Я открываю глаза. По кривому, землистому потолку над моей головой бродят тени, отбрасываемые источником света вне поля моего зрения. Всё тело ноет, каждая его клеточка задыхается. Я шевелю пальцами, сжимаю и разжимаю кулаки, но не понимаю, двигаюсь ли. Пытаюсь воспроизвести в голове последние события. Помню, как оттолкнула Нину. Помню, как получила ранение. Помню, как жгло в груди. Помню, как провалилась в темноту с сильнейшим желанием больше никогда не видеть свет.
Но как же я осталась жива?
Касаюсь груди. Влажное от крови пятно на месте, но прикосновение не причиняет мне боли.
— Как ты себя чувствуешь? — спрашивает усталый, сиплый голос.
Поворачиваю голову. Теперь узнаю место, в котором очнулась — подземная лаборатория Риса. Сам её хозяин стоит у своего письменного стола и хмуро глядит на меня.
— Я жива? — говорю не без доли удивления, а потому даже мне слышится это вопросом, а не утверждением.
— Дети Аполлинарии и Родиона должны были родиться. За ними числится большой вклад в развитие системы стражей.
Тело пробирает озноб. Я, не отрываясь, гляжу на Риса. Он медленно выпрямляется.
— Да. Я знаю, — произносит он. — Не дурак. Могу отличить свою подругу от самозванки. Да и запомнил я тебя хорошо, когда смотрел на мир глазами Власа.
Сажусь, быстро касаюсь запястья. Отсутствие кружевных перчаток сразу наносит по мне удар, но затем я расслабляюсь, нащупывая Нити. От Риса это не утаивается:
— Если бы ты их лишилась, то проснулась бы не здесь, а в четвёртом измерении.
— В четвёртом измерении? — чуть погодя переспрашиваю я, когда удостоверяюсь, что Рис не собирается нападать на меня или делать что-то, что причинит мне боль.
— Во временной плоскости существует прошлое, настоящее и будущее — это три измерения, вечно следующих друг за другом в строгом порядке. Они представляют собой параллельные прямые, перпендикулярные относительно области, которая эти прямые одновременно и объединяет, и держит на расстоянии друг о друга. Это и есть четвёртое измерение. Когда ты покинула своё настоящее, чтобы переместиться в моё прошлое, сначала ты попала в четвёртое измерение, которое тебя сюда и забросило.
— Но я не помню, чтобы что-то происходило между заклинанием и моим пробуждением в теле Аполлинарии.
— Человеческий разум слишком слаб, чтобы оставить себе воспоминания о нахождении в подобном месте.
Рис говорит спокойно. В нашем общении ничего не поменялось даже тогда, когда он узнал, что я обманывала его, выдавая себя за друга. И это пугает меня, как безветренное затишье перед самым сильным в истории человечества ураганом.
— Ты не сердишься, — я решаюсь произнести это вслух. — Я притворялась Аполлинарией, водила тебя за нос, но ты не сердишься.
Рис направляется ко мне. Пока есть возможность, я бегло осматриваю его на предмет оружия, зажатого в руке или спрятанного под пиджаком.
— Я только что спас тебе жизнь, думаешь, я бы стал сейчас пытаться снова тебя прикончить? — спрашивает он раздражённо, замечая и это.
— Просто я не понимаю…
— Я тоже. — Рис останавливается в шаге от меня. — Почему ты сама не расправилась со мной, когда у тебя была возможность? — Он складывает руки на груди. — И даже не одна. Сколько раз ты была рядом, когда химер рядом не было? Одна пуля, один порез острым предметом. — Рис касается Нитей Времени на своей шее. — Ты могла бы перерезать их, и всё было бы кончено, но ты этого не сделала. Почему?
— Потому что я не могла убить того, кого виновным не считаю, — честно отвечаю я.
Риса мои слова откровенно удивляют. Он даже рот приоткрывает.
— Твои методы были ужасны, здесь я согласна со всеми, — продолжаю я. — Но твоя цель… Она имела смысл. Ты хотел спасти миллионы, принеся в жертву десятки. Со мной почти никто не соглашался, но я не могла просто взять и отказаться от той части себя, которая считала эту цену приемлемой.
