Пепел и пыль

Я стою перед зданием штаба, нервно постукивая каблуком босоножек по мощёной дороге. Воспоминания Аполлинарии не врут, и всё же я до последнего сомневаюсь, что попала по адресу. Двухэтажное здание, что стоит передо мной, выкрашено в небесно-голубой цвет, на фоне которого, словно взбитые сливки на торте, выделяются белые рамы окон, подоконники и гипсовые волны переходов между корпусами. На двойной двери из красного дерева висит табличка: «Дубровская гимназия». А ведь отличное прикрытие! Нужно будет узнать у Вани, почему его переделали под пожарную станцию. Делаю шаг вперёд, но тут же кто-то грубо толкает меня в плечо. Не удержавшись, я заваливаюсь на бок. Ноги путаются в длинной юбке, и на то, чтобы выровняться, удержав себя в вертикальном положении, мне требуется несколько долгих мгновений. — Доброе утро, — говорит кто-то, до мурашек противно смеясь. Вперёд выходит светловолосая девушка. На ней та же одежда, что и на мне: лёгкое зелёное платье с двухслойной юбкой, длинными рукавами, коричневым воротником с рюшами и поясом в тон. Я узнаю эту девушку — её зовут Фаина, и она ненавидит Аполлинарию. Хотя, нет, у них это, похоже, взаимно: от одного её вида у меня печёт в груди, а в голове всплывают все слова, которыми они с Аполлинарией, будто перчатками, перебрасывались изо дня в день на протяжении вот уже нескольких лет. — Отстань от неё. Поворачиваю голову назад и вижу юношу, чьи каштановые волосы достают до плеч, а глаза, карие маленькие бусинки, смотрят на меня обеспокоенно. Мне юноша дарит скромную дружескую улыбку, а когда глядит на Фаину, его лицо кривится в отвращении. Это Родион. Аполлинария называет его Родей, а он её Апой. — Я могу сама за себя постоять, — вырывается у меня. Не мои слова: так обычно отвечает Аполлинария на любое проявление заботы со стороны Роди. Он слишком её опекает, не понимая, что из них двоих именно она, в случае чего, вступит в драку для защиты чести другого. Родя в синем костюме с чёрным кантом и в белоснежной рубашке. Родя — хранитель. — Знаю, — кивает Родя. Он совсем не обижен. А Фаины тем временем уже и след простыл. — Почему ты сегодня ушла так рано? — спрашивает Родя, лёгким и ненавязчивым движением расправляя складку на моей юбке. — Я пришёл, а тебя уже и след простыл. Как ни стараюсь, не могу понять, кто мы друг другу. С одной стороны, я чувствую нужду в этом человеке, но с другой в памяти едва ли находятся воспоминания о нежных прикосновениях или украденных тайком поцелуях. — И перестань на меня так смотреть, — просит он. Ловлю себя на том, что, стоя напротив, разглядываю его лицо со слишком явным усердием. Зато отмечаю всякие мелочи: и нос картошкой, и потрескавшиеся сухие губы, и красные точки на скулах. — Извини, — бурчу в ответ, опуская глаза. — И мне сегодня плохо спалось, поэтому я решила прогуляться в одиночестве перед занятиями. — Мудрое решение, — кивает Родя. Он перебрасывает мою руку через свой локоть, будто собирается выводить меня в центр танцевального паркета. Я не сопротивляюсь, но и от излишней осторожности избавиться не могу; она скрывается напряжением в моих мышцах и заставляет тратить чуть больше усилий на то, чтобы делать шаги в сторону штаба. — Ты сегодня без перчаток, — произносит Родя и снова улыбается. Он старше Аполлинарии на три года — сейчас ему двадцать четыре, — но он никогда не кичится своим возрастом, потому что знает, как её это раздражает. — Давно пора перестать стесняться этого. Грехи деда — не твоя вина. Не понимаю, о чём он говорит, пока не опускаю взгляд на свои руки. На тыльной стороне левой ладони значится белый уродливый шрам в виде креста, заключённого в треугольник, перевёрнутый вершиной вниз. Клеймо вампира. Все несколько метров до входа я таращусь на него, не в состоянии отвести взгляд. Заодно натягиваю рукав максимально низко, надёжнее пряча Нити Времени. А в голове, как на заевшей плёнке, проигрываются слова Христофа: «От меня мало что осталось, но я чувствую людей по их крови. И твоя так сильно пахнет костром и влажной землёй, что сразу выдаёт пусть и давнее, но родовое проклятье». За дверью нас встречает просторный коридор, уходящий в три стороны. Здесь очень светло благодаря многочисленным окнам, а ещё повсюду снуют люди, в основном группами по двое-трое. Я