***
— Никого нет, — сообщает Нина, возвращаясь. На поясе Никиты, спрятанном за длинным брезентовым пальто, висит пара трезубцев, и я замечаю, что Нина часто касается перемотанных красной кожей рукоятей кончиками пальцев. Не знаю, зачем; может проверяет, на месте ли оружие, а может прикидывает, как таким пользоваться. То есть, Никита-то, конечно, в этом профи, но вот Нине, чтобы сориентироваться по его воспоминаниям, нужно время. — Наверху, — добавляет Бен. — Аптека Марии слишком маленькая, чтобы вместить в себя ещё и лабораторию Христофа. Наверняка, там есть какой-нибудь подвал, или что-то вроде этого... — Не знаю, как тебя, Слав, но меня умный Бен пугает, — произносит Нина, едва сдерживая смешок. Бен кривит губы, и его лицо принимает «Больше ничего не скажу» выражение. Аптека располагается в отдельном небольшом здании между съездом в сторону частной конюшни и молочной лавкой, от которой несёт одновременно кислыми сливками и коровьими экскрементами. Я морщусь и изредка прикладываю ладонь к лицу, вдыхая воздух сквозь пальцы в кожаных перчатках — защитники пользуются такими, чтобы не порезаться собственными ножами, но только на заданиях. Поэтому на пальцах Аполлинарии ранки, наложенные друг на друга, уже давно превратились в опоясывающие кольца серебряных шрамов. — Кто-то должен остаться на шухере, — говорит Нина. — И это буду я. — С чего это? — хмурится Бен. — С того, что я вас старше, и, в случае чего, меня никто допрашивать не будет, на кой чёрт я тут околачиваюсь. Сказав это, Нина хлопает Бена по плечу. У Никиты достаточно сил, чтобы Алексей пошатнулся и чуть не свалился с отсыревшего крыльца, цепляясь штаниной за неровный край деревяшки. Я успеваю подхватить Бена за подол пиджака и помочь ему выровняться. — Тогда мне нужно оружие, — произносит Бен уверенно, словно только что чудом не избежал возможности разбить затылок. Он тянет руку к поясу Никиты, но Нина успевает ударить его по ладони. — Оружие? Я тебе сейчас даже столовую ложку не дала бы, побоявшись, что ты себя поранишь! — Может, я и в теле хлюпика-хранителя, но я всё ещё Бен, и всё ещё могу надрать задницу даже тебе, несмотря на то, что ты здоровенный... злющий… инструктор... С каждым сказанным словом голова Бена вжимается в плечи всё сильнее, потому как Нина подходит к нему всё ближе, нависая высокой и мощной тенью, отбрасываемой телом Никиты. — Я поделюсь с ним своим, — встреваю я фигурально и буквально, когда протискиваюсь между Беном и Ниной. — У меня с собой есть лишний кинжал. — Спасибо, — говорит Бен. — Хоть у кого-то после путешествия во времени осталось сердце. Прежде чем мы проникаем в аптеку, Нина советует нам кричать, если понадобится помощь. Дверь с пустующими металлическими петлями на месте замка открывает нам помещение запылённое и заплесневелое. Полки, банки, книги, вазы: всё покрыто толстым серым слоем пуха, и единственное, что выдаёт частого гостя — протёртая по деревянному полу добела дорожка от входа и до двери в противоположном углу. Кто-то, видимо, не очень любит поднимать ноги во время ходьбы. Бен рядом со мной вздрагивает всем телом. — Сюда бы горничную, — шепчет он, пряча нос и губы в сгибе локтя. Но это не помогает, и Бен чихает несколько раз подряд. — Заткнись и смотри по сторонам, — шикаю я. — Здесь могут быть ловушки для незваных гостей вроде нас. Бен опускает руки и глядит на меня с укором. — Во-первых, если ты не забыла, мы пришли не для того, чтобы устроить Христофу вечеринку с сюрпризом, а чтобы его поймать и остановить. Так что какая нам разница, заметит ли он нас или нет? А во-вторых, ловушки? Мы в девятнадцатом веке. — Бен хлопает себя по карманам. — У нас даже наладонников или нарукавников нет. Я голым себя чувствую! — Я видела тебя голым, можешь расслабиться, стыдиться там нечего, — бросаю я невзначай. Прохожу дальше, осматриваю содержимое маленьких баночек, помеченных чёрными точками: от одной до пяти, в разных комбинациях и фигурах. И только когда огибаю прилавок и оказываюсь перед дверью, прокручиваю в голове собственные слова и заливаюсь краской. — Я не это имела в виду, — произношу, не оборачиваясь. — Просто тогда… когда я Марка искала.