Рис кивает. Не удовлетворённый моим доверием и не обрадованный тем, что кто-то наконец встал на его сторону. Просто мотает головой, словно говоря: я тебя понял.
— Но ты знала, что в этот раз я жаждал мести, — произносит он, опуская глаза в пол. — Я сказал тебе, что убью Авеля. Я отказался от первоначальной цели, где желал помочь людям… Теперь мне нужна была лишь голова деда на плахе.
Я чётко понимаю, к чему Рис ведёт, и в его сомнении касаемо его убийства от моих рук намного больше вопросов, чем в моём сомнении моего им спасения. Любой здравый человек на моём месте, услышав, что от морали в поступках Риса не осталось и следа, спустили бы курок, метафорически или фактически не сходя с места.
Но я… Может, меня ослепило то, с какой нежностью Рис отнёсся ко мне? Я только что потеряла Лию, так скучала по Дане и потому была слишком уязвима, а он… Он был таким добрым.
Он был мне другом.
— Я до последнего верила, что ты этого не сделаешь, — честно отвечаю я. — Пыталась оправдать тебя тем, что Рис, которого я узнала, не был Христофом, историю которого мне преподнесли как биографию страшнейшего врага. Возможно, я даже решила, что ты изменился… Или тебя изменит встреча с Розой.
— Но всё закончилось тем, что я убил Авеля, — напоминает Рис. — И тех стражей, которые хотели встать у меня на пути. — Когда Рис снова поднимает на меня глаза, я вижу застывшие слёзы. — Я не собирался этого делать, но они смотрели на химер как на монстров: с нескрываемым отвращением и желанием избавить себя от сего недостойного зрелища. Я знал, какую боль это может причинить: когда пришёл к своим друзьям за помощью, а они, вместо того, чтобы помочь, отвернулись, я испытывал то же самое. А потому не стал приказывать им остановиться, когда они напали.
Я скольжу взглядом по столу — не письменному, операционному. В лаборатории Риса таких стоит три, но только два сейчас занято: мой и соседний.
Молочно-розовая юбка едва достаёт до пола. Красные пятна на ней напоминают мазки акварели.
Перед глазами возникает самое последнее видение, которое запомнилось мне перед тем, как я закрыла глаза, как мне тогда казалось, навсегда: не плачущий, но воющий Рис прижимает к себе Розу. Её руки раскинуты в стороны, причёска растрепалась. Тогда её лица мне не было видно, но сейчас… Мне видится, что ресницы её дрожат от дыхания, но это лишь прыгающие по всем предметам вокруг тени.
Цена долгожданной мести оказалась выше, чем Рис мог предположить даже в своих самых кошмарных снах.
— Как она умерла? — спрашиваю я.
Слезаю со стола, но к Рису не приближаюсь. Оставляю между нами расстояние на случай, если один из нас решит сделать последний ход в этой партии.
— Случайность, — отвечает он, грустно улыбнувшись. — Так глупо! Химеры защищали её, как им и было велено, но она… О, моя маленькая, храбрая Роза! Она не хотела быть охраняемой, она хотела помочь тем, кто в этом нуждался! И там была девочка… Кажется, ребёнок стража и дриады — я почти уверен, что её яркие голубые волосы были реальностью, а не временным помутнением. Её мать погибла, и девочка не знала, что делать и как спастись. Роза буквально на несколько секунд отошла от меня, сделала буквально пару шагов в сторону, протянула девочке руку и… — Рис тяжело, шумно сглатывает. — Попала под пули, которые ей не предназначались.
— Мне очень жаль, — искренне произношу я.
— Мне тоже. Я видел, что Алексея сильно ранило. Он умер?
При упоминании о Бене сердце пропускает пару ударов.
— Я не знаю. И это был не Алексей… То есть, не совсем он. Мой друг из будущего.
Рис приподнимает брови.
— Ты пришла не одна? — с интересом спрашивает он.
— Втроём. Помогающий нам маг заверил, что так будет безопаснее.
