Язык Тьмы

Ещё издали чуткий эльфийский слух различил причудливые быстрые мотивы непривычной музыки, многоголосый гомон и звон десятков кубков. Вся эта дивная какофония звуков как нельзя точно отражала общий сумбур, суматоху и безмерное веселье праздника, что всецело охватили город. Нарядившиеся кто во что горазд жители шумными компаниями или парочками стекались на Городскую площадь, восторженно жмурясь от яркого слепящего света, а детвора, едва прошмыгнув мимо взрослых, тут же сбивалась в кучки вокруг разрисованных красками мужчин в заострённых колпаках. — Фокусники! Фокусники! – вторили они друг другу, радостно хлопали в ладоши и протягивали ручонки к пушистым кроликам, как по волшебству выпрыгивающим из узкой вертикальной коробки. Леголас улыбнулся, на несколько мгновений отведя взгляд от ворот: когда-то и он, впервые увидев этих разукрашенных ловкачей, с изумлением рассматривал производимые их руками «чудеса», даже не пытаясь различить очевидный подвох. Но в этом-то и была вся прелесть задумки – в неведении, дарующем ощущение полнейшей зачарованности процессом. Эти люди в цветастых одеждах, конечно же, не имели ничего общего с истари*: у них не было крючковатых посохов – источников силы, взглядов, проникающих в самую глубину души, с пальцев не сыпались серебристые искры и, очевидно, их мастерство никак не помогало регулировать хрупкое равновесие между Светом и Тьмой. Однако хороший друг однажды сказал ему, что искусство фокусников порой играет куда большую роль – приносит людям радость, ускользающую от них в жестоких буднях. Наблюдая за счастливыми лицами детей, Леголас нисколько не сомневался в этих словах. — А что же, кудесник, кровь в вино можешь? – хохотнул хромой старик, утирая тыльной стороной ладони губы. Под седыми бровями хмельно горели глаза-угли. Один из мужчин искоса глянул на него, словно оценивая, а затем подмигнул, белозубо оскалившись: — И кров в выно могу. Да кровы у тэбя, старый чэловэк, нэ хватыт. — Эка, моей захотел, стерва! – замахнулся на него тростью разошедшийся старик. – Ужо я тебе!.. От моей до смерти в голову прошибёт! Седьмой десяток по земле вышагиваю! Люди, ставшие невольными свидетелями столь нелепого разговора, хохотали до слез и указывали на седого гуляку. Для них развернувшаяся сцена не выходила ни за какие рамки – в выходные дни случалось лицезреть и не такое! Они смеялись над его пороком, над его затуманенным вином и элем разумом, хотя прекрасно понимали, что не пройдёт и нескольких часов, как язык и им перестанет быть верным другом. Удивленный эльф нахмурился, не разделяя этого веселья, и вновь обратил внимание на ворота, через которые продолжали идти десятки людей. Знакомая фигура не появлялась. И всё же Леголас не мог отделаться от мысли, что вновь и вновь возвращается к глупому, никчёмному, странному вопросу старика. Его уже доводилось слышать нечто подобное раньше. Нечто, брошенное между строк. Кровь в вино... в вине... кровь в кубке. Внезапное понимание подействовало на эльфа ничуть не хуже ледяной воды. Рука в чёрной перчатке изящно подхватывает с края стола бокал с тягучей алой жидкостью. Подрагивающий огонёк свечи на краткое мгновение освещает шею, явственно выделяя тёмные пятна на выглядывающем из-под камзола воротнике. — Признаться, мой юный венценосный друг, я надеялся испить крови врагов из королевского кубка, – красноватые отблески свечи превращают улыбку Магола в оскал. – Я нахожу это символичным. Они клялись залить дворец кровью королей лесных эльфов, устроить пир на телах. И вот... дворец, пир. Только их кровь плещется через граненые края. – Эльф низко кланяется, жестом указывает на другой бокал. Делает глоток. – За светлую память королевы! Решение морготова клубка загадок так долго вертелось у него перед носом, а он за слепым недоверием, за собственным мальчишеским позёрством не углядел очевидного и как щенок шёл по вычерченному рукой врага следу. Позволил себе усомниться в друзьях. То, чего он ожидал. На что рассчитывал. Старика давно поглотила толпа, но отчего-то