… Ну, ты помнишь. Дверь не имеет ручки. Вместо этого в стене нет куска, и дверь можно легко подцепить и потянуть на себя, просунув руку в это отверстие. — Не знаю, что ты там имела в виду, но у меня есть чувства, в конце концов. — Спиной ощущаю, что Бен подошёл совсем близко ко мне. — Я не только чертовски красив, сексуален и харизматичен, но ещё я личность, а потому хочу, чтобы меня не воспринимали лишь как кусок мяса! Игнорируя Беновы возмущения, хватаюсь за дверь, тяну на себя. Едва успеваю придержать её с другой стороны, чтобы она не ударилась об стену. Впереди — скрытый полумраком и совсем крохотный коридор, который уже через два метра уходит вправо. — Пойдёшь первым? — предлагаю я Бену. В ответ мне доносится шелест одежды. — Вот, держи, — вставая рядом, Бен протягивает мне фонарик. Точнее, толстый металлический прямоугольник с голубой жидкостью, перетекающей за стеклом. Если бы этот предмет не излучал мягкий свет, я бы и не подумала, что это фонарь. Проходим вперёд. За поворотом — обыкновенная спальная комната, большая и просторная, но очень тёмная: оба окна чем-то закрыты. Благодаря свету фонарика, я различаю кровать на железном каркасе, письменный стол и вазу с благоухающими живыми цветами. — Здесь явно кто-то живёт, — подытоживает Бен все вертящиеся на моём собственном языке мысли. — Странно только, что окна закрыты. — Может, Христоф вампир? Гляжу на Бена устало. Он, не обращая на меня внимания, продолжает осматривать комнату. — Не похоже это на лабораторию, — говорит он, указывая сначала на украшенное рюшами покрывало, потом на висящий на стене портрет в тяжёлой форменной рамке. На нём я и задерживаю свой взгляд. Маленькая девочка лет двух сидит на коленях у седовласого мужчины. За их спинами: мальчик, чьи кудрявые волосы беспорядочной копной торчат во все стороны, и женщина в круглых очках. Подхожу ближе. Касаюсь пальцами лица мальчика и девочки. Они — как две капли воды. — Христоф и Сью так похожи, — говорю я. — Ну да, они же брат и сестра. — Что ж, у меня есть брат, но мы с ним совершенно разные. Я не хочу показаться грубой, но собственный голос разносится по помещению неким подобием рыка. Я не обижена и не расстроена, да и Бен в курсе, что Даня — приёмный. Вообще не знаю, зачем я это сказала.… Само вырвалось. — Полагаю, вся красота досталась Дане? — вместо того, чтобы спросить, с чего я такая резкая, произносит Бен. Он пожимает плечами, и, словно пытаясь придать себе ещё больший вид расслабленности, упирается одной ладонью в стену, а вторую прячет в кармане. Алексей — один из добрейших людей в штабе. Аполлинария знает это, потому что замечает то, на что не обращают внимания даже его друзья. Хорошо же эмоции Алексея промыли мозги Бену, раз он сам, вместо того, чтобы пуститься в очередную словесную перепалку, вдруг уводит мою собственную раздражительность в сторону шутки. Или он лучше меня понимает, что у неё есть основа: причина, тянущаяся из мира, который мы оставили горящим в огне? — Ты видел, как умерла Лия? — спрашиваю я в лоб. Прямо как есть. Контролировать мысли, старательно избегая не дающей покоя темы, которая, так или иначе, во всём происходящем умудрялась находить ниточки, ведущие меня к ней, уже совсем не осталось сил. — Что? — переспрашивает Бен. Но он точно услышал, о чём я спросила. Помещение спальни крохотное, и наши голоса здесь — единственный источник звука. К тому же я вижу, как поменялось выражение лица Бена. Если бы через окна мог проникать свет с улицы, я бы наверняка заметила, что он побледнел. — Ты был рядом, я помню. Ты должен был видеть, как она умерла, и кто её убил. — Вокруг был хаос, — Бен выпрямляется по стойке. — Много людей, все кричали, и… Я хватаю