— Помогающий маг? — Рис делает порывистый шаг ко мне, окончательно сокращая расстояние между нами. Из-за этого я непроизвольно отклоняюсь назад, упираясь спиной в столешницу. — Кто он?
— Верховный маг ковена «Вороново крыло».
Я не произношу имени Эдзе, но и без него Рис реагирует совершенно неожиданно: он начинает смеяться. Его гогот эхом отражается от стен лаборатории, забирается в каждый её угол. Рис кладёт ладонь мне на плечо, продолжая смеяться, и его дрожь передаётся моему телу мурашками по коже.
— Что смешного? — спрашиваю я.
Но Рис меня не слышит. Распаляется всё сильнее, из его глаз начинают течь слёзы. У него истерика. И мне остаётся только неловко ожидать её конца.
— Вот же сукин сын! — наконец Рис выдавливает из себя что-то кроме смеха. Чтобы я разобрала его слова, сказанные охрипшим голосом, Рис откашливается и ещё раз повторяет свою реплику. — Он говорил, что вернётся, если я снова примусь за своё, но чтобы так, исподтишка!
— О чём ты?
Рис резко разворачивается на пятках и возвращается к Розе. Набравшись смелости, я следую за ним. С каждым шагом, что становлюсь ближе к бездыханному телу, в голове всё сильнее слышен знакомый голос.
Лия и Роза обе блондинки. Обе хрупкие, худые и невысокие. Зрение, сговорившись с сознанием, играет со мной злую шутку: и вот на столе перед Рисом лежит не его возлюбленная, а моя лучшая подруга.
Сморгнуть видение удаётся только с третьего раза.
— Помнишь, я рассказывал тебе о Иезекииле, Зике? Своём помощнике, наставнике? Самом могущественном ведьмаке из тех, кого я знаю? — Я киваю. — Я не знаю, сколько ему лет. Каждый раз, когда спрашивал, он отвечал мне, что таких цифр ещё не изобрели. Знал, конечно, что он шутит, но было в нём что-то такое… — Рис передёргивает плечами. — Сложно объяснить. Однажды, когда он отвернулся, я открыл первую страницу его гримуара и увидел перечень имён: список с вычеркнутыми и обведёнными. Я потребовал ответа хотя бы на этот вопрос, и он объяснил, что все эти имена принадлежат ему. В каждом времени и в каждом новом мире он представлялся по-разному. Я знал его как Иезекииль, но и несколько имён из списка успел запомнить: Ширли, Закария, Миллуони, Эдзе...
У меня перехватывает дыхание. Рис ухмыляется, замечая мою реакцию.
— Я так понимаю, одно из них тебе знакомо?
— Эдзе, — произношу я. — Так его звали.
Рис разводит руками. Его догадка подтвердилась моими словами, и это радует его, но лишь на короткое мгновение. Когда взгляд Риса снова опускается на Розу, возвращаются и поджатые губы, и нервно дрожащие пальцы, и остекленевшие глаза.
А я вспоминаю о главном:
— Что сейчас происходит в бальном зале?
— То же, что происходило, когда ты ещё была в сознании, — безразлично произносит Рис. — Я не уводил химер прочь. Только одна помогла мне принести вас с Розой через портал, но потом и она вернулась обратно.
— И ты не собираешься это прекращать? — не унимаюсь я.
Рис отрывисто вздыхает.
— Мне уже всё равно, Апол… Слава. — Рис берёт ладонь Розы и прижимает к своим губам. — Она так любила меня, что была готова пожертвовать собой, лишь бы я добился того, о чём грезил. А теперь она мертва. — Рис переворачивает ладонь Розы внутренней стороной к себе. Узоры, которые он чертит на её коже пальцем, напоминают волны. — Как я буду жить без неё?
Рис оставляет следы своих поцелуев на внутренней и внешней стороне ладони Розы. Отчаянно бегающий по телу и лицу возлюбленной взгляд ищет последний отголосок жизненной энергии. И когда не находит его, Рис обречённо опускает плечи, а вместе с тем и складывает руки Розы на животе, как делают покойникам, когда укладывают их в гроб.