замечаю, что форма у всех одинаковая: платья и костюмы одного фасона, только цвета разные. Жёлтые юбки, красные пояса, белые перчатки, синие брюки, коричневые рубашки, зелёные пиджаки. Никакой свободы стиля, никакого самовыражения через одежду. Интересно, видел ли это Бен и не хватил ли его сердечный приступ? Родя не даёт мне получше осмотреться: тянет за локоть к доске, висящей рядом с картиной, на которой изображено что-то отдалённо напоминающее лес, разве что все деревья в нём — это дома, где основание ствола — входная дверь, а толстые ветви — отдельные комнаты с круглыми окнами. — У меня сейчас лекция по медицине, — Родя указательным пальцем скользит по наименованиям. — О. А вот это — твоё. Самооборона БПО — без применения оружия. Значит, будут бои. А это… — … мне в тренировочный корпус, — заканчиваю вслух. Выныриваю из хватки Роди и, несколько раз покрутившись на месте, вспоминаю: тренировочный корпус здесь тоже располагается в подвале. Только, чтобы пройти к нему, нужно выходить во двор. Прощаюсь с Родей взмахом руки и иду на улицу. До последнего, пока за мной не закрывается стеклянная дверь, я чувствую на своей спине Родин пронзительный взгляд, и мне становится немного стыдно. Нужно быть к нему чуть добрее. Аполлинарии он очень важен. Жёлтые лучи майского солнца окутывают моё лицо. Быстро отхожу в сторону, сворачивая с протоптанных дорожек на нетронутый газон, и просто даю себе время насладиться природой, которую я почти забыла. Зелёная трава, голубое небо, свежий воздух, птицы, чьи названия я могу легко выговорить. На губах улыбка появляется без моего ведома. Всё, что я видела в Огненных землях, сейчас кажется таким далёким. Правее от меня располагается помещение под склад; я знаю, что это оно, потому что это расположение не поменялось, только само здание построено из дерева вместо бетонного блока. За ним простирается оранжерея, по размерам превосходящая все ожидания: тут и крытые парники, и десятки рядов пестрящих цветами и плодами грядок. Делаю несколько непроизвольных шагов к ним и слышу смешанный запах сладких ягод и терпких трав. Вдыхаю полной грудью. Я дома. Пусть и на сто тридцать лет раньше положенного срока. — Слава! Не раскрываю себя, но внутри всё дрожит от нетерпения. Таращусь на свои босоножки, пока не замечаю тень, опережающую своего хозяина. Чуть погодя вперёд выходит и он сам. Оболочка, тонкая и полупрозрачная, словно тюль — это высокий, чуть сгорбившийся, словно смущающийся чего-то, блондин. Красивый: его волосы разделены пробором, и слева их чуть больше, из-за чего они падают ему на зелёные, как трава, глаза. А за оболочкой Бен: такой, каким я его запомнила. Только здесь он в сине-чёрном костюме. Бен улыбается. Я облегчённо выдыхаю и кидаюсь на него с объятиями. Мне нужно было наконец увидеть знакомое лицо, и я даже забываю, кого именно обняла: Бена, которого хлебом не корми, дай надо мной поиздеваться. Поэтому, хоть и поздно, но с удивлением замечаю, что он не отстраняется. — Ох! Вон она! Я опускаю руки по швам и делаю шаг назад. Меня в вихре окружают две девушки. Хихикая и бросая на Бена двусмысленные взгляды, они утаскивают меня прочь. Я только и успеваю, что мельком обернуться через плечо. Удивлённый и растерянный, он стоит, потупив взгляд, пока к нему не подходят парни: видимо, друзья этого высокого блондина. — Алёша? — удивлённо спрашивает девушка, у которой в белую косу вплетена коричневая лента. — И как ты это сделала? — тут же подключается вторая, с копной коротких рыжих волос. Сначала нужно разобраться, кто они. В голове возникают имена: Арина и Вера — знакомые по направлению. Не подруги; их общество приходится терпеть лишь из-за неспособности Аполлинарии сказать «нет» нуждающемуся в общении человеку. — Сделала что? — уточняю я. — Как что? Заговорила с ним! — Арина, — та, что с лентой, — чуть крепче сжимает мой локоть. — Ты же всё время твердишь, что не партия ему! Перед глазами возникает образ Лии, и я чувствую стыд и вину за то, что позволяю этим двум себя касаться. Лия тоже любила брать меня под руку, когда мы шагали по улице. — А что он хотел? — Вера легко толкает меня бедром. Мы сворачиваем, не доходя до стеклянной двери внутреннего дворика. Пара шагов в сторону, и перед нами проём в стене с уходящей вниз каменной лестницей. — Он