Бена за локоть, заставляя чуть податься вперёд, на меня. — Я видела только дыру в её животе. И кровь… Она была на ней, на мне, её запах бил в нос… — Слава… — Бен, пожалуйста, — я сильнее сжимаю пальцы. Даже если Бену и больно, он никак этого не показывает. — Если бы Марк умер на твоих руках, ты бы не хотел сложить кусочки воедино и понять, как всё случилось? Поджав губы, Бен кивает. — Это была химера с длинными жёлтыми когтями. Она насквозь проткнула ими живот Лии, у неё не было шансов пережить такое ранение. Выдыхаю и прикрываю глаза. Мне должно было стать лучше, ведь теперь я знаю, что, даже если бы осталась, Лия бы не выжила, но, похоже, независимо от ответа, я не была готова к правде. — Ты в порядке? Открываю глаза. Лицо Бена размыто. Когда я начала плакать? — Передо мной дважды умирали любимые люди. Как думаешь, я всё ещё смогу когда-нибудь быть в порядке? — Не сейчас, — отвечает он чуть погодя. Всё время молчания я рассматриваю его лицо: растерянное то ли от попытки подобрать нужные слова, то ли от необходимости этого разговора, оно явно не принадлежит Бену, с которым я знакома. — Но когда-нибудь обязательно. Казалось бы, куда чувствовать себя ещё хуже, но я вспоминаю, что Бен потерял дедушку и лучшую подругу. Если кто и знает хоть что-то о том, как перестать жить прошлым, где любимые ещё живы, так это Бен. — Сколько тебе понадобилось времени? — спрашиваю я. — Счёт всё ещё идёт. Я всхлипываю, качаю головой. Не знаю, что это значит, просто пытаюсь поставить точку в разговоре, пока всё не зашло так далеко, что остановить себя от ещё пущих откровений уже будет невозможно. — Каждый раз, когда мы остаёмся вдвоём, случается это, — произносит Бен. Свободной рукой он разжимает мои пальцы на своём локте. — Откровения, философские изречения. С завидным постоянством ещё и мысли о суициде! — Не очень круто, — с трудом, но говорю я. — Это выставляет нас слабыми. — Это даёт нам преимущество перед теми, кто держит всё в себе. Такие люди могут сломаться в неподходящий момент. И чтобы этого избежать, иногда стоит делиться тем, что на душе... — Говорит тот, кто разговорам предпочитает попытки выбить из груши весь наполнитель. Бен улыбается, касаясь при этом уголка губ кончиком языка. Обычно он так не делает: его улыбка кроется где-то с одной стороны лица, правой или левой в зависимости от фактора мне неизвестного. Возможно, от позы или настроения. А это, должно быть, привычка Алексея. — Для каждого разговора просто нужна целевая аудитория, — продолжает Бен. — И наша…? Я не могу произнести «ты и я», как ни стараюсь. Фраза эта, может, ничего и не значит, но разум трактует её как попытку привязать к себе ещё кого-то смертного, уязвимого, способного кануть безвозвратно, оставив очередную насечку: «Когда-то здесь был тот, кого я любила» на израненном сердце. — И наша не самая паршивая, как мне кажется. То, что я выдавливаю из себя, едва ли можно назвать улыбкой. И Бен, брови которого хмурятся, образуя морщины на переносице, становится этому подтверждением. — Ладно, — говорит Бен и выдыхает так долго, что даже я рефлекторно начинаю ощущать нехватку кислорода в лёгких. — Я собираюсь кое-что сделать, но учти — ничего личного. И не принимай на свой счёт, это всё просто дурацкая доброта Алексея. Бен подходит ближе, несмело расставляет руки в стороны и заключает меня в объятия. Целую секунду, кажущуюся мне бесконечностью, я просто пытаюсь переварить происходящее и понять, куда делись слёзы. А затем запоздало обхватываю плечи Бена в ответ. Чтобы обнять меня, ему пришлось нагнуться — Алексей выше него, а Аполлинария моего роста. Сейчас прозвище «коротышка» хотя бы обосновано. Отстраняясь, Бен не делает ничего в стиле Бена из нашего времени: не морщит нос от отвращения, не говорит, что это был худший момент в его жизни и не предупреждает, что в следующий раз, когда мы будем находиться так близко к друг другу, я буду в его смертельном боевом