— Прошу тебя, Рис, пока не поздно — останови это всё, — мой голос срывается на шёпот.
— А смысл? Для меня всё кончено. — Рис делает шаг назад, затем ещё один. И ещё. Его лицо скрывает одна из пляшущих теней. — Но и страдать один я больше не собираюсь. Пусть другие поймут, какого это — смотреть, как умирают те, кого они знают. Ну, или чувствовать, как из-под их собственной кожи вместе с кровью вытекает жизнь.
Рис совершил ошибку, когда после спасения не стал осматривать меня и не забрал оружие. У меня было два пистолета, один из них я потеряла, когда меня ранила химера. А вот второй до сих пор впивается в кожу, неаккуратно и наспех прижатый поясом.
Одно мгновение, одно резкое движение, и пистолет взмывает в воздух.
— Рис, — настаиваю я. — Не заставляй меня делать то, чего я всё ещё делать не хочу.
Рис лениво переводит взгляд с моего лица на дуло пистолета. Его совсем не удивляет моя реакция.
— Ты не выстрелишь, — заявляет он уверенно.
И для подтверждения своих слов, Рис принимается ходить по лаборатории, собирая вещи. Я продолжаю держать его на мушке. Я здесь не для того, чтобы убить Риса, а чтобы лишить его амулета, поймать самого хозяина и передать на суд Совету.
Рис останавливается. В его руках стеклянная посудина, наполненная мелкими костями, когтями и клыками. Они плавают в специальном растворе, который помогает им быть готовым к трансплантации в любое время.
— Знаешь, у ликаонцев есть интересная легенда о девушке, спасённой омегой-оборотнем от стаи, желавшей её съесть. В бою тот омега был сильно ранен, и девушка взяла его в свой дом, чтобы вылечить. И влюбилась, так уж вышло. Оборотень уже давно был омегой, и в человека он больше трансформироваться не мог, но девушка видела, что скрывается за внешностью зверя: и умные мысли, и добрую душу. Девушка хотела навечно быть рядом со своим волком, но в человеческом обличье этого бы никогда не случилось. И потому ей пришлось обманом убить другого оборотня и съесть его сердце. Так она сама стала волком. — Рис бросает беглый взгляд на Розу. — Моя Роза, как и девушка из легенды, отдала всю себя ради того, чтобы быть мне нужной. Она воспроизвела на свет гибридов. Она была их матерью, а я — отцом.
Я пытаюсь переварить услышанное: не легенду, а последние слова Риса — но ничего не выходит.
— Я не понимаю… — говорю я. — Как вы, люди, могли родить… могли создать… как… — даже для вопроса не удаётся подобрать нужные слова, что уж говорить об умозаключениях? — Как это могло произойти?
Рис хмыкает. Ставит посудину обратно на стол, вместо неё берёт нож, лезвие которого затемнено не из-за особого сплава, а из-за корки засохшей крови. Я напрягаюсь всем телом. Пальцы крепче сжимают пистолет, который я не спешу опускать.
— Иезекииль помог. Знаешь, я ведь догадывался, что всё может кончиться не так, как я планировал, а потому незадолго до предательства своей тогда ещё невесты Анны передал Зику копии своих записей и двух лучших химер: девушку и парня. Зик должен был позаботиться о них, поддерживать в них жизнь. Мы договорились, что если меня поймают, но не казнят, он вернётся через десять лет. Так и произошло: в один осенний вечер в аптеку моей матери, которую я теперь содержал в качестве фармацевта, явился старик с двумя своими детьми. Зик хорошо постарался над маскировкой, но в ней уже не было необходимости — к тому времени штаб ослабил свою хватку на моём горле, дав мне немного свободы.