пригласил тебя на бал? — не унимается Арина. Она первая спускается вниз, увлекая меня за собой. — Какой ещё бал? — Аполлинария! — ладонь Веры ложится мне на спину между лопаток. — Перестань делать вид, что тебе не хочется наконец пойти на него с парой! — Тем более, с такой! — Алина томно вздыхает. — Видела его глаза? Зелёные-зелёные! Я вспоминаю каждый бал в честь заключения пакта Единства, которые Аполлинария посещала с семнадцати лет — возраста, когда она стала стражем. И на всех, вопреки словам Арины и Веры, она была с парой. С Родей. Всё-таки друг. Возможно, не лучший, но он заставляет Аполлинарию улыбаться, и рядом с ним она чувствует себя как дома — разве не это главное? В конце лестницы металлическая дверь. Массивная, но поддаётся сразу и без скрипа. За ней мне открывается большое помещение, не сильно отличающееся от тренировочного корпуса, к которому я привыкла. Разве что здесь в одном из дальних углов стоят парты и учительский стол. Из воспоминаний Аполлинарии я понимаю, что почти все занятия защитников начинаются с теории. Могу представить, как от такого бы обычая воротило Татьяну. Пользуясь тем, что Арина и Вера переносят своё внимание на кого-то другого, я направляюсь к оружию, которому, как и в моём времени, здесь выделен отдельный сектор. На его охране в промежутке между двумя стеллажами стоит низкорослый парень с короткой стрижкой и рябым лицом. Сначала он перекрывает мне проход. Затем, вглядевшись, вдруг заливается краской и делает шаг в сторону. — Извини, — произносит он. — Не признал. Подумал, какой-нибудь новичок. Я киваю, пытаясь вспомнить его имя. Но в голову лезет только странное прозвище — Гриб. Осматриваю полки с оружием, двигаясь вдоль стеллажей привычной расслабленной походкой местного завсегдатая. Нарезные казнозарядные винтовки, винтовки с откидным и скользящим затворами, карабины, пистолеты, револьверы. Мины, даже пороховые ракеты в миниатюре. Сабли, катаны, мечи, кортики, луки из прочного дерева с металлическими элементами. Магазинное оружие. Я почти уверена, что до определённой части из всего этого технический прогресс ещё не дошёл. Но дело и не в человеке; кто бы мог подумать, что именно раса оборотней является лучшими из всех оружейниками? Беру в руки револьвер и прицеливаюсь в невидимую мишень. Нет, не то. Аполлинария во мне вполне довольна, но моя собственная ладонь не подготовлена к литой рукояти огнестрельного оружия. Я хочу меч. Раньше, чем я выбираю нужный, по всему помещению разносится два коротких звонка и один длинный, поступивший после небольшой паузы. Гриб зовёт меня по имени, намекая на то, что нужно выходить. Защитники размещаются за партами. Пока я дохожу до них, единственным свободным столом остаётся четвёртый в первом из двух рядов, и сердце в груди щемит за Даню, с которым мы в школе всегда сидим именно на этом месте. Все усаживаются, включая меня, но преподавателя на месте нет. Пробегает лёгкий шёпот, в котором я различаю недовольство: «Инструктор Ларионов всегда опаздывает». «Пора доложить об этом директору». «Мы не должны его бояться». Но всё затихает, когда за спинами раздаётся твёрдый шаг. Никто не оборачивается. Наоборот, каждый из присутствующих выпрямляет спину, словно лом проглотил, приподнимает подбородок и смотрит строго перед собой. Но мне-то всё равно. Я поворачиваю голову. И улыбаюсь, когда вижу Нину. Точнее, коренастого мужчину тенью окутывающего мою знакомую, которая сияет как начищенная монета. Наплевав на правила, вроде того, что после третьего звонка запрещено вставать без разрешения инструктора, я выхожу из-за парты. Нина, завидев меня, широко расставляет руки и вертится на месте. — Нет, ты глянь, — говорит она. Я слышу тот же женский голос, но сейчас поверх него наложен низкий, гортанный, вибрирующий бас. — Я мужик! Сегодня с утра, клянусь тебе, я… — Инструктор Ларионов? — Ага. Круто, да? — Нина подпрыгивает на месте. Забавно, наверное, смотрится со стороны, если учесть, что остальные видят её как короткостриженного широкоплечего мужчину. — Сначала я подумала, что хуже и быть не может, но потом оказалось, что этот Никита женат на настоящей красотке! Нина хитро улыбается. Я выставляю руку перед собой, заранее обрывая её. — Без интимных подробностей, пожалуйста, — прошу я. — Инструктор