***
В обед мы занимаем стол в дальнем углу столовой. Здесь они квадратные и маленькие, а потому за одним, что нам только на пользу, могут уместиться не больше четырёх людей одновременно. Нам лишние уши как раз не нужны. Я успеваю страшно проголодаться. После ночного разговора с Христофом на завтрак мне не удалось впихнуть в себя даже чай, а потому на обед я решаю нагнать все недополученные калории посредством супа, двойной порции мясной подливы с картошкой и парой свежих пирожков, в один из которых я, едва мы рассаживаемся, жадно впиваюсь зубами. — Понять не могу, чего на нас все так таращатся? — спрашивает Бен, ёрзая на стуле, как на иголках. Дожёвывая, быстро оборачиваюсь через плечо. И правда: взгляды многих устремлены в нашу сторону. В некоторых из них я отчётливо улавливаю неприкрытый интерес. — У меня что-то на лице? — не унимается Бен, словно кроме его персоны внимание за нашим столом никто не может привлечь априори. Он проводит рукой по щекам и лбу в попытках стереть несуществующую грязь. — Ничего, помимо привычной тупости, — бросаю я. Заканчиваю с пирожком, приступаю к супу. — Ни капельки не смешно, — уверяет меня Бен. Теперь он старательно пытается разглядеть в ложке своё отражение. — Я знаю, в чём дело, — произносит Нина. Наклоняется ближе к столу и указывает большим пальцем на себя. — Я села с вами. Растеряно гляжу на Нину в ожидании продолжения. Не понимаю, как этот факт мог смутить окружающих? — Я инструктор, — напоминает Нина. — И я села со своими учениками, один из которых, к тому же, ещё и хранитель. Ложка едва не падает в тарелку, когда до меня доходит смысл сказанных слов. — Уже поздно вставать и в панике разбегаться по сторонам, — произносит Бен. Спокойно, в отличие от меня. Но по глазам вижу — он знает, чего такой мелкий прокол может нам стоить. — И всё же ситуацию надо исправлять, — шепчу я. Бен кивает. Он не успевает сообразить, как первой это делает Нина. Хватает книгу, которую Бен притащил с собой и разместил у себя на коленях, потому что на столе из-за тарелок нет места, раскрывает её на первой попавшейся странице и, максимально расталкивая посуду в стороны, кладёт её перед нами. — Разговаривайте, — говорит она, понижая голос. При этом зачем-то водит пальцем по книге, отчего складывается ощущение, что она что-то нам объясняет. — Но делайте вид, что это больше похоже на лекцию, чем на дружескую беседу. Мы с Беном синхронно киваем. — Только, на всякий случай, — Бен тычет в одну из картинок на странице, изображающей какую-то химическую реакцию. — Не думаю, что толстолобый инструктор защитников смыслит что-то в органической химии. — Никто не будет разглядывать заголовки, — фыркает Нина. — Зато есть вероятность, что не возникнет ненужных нам вопросов. Ладно, это может сработать. Главное, впредь не делать таких глупых ошибок. — Мне, кстати, на самом деле нужно поговорить с вами о кое-чём серьёзном, — начинаю я. Всё утро и часть дня я раздумывала, как правильно подойти к этому разговору. Ребята наверняка предполагали, что, рано или поздно, ко мне за помощью придёт Рис, и с этой частью у меня проблем не было. Но я заранее знаю, как отреагируют Нина с Беном, когда узнают самое главное — я согласилась это сделать. Ребята молча ждут продолжения, и когда я уже почти собираюсь с мыслями, меня перебивает Нина, которая вдруг принимается громко дышать ртом. — Ты чего? — обеспокоенно спрашивает Бен. Она мотает головой, накрывает рот ладонью. Её глаза начинают слезиться. Теперь приходит и моя очередь волноваться: — Нин? Всё нормально? — Да, — отвечает она, шепелявя. Отрывает взгляд от тарелки на меня и улыбается. — Просто язык обожгла. Суп горячий. Я качаю головой, мол, есть такое дело. Но совершенно не ожидаю следующей реакции Нины: она начинает хохотать. — Эй, — Бен пытается её одёрнуть, чтобы она не привлекала ещё больше внимание. — Ты