захвате и, вероятно, со сломанной шеей. Он просто скользит взглядом по моему лицу, ощупывая его, а затем возвращается к поискам зацепок в комнате. Я смотрю на Бена, но вижу Алексея; смотрю на Алексея, но пытаюсь подольше задержаться на Бене. Оба вызывают во мне странные чувства. Мой разум и сердце Аполлинарии, до этого совершающие хоть и жалкие, но всё-таки попытки противостояния, сейчас наконец смогли прийти к чему-то общему. Ей нравится Алексей. А я… кажется, начинаю доверять парню, в день нашего знакомства толкнувшему меня прямиком в неизвестность. — Эй, глянь-ка, — Бен, подсвечивая фонарём что-то у себя под ногами, машет мне свободной рукой. Подхожу ближе. Увиденное заставляет присесть на корточки. Неаккуратно (поэтому-то Бен и заметил) прикрытая ковром, из щели между двумя половицами торчит верёвочная петля. — Тайная комната? — спрашиваю я, поднимая на Бена глаза. — Ага, — прыскает Бен. В голубом свете магического фонаря граница между ним и Алексеем стирается окончательно. Бен пропадает, и это помогает мне собраться. — Давай, Гермиона, дёргай за верёвочку, дверь и откроется. Одной рукой хватаюсь за петлю, второй снимаю револьвер с пояса и крепко сжимаю его шершавую рукоять. На выдохе дёргаю на себя, и вместе с петлёй приподнимается часть пола — квадрат, способный пропустить через себя некрупного человека. Пока непонятно, куда он ведёт, но хотя бы там есть свет. Небольшое на глаз расстояние предполагает прыжок вниз. Если Христоф там, то он уже давно понял, что не один, и приготовился к нашему приходу. Я тяжело выдыхаю. Удобнее перехватив револьвер и быстро сунув Бену свой фонарь, я упираюсь свободной рукой в край дыры, свешиваю ноги вниз и спрыгиваю. Приземляюсь на обе ступни, поднимаю револьвер в воздух и быстро верчусь на месте. Никого. Или, по крайней мере, никого из тех, кого я ожидала здесь увидеть. — Что там? — спрашивает Бен. Я взмахиваю рукой, призывая его заткнуться. Быстро осматриваюсь на предмет опасности. Подвал представляет собой вырытое помещение, размеры которого настолько внушительны, что мне даже представить сложно, сколько на это нужно было затратить времени и сил. Пламя расставленных на длинном, собранном, видимо, уже на месте, деревянном столе, свечей отражается в лабораторном оборудовании: колбах, пробирках и чашах, соединённых длинными и короткими стеклянными трубами разной формы. Вещества в них разного цвета и агрегатного состояния. С запозданием, но я ощущаю, что дышу по большей части чем-то химическим, напоминающем ацетон или бензин. Рисовая каша, съеденная на обед, так и норовит выбраться наружу. Дальше, в той части подвала, которая погружена в полумрак, в два ряда расположены клетки. Сложно сказать, сколько их, но я замечаю десяток, если не больше, силуэтов тел, стоящих на ногах. Чтобы подойти ближе, приходится собрать в кулак всю силу воли и всё бесстрашие. — Эй, Слав? Слава-а-а? Что там? Бена слышно отчётливее. Наверное, он высунул голову. Но я не оборачиваюсь. Нельзя сводить взгляд с существ за решёткой, а иначе у меня больше не хватит сил, чтобы это повторить. — С вами всё в порядке? — спрашиваю я. Сначала не обращаясь ни к кому конкретно, потом повторяю вопрос, останавливаясь у ближайшей клетки. Запах химикатов мешается с запахом гнили и сырого мяса. Силуэт за решёткой никак не реагирует. Подходя ближе, я вижу, как вздымается его грудь на вдохе и опускается на выходе: размеренно, аккуратно, практически под линейку. Существо спокойно; моё сердце в противовес этому вот-вот выпрыгнет из груди. — Вы ранены? Свой фонарь я отдала Бену, поэтому приходится попятиться назад, не разворачиваясь, по теплу найти свечу, взять её и вернуться. У химеры в клетке одна человеческая рука, вторая — волчья лапа, не пришитая к туловищу, а, скорее, приклееная чем-то чёрным, напоминающим мазут. Лицо человеческое, но всё в кровоподтёках и ранах, отчего я не могу понять, какого химера пола. Светлые волосы