Ларионов! — зовёт кто-то. Оборачиваюсь. Это Гриб. Он встал со скамейки, но при этом продолжает смотреть перед собой, и вполоборота не повернув головы. — Я разрешал подниматься? — тут же меняясь в лице, спрашивает Нина. Сейчас рык мужчины мне слышен громче, чем голос подруги. — Никак нет. Я только… — Сегодня после занятий остаёшься на дежурство в кухне. Плечи Гриба понуро опускаются раньше, чем он сам. — Окей, я не хотела, — шепчет она мне на ухо. — Но этот мужик — монстр. В его воспоминаниях такие картины, что, видя их каждый день, я бы уже давно руки на себя наложила. Я понимающе киваю. Кадры в моей голове не так страшны, но пугает и не это, а сам факт их наличия: проживать две противоположные жизни одновременно силы хватит не у каждого. И остаётся лишь надеяться, что я в их числе. — Видела Бена, — говорю я, пока мы идём к ждущим защитникам. — Он высокий красавчик-хранитель. И, кажется, Аполлинарии во мне он нравится… Я кривлю губы. Нина издаёт глухой смешок. — Что за странный мир! — бросает она. Я останавливаюсь у нужной парты, а она идёт к учительскому столу. Быстро оглядывает всех присутствующих и начинает лекцию. Я слушаю Нину вполуха; удивительно, как она так быстро и так хорошо справилась с необходимостью толкать умную речь перед двумя десятками ребят? Похоже, инструктор этот, потомком которого она является, очень умный парень, хоть и злющий, с Нининых же слов, как чёрт.... ...В голове калейдоскопом возникают воспоминания, сменяя друг друга в хаотичной последовательности. Инструктор и правда тот ещё тип: всё время чем-то недоволен, орёт без причины, вместо того, чтобы запомнить ребят хотя бы по фамилиям, даёт им прозвища. Но почему-то Аполлинария не испытывает к нему ненависти. Наоборот: уважение — вот, что наполняет её, когда она смотрит на мужчину со смуглым лицом и белыми, словно мел, волосами. Аполлинария знает, что иногда инструктор ведёт себя неправильно, но не может винить его: весы, где на одной чаше мораль, а на другой бесценные уроки, которые он даёт, говорят сами за себя в пользу перевеса второго. Проходит, наверное, четверть часа, прежде чем Нина замолкает и даёт задание опробовать на практике всё, о чём она только что говорила. Пока смотрю на неё, отмечаю: если концентрировать внимание только на инструкторе, то он начинает приобретать более чёткую форму и как бы выходит на первый план, затмевая собой Нину; а если глядеть на девушку, то мужчина исчезает окончательно. Когда остальные защитники расходятся, я иду к Нине. Она внимательно разглядывает бумаги, лежащие на столе. — Как ты всё это запомнила? — спрашиваю я. — Я? — Нинины брови ползут вверх. — Что ты, я перестала соображать ещё на первом предложении. Это Никита. Знаешь, было такое ощущение, словно я рассказывала выученный когда-то давно стих по памяти. Как на рефлексе. — Выглядело очень профессионально. — Спасибо. Ещё вот это зацени. Она протягивает мне бумаги. На страницах небольшие зарисовки оружия, рядом с которыми значатся заметки об использованном сплаве и практике применения. — Он очень серьёзно относится к своей работе, — говорю я. — Ага, — подтверждает Нина. — Видимо, мы о-о-о-о-очень дальние родственники. Меня бы уже после первого рисунка в сон начало клонить. Она забирает у меня бумаги и швыряет их на стол. Затем скрещивает руки на груди. — Ну а ты, значит, Аполлинария, — говорит она. — Знаешь, какое Никита дал тебе прозвище? — Обойдусь. — На самом деле, оно одно из самых безобидных… Нина обрывает саму себя, когда к нам подходит рыжий парень. Тощий и долговязый, он переступает с пятки на носок, покачиваясь, как длиннющий фонарный столб во время сильного ветра. — Чего тебе, лопоухий? — Инструктор, у меня нет пары для тренировки. Он косится на меня. Я качаю головой. — Хочешь, чтобы я помог? — Нина закатывает рукава до локтя. То, что видит рыжий: сильные предплечья со вздувшимися венами. А потому понимает всё без лишних слов, разворачивается на пятках и быстро ретируется к другим ребятам — Итак? — Нина снова обращается на меня — Каков план? — Всё тот же, — говорю я. Сую руки под слои платья; пальцы зябнут, хочется обхватить кружку с горячим чаем или надеть меховые варежки. — Ищем Авеля? — Да. И Христофа. А дальнейшие действия будем рассчитывать по тому, кого из них найдём первым.