точно в порядке? — ещё раз переспрашиваю я. — Предыдущие два дня я на автомате выбирала себе всё холодное или ждала, пока еда остынет, а сегодня что-то подзабыла, кажется, впервые в жизни. И Боже, я уже думала, что навсегда забыла, каково это — чувствовать приятное обжигающее тепло в горле. Несколько мгновений я тупо смотрю на Нину, пытаясь найти смысл в её словах. А потом сама вспоминаю: — Горячее, — хмыкаю. — Точно. После отравления соком ягод из другого мира, у Нины в качестве побочного эффекта (или платы за то, что, несмотря на тяжесть поражения, она жива?) остался крайне чувствительный пищевод, раздражающийся от любого напитка или еды, чья температура превышала «чуть тёплую». Поэтому я ни разу не видела, чтобы Нина держала в руках кружку с дымящимся чаем или дула на вилку с наколотым на неё мясом. Всё, что она поглощала, по температуре напоминало летние продукты: холодный кофе, холодный суп, холодные макароны. Но сейчас она в теле Никиты, у которого нет никаких проблем с только что сваренным киселём или свежей выпечкой, чей ягодный наполнитель по температуре чуть уступает раскалённой лаве. Поэтому Нина поспешно, ложку за ложкой, уплетает суп, а я не могу сдержать улыбку: никогда ещё не видела, чтобы с таким удовольствием позволяли горячему бульону обжигать губы и горло. — Ты о чём-то поговорить хотела, — напоминает Бен. Какая-то часть меня надеялась, что они не вспомнят. — Да, — подтверждаю я. — О Рисе. — О рисе? — переспрашивает Бен. Кивает мне на тарелку. — Сегодня картошка. Я выпячиваю челюсть, показывая, что мне сейчас не до шуток. Бен подавляет смешок, скрывая его за коротким кашлем. — Расслабься, Романова, — говорит он. — Я всего лишь пытаюсь разрядить обстановку. — Спасибо, не надо. Мы её уже разрядили, когда уселись вместе. А у меня серьёзный и очень важный разговор. — Что такого важного может быть, что не даст мне спокойно, в тишине насладиться сим прекрасным обедом? — Христоф приходил ко мне ночью, принёс мазь для плеча, — кстати, спасибо, что поинтересовались, как я себя чувствую, — и честно признался обо всём, что у него произошло: начиная со всех концов, и с прошлого, и с будущего, в любой из плоскостей. Когда моё откровение не вызывает реакции, на которую по уровню бурности я надеялась, добавляю: — Но вообще-то он пришёл, потому что я ему дорога, и он не хочет мне вредить. А то он собирается делать это со всеми и, поверьте мне, в этом случае небольшая заварушка в церкви покажется вам детским утренником. Так что ты, Бен, можешь продолжать смеяться, вот только меня его праведный гнев никак не коснётся, в отличие от вас. То ли моя дерзость, то ли моя уверенность, то ли всё вместе, но действует не иначе как волшебным образом — Бен серьёзнеет, перестаёт паясничать и вместо этого обращает на меня мрачный взгляд. Нина перестаёт жевать. Атмосфера вокруг нашего стола превращается в ограждённый напряжением купол. — Так, а вот с этого момента поподробнее, — понижая голос, говорит Нина. — Он собрался устраивать повтор битвы на Правобережье? — Чёрта с два. — Конкретнее. — Послезавтра будет бал в честь подписания пакта Единства, и Рис решил немного разнообразить стандартную программу массовыми убийствами. Я стараюсь говорить как можно тише и специально проверяю, не подслушивает ли кто-то нас, но всё равно складывается неприятное ощущение, словно только глухой не услышал моё тревожное сообщение. — Ещё конкретнее, — требует Бен. — Мы с тобой видели, что процесс переливания крови химерам уже в самом разгаре. Плюс к этому, будучи марионеткой Христофа, Влас сумел синтезировать катализатор, ускоряющий процесс вживления. Рис повторит его по рецепту и сделает своих химер жизнеспособными не за месяцы, а за дни. — Я делаю паузу, чтобы вдохнуть побольше воздуха. — На балу будут все: Совет в полном составе, включая Авеля, друзья Христофа, предавшая