Они думали, что я успокоился, но на самом деле я просто выжидал. И вот наконец мы снова воссоединились: я, мой старый друг и два моих эксперимента. Приступив к последним опытам, я узнал, что химеры не были способны дать совместное потомство — гибридов. Однако сомнения на счёт отдельного оставались. Встал вопрос об искусственном оплодотворении, но тогда человеческая наука ещё не успела шагнуть так далеко, а потому Зик предложил обратиться к сиренам. — Рис вертит нож в руке, зачарованно разглядывая кровь на лезвии. — Ты, наверное, знаешь, что лучше них в оплодотворении не разбирается никто. Сирены сказали, что помогут, но потребовали слишком высокую плату — мою Розу. Они хотели, чтобы именно она выносила эмбрионов: считали, что тем самым накажут меня за то, что я посмел ставить опыты над их сёстрами. Я отказался. — Рис роняет нож на стол. Это выходит у него случайно, а потому сам Рис неожиданному звону удивлён не меньше моего. Чтобы взять себя в руки, он выдыхает. Затем хватает сумку-мешок, перекидывает её через голову. И только потом продолжает: — Я понимал, что теперь всё кончено, и на деле всей моей жизни придётся ставить точку, но Роза… Она обвинила меня в неуважении к ней, сказала, что своим телом будет распоряжаться сама. И, не раздумывая, согласилась.
Роза целый год провела вдали от меня, в Проклятых землях среди сирен. От неё не было никаких вестей, я места себе не находил. Зик был рядом, успокаивал, как мог, но что мне были его слова, когда я мог себе представить, какие ужасы творились с Розой? — Рис пихает вещи со стола в мешок с особым остервенением. Что-то падает на пол, рассыпается, разбивается, но Рис не обращает на это совершенно никакого внимания. — Домой Роза вернулась истощённая, больная, обессиленная, но беременная. К сожалению, те химеры, парень и девушка, не вернулись вовсе.
— Роза родила Эдгара и Еву? — спрашиваю я.
Рис кивает.
— Мои гибриды были совершенны: у Эдгара проявились доминантные признаки сирены и оборотня и рецессивные признаки фейри, у Евы — доминантные признаки ореады и рецессивные признаки сирены и индры. Они были такие красивые, мои дети. Настоящее чудо! И мы с Розой… поняли, что отныне ответственны не только за себя, но и за этих двоих, рождённых с великой целью — спасти человечество. То, что производил организм гибридов: саму кровь и её плазму, гормоны, липиды, ферменты — представляло из себя клетки-присопособленцы, которые можно было бы использовать в качестве панацеи. Я был уверен, что всё получится, и, когда первый эксперимент пройдёт удачно, Авель сам приползёт ко мне на коленях с мольбами о помощи. — Даже при тусклом освещении замечаю, как краснеет лицо Риса. Пистолет в моей руке слегка подрагивает. Я не понимаю, чего мне ждать: ещё одной истерики или, в этот раз, ярости? — Но раньше, чем это произошло, болезнь одержала надо мной верх. Я умер, оставив Розу одну с двумя бессмертными малышами, по силе сравнимыми с целой армией.
— Но ты и в этот раз послушал своё чутьё, снова обеспечив себя возможностью продолжить, не так ли? — вступаю я. — Даже если после смерти. Ты поместил в амулет значительную часть своей силы до столкновения с Авелем, защитив его кровным проклятьем, активизирующимся лишь тогда, когда в твоём роду появится твой ДНК-клон.
— Влас, — произносит Рис. На секунду мне кажется, что он улыбается, произнося имя племянника, но нет — это всего лишь жёсткие морщины, залегшие в углах его губ. — Славный, добрый юноша. Клянусь, я меньше всего на свете хотел причинять ему боль, но у меня не было другого выбора.
— Разве? — уточняю я. Стараюсь себя сдержать, но насмешку в голосе уже не скрыть. — Что бы сказала твоя сестра, узнай она, как ты поступил с её сыном? Как бы отреагировал твой лучший друг?
— Так, как они оба, в итоге, и отреагировали, — Рис затягивает шнуровку на мешке. — Вчера я рассказал им о том, что будет с их сыном, если они не помогут мне. И в этот раз они меня послушали.
Вот почему Ася создала пустышек.
Меня воротит от его слов. Теперь я начинаю верить, что в Рисе, которого я знаю, всегда скрывался жестокий, бездушный, готовый не только бежать по головам ради своей цели, но и сносить их с плеч монстр, о котором мне говорили.