***

Из-за Нининого ухода с занятий два десятка мальчиков и девочек принялись бы слоняться по штабу без дела, поэтому ей приходится остаться. А вот меня после её липового разрешения от лица инструктора уже ничего не держит. И поэтому я, выбежав на улицу, решаю cначала отыскать Бена. Несмотря на то, что я видела его лишь единожды, образ его предка крепко отпечатался у меня в мозгу. Я нахожу его там даже чаще, чем надо: вот он сидит в столовой и лениво водит вилкой по содержимому тарелки, вот он сидит на лавочке во внутреннем дворике и читает книгу, вот он смеётся, когда проходит мимо по коридору, вот под Новый год он помогает украшающим ёлку в общей гостиной девочкам прицепить звезду на самую верхушку, вот он только перешагнул порог штаба и стряхивает снежинки со своих волос, запуская в них пальцы. Кажется, Аполлинарии он и правда небезразличен. Алексей не похож на хранителей, которые по сути своей достаточно эгоистичны. Ему бы стать миротворцем, послом; такое доброе сердце не должно простаивать понапрасну. — Какая ирония! — не удержавшись, я хмыкаю вслух. Бену досталась абсолютная его противоположность. Лаборатория хранителей располагается на втором этаже, и занимает сразу три комнаты, стены между которыми снесены, но не до конца, отчего как только я открываю дверь, в нос забирается запах пыли и кирпича. Ну, и химикатов, куда без них. — Я чем-то могу вам помочь? — спрашивает взрослая женщина. Куратор хранителей. Как ни стараюсь, не могу найти в памяти Аполлинарии её имя. Женщина очень высокая и невероятно худая, что заметно даже под многослойным платьем. Её чёрные волосы в аккуратной причёске собраны на затылке, тонкие губы, подведённые красным, поджаты. Она недовольно глядит на меня поверх очков, размещённых на самом кончике длинного крючковатого носа. Ну да, защитница в храме знаний — какая дикость! — Мне бы Алексея, — несмело произношу я. — Конкретнее, — требовательный тон не заставляет себя ждать. — Меня, — на выдохе, со своего места встаёт Бен. Женщина тут же теряет интерес к моей персоне. Развернувшись всем корпусом на Бена, она произносит: «Пять минут», и возвращается к своим делам, которые заключаются в хождении вдоль длинных лабораторных столов и внимательной слежке за действиями хранителей. Молча выходим в коридор, переглядываемся. Бен кивает, и тогда мы пускаемся бегом к лестнице, там летим на первый этаж. — Слава Богу, ты пришла! — восклицает Бен, хлопая меня по спине. — Я чуть с ума не сошёл! На ходу стаскивая с себя пиджак и жилетку, он остаётся в одной белоснежной рубашке. Расстёгивает несколько пуговиц воротника, освобождая горло из рюшевых оков, и шумно вдыхает. — Мой предок был хранителем, — Бен косо глядит на синюю ткань в своих руках и передёргивает плечами, даже не пытаясь скрыть отвращение. — Семейное древо-то оказалось с гнильцой! С остервенением комкая одежду, он оглядывается по сторонам с явным намерением засунуть её куда-нибудь подальше. Я только и успеваю, что встать перед ним и горшком с цветами, который он примечает. — А Нина — мужик, — говорю я, пытаясь как можно быстрее заставить Бена сменить настрой. Это работает. Бен довольно хмыкает. О Нининой причастности к руководству защитниками я, пожалуй, промолчу. — А ты кто? — спрашивает он, наконец обращая и на меня внимание. — У меня нет о тебе воспоминаний. — Почему-то я и не сомневалась, — отзываюсь я. — Зато Христоф уж точно будет рад меня видеть. — С чего ты взяла? — С того, что это я через пару лет сведу его с будущей женой. Бен приподнимает брови. Вижу по выражению его лица, что он силится вспомнить то, что нам успели рассказать Лена с Ваней. — Роза? — спрашивает он, и я одновременно вместе с ним, думая, что иду на опережение, произношу то же имя. — Стоп, что? — одёргиваю сама себя. — Я думала, ты скажешь про Анну. — Она же его предала, — говорит Бен, прищурившись. — К тому же, я помню, ты рассказывала о Розе по воспоминаниям, которые тебе показывал Влас. — Так ты слушаешь? — я хлопаю себя по бокам. — Слушаешь, но притворяешься, что тебе всё равно? — Ну да, это моя тактика. Так никому и в голову не придёт просить меня сделать что-то важное. Я качаю головой. — Ладно.… Сейчас не до этого. Нам нужен Авель. — Тогда мы на месте, — отвечает Бен и кивает куда-то за мою спину. Я оборачиваюсь. Дверь у дальней стены — первая из всех мне встречавшихся выкрашена в белый цвет с оттеняющей простоту и делающей её ещё более вычурной позолоченной ручкой и угловатыми узорами, выписывающими что-то отдалённо знакомое. Опускаю глаза на левое предплечье, касаюсь кожи. Один в один символы клятвы. — Только красных предупреждающих огней не хватает для пущей помпезности, — произносит Бен. Его глаза быстро пробегаются по чему-то, затем следует вздох. — Самое паршивое — я знаю, что там написано. Он указывает пальцем на ленчатую табличку над дверью, где красуются слова на непонятном мне языке, напоминающем смесь японских иероглифов и геометрических фигур. — Что же? — «Трезвый ум, горячая кровь, доброе