его невеста. Рис собирается отнять их жизни так же, как они когда-то отняли его. Нина не сумела или не пожелала скрыть отвращение. Губы Никиты, и без того тонкие, теперь, поджатыми, выглядят как две ниточки. — Почему он так тебя защищает? — вдруг спрашивает Бен. Прищурившись, он оглядывает моё лицо. Знаю я этот взгляд. «Ну и что же в тебе такого особенного?» — Аполлинария стала другом Риса, когда все от него отвернулись. Он делает то же, что сделал ты, когда отправился за Марком в Огненные земли, и я, когда… Конец предложения встаёт комом поперёк горла. Я откашливаюсь, собираюсь с силами и продолжаю: — Он попросил полностью ему довериться, и я согласилась. — Что, прости? — Бен привстаёт со стула. Сидящая рядом Нина, не глядя, кладёт ладонь ему на плечо и сильным толчком возвращает обратно. — Я, кажись, не расслышал. — Он был уверен в моей верности и мог бы что-то заподозрить, если бы я отказалась. — Заподозрить что? Что ты адекватно соображаешь? Что не хочешь становиться свидетелем геноцида? Голос Бена с каждым словом становится всё громче. Я боязливо вжимаю голову в плечи и перевожу взгляд на Нину, надеясь, что ей удастся усмирить Бена. — Так, ладно, — Нина сильно сжимает Беново плечо, он даже морщится. Вместе с этим и я ощущаю дискомфорт в плечевых костях. — Не знаю, с какого жиру бесится сейчас Бен, но, если кому-то всё ещё интересно моё мнение, я считаю, что ты поступила правильно, и мы сможем вынести свою выгоду из этого дуэта. — Какую ещё выгоду? — сквозь стиснутые зубы уточняет Бен. — Христоф расскажет ей свой план, — предполагает Нина. Я киваю. — К тому же, это какая-никакая, а всё-таки слежка. Правда, Слава, — Нина сводит брови к переносице. — Ты должна понимать, что ситуация может повернуться в ту сторону, где тебе придётся решать: убить Христофа или быть им убитой. — Он не станет, — начинаю я, но Нина перебивает меня: — Мы не знаем наверняка. У защитников есть поговорка: если тебе кажется, что опасность миновала, значит, худшее ещё впереди. — Например, если не забывать, что Христоф, в первую очередь, крайне сильный страж и ведьмак с наклонностями Гитлера и Франкенштейна, — напоминает Бен, кажется, успокоившись. Правда, теперь он пытается выместить всю свою злобу на бедной картошке, активно превращая её в пюре. — Он всего лишь хороший зельевар, — поправляю я. — А я не собираюсь принимать его… Замолкаю, вспоминая о мази для плеча, которую использовала, даже не задумываясь. — В чём дело? — спрашивает Нина, замечая смущение на моём лице. — Ничего, — я жму плечами. — Просто только что вспомнила, что та мазь была какой-то странной. — Чудненько, — Бен улыбается, но за этой улыбкой не скрывается ничего хорошего. — Мы официально худшая компания по спасению человечества. — Может, есть какой-то способ оградить меня от его магии? — предлагаю я, пытаясь хоть как-то показать, что ситуация не настолько провальная, насколько её пытаются показать ребята. — Ну, допустим, — говорит Бен. Я практически вижу, как шевелятся извилины в его голове: попытки выудить знания из воспоминания Алексея. — Есть защитная суспензия. Она помогает ослабить действие любой магии. Всё необходимое найдётся в лаборатории хранителей, кроме, разве что цветков эдельвейса, потому что они чрезвычайно редкие и то, что есть у штаба — это последний, собранный ещё законно, запас. — Отлично, — Нина демонстрирует нам оттопыренный в кулаке большой палец. — Время ограбить тех, кому мы служим. Ну и когда нас это вообще останавливало? Сделаем это ночью. — Лаборатория на ночь закрывается под ключ, — парирует Бен. — Ключ хранится в кладовой… Там же, где и запас эдельвейса, кстати. — Ага, а кладовая — собственность того странного бородатого мужика, — вспоминаю я. Никто не знает его имени. Потрёпанного вида мужчина, живущий на полном обеспечении штаба, напоминает местного призрака. Он не охранник