превратились в колтун с проплешинами. Одного глаза у химеры нет, другой — ввалился и состоит из сплошного серебристого белка. Реагируя на свет, химера издаёт короткий рык, демонстрируя ряд кривых зубов, в котором больше пробелов, чем костей. — Уходите, — произносит он. — Если он поймает вас, то убьёт. Не похожа эта реакция на подчинение. Видимо, Христоф ещё не пробовал переливание крови. Поэтому химера и выглядит так ужасно. — Мы здесь, чтобы помочь вам, — говорю я. Несмотря на отсутствие зрачка, я по движению головы понимаю, что химера косит единственный глаз на пистолет у меня в руке. Поспешно сую его за пояс. — Я не причиню тебе зла. Приходится поставить свечу на землю, чтобы освободить обе руки для осмотра замка. Нужно что-то острое, чтобы попытаться его открыть. Но я не уверена, что даже с необходимым оборудованием смогу это проделать, а потому лишь беспомощно дёргаю его из стороны в сторону, надеясь на достаточную дряхлость железа. — Не открывайте, — химера машет головой. Я слышу характерный скрип костей и запах крови. Улыбаюсь химере в попытке его (или её?) подбодрить. Но выражение лица химеры не меняется — словно заморожено в вечном ожидании своей участи. — Всё будет хорошо. Как тебя зовут? — Брондберт. — Хорошо, Бронберт, сейчас мы что-нибудь придумаем. За спиной раздаётся глухой удар. Я оборачиваюсь с готовностью снова схватиться за пистолет, но это всего лишь Бен, неуклюже свалившийся вниз. Он поднимается на ноги, пошатываясь, отряхивает штаны. Голубые огни фонарей в его руках при этом танцуют по стенам и клеткам, и мне удаётся разглядеть соседей Бронберта. Они выглядят не многим лучше, но, в отличие от моего нового знакомого, не обращают на нас внимания даже сейчас. Их взгляды, замутнённые и усталые, направлены куда-то перед собой. Я замечаю на шеях некоторых подобие ошейников: петли полых труб, петляющих по задним стенкам камер и стремящихся к потолку, по которым перегоняется чёрно-красная жидкость от закрытого чана на столе и обратно к химерам. — Нашла что-ни.… Твою ж мать! Бен равняется со мной. Критичным взглядом осматривает узников, замечает трубы и особо заинтересовывается тем самым чаном. Подходит к нему, осторожно вытаскивает одну из трубок, скрывающихся в отверстии крышки. Ему на пальцы, пачкая рукав, попадает вязкая жидкость. — Что это? — спрашиваю я. — Хотелось бы мне сказать, что томатный сок или креп-суп, но… — Бен морщит лоб. Принюхивается к алой жидкости у себя на пальцах. — Да, и даже не гуашь. — Просто скажи это! — Кровь! — восклицает Бен громче, чем нужно. — Чёртова кровь варится в этой чёртовой кастрюле в чёртовом подвале чёртовой аптеки, принадлежащей чёртовому маньяку, который оторвёт нам наши чёртовы головы раньше, чем мы попытаемся его остановить! — Твой оптимизм заразителен, — говорю я, возвращаясь к замку. Беру пистолет и принимаюсь наносить удары рукоятью по железу. Бить приходится долго, и раньше, чем даёт трещину злополучный замок, начинает болеть запястье. Последний удар, и звон металла сообщает мне о первой победе. — Ну вот, — говорю я, открывая решётку. — Бронберт, ты можешь выходить. Химера косится на открывшееся пространство как на что-то потенциально опасное для жизни. И вместо того, чтобы сделать, как говорю я, она пятится назад, цепляясь рукой и лапой за железные прутья за спиной. — Не стоило открывать, — Бронберт качает головой. — Не стоило. Сейчас, когда он виден мне чуть лучше благодаря фонарям, которые принёс Бен, я понимаю, что передо мной парень.