Леголас не сомневался: он не найдёт чудака среди празднующих. Единственный проход, кроме ворот, уводил в темноту переулка, и молодой эльф, подталкиваемый новой догадкой, спешно пересёк наводненную народом площадь. К звукам музыки, разгорячённым напитками крикам прибавился лай собак. Знакомое с юношеских лет ощущение чего-то неправильного на мгновение зашевелилось в груди. Только мешкать лесные воины не умели. Ни минуты не колеблясь, Леголас устремился в узкий проход, краем глаза замечая метнувшуюся за ним фигуру. В ноздри ударил металлический запах. Его невозможно было спутать ни с чем – не тому, кто провёл сотни лет на войне за королевство. Предчувствие не обманывало эльфа ни разу. Не обмануло и теперь. Старик, поведясь на серебряную монету, блестяще исполнил роль, после чего перестал иметь значение. Магол не церемонился с ненужными людьми, – этот урок Леголас усвоил навсегда. Рукоять джамбии привычно легла в ладонь. Быстрый поворот – и кончик лезвия упёрся мужчине под подбородок. Тут же в голове взорвался фейерверк звёзд. — Хир-нин... – на выдохе произнёс приблизившийся, вжимаясь в стену. Хотя капюшон плаща скрывал верхнюю часть лица, Леголас без труда узнал голос Лаэранта. Многие воины, особенно те, кто входил в патрули Юга, и в мирное время не рисковали подкрадываться к кауну сзади, опасаясь получить к весу два с половиной дюйма стали. Его реакция поражала наставников в годы обучения – века назад; Лес, где любой шорох мог стать последним услышанным в жизни звуком, обострил природные чувства до предела. Потому аранен никогда не спрашивал, не оборачивался – только стремительное, отточенное движение точно давало понять: он заметил. Неосведомлённый враг не успел бы пошевелить и пальцем. Лаэрант, с другой стороны, не относил себя ни к воинам, ни к врагам и, в первый и последний раз пройдя через Гарт-Харадрен-Лум почти десятилетие назад, был разве что наслышан о командирских привычках, привитых тьмой Южного Леса. — Преследовать меня – не самое умное решение. – Лекарь с облегчением почувствовал, как холодная сталь перестала касаться горла. — Я ни за что не позволю тебе ввязаться в балрогову самоубийственную миссию. Ничто не оправдывает риска. — Меня ввязали в неё без моего согласия много лет назад, – Леголас устало потёр виски. – Я не знаю, кому доверять, кому без опасения говорить о подозрениях. Ведь за всем я вижу тень друга! «Друга» – жалкой змеи, наивно пригретой мною на груди, – посмевшего провести в наши земли орков, позволившего им жечь и убивать! «Друга», пришедшего ко мне со склянкой яда. – Наручи с узором в виде затейливого сплетения лоз плюща остались лежать в комнате трактира, из-за чего Лаэранту впервые за прошедшие сутки удалось разглядеть синие линии вен – слишком отчётливые под призрачно-бледной кожей. – «Друга», без тени сомнения предавшего идеалы нашего народа. Не яд отравлял эльфа: он циркулировал в его организме вместе с кровью, попадал в каждую клеточку тела и вынуждал корчиться в муках до скрипа зубов – не больше. Его отравляло знание о предательстве, страшном, мерзком, непонятном предательстве; он с рвением утопающего хватался за подсказки и промахи, словно те являли собой спасительные соломинки – обломки ключа к загадке, состоящей всего из единственного слова: «Почему?» Почему предатель не искал открытой встречи? Почему исчез? Почему пал столь низко, позволил Тьме взять верх над бессмертной душой? До сих пор Леголас слепо натыкался на стены из вопросов, и оттого в сердце всё крепче вгрызался бессильный гнев. Перед ним в насмешку водили намёками, однако, стоило ему попытаться ухватиться за них, некто с поражающей тщательностью обрубал концы. Во рту чувствовался солоноватый привкус. Леголас небрежно отёр губы под изумлённый вдох Лаэранта: из носа молодого эльфа текла кровь. Сделав неуверенный шаг вперёд, лекарь стянул с упрямца капюшон, в последние дни ставший для него защитой от окружающего мира. От страшного предчувствия пересохло в горле. — Если бы я знал, аранен... – с болью прошептал Лаэрант, скользя