и уж тем более не инструктор. Даже не чей-то родственник, чтобы его присутствие терпели вынуждено. Собственно говоря, он никому и не мешает: спокойно делает свою работу, следя за велеными ему предметами, никого не трогает. И всё же, как вижу по воспоминаниям Аполлинарии — странный он. — Я пойду, — говорю сразу, не давая кому-либо сделать это раньше меня. — А с мужиком как-нибудь справлюсь. Бен прыскает. — Во-первых, его зовут Бажен, а во-вторых, посмеялись — и хватит. Давайте просто минуту хорошенько подумаем. — Эй, — я подаюсь вперёд, чтобы толкнуть Бена, но Нина успевает меня остановить. — Как ты достанешь цветок из крохотного помещения, где каждый угол просматривается с любой точки? — спрашивает Нина. — Да и этот, —как его? — Бажен оттуда почти не выходит. — Ну, — я пытаюсь быстро что-то придумать. — Как насчёт соблазнения? — Ты? Соблазнить? Не смеши нас. — Я вот сейчас из последних сил пытаюсь не принимать ваши слова на свой счёт, но это у меня не получается. Вы же не знаете… — Мы знаем тебя достаточно хорошо, чтобы понять — для тебя такая миссия невыполнима. Мне бы обидеться, да не на что. — Всё равно из нас троих девушкой осталась только я, — напоминаю я. — К тому же, — делаю паузу, чтобы сглотнуть; то, что я планирую сказать, саднит горло миллиардами иголок. — Моя лучшая подруга была той ещё штучкой. Я видела, как она флиртует, постараюсь последовать её примеру. — Я уже вижу это фиаско во всей красе, — усмехаясь, говорит Бен. Он встаёт, задевая ногой стол. Тарелки и приборы жалобно позвякивают. — Другие варианты? — спрашиваю я, хмуря брови. Тоже поднимаюсь со стула. Неотрывно гляжу на Бена, он — на меня. Только догадываться могу, что творится в его блондинистой голове. А что касается меня, то пусть попробует придумать хотя бы одну логичную причину мне не делать задуманного. — Я пойду, — произносит он совершенно спокойно, что не даёт мне и на секунду усомниться в серьёзности его слов. — А чем ты лучше? — Нам нужен компонент для суспензии. Мы хотим работать в лаборатории хранителей. Я — хранитель. Шах и мат. — Ладно, детишки, — за нами поднимается и Нина. — Успокойтесь. Пойдёте оба, только без глупостей. И вам повезло, что сейчас на повестке дня этот самый треклятый бал, а потому мне некогда с вами нянчится, так как нужно снова идти к Авелю, чтобы обсудить план охраны здания на мероприятие. Кстати, постараюсь максимально её усилить, раз уж бал планируется, — Нина делает пальцами кавычки, — «с огоньком». Нинина шутка вызывает у меня улыбку, и это пугает. Я перестаю видеть границы, которые пересекать ни в коем случае нельзя, если ты всё ещё планируешь оставаться человеком.***
Цветки эдельвейса хранятся в комнате под главной лестницей, забитой пыльными бумагами, разными склянками и книгами. Из-за хлама помещение кажется ещё меньше, чем есть на деле. Когда Бен закрывает за нами дверь, словно из ниоткуда появляется мужчина лет тридцати пяти. На нём замызганные брюки, пиджак с дырами. Лицо сильно заросшее, густая борода не позволяет мне разглядеть губы и щёки. Волосы тёмные, но не чёрные, в беспорядке торчат во все стороны. — Чего надо? — спрашивает он грубо, отчего мой боевой настрой рушится, как карточный домик. Я открываю рот, но внезапно не могу произнести ни звука. Зато вместо этого слышу другой голос у себя в голове: Постарайся быть милой. Помнишь, что говорил наш физик, индюк надутый, любитель, чтобы к нему с комплиментами да всякими добрыми словами лабораторные подходили защищать? Ласковый телёнок двух маток сосёт. Мы всегда были вместе, и одна из нас постоянно болтала без умолку. Так как так выходит, что сейчас, когда я вновь слышу голос Лии, то едва его узнаю? — Здравствуй, — произносит Бен, выходя из-за моей спины. — Алексей, — Бажен явно удивлён увиденному. Я думала, что никто его не знает, но, похоже, и здесь Алексей со своим