… Или тот, кто когда-то был им. — Почему? — Я голоден. Очень голоден. — Слава, — зовёт Бен. — Забыла, чем Христоф и Влас кормили своих химер? Плотью. Бронберт трясётся всем телом. Я разрываюсь между желанием спасти его и наконец выстрелить, избавив его от мучений. — Ты знаешь, куда ушёл Христоф? — спрашиваю я. Бронберт жмёт плечами (или мне так кажется; уже сложно отличить его перманентную трясучку от обычного незнания). — Ты сюда поговорить пришла или разобраться? — спрашивает Бен. — Мы можем сделать и то, и то, — отвечаю я. — Бронберт, ты пойдёшь с нами. Я протягиваю ему руку. Меня ждут мгновения перед тем, как события пойдут по одному из двух путей: либо Бронберт вцепится в моё предплечье, и тогда всё будет кончено, либо он сумеет совладать с тем, кем стал, отыскав где-то внутри себя остатки того, чем он когда-то был. — Откуда ты родом, Бронберт? — продолжаю я, пока тот не принял решение. — Кто ты? — Индра, — произносит Бронберт. — Был индрой. Кто я сейчас, и сам не знаю. Индра… Ничего такого я не помню. Вопросительно гляжу на Бена. — Вы же закрыли свой мир от нашего, — говорит Бен удивлённо. — Как ты здесь оказался? — Закрыли от вашего, но проходы в другие миры остались, в том числе и в Волшебные земли, которые с вами связаны. Я… Бронберт обрывает сам себя, плотно поджимая губы и закрывая глаз. Его дыхание сбивается, становится рваным и частым. Бен хватает меня за кофту на спине и тянет назад. — Если он сейчас нас сожрёт, я достану тебя на том свете, — говорит он. — Я не верю в рай, ад и прочую чепуху, чтоб ты знал, — парирую я. Вспоминаю об оружии я внезапно, когда рука уже сама тянется к нему на поясе. И как по команде, Бронберт тут же успокаивается. — Я в порядке, — шипит он, опуская голову. Капли пота стекают по его подбородку и падают на пол. — Мы вытащим тебя отсюда, если ты обещаешь держать себя в руках, — говорю я. — Ты серьёзно? — Бен, кажется, не верит своим ушам. — Да. Он может быть нам полезен. Снова приближаюсь к клетке, в этот раз протягивая вперёд обе руки, как бы приглашая Бронберта к себе в объятья. Он делает первый шаг и тут же валится с ног. Я успеваю подхватить его за подмышки и удивиться, какой он тяжёлый по сравнению с тем, как выглядит. Бен, нехотя, — (что прекрасно выражено на его лице и до ужаса портит непривыкшее к отрицательным эмоциям лицо Алексея), — помогает мне, подставляя для Бронберта и своё плечо. — Ну, и как ты хочешь вернуть нас наверх, да ещё и с таким грузом? — спрашивает он, поднимая голову к дыре в земляном потолке. — Нужно осмотреться. Тут наверняка есть лестница. Не умеет же Христоф летать. — Ой, — Бен трясёт головой. — После всего, что произошло, я бы этому уже не удивился.***
Сижу в коридоре на полу, прижавшись спиной к стене. Вася велел всем выйти из комнаты, стоило только уложить Бронберта на кровать. Он даже вопросов не задал, что уж говорить о позволении нам самим всё объяснить. И от этого мне неспокойно. — Прекрати дёргаться, — говорит Бен, толкая меня плечом. Он, тоже игнорируя мягкие пуфики в коридоре, уселся на пол, и сейчас не сводит взгляд с моей дёргающейся коленки. — Мы принесли химеру в дом, в котором я живу, — произношу я. — Ладно Вася, но что я скажу дяде и тёте? — Так это не твоя семья? — интересуется Бен. — Аполлинария живёт с родителями своего двоюродного брата, потому что её родной отец умер, когда она была ещё ребёнком, а мать... с ней у них скверные отношения. — Добро пожаловать в клуб, — усмехаясь, говорит Бен. — Но Вася смотрит на тебя так, словно никого роднее у него нет, — подмечает Нина. Она стоит напротив нас, скрестив руки на груди. Я медленно киваю. Аполлинария и Вася близки. Эту связь я чувствую, и она очень похожа на ту, что соединяет меня и Даню в нашем настоящем. Родные люди не по крови, но по духу: брат, который готов принять неверное решение ради сестры, и сестра, которая готова броситься под нож ради брата. — Он такой спокойный, — говорит Бен. — То есть, абсолютно. У него ни один мускул не дёрнулся на лице, когда мы перешагнули через портал и оказались в его комнате с индрой на руках. — Индрой? — переспрашивает Нина, отлипая от стены. — Я думала, они перекрыли портал между нашими мирами. — Так и есть. Они путешествуют перекрёстно. — Кто-нибудь из вас может пояснить мне, кто они такие? — спрашиваю я. — Индры родом из мира, который человек прозвал