Мышцы в руке, держащей пистолет, невыносимо колет. Если я опущу её, у меня не будет второго шанса её поднять: Рис мне этого не позволит.
Слёзы подступают к горлу. Внезапно я предельно чётко осознаю, что каждое принятое мною решение было ошибкой: от желания спасти Власа и до решения оставить Христофа в живых. Я, впервые оказавшись на поле битвы, слепо верила в то, что мои благие намерения активируют Вселенскую справедливость. Я ждала, что если буду поступать правильно, всё обязательно получится, потому что… ну разве в историях про рыцарей в сияющих доспехах бывает по-другому?
А вместо этого меня развернуло лицом в бездну, где я разглядела единственную существующую истину, которой живёт каждый, кто уже обжигался на праведности и нравственности — счастливый конец бывает только в сказках, написанных пустыми мечтателями, никогда не бывавшими на войне. Потому что как бы ты не старался поступать правильно, всегда кто-то будет страдать.
Я слишком далеко зашла, слишком много на себя взяла. В какой момент мне вообще показалась логичной идея взвалить на свои плечи чьё-то спасение?
Я смотрю на Риса, не моргая. Его пальцы, прежде сжимающие ткань мешка, расслабляются. Руки опускаются вдоль тела. В ту же секунду, в которую я осознала, что совершила ошибку, Рис понял, что живым ему отсюда не выбраться.
Рис улыбается. Я вновь вижу перед собой юношу, с которым случайно столкнулась перед кабинетом Авеля. Тёмные кудри украшают лицо с заострённым подбородком. Голубые глаза, большие, широко распахнутые, смотрят на меня, внимая каждому слову и жесту.
Я трачу драгоценные секунды на то, чтобы запечатлеть лицо Риса в своей памяти.
Рису Рождественскому удалось сделать невероятное — стать моим другом, не прилагая к этому никаких усилий: просто будучи собой, будучи честным, доверяя мне.
Он… Он никогда не был злодеем или преступником. Единственной его ошибкой было лишь то, что он не видел разницу между правильным и необходимым.
Я знаю, что буду скучать по Рису.
Уже скучаю.
— А что случилось с Анной, Рис? — спрашиваю я напоследок.
— Она сгорела вместе с местом, где я планировал просить у неё руку и сердце — на старой ферме моей семьи, — спокойно отвечает Рис. — Первый раз химер я держал именно там, и именно туда Анна привела Авеля.
Я выдыхаю. Палец скользит по спусковому крючку. Звук выстрела затихает быстро, а вот удар падающего на землю тела ещё долго отражается эхом в моей голове.
***
Я так устала и так разбита, что не чувствую абсолютно ничего, кроме сосущей пустоты. Амулет Христофа, зажатый в ладони, как мне чудится, пульсирует. Я разжимаю пальцы и гляжу на него, но передо мной всё тот же белый кусок обработанного минерала, привнесший столько боли в этот мир, сколько не приносят войны или болезни.
Я разрезала Нити Времени, как только смогла наконец заставить себя подойти к телу Христофа. Часть меня надеялась, что я промахнулась, но дыра в груди кричала об обратном. Капли крови остались и на амулете. Я пыталась стереть их, но только размазала всё по поверхности камня. Складывалось ощущение, что амулет впитывал её в себя, приобретая лёгкий розовый оттенок. Тогда я не на шутку испугалась и потратила последние силы на то, чтобы бить по амулету рукоятью пистолета до тех пор, пока он не треснул.
Но не разломился. Прямо как его хозяин.
Сейчас я на заднем дворе штаба. Мне не попасть в бальный зал: благодаря защитной магии, навести туда портал может только кто-то из Совета; оттуда — другое дело. Всё, что мне остаётся, это опуститься на траву и ждать, неотрывно глядя туда, где, как мне кажется, и расположилось помещение, ставшее местом финальной битвы.
Битвы, в которой никто не одержал победу.