чертовски добрым сердцем оказался первее всех. Расслабься и улыбнись. — А я Аполлинария, — сообщаю я, взмахивая рукой в жесте приветствия. Ты всё ещё ужасная актриса. Бажен хмурит густые брови. Его взгляд, ощупывающий меня с ног до головы, я чувствую физически. — Давненько тебя не было, — произносит Бажен, снова обращаясь к Бену. — Я уж подумал, что ты окончательно про меня забыл. Косо гляжу на Бена. Почему он не сказал, что хорошо знаком с мужчиной из подвала? — Извини, — с долькой вины в голосе отвечает Бен. — И чести мне сейчас не делает то, что я пришёл не просто так, а по делу. — Как же иначе, — выдыхает Бажен, и я могу поклясться, что он даже ухмыляется. — Чем обязан? Странный мужик какой-то. Мне он не нравится. — Мне тоже, — шепчу я под нос. — Чего бормочешь? — спрашивает Бажен резче и грубее, чем он общается с Алексеем. Явно какое-то предвзятое отношение. Я качаю головой. Заметка для себя: нельзя разговаривать с голосами в голове в присутствии посторонних. — Нам бы цветков эдельвейса, — произношу немного робко. — Парочку. Стоило позволить Бену самому озвучить просьбу. Кажется, они не только знакомы, но ещё и общаются. — Не хочу, чтобы он заграбастал себе лавры самого полезного участника нашей команды, — ворчливо замечаю я, понижая голос. — Зачем вам эдельвейс? — спрашивает Бажен, складывая руки на груди. — Его цветки — большая редкость. А ещё ими последний раз пользовались лет пятнадцать назад. К тому же, на подобные растения необходима письменная расписка от куратора или инструктора. Ваша при себе имеется? Бен хлопает себя по бокам, делая вид, что запамятовал, куда сунул злополучную бумажку. Я продолжаю стоять рядом, старательно не выдавая волнение и лёгкий испуг. Ты потеешь, как лошадь. Красивая, английская, породистая, но всё-таки лошадь. Прекрати так нервничать, выдохни и получше осмотри помещение. Может, найдётся здесь что-то, чем можно отвлечь внимание Бажена. — Расписка! Точно! — Бен хлопает себя пятернёй по лбу и издает короткий смешок. — Оставил её в лаборатории, представляешь! Очень уж торопился. Слова Бена не производят на Бажена ровным счётом никакого впечатления. Вы не получите цветки эдельвейса. — А то я ещё не поняла, — шепчу я. Но от мужчины это не утаивается. — С кем ты всё разговариваешь? Не отвечай. Никто не любит сумасшедших. — Я… — Ты ведьма? — Нет. — Она не ведьма, просто слегка того, — Бен стучит костяшками пальцев по своей макушке. — Но вообще хорошая и безобидная, ты не обращай на неё внимания. Не заводись. Бен старается вам помочь. Просто соберись и скажи что-нибудь. — Нам правда очень нужно торопиться с этими цветками, — говорю я, делая шаг вперёд. — Через пятнадцать минут мне отправляться на задание, а суспензия, потенциально способная спасти не одну жизнь, до сих пор не готова. Вы, конечно, можете ещё поиграть в хорошего служащего некоторое время, но учтите, что всех людей, чьих родственников по вашей вине сегодня убьют, я отправлю к вам. Что они захотят сделать: излить душу или совершить самосуд — меня уже волновать не будет. Кажется, Бажена моя уверенность смутила. Он, прищурившись, глядит то на меня, то на Бена. Наверное, пытается отыскать отголоски правды в наших лицах. Не знаю, что там с Беновым, но я своё держу непроницаемым. — Что ж, — наконец произносит Бажен. — Ладно. Развернувшись, он бредёт куда-то вглубь кладовой. Когда исчезает из нашего поля зрения, Бен больно пихает меня локтем в бок. — Что ты творишь? — шипит он. — Хорошая и безобидная, но умственно отсталая, значит? — уточняю я и толкаю его в ответ. — Иди в задницу. Бен что-то ещё хочет сказать мне, но смыкает губы и растягивает их в блаженной улыбке, потому что возвращается Бажен. В его руках стеклянная банка с крупными белыми цветками. — По легенде этот цветок могут найти только те, чьё сердце чисто от дурных помыслов, — декларирует Бажен. Такое