сердце». Именно этими качествами каждый в отдельности обладали первые стражи: Авель, Григорий и Катрина. Отсюда и пошло разделение на хранителей, защитников и миротворцев. Так странно слышать из уст Бена то, что обычно с большим удовольствием рассказал бы Ваня. — Слушай, если я сейчас скажу ещё слово, я сам себя убью, — произносит Бен приглушённо, явно прочитав эмоции на моём лице. — Пошли уже. Приближаемся к кабинету Авеля. С каждым шагом моя уверенность растёт; я уже могу представить, как всё происходит, и Авель верит нам, помогает решить проблему и вернуться домой... А затем бело-золотая дверь распахивается, и на пороге появляется высокий черноволосый юноша, замерший на мгновение, чтобы что-то ещё кинуть оставшемуся в кабинете человеку через плечо. — Христоф, — произносит Бен. И в его голосе тонет моё тихое «Рис». В память насмерть въелось изнеможённое лицо мужчины, которое я видела в доверенных мне воспоминаниях, и тот юноша, которого я вижу сейчас, совершенно на него не похож. На нём идеально выглаженный костюм хранителя. Кудрявая шевелюра аккуратными озорными локонами обрамляет узкое лицо. Большие голубые глаза блестят благородным серебром, когда их владелец чуть клонит голову в сторону, ближе к свету. Боже.… Как Христоф похож на Власа! — Что будем делать? — шикает Бен, дёргая меня за локоть. — Я… Но раньше, чем я выдаю ему своё едва ли предложение, Христоф сам замечает нас. Точнее, меня. В его глазах искрой вспыхивает благоговейная радость. Он машет мне всей пятернёй и, хлопком закрыв за собой дверь, подскакивающей походкой направляется в нашу сторону. — Аполлинария! — восклицает он, стискивая меня в объятиях. Я замираю, не в силах пошевелиться. — Ох, прости, я тебя, наверное, перепугал сейчас! — хохочет он беззаботно. — Ты же не знаешь… Не знаю, что стану его другом, когда все от него отвернутся, потому что этого ещё не случилось. — Мы когда-то давно пересекались по работе, — поясняет Христоф, ослабляя хватку. Насколько помню я, точнее, Аполлинария, он врёт. Конечно, ей известно, как его зовут, потому что в штабе не так много народа и запомнить каждого сверстника (ну, или почти каждого) по имени труда не составляет, тем более, если он, коим является Христоф, — внук самого Авеля. Но на данный момент, пока не случилось того, что случится в будущем, мы с ним за всё время не обменялись и парой фраз. — А это кто? — меняя тему, спрашивает Христоф, кивая на Бена. — Алексей, — представляется Бен и протягивает Христофу руку. Удивительно, как ни один мускул на его лице при этом не дёргается. Даже наоборот, он расслаблен и любезен, какими обычно и бывают люди с незнакомцами. Христоф, ничего не заподозрив, жмёт ладонь Бена. — Рис, — представляется он, улыбаясь. Его беззаботность меня обезоруживает. Разве таким должен быть человек, который явился в прошлое, чтобы отомстить? Улыбаться и заводить новых друзей? Или я что-то не понимаю в хитрых злодейских планах? — Вы оба — хранители. Странно, что не знакомы, — вдруг вырывается у меня раньше, чем я соображаю. Рис, возвращая свою руку и засовывая её в карман (я успеваю заметить, что на запястье не видно Нитей), переводит на меня задумчивый взгляд. — Последние несколько лет я, можно сказать, был на домашнем обучении, — говорит он. — И редко посещал общие занятия. Я не знаю, что ответить, потому просто киваю. Удовлетворённый и этим, Рис снова растягивает губы в улыбке. — Вы к Авелю? — спрашивает он. — Он сегодня в хорошем настроении, так что вполне возможно не попросит вас обоих прыгнуть под нож ради чьего-то спасения. Брошенная как бы невзначай ирония на мгновение приоткрывает завесу, за которой скрывается уже знакомый мне Христоф: озлобленный, преданный, жаждущий быть отмщённым. Обида никуда не делась, просто временно ушла на второй план. Он снова жив и пока понятия не имеет, что за ним следят. Время насладиться утерянным — вот, что ему нужно. — Отлично, — говорю я. — Ещё встретимся, — Христоф салютует нам и удаляется в неизвестном направлении. — Вот это тип, — протягивает Бен, оборачиваясь через плечо, чтобы проследить за ним взглядом. — Ага, нормальный какой-то. Я почему-то его совсем по-другому себе представляла. — С красной кожей и чёрными глазами? — Он не сатана, Бен. — Ой, вот не зарекайся! Я закатываю глаза. Уставшая от Беновой болтовни, я думаю о том, что Эдзе стоило придумать какую-нибудь волшебную кнопку, которая позволяла бы отключать наши сущности и на некоторое время возвращать души родственников в их законные тела. Алексей будет явно собеседником поприятнее своего потомка. — Мы идём, или как? — спрашивает Бен, кивая на дверь впереди. Ничего не отвечая, я делаю последние шаги вперёд. Хватаюсь за ручку и прислушиваюсь. Вроде, тихо. Тогда простукиваю костяшками по дереву и жду, пока мне разрешат войти. — Хватит околачиваться по ту сторону! — доносится громкое и немного грубое обращение, разом уничтожающее во мне всю уверенность. Я оборачиваюсь на Бена. Он едва заметно кивает. На выдохе я толкаю