В какой-то момент мне начинает казаться, что я слышу крики о помощи. Но я знаю, что это невозможно: бальный зал изолирован, и ни в одном углу штаба никогда не будет слышна доносящаяся оттуда музыка, — а потому лишь крепче сжимаю медальон. Не знаю, почему не разбила его окончательно, на осколки. Не знаю, зачем до сих пор вообще таскаю его с собой.
Громкий хлопок заставляет вздрогнуть и вжать голову в плечи. Секунда — и всё в дыму, а по когда-то идеально ровной небесно-голубой стене штаба идёт трещина.
Теперь я на самом деле слышу крики.
Подскакиваю на ноги. Собираюсь бежать, не до конца понимая, куда именно, когда рядом с дверью, пропускающей внутрь штаба из заднего дворика, появляется широкий портал: не дверь, а целые ворота. Створки распахиваются, и первым оттуда валит дым. В нём с трудом, но я различаю стражей и приглашённых гостей. В рваных одеждах, покрытые копотью и кровью, они помогают друг другу покинуть место, где их пытались убить.
Зал был переполнен. Чтобы позволить желающим станцевать первый танец, остальным пришлось жаться к столам и стенам. И сейчас, когда я вижу, как катастрофически мало количество выживших, у меня не хватает ни эмоций, ни слов, чтобы выразить масштаб потерь.
Я продолжаю таращиться на еле живую, сломленную процессию. Мои ноги приросли к земле. Я чувствую, как каменеет каждая мышца в теле. Я вижу картину, печальнейшую из всех, которые передо мной когда-либо разворачивались, но ловлю себя на мысли, что пытаюсь найти среди всего этого лишь одно лицо.
Нину.
Я оставила её, когда потеряла сознание. Я думала, что умираю, и только и делала, что ждала облегчения, совсем позабыв о том, что отвечаю не только за свою жизнь, но и за жизнь Бена и Нины.
Бен… Я совсем не чувствую его.
И вот наконец среди дыма и лиц, мне малознакомых, появляется то, что смазано из-за мешающихся между собой видений Нины и Никиты. Нина жива. Она хромает на одну ногу, и я вдруг ощущаю отголосок боли в правом бедре.
Однако это не мешает мне бегом устремиться к Нине.
— Слава? — Нина удивлённо поднимает брови, когда замечает меня.
Выдыхает долго, облегчённо. Я оказываюсь совсем рядом, мы обнимаемся.
— Ты в порядке? — спрашиваю я, перекидывая руку Нины себе через голову, чтобы ей удобнее было идти.
— Одной из химер удалось перекусить моей ногой, — отвечает Нина. — А в общем и целом, нормально. Сама? Я, клянусь Богом, видела, тебя ранили!
— Это Христоф, он… Спас меня, но не смог спасти Розу.
— А сам он где сейчас?
Нинин вопрос предельно понятен, как и ответ, который мне необходимо дать: Христоф умер, и больше он никогда и никому не сможет навредить. Но я не могу произнести это. Как не пытаюсь, ком в горле не даёт и слова сказать.
Но ведь Нина умная. Она всё понимает. А потому кивает, поджимает губы и устремляет взгляд точно перед собой.
— Значит, всё кончено? — Снова заговорить Нина решает, когда мы добираемся до одной из скамеек. — Химеры перебили всех, кто оказывал сопротивление, — тут же сообщает Нина, не давая мне ответить на её же вопрос. — В конце концов, стражи сдались и перестали сражаться, и только тогда они отступили. Я видела, как три химеры, те, что с крыльями сирен, подхватили своих братьев и сестёр и вылетели через дыру в стеклянном потолке. Сложно сказать, сколько их было… Пятеро? Шестеро?
— Значит, всё кончено, — повторяю я слова Нины, но в этот раз утвердительно.
Беру её за руку, переплетая пальцы. Она крепко сжимает мою ладонь. Свободной рукой я вытаскиваю из сапога тот самый нож с запёкшейся на лезвии кровью. Именно им я перерезала Нити Времени Христофа.
— Знаешь, — вдруг говорит Нина. — Бен рассказал мне, что видел Ваню перед тем, как мы переместились сюда. Ваня — оборотень. И он тогда спас тебе жизнь.