принято рассказывать с придыханием, но у него это получается сухо и невыразительно. — К нашему времени их численность в горах стремится к единицам. Возможно, содержимое этой банки — всё, что осталось. Бажен останавливается, когда расстояние между нами сокращается до шага. Но протягивать банку он не спешит. — Повтори-ка, Лёшка, зачем вам эдельвейс? Он вам цветки не даст, теперь уж точно. Знает, что вы врёте. Ударь его. — Что? — удивлённо переспрашиваю я. — Для какой магии мог понадобится такой редкий компонент? — повторяет Бажен, подумав, что мой вопрос адресован ему. Других вариантов нет. Лия права. Такой роскоши, как лишнее время, у нас нет. Выпадаю в сторону, хватаю первый попавшийся крупный и тяжёлый на вид предмет с полки и бью Бажена по лицу. Он падает, и вместе с ним банка с цветками. Лишь чудом Бен успевает подхватить её, не давая разбиться. — Ты чего творишь? — орёт на меня Бен. Я гляжу на распластавшегося без сознания Бажена. У него пробит висок. Перевожу взгляд на шкатулку в своей руке, которая и стала моим оружием. Тонкая струйка крови, берущая начало в остром угле вещицы, спускается к моей руке. Я вскрикиваю и роняю шкатулку, когда кровь начинает пениться и шипеть, словно кислота. Боль невыносимая. Вытираю руку подолом юбки, параллельно ругаясь, на чём свет стоит. — Это что за ерунда? — Бен перехватывает мою руку, заставляя замереть. Мы оба разглядываем кожу ладони. Там, куда на неё попала чужая кровь, осталась воспалённая дорожка волдырей. Метка кровного проклятья вздулась и отливает чёрным. — Клеймо вампира, — констатирует Бен, отпуская моё запястье. — Насколько мне известно, лишь один род в истории был им помечен… — Да. Мой. Спасибо деду. — Теперь каждая кровь, пущенная твоими руками, будет оставлять ожоги, исцелить которые будет неспособно ни одно из лекарств. — Бен кусает губу. — Странно, что отголоска этой боли я не чувствую. — Зато понятно, почему Аполлинария предпочитает огнестрельное оружие. Рука, покрытая волдырями, идёт мелкой дрожью. Я слегка сжимаю пальцы, пытаясь успокоиться, но это лишь увеличивает боль. — Зачем ты ему голову проломила? — спрашивает Бен. Он приседает к Бажену, проверяет его пульс. — Он бы и без этого отдал нам эти дурацкие цветки. — Не отдал. — Отдал бы. Знаешь, почему? Он мой старший брат. В смысле, брат Алексея. Я не нахожу, что мне ему ответить. Бен переводит взгляд на мою дрожащую руку, его глаза округляются. — Слав… — Я её слышала, — перебиваю я. — Лию. Это она предложила мне его ударить. Смотрю на Бена в надежде, что, быть может, у него есть ответы. И Бен меня не подводит: — Их родители погибли, когда Бажену было пятнадцать, а Алексею два года. Так вышло, что их разлучили — Алексей попал под опеку штаба, а Бажен — в семью не очень хороших фейри. Встретились они только через шестнадцать лет. Алексей был стражем, и Бажен, отказавшийся от этой прерогативы в своё время, захотел присоединиться к брату. Совет оказался достаточно милостив, чтобы предоставить ему такую возможность, — Бен кусает губы. — Он, получается, был первым в истории добровольцем. — Причём тут это? — На Бажена долгое время влияла магия фейри. Плюс, не знаю, что конкретно они с ним делали, но парень стал другим. Сейчас он может вызывать лёгкие непроизвольные галлюцинации у людей, находящихся рядом. Поэтому его и держат здесь, чтобы не пугать стражей. — Галлюцинации, — повторяю я. Едва ли верится. Голос был таким реальным, словно призрак подруги и правда поселился в моей голове. — Нам нужно идти, пока Бажен не очнулся, — Бен берёт меня за здоровую руку. Его тёплая ладонь немного приводит меня в чувство. — Ты как? Нормально? — Нет, — качаю головой. — Я… Мне очень её не хватает. — Закрываю глаза. Вспоминаю лицо Лии, её смех, улыбку, искорку в золотых глазах. — Вернись ко мне. Я не справлюсь без тебя. Но в этот раз ответом мне является лишь густая, пронизывающая тишина.***