Подземным, так как местные земли погружены в вечный полумрак, — раздаётся третий голос. Никто из нас не слышал, как открылась дверь, а потому ни я одна вздрагиваю от неожиданности. Вася прикрывает за собой дверь ногой; его руки заняты тем, что пытаются стереть с себя чужую кровь с помощью куска ткани. — Белый глаз у него настоящий? — я встаю с пола. Непроизвольно, несколько раз вторю движению Васи, потирая руки. — Без зрачка? — Да, — кивает Вася. — Особенность физиологии, точно как жёлтые волосы и дополнительный слой кожи, состоящий из окаменелости, покрывающей плечи, шею, спину, колени и голеностоп. Так вот почему Бронберт оказался таким тяжёлым, несмотря на истощение! — А теперь, пока наш гость отдыхает, вы, юная леди, должны мне кое-что объяснить, — добавляет Вася. — И, при всём уважении к вам, инструктор, наедине. Бен и Нина переглядываются. — Вы можете переждать в столовой, — Вася указывает рукой в произвольном направлении. — Попросите Лукерью, она накроет на стол. Несмотря на спокойный тон, что-то в голосе Васи даёт понять и Бену, и Нине, что лучше с ним не спорить. Поэтому они кивают, бросают на меня по последнему быстрому взгляду и идут прямо по коридору, пока Бен, воскликнув: «Во!» не декларирует всему дому, что они нашли нужную комнату. Вася складывает крохотное полотенце и прячет его в кармане брюк. — Не забывай, — мягко произносит он, поднимая глаза на меня. — Я сразу пойму, если ты лукавишь. Я киваю. Лихорадочно перебираю в голове подходящие ответы, пока делаю вид, словно что-то ковыряю носком ботинка в полу. Секунда, две, три. Сколько Вася готов ждать, чтобы всё ещё принять мои слова за чистую монету? — На тебе боевое снаряжение, — говорит он. — Вы были на задании? — И да, и нет. — В ваше задание входила поимка индра? — Не совсем. — Похоже, вы спасли ему жизнь. Индра потерял много крови и не ел несколько дней. И это я ещё не говорю об операциях… — Его зовут Бронберт, — перебиваю я. — Хорошо, — соглашается Вася. — Но этот факт никак не перечёркивает всё остальное. Кусаю щёку до тех пор, пока на языке не чувствуются ошмётки кожи. Сказать Васе, что это дело рук Христофа? Или признаться за взлом с проникновением? А может и вовсе выложить все карты на стол, в красках описав путешествие во времени и то, каким всё вокруг станет через добрые сто лет? — Я… — начинаю я, но Вася встревает раньше, чем что-то членораздельное слетает с моего языка: — Всё из-за того, что случилось с тем оборотнем? Забавно, как быстро при малейшем упоминании то, что было запрятано, всплывает в памяти. Это было моё задание, и я не справилась. Смерть погибшего оборотня теперь всегда будет на моей совести. — Да, — вру я. — Из-за него. — Сестра, — на выдохе произносит Вася. Его лицо принимает заботливо-утешающее выражение. — Не стоит винить себя в том, что ты была не в состоянии исправить. — Он подходит ближе и кладёт ладонь мне на плечо. — И уж тем более не стоит теперь цепляться за любую возможность ради успокоения. — Не буду, — соглашаюсь я. — Не буду.… Но Бронберт — это другое. — Как скажешь, — Вася поднимает руку выше и гладит меня по волосам. — Я так понимаю, отцу и матери лучше об этом не знать, верно? — Они расскажут Авелю, а ему я не доверяю. — А мне? Мне ты доверяешь? Теперь у меня точно нет другого выбора, как дать Васе хоть какую-то часть правды. Он — миротворец, а ещё он близкий Аполлинарии человек. За его помощь мне не придётся бороться: в случае чего, он всегда предложит её сам. Поэтому я выкладываю Васе всё, как есть, умалчивая лишь о пространственно-временном путешествии. И выражение, которое приобретает Васино лицо, становится точкой для моего монолога. — Почему ты решила отказаться от помощи Совета? — спрашивает он осипшим голосом. — Они лишь усугубят ситуацию, — отвечаю я. Беру Васю за руку и некрепко сжимаю. — Я доверяю тебе. А ты мне? — Как и всегда, — без промедления заверяет меня Вася. — Но ты знаешь правила: если нас