наполнили пивом. Залпом опустошили содержимое. Закусили мясом гуся, достав из шкафчика вилки и консервный нож, дабы банку открыть. Тушёнку трогать не стали — по вкусу она напоминала скорее мыло, нежели говядину. Семёну была особая честь дана — он весь паштет ветчинный мог сегодня съесть в одно рыло, и даже со своим формальным другом не делиться, что он как раз и сделал. — Уже загадал желание? — Угу. Жагадал. — Ответил с набитым ртом Семён, и тут же, заметив, что на него пристально смотрят, ожидая продолжения, заговорил дальше, к тому моменту уже всё прожевав. — Уехать отсюда хочу. Плевать на чём, плевать как и с чем. Хочется отсюда свалить. Хотя бы на денёк. Это всё уже настолько приелось, что я просто хочу отсюда уйти. Наверное, это был бы самый лучший подарок для меня. Просто выйти за пределы этого мира. — Одному? — С неожиданной серьёзностью спросил Пионер Семёна. — Ну почему одному? Неплохо было бы, если и компанию мне кто-нибудь составил. Вот ты, например… — Я не особо верю в то, что это произойдёт, да и у меня никакого желания выбираться отсюда с тобой нет, только нервы все с тобой попорчу. — Тут же перебил Персунова Пионер. — Ты бы лучше о другом кандидате подумал. Баб в лагере — немерено! — И произвёл хитрый жест, из серии, как рыбаки показывают пойманную ими накануне щуку. — Нет, до них мне дела никакого нет. Знаешь, столько циклов прошло, а отношения мои ни разу дальше одной и той же недели не развились. Очень весело получается: я пытаюсь с Алисой завести отношения — обо мне она забывает сразу же, как только я глаза в автобусе закрою. Тем более с её подколками постоянными и созданием для меня множества различных проблем мне не хотелось бы брать её с собой. Не так давно она мне целую серию издевательств устроила, своровав часть моих вещей и раскидав их почти по всему лагерю. Гулять в одних плавках от дома к домику и при этом навлечь на себя внимание вожатой многого стоит, так что я не хочу уезжать отсюда вместе с ней, кто знает, что она ещё отчебучит. Мику болтливая очень, Славя слишком капризная. Ты бы видел, что было, когда я однажды разрешал конфликт между Жужелицей и нашей активисткой. Сколько тогда крику поднялось, когда библиотекарша ушла, и всё только потому что я решил избавить её от проблем последующих. А Лена… Лена это ещё более весёлый случай. В одном цикле она меня готова целовать и обнимать, а в другом мне по горлу ножом полоснуть может. У меня на шее до сих пор порез с недавнего цикла виднеется. — Семён отодвинул воротничок и показал пальцем на здоровую полосу в области правой сонной артерии. Хлестнуть Тихонова могла сильно, поэтому лишнее время Семён с ней не хотел проводить, мало ли, вдруг в голове что-нибудь у неё нехорошее щёлкнет и она Персунову устроит заведомо пышные похороны прямо на глазах у всего лагеря. — Ну, а мужская часть? Или ты тоже кибернетиков, как и барышень местных, гребёшь под одну гребёнку? — На лице Пионера появилась противная гримаса. Видимо, просто улыбнуться пытался, да только вот мышцы лица ему всячески отказывали, в результате чего вместо улыбки получалась какое-то жутковатое нечто. Семёна это расстраивало мало, но смотреть на это ему мало хотелось, и поэтому сразу отвернулся. — Тогда, наверное, только Шурика. Демьяненко молчалив, но мне на удивление было приятно с ним общаться. Застенчив слишком, не общителен и угрюм, занят одним и тем же делом всегда, но почему-то мне кажется, что он во всём этом на меня больше похож. Похож на меня в моей прошлой жизни. — Семён сделал небольшую паузу, и, удостоверившись, что собеседник его не заскучал, продолжил. — Электроник… Ну, скажу только о том, что его компания наскучила мне сразу же после первого знакомства с ним. Пытаясь привлечь внимание Жени он такие вещи творил, что мне до сих пор вспоминать неприятно об этом. Хотя ты, наверное, сам об этом знаешь, тоже не первый день здесь находишься. — Может быть и не первый, но твоё желание я услышал. Давай, доедай паштет свой. Не будем о грустном. — И вновь попытался Пионер состроить некое подобие улыбки. Пытался изо всех сил, но мышцы уже давным давно его не слушались. — Подарка у меня для тебя, к сожалению, нет, ну и ничего! Без него проживёшь! Всё что я могу сделать — пожелать просто удачи тебе в будущем. Ты уж тут не грусти. Придумаешь что-нибудь, много ты в жизни вещей повидал. Ты по возрасту своему в лагере самый старший. За исключением физрука, поварих и администрации! — Пионер звонко рассмеялся и похлопал своего товарища по плечу, за что получил одобрительный кивок. И только Семён моргнул глазами, как собеседник исчез. Испарился, ничего не сказав. И опять Персунов почувствовал себя одиноко. Словно никого рядом с ним в помине не было. Взялся за паштет, грусть заедать, да только вот есть его не начал, потому что неожиданно приёмник без какого-либо внешнего вмешательства в бункере громко очень загудел. Пропал белый шум. Заиграла песня*. Лагерь сделал первый шаг на пути к изменениям. К таким необратимым метаморфозам, которые в скором времени должны были полностью изменить существование мира. Знакомый Персунову с далекого детства звучал лейтмотив. Лейтмотив, навсегда из его жизни исчезнувший: Я так долго ждал Тебя, верил и мечтал… Столько раз казалось мне — этот миг настал! Но открывала полночь мне глаза: Лунный взгляд пустой стрелой пронзал. Я разбивал в осколки ложь ночей, Я шел к Тебе, Тебе, мечте своей! Верил и мечтал, Тебя я ждал. Звездный свет — холодный свет нас не согревал…