взглядом по ввалившимся щекам, на которых горели алые пятна – признаки лихорадки, по нездоровым теням, пролёгшим под глазами, по резко обозначившимся скулам, по таким же синим линиям вен на шее. Старое, почти забытое, чувство всепоглощающего отчаяния зашевелилось в груди: так выглядела королева Нифрэдиль в последние часы угасающей жизни. Она уходила с горькой уверенностью, что попытки спасти её останутся всего лишь попытками. Сейчас призрак этой уверенности расплывчатым силуэтом стоял за Леголасом. — Что бы ты сделал, старый друг? – горько хмыкнул молодой эльф, и, не дождавшись ответа, добавил: – Твоей вины здесь нет, не думай. Никто не в силах предугадать ход мыслей врага. — Я... должен был, – выдавил из себя Лаэрант. Черты его исказила гримаса страдания, – должен был догадаться. Я часы напролёт проводил рядом с Маголом: он являлся спасительной каплей света в затхлый мрак камеры после... – на миг он крепко зажмурился, справляясь с вновь пробудившимися воспоминаниями. – Мне казалось, они не знали усталости. Избивали, мучили. И чем больше времени проходило, тем яростнее становились удары. А когда вдоволь насыщались криками, исчезали в дверном проёме, бросая висеть на цепях. Представляешь ли, каждая мелочь отпечатывалась в памяти именно тогда: ржавые следы крови на кандалах, трещины в стенах, тяжёлое дыхание охранника... полоска света между полом и дверью. Он стал моей мечтой, этот недостижимый свет. Мечтой полубезумного, лишённого надежды спастись и возможности умереть. Я перестал отличать бред от яви, и тогда-то Магол пришёл ко мне, даря желанное утешение, называясь другом. Лаэрант ненадолго замолчал, переводя дыхание: рассказ явно давался ему огромными усилиями. Но необходимость вновь толкала его окунуться в чёрную бездну пережитой когда-то боли. Он больше не станет трусливо прятаться от последствий собственных решений, слишком грязных, чтобы замазать белыми красками. — Я не заметил, как его правда стала моей. Совсем недавно я терял себя в темноте, и вот уже кто-то настойчиво потянул меня от края... обратно к унижению, к боли. – Эльф шумно выдохнул сквозь стиснутые зубы и вдруг, рывком вытащив из ножен меч с коротким лезвием, опустился перед араненом на колени: – Что-то надломилось во мне после наших с ним неторопливых бесед... Нет, я надломил это сам. Смотрел на него, на предателя, а видел столь необходимого друга. Тогда мною овладевал страх, и я из последних сил пытался оживить в памяти лица настоящих друзей. Поздно. Любящие улыбки со временем превращались в презрительные оскалы, венки из цветов заменяли терновые ветви, раздирающие кожу до мяса, за сказанными без умысла словами чудился доселе неизвестный смысл. Скрюченные судорогой пальцы вцепились в край плаща Леголаса, сминая лёгкую гладкую ткань. Другой Лаэрант, существовавший ещё семь лет назад, не стал бы дважды раздумывать прежде, чем попросить о прощении. Другой. Семь лет назад. В те годы его знания о воинских порядках Эрин Гален ограничивались скомканными беседами с ранеными «своевольцами» из патрулей, которые, знать, не без удовольствия делились подробностями нелёгкой службы на границах: то шутили, то гримасничали, то толкали байки. Но стоило лекарю начать расспрашивать о битвах под кронами Леса, неизменно отвечали: «Уж любая битва выглядит как битва – не спутаешь», – и вновь возвращались к разговорам о тонкостях жизни «тех, кто обвенчался с луком и подписался делить промёрзшую постель с десятком-двумя таких же балбесов». Случай – увы, нередкий для тонущего в хаосе войны королевства – свёл его нос к носу с ответом на игнорируемый Стражами границ вопрос и заодно предоставил возможность ближе познакомиться с этими диковатыми эльфами. Он понимал: постичь их натуры, с одной стороны прокопченные дымом от погребальных костров, с другой – закалённые бодрыми походными песнями, сумеет лишь подобный им самим. Однако прислушивался, запоминал, повторял, будто следуя заповедям диковинных богов в обличье воинов. Хотел их признания... Не вышло. Не успел. Да и теперь