поймают, то мы будем изгнаны. Даже мой отец не сможет нас спасти. Отец Васи, Григорий — первый страж наряду с Авелем и Катриной. Сейчас состоит в Совете: высшем правительстве нашей общины. Но больше этого меня беспокоит изгнание, которое упомянул Вася. Я знаю, что это. Точнее, Аполлинария знает. И ничего хорошего это не сулит. Мы должны быть осторожны. Не допускать оплошностей. Теперь, когда на нас возложена такая ответственность, любая ошибка может привести к трагедии, последствия которой будут исчисляться человеческими жизнями. А потому с этого момента мы утверждаем Список Трёх — законы, нарушив которые страж будет лишён всех привилегий и изгнан из общины посмертно. После разговора с Васей нахожу Нину и Бена в столовой, за столом, ломящимся от угощений, к которым они даже не притронулись. Сидя друг напротив друга, они, склонившись вперёд, бурно перешёптываются, косо поглядывая на служанку. Когда я вхожу в комнату и коротко ей киваю, она тут же уходит. — Ну что там? — спрашивает Бен. — Почём знаю? Меня Вася к Бронберту не пустил. — И что теперь? — не унимается Бен. Я пожимаю плечами. Бена такой мой ответ не устраивает, поэтому он оборачивается на Нину. — Мне одной кажется, что то, что мы не нашли на месте Христофа — это знак? — произносит она, пустым взглядом уставившись в стену. — Знак? — переспрашиваю я. — Ну да. Вдруг могло случиться что-то плохое? Мы же знаем, что Христоф в этом времени очень силён. Что, если мы бы заявились к нему, а он такой — на! — и не оставляет от нас и мокрого пятнышка? — Не уверен, что он и правда может это сделать, — с сомнением произносит Бен. — Соглашусь, — киваю я. — Но вот в зельях он крут, так что мог бы отравить нас, например. — Ага, как ты себе это представляешь? — Бен встаёт из-за стола, подхватывая ближайшую к нему тарелку. — О, незваные гости, здравствуйте! Не желаете отведать этого чудесного яблочного пирога? Что? Почему он синий? Понятия не имею! Нина качает головой, я, не удержавшись, смеюсь. Наверное, это уже нервное. — Я к тому, — продолжает Нина. — Может, история хочет, чтобы мы её изменили? Я кошусь на дверь, за которой исчезла служанка. В щель под ней проникает свет, вроде, никакой тени нет. Может ли она подслушивать? — Ещё раз, пожалуйста, и для тех, кто в танке, — просит Бен. Привлекаю внимание обоих щелчком пальцев. После зрительного контакта прикладываю указательный палец к губам, прося их быть чуть тише. — Как в кино. — Нина понижает голос. — Мы попали в прошлое, чтобы изменить его, и таким образом создать наше настоящее. — То есть, хочешь сказать, что наше настоящее такое и получилось, потому что когда-то мы были в прошлом и уже изменили его? Нина жмёт плечами. — Рекурсия? — спрашиваю я. — Процесс внутри процесса? — Откуда ты… — начинает Бен, но я перебиваю его, сообщая: — Моя социальная жизнь раньше напоминала сточную канаву, и большинство времени я проводила в интернете. — Не знаю, почему, но сейчас меня страшно бесит, что до этого додумался не я, — говорит Бен, пряча лицо в ладонях. — И это, в свою очередь, бесит меня ещё сильнее. — Тоже рекурсия, — повторяю я, усмехаясь. — Неважно, как это называется, — встревает Нина. Она произносит это громче, чем надо. Стул жалобно скрипит, когда Нина, отодвигая его, резко встаёт. — То, что мы спасли Бронберта, могло быть одновременно и верным решением и нашей главной ошибкой. Это палка о двух концах. Мы в ловушке, ребят. Продолжая слушать Нину, я отхожу к окну. Смеркается. Женщина, живущая по соседству, загоняет домой трёх своих детей, держа при этом свёрток с четвёртым на руках. Чья-то собака тащит в зубах вырытый корнеплод. Только она исчезает из поля моего зрения, как появляется парень, выкрикивающий кличку своего нашкодившего питомца. Сейчас я могу просто помахать ему в знак приветствия, и это изменит ход истории. Или не изменит… Оба варианта могут сбыться. Нина права — мы в ловушке, в которую сами же себя и загнали.