Занятие по теории тактики проходит для меня как в тумане. Я не могу ни на чём сосредоточиться, слова молодого защитника-преподавателя не задерживаются в голове ни на секунду. Всё, что я делаю: прячу раненую ладонь в складках юбки и стараюсь не думать о Лие. Именно поэтому, наверное, только это у меня и выходит. — Рюрикович? — слышу я знакомую фамилию. Требуется непростительно много времени на то, чтобы я вспомнила — она принадлежит моей родственнице. Я поднимаю глаза на преподавателя . — Ты меня слышала? — Качаю головой. — Вопрос на уровне новичка. Ничего сложного. И если ты не знаешь на него ответ, это ставит под сомнение твоё право считаться одной из лучших защитниц. — Я… Извините, я плохо себя чувствую… — Аполлинария вчера была на задании, — говорит кто-то. Мне не нужно искать оратора. По удивлённым выражениям лиц ребят, глядящих на человека за моей спиной, понимаю — они ожидали увидеть кого угодно, вставшего на мою сторону, кроме неё. — Присутствие на заданиях не является смягчающим обстоятельством. — Ей неслабо досталось, — не унимается Фаина. — И она спасла парочку невинных. Не стольких, конечно, сколько я, но в число спасённых ею входит и моя жизнь, так что… При всём уважении, если хотите с кого-нибудь сейчас спросить, спросите с тех, кто вчера не так сильно ударился головой. С меня, например. Оборачиваюсь. Двумя столами левее Фаина, вальяжно откинувшись на спинку стула, совсем забывает об этике и правилах и едва ли проявляет уважение к старшему по рангу преподавателю, всем своим видом демонстрируя полное безразличие. Но она зачем-то помогает мне сейчас. И я не могу не быть ей за это благодарной. Преподаватель оставляет меня. Я одними губами шепчу Фаине «спасибо», а она лишь небрежно отмахивается. Её лицо всё также ничего не выражает. Но я теперь ненавижу её чуть меньше. Как только занятие заканчивается, я иду в лабораторию хранителей за Беном. На месте его не нахожу. Следующее место, где он может быть — комната Алексея. Но добраться до неё не успеваю: в коридоре перехода между корпусами, заполненном картинами, изображающими день создания штаба и официальную регистрацию призмы как межмирового пространства, случай сталкивает меня с Христофом. Мы впечатываемся друг в друга, выходя из разных углов. Рис смеётся, мне не до шуток — когда рукой его задеваю, боль на ожоге заставляет меня прикусить язык и заскулить. — Эй, незнакомка, — улыбается Рис. — Вот это встреча! — Да уж, — едва сдерживая слёзы, я стараюсь придать голосу твёрдости. — Ты куда? Родю ищешь? Волнение вспыхивает в моей груди нежданным костром. Когда он говорит о Роде, всё, что мне хочется сделать — это найти друга Аполлинарии, спрятать его от всех бед и защищать до тех пор, пока не минует последняя потенциальная опасность. — Нет, — я качаю головой. Потом решаю, что лучше пусть он думает именно так и исправляюсь: — То есть, да. Извини. Сегодня целый день витаю в облаках — Ничего, — Рис суёт ладони в карманы брюк. — Я должен спросить, — он вжимает голову в плечи и чуть наклоняется. — Не передумала ли ты? — Я с тобой, — говорю сразу же. Менять ничего и не собиралась, а Рис пусть знает, что я уверена в своём решении. — Это хорошо. Тогда сегодня вечером, как мы и договаривались, я отведу тебя в свою святая святых. В ответ киваю. Рис, огибая меня, возобновляет путь в известном только ему направлении, и когда я сама собираюсь уходить, он вдруг оборачивается и произносит: — Вы двое очень милы: ты и Родя. Мне, наверное, не стоит этого говорить, но в будущем у вас родятся прекрасные дети, достойные своих родителей. — Ч-что? — рассеянно переспрашиваю я. Рис делает один шаг обратно. —Ты любишь Родю, но не так сильно, как любишь того, кто никогда не ответит тебе взаимностью. Не храни его у самого сердца, освободи место и позволь занять его тому, кто