дверь от себя. Кабинет Авеля по своему функционалу напоминает кабинет Дмитрия. Здесь есть всё, что необходимо для работы, плюс мелочи, создающие свою атмосферу, вроде поблёскивающей морскими цветами мозаичной плитки, украшающей угол помещения, где в горшках необычной формы стоят цветы, или два топора, висящие крест-накрест на противоположной стене. Мужчина в свои поздние сорок, с лёгкой сединой в каштановых волосах и неестественно жёлтыми глазами, имеющими вечный прищур, стоит, опершись бедром на стол, и держит в руках книгу. — Аполлинария, — кивает мне Авель. — И… — Он медленно переводит взгляд на Бена и удивлённо приподнимает густые брови. — Не Родион. Интересно. Захлопывая фолиант одним быстрым движением, он, не глядя, отодвигает ящик стола и кидает книгу внутрь. — Чем могу помочь? — У нас важный разговор. Авель качает головой. Похоже, он слишком часто слышит эту фразу, и по его опыту после неё не обязательно идёт что-то действительно значимое. — Иначе и не могло быть, если ведь решили прийти. Я теряюсь окончательно. Все нужные слова пропадают из головы, и единственное, на что я оказываюсь способна — это развести руками. — Значит, Христоф передумал? — вдруг спрашивает Бен. Он не выходит вперёд, так и продолжая маячить за моей спиной. Я не оборачиваюсь, чтобы не привлечь этим лишнее внимание Авеля; лишь делаю вид, словно знаю, о чём говорит Бен. Хотя на деле понятия не имею. — О чём ты? — уточняет Авель. Всё его тело на глазах напрягается, превращаясь в натянутую до предела струну. Казалось, обычное движение: скрещивание рук на груди, — но Авель проделывает его так резко, что надави он чуть сильнее, и его собственные рёбра могли бы треснуть. — Вы знаете, о чём я, — продолжает Бен спокойным тоном. — Догадываюсь. Просто не думал, что он давал этому всему такую огласку… и о том, что вы друзья, к слову, тоже. — Верно. Христоф говорил, что вы не особо интересуетесь его жизнью. Без обид. Брови Авеля ползут вверх. Я жду, что он выйдет из себя и криком прикажет нам уйти, но вместо этого он лишь прищуривается. В уголках его глаз образуются пучки мелких, но глубоких морщин. Какую игру ты затеял, Бен? — А я всегда думал, что ты тихий мальчик, Алексей. — В тихом омуте… Я только и успеваю, что податься назад и наступить Бену на ногу каблуком. Заскулив, он толкает меня в спину, заставляя вернуться на прежнее место. — Слишком долго пришлось ждать, пока Христоф поумнеет, — Авель пожимает плечами, не обращая внимания на разворачивающееся представление. — То, о чём он просил, что предлагал, выходило за любые рамки. Он замолкает, и я понимаю — это проверка. Чтобы довериться нам окончательно, Авелю нужно знать, не блефуем ли мы. И тут уже в дело вступаю я: — Генетические эксперименты, — киваю я. — Рис хочет… — Хотел, — перебивая меня, подчёркивает Авель. — Хотел уничтожить всё и всех на своём пути только ради того, чтобы что-то себе доказать. Да, его мать и сестра умерли, но кто из нас не потерял близких в последние годы? И лишь Христоф оказался достаточно слаб и поддался своему безумию вместо того, чтобы взять себя в руки и направить желание изменить мир в нужное русло. Он мог стать величайшим из хранителей с теми талантами, что унаследовал от Марии, но выбрал гнить в подвале, окутав себя сожалениями! За такого внука мне было стыдно… Иногда я даже думал, что было бы намного проще, умри он вместо Сью. — Авель трёт переносицу. На его губах появляется беглая улыбка. — Слава Богу, сегодня он подтвердил, что окончательно оставил эту идею в прошлом. Ушедших лет, конечно, не вернуть, но сейчас, по крайней мере, он снова может работать в команде со всеми. — Авель замолкает. Затем вздрагивает, словно что-то вспомнив: — Так о чём вы хотели поговорить? На Авеле чёрно-белый костюм. Я представляю, как бью Авеля в лицо, и белоснежный воротник его рубашки покрывают крупные капли крови, стекающие с разбитого носа и губ. Это не Аполлинария, это я. Просто вспоминаю истерзанного физически и морально Власа, вспоминаю Христофа, мотивация которого уже как несколько лет назад по здешнему исчислению и сотни по нашему перешла черту обычной мести и стала единственным смыслом жизни после потери близких. Вспоминаю, пытаюсь сопоставить всё это с пренебрежением на лице Авеля и его словами и вместо того, чтобы ожидаемо принять его сторону, вскипаю как забытая на плите кастрюля с водой. — Вы правда сказали мальчику, точнее, собственному внуку, чья мама была смертельно больна, что иногда одни должны умереть, чтобы другие могли жить? Я понимаю, что это слетело не с моих губ, лишь тогда, когда позади меня скрипит пол, обозначая удаляющиеся к двери шаги. Оборачиваюсь и вижу Бена с занесённой над дверной ручкой ладонью. — Прости? — переспрашивает Авель. Но его лица я уже не вижу. Иду к Бену, и он сразу открывает дверь, чтобы не давать нам лишних секунд на задержку. Единственное, что я успеваю бросить, прежде чем бело-золотая преграда не вырастает между нами: — Извините, всё это было ошибкой. Мы пойдём.