никогда не успеет: более всего Лесные воины презирали духовную слабость. Ему же, Лаэранту, она кислотой изъела душу насквозь. — Друг... – он запнулся, содрогаясь от внезапной горечи столь простого слова, – хир-нин. Мне предложили месть в обмен на свободу. Месть не за свою участь. За Эрин Гален. За эльфов, брошенных в безвыигрышный бой. За растоптанную дружбу, ведь тот, кого я некогда с достоинством величал братом, командиром, оставил меня гнить вместе с трупами павших нандор. Скажи мне, цена показалась бы тебе высокой?.. И сквозь одежду Лаэрант чувствовал, как дрожат легшие на его плечи руки, с каким усилием они тянут его вверх. Но в глазах – спокойствие. Ни укор, ни презрение, ни шок от внезапного откровения – ледяное спокойствие, переворачивающее душу наизнанку и пугавшее в разы больше яростного крика. — Тебе с этим жить, старый друг, – мягкость в знакомом голосе казалась почти издевательской, – тебе и искать свой ответ. Слова прощения застряли в горле. Лекарь открыл рот, пытаясь сделать глоток такого необходимого воздуха, но тот, впитавший в себя дым от факелов и костров, только больно поцарапал глотку и неприятным колючим комком осел в носу. Да и о каких прощениях можно вести речь? Преступна сама мысль. Пусть разум гудел в истошном крике «Мне жаль! Так жаль!», Лаэрант не позволял себе произнести это вслух. — Нет, не друг… – неразборчиво-тихо прошептал он и неожиданно для самого себя, ухватив остатки самообладания в кулак, повторил громче: – Больше не друг. — Тебе ли об этом судить? – парировал Леголас с горькой полуулыбкой. Предательские слезы текли по щекам, жгли так, точно превратились в раскаленный металл. Эльф поднял голову – попадавший в переулок свет явственно выделял две блестящие дорожки на его осунувшемся лице – и не успел даже выкрикнуть предупреждение: быстрая тень, точно молния, пронеслась за спиной аранена. В первые мгновения он решил, что зрение подвело его, что ничего не произошло… потом Леголас пошатнулся – Лаэрант едва успел подхватить безвольное тело. Сердце бешено загрохотало в груди. — Кто..? Окровавленная палка упала на снег у самых ног эльфа, заставив его невольно подтянуть ближе к груди беззащитного друга и внимательно всмотреться в исчерченное морщинами лицо стоящего над ним старика. Он помнил его: ещё до наступления темноты этот ворчливый смертный бросался ругательствами в харадских артистов – этаких здоровяков под семь футов ростом, – размахивал перед могучими грудями палкой с металлическим наконечником, угрожая расправой и тем вызывая хохот у голодной до всяческого рода зрелищ толпы. Среди десятков шутов в пестрящих буйством красок одеждах он, обряженный в ветхое тряпье, казался их королем в своем стремлении выпятить сумасбродство. Но, стоило ему исчезнуть из вида, люди быстро потеряли к нему интерес. Впрочем, и Лаэранта интересовал вовсе не он, а устремившийся по неведомой причине в переулок Леголас. Лекарь с усилием сглотнул и попытался незаметно нащупать выпавший клинок. — Зачем?.. Засмеявшись, старик распрямился. Лаэранта вновь кольнул страх: столь звонкий смех мог принадлежать разве что мальчишке или юноше. Где-то позади тихонько хрустнула снежная корка. Время потеряло свое значение на короткие мгновения. Эльф, будто одурманенный магией, начал медленно оборачиваться, когда что-то острое вонзилось в спину. Тут же по телу разлилась страшная боль, и он бы закричал, найдись в его легких хоть немного воздуха. Непослушные руки разжались, позволяя телу Леголаса рухнуть на землю. — Зачем? Магол всего лишь хочет облегчить его страдания. Его, преданного и отравленного любезнейшим другом-синдой, – шепот прозвучал у самого уха. Лаэрант перевел мутнеющий взгляд на говорившего, однако тот с силой повернул кинжал в его спине. Хриплый крик заглушила прижавшаяся к губам ладонь. – Каково оно, лекарь? — Оставь его, Наэгрон. Довольно. Лаэрант чувствовал, как падает. Как рот наполняет вязкая солоноватая жидкость. Впервые за столько веков он по-настоящему чувствовал крадущуюся Смерть. — Как пожелаешь, Магол.