действительно этого достоин. Не давая мне опомниться, Рис бросает на меня последний взгляд, ухмыляется и пускается прочь лёгким бегом, как нашкодивший мальчишка подальше от места своего преступления. Смотрю ему вслед ещё некоторое время после того, как он исчезает за поворотом, и иду в сторону комнаты Алексея, думая о том, каким же на самом деле человеком была моя дальняя родственница. Бена нахожу сидящим на полу перед кроватью, на которой лежат какие-то бумаги. Дверь в его комнату открыта нараспашку, и всё же я стучу, прежде чем войти. Но он никак на это не реагирует. — Я сделал это, — бросает он, когда я останавливаюсь за его спиной. — Флакон лежит на подоконнике, но я пока не советую тебе его принимать. — Почему? Подхожу к подоконнику, беру флакон и размещаю его на раскрытой ладони. Мелко порезанные и уже знакомые мне белые лепестки плавают в светло-сиреневой жидкости. На дне флакона бурым осадком лежит ещё какой-то ингредиент, о природе которого мне почему-то совсем не хочется знать. — Побочные эффекты включают в себя отторжение любой магии, — отвечает Бен с запозданием. — И я не до конца уверен, касается ли это магии Нитей Времени. — Хочешь сказать, выпив его, я могу отправиться обратно в наше время? — Не совсем. Скорее, воспоминания Аполлинарии выйдут на первый план, отодвигая твоё собственное мышление. Есть вероятность, что это закончится полной потерей памяти. — Или сумасшествием, в случае, если мне придётся мысленно сражаться со своей бабушкой за место в собственной голове. Бен встаёт с пола и грустно качает головой. — Уж лучше пусть Христоф сделает тебя своим злобным напарником — из подчинения хотя бы есть шанс вернуться. Я бросаю быстрый взгляд на флакончик. — А что, если оставаться собой — это мой единственный шанс контролировать действия Риса и не дать ему зайти слишком далеко? Бен ничего не отвечает, лишь шумно выдыхает и запускает пальцы в волосы. У Алексея они светлее, чем у самого Бена. Мне представляется, что они пахнут осенним солнцем, ванильным кремом или древесиной. — Слушай, — после небольшой паузы, в течение которой он только лишь чудом не замечает, как внимательно я его разглядываю. — Слушай, — повторяет тише. — Мы не можем так рисковать. — Вы и не будете, — напоминаю я. — Ты забыла, как я говорил нам всем держаться вместе? — Даже если вы почувствуете, что меня ранят, вы сами по сути будете в порядке, Бен. — Но я не могу позволить тебе страдать за нас троих. Я не спрашиваю почему, хотя, чего скрывать, уж очень хочется. Бен не жаловал меня, когда мы познакомились, да и после, несмотря на достаточное для притирки друг к другу время. Мне удалось найти язык со всеми или хотя бы окончательно понять, что за отношения будут между нами складываться, но с Беном… Это как заказывать блюдо дня в ресторане, не заглядывая в меню: кто знает, будет ли это картошка, которую я обожаю в любом виде, или рыба, которая из-за аллергии способна меня убить? — Ты возьми её, — Бен подходит ближе, неотрывно глядя на флакончик в моей ладони. — Но прими только в том случае, если поймёшь, что это та самая крайняя необходимость. Я зажимаю флакончик в кулаке. Бен поднимает глаза на меня. — Спасибо, что сделал это, — говорю я. — Мы своих не бросаем, — отвечает Бен. Я вижу знакомую мне улыбку: кривобокую, маленькую, но искреннюю — по крайней мере, в этот раз. — Тем более, раз уж я сейчас такой умник, нужно извлечь из этого максимальную выгоду. Если Бен сейчас перенял на себя хотя бы четверть той доброты, которая наполняет сердце Алексея, то я понимаю, почему Аполлинария так и не смогла его отпустить. — Умником ты мне нравишься больше, чем задиристым засранцем, — говорю я. Бен фыркает. Сначала, кажется, хочет что-то возразить, но потом его лицо вдруг меняется с готового выдать очередную остроту на спокойное и примирительное. И он отвечает: — Возьму на заметку.