***

— Вы оба из ума выжили? — спрашивает Нина, едва не подскакивая на месте. В обеденный перерыв мы запираемся в тренировочном зале (всё-таки хорошо, что Нинин родственник является такой важной шишкой). Сейчас, когда здесь нет никого, кроме нас, я замечаю отличия, которые раньше не бросились в глаза: помимо очевидного, вроде отсутствия электронной панели, здесь нет расставленных по периметру скамеек, зато парами в несколько отрезков располагаются шведские стенки с выступами ближе к потолку, видимо, для подтягиваний. Вместо боксёрских груш — размером со взрослого человека деревянные фигуры, частично обклеенные кожей. В памяти всплывает одна из тренировок, где с помощью собственных сил и двух палок из лёгкого металла нужно было наносить этой фигуре точечные удары, при этом не задерживаясь на одном месте дольше секунды, то есть всё время танцуя, как в реальном бою. Я вспоминаю каждый синяк, каждый ушиб, каждую царапину, которые Аполлинария получила в этом зале так, словно они мои собственные. Кисть, коленка, голень, щека, плечо, лопатка, поясница. Коленка, коленка, коленка; Аполлинария слишком часто падает вперёд. С этим нужно что-то делать. — Видела бы ты его, — фыркает Бен. — Индюк надутый. — Мне казалось, ты был его поклонником, — напоминаю я. — Ой, выкуси. Бен с остервенением закатывает рукава рубашки. Слежу за тем, как Нить Времени скользит по его предплечью и повисает на запястье. — Не хочу говорить очевидную истину, но теперь у нас остался лишь вариант Эдзе, — напоминает Нина. — Разорвать Нити Христофа, раз уж помощи Авеля нам теперь ждать не придётся. — Я не видела их у него на руках, — говорю я. — Наверное, тоже прячет их под одеждой. — Есть предложение поймать его, раздеть и проверить, — сообщает Бен. Мы с Ниной переглядываемся. — Извращенец, — прыскаю я. — Да мы все об этом подумали, просто только мне одному хватило смелости сказать это вслух! — Должны быть и другие способы, — Нина чешет подбородок. Я прикрываю один глаз, расфокусирую взгляд. Вот уже не Нина, а Никита скребёт свою щетину. Клоню подбородок к груди и вижу спущенную с плеча рыжую косу, принадлежащую Аполлинарии. Я всегда хотела иметь длинные волосы, но у меня никогда не хватало терпения отрастить их. — Какие? — Бен дёргает Нить у себя на запястье, растягивая её в разные стороны. Мне кажется, что вот-вот хрупкий на вид узелок развяжется, но я оставляю это беспокойство при себе. На сегодня раздражающих замечаний для нестабильного эмоционального состояния Бена уже достаточно. — Как ещё можно заставить его раздеться? — Пока не знаю, но мы что-нибудь придумаем, — Нина глядит сначала на Бена, потом на меня, затем снова на Бена. — Мы ведь всегда что-нибудь придумывали. Нужно только немного времени. — Не стоит сильно на него рассчитывать, — говорю я. — Чем скорее мы всё провернём, тем лучше, и никаких крайних сроков. Ребята кивают, соглашаясь с моими словами. Но я вижу по их лицам, что ни у одного, ни у другой нет абсолютно никаких идей. А та, что зарождается в моей голове, слишком кардинальная, а потому я отметаю её ещё в зародыше. Мы не будем никого убивать. — Мы не убийцы, — вслух произношу я на опережение. — Это на случай, если кому-то из вас захочется убить Христофа. — Он не почесался, когда кромсал всех направо и налево в свой коктейль-салат, — говорит Бен. Злость в его голосе исчезла. Бен был так груб, когда я впервые огласила при нём своё отношение к Власу и Христофу, а теперь… Он наконец понял, спасибо Авелю. — Тут скоро занятия будут, нам пора расходиться, — говорит Нина. — Не хочется, но придётся играть роли, чтобы нас не вычислили. Бен тяжело вздыхает. — Хорошо говорить той, кто здесь — инструктор защитников. — Бен вздрагивает всем телом, начиная от плеч и заканчивая ногами, словно кто-то запустил муравьёв ему за воротник. — А у меня в голове словно Ваня поселился. И я снова это чувствую: тоску. Не по конкретно упомянутому человеку, а по всем, кого мы вынуждены были покинуть. Живы ли они в том настоящем? Справились ли с химерами? Или поселение, будучи полем боя, превратилось в братскую могилу, погребая под собой тех, кого я любила, и тех, с кем едва успела подружиться? — Я… — начинаю я, но Нина обрывает меня: — Да. Я тоже. Мы связаны, и она, должно быть, чувствует, как мне стало паршиво. И Бен тоже: не просто так он потупил взгляд. Больше никто ничего не говорит, и в повисшей паузе я только и слышу, что стук собственного сердца. В течение долгого времени оно билось в унисон с другими: сначала с Кирилловым и с Даниным, потом, когда первое, как мне казалось, остановилось, на его место пришло сердце Лии. А сейчас я не чувствую даже братское, и это глухое одиночество камнем тянет меня ко дну. За кого теперь держаться, чтобы остаться на плаву?