Я качаю головой. Врать бесполезно, но я просто не понимаю, почему Нина решила заговорить об этом именно сейчас, и почему до этого она молчала?
— По словам Бена, ты не сильно была удивлена увиденному, — продолжает Нина. — Всё потому, что ты знала, да?
— Да.
— И держала это в секрете от других?
Похоже, под конец Нина решила выпытать у меня, почему при всём своём желании работать в команде, я продолжаю огораживать себя секретами: своими и чужими. Я бы и хотела придумать что-то в оправдание, но у меня не осталось на это сил. Лишь смотрю на Нину, пытаясь во взгляд вложить всё, чего не могу произнести.
— В такой сестре и нуждается Ваня, — вдруг говорит Нина то, чего я ну никак не ожидаю. — В доброй, верной и смелой.
Я киваю. Пока слёзы окончательно не помешали мне чётко видеть, подцепляю ножом свои Нити Времени.
— Мы возвращаемся домой, — произношу тихо.
И одним быстрым движением наконец освобождаю себя.
***
Вокруг никого. Всё белое: стены, пол, потолок. Я не вижу углов, стыков, переходов. Это не помещение, скорее, пространство. Что это за место?
— Так вот ты, значит, какая, Ярослава, — говорит голос в моей голове.
Белизна передо мной сгущается, темнеет, образует форму человека. Это девушка. Она старше меня, но не намного. У неё длинные рыжие волосы, заплетённые в косу. Лицо миловидное, но язык не повернётся назвать её красавицей.
Та, чьё место мне пришлось занять, стоит сейчас в шаге от меня, во плоти, скрестив руки на груди, и изучающе меня разглядывает.
Аполлинария Рюрикович. Моя настолько дальняя родственница, что это уже даже не считается.
Я не знаю, что мне сказать. Извиниться за варварское, но вынужденное вторжение в её тело? Объяснить, что другого выхода у нас не было?
— Не утруждайся, девочка, — опуская руки, произносит Аполлинария. В её взгляде нет ни ненависти, ни укора, ни обвинения. — Ты делала то, что должна была. Пока ты была мной, я была тобой, а потому я чувствовала всё, чем болело твоё сердце. — Аполлинария тяжело вздыхает. — Ты этого не знаешь, но ты очень сильная, совсем как я.
Я вспоминаю, что Христоф, когда мы с ним встретились тогда ещё через амулет, сказал что-то очень похожее. Становится трудно дышать. Я прикладываю кулак к груди, заставляя грудную клетку сопротивляться.
— Эй, — Аполлинария делает шаг мне навстречу. Она протягивает руку, и её ладонь ложится мне на плечо лёгким порывом тёплого ветра. — Не надо корить себя за ошибки, которые совершил кто-то другой. У тебя и без этого полно демонов, которых необходимо победить. — Аполлинария вглядывается в моё лицо в поисках чего-то. Её собственное прямо на моих глазах превращается в лицо старухи. Рыжие волосы окрашивает платиновая седина, морщины кружевными узорами покрывают руки, шею, веки. — Ты ещё так юна. Ты сможешь добиться чего угодно, если пожелаешь. Молю тебя, девочка, не сиди на месте, сложа руки. Люби мир, который нуждается в тебе. Не плачь по тем, кто ушёл. Смейся трудностям в лицо. Оставайся верной себе, что бы ни случилось.
Мамины родители не жили в Старом мосте, а потому сейчас Аполлинария предстаёт передо мной не просто как какая-то родственница, а как настоящая бабушка: наставница и советчица и единственный человек, который знает, какие слова я хочу услышать.
Я понимаю, о, как я понимаю Бена, который так и не смог отпустить воспоминания о дедушке!
Аполлинария начинает исчезать. Не сразу, а медленно становясь прозрачной. Последним, что она говорит мне, прежде чем окончательно покинуть, становится фраза, которую я часто слышала от Дани — вечном свидетеле моих панических атак:
— И только дыши.
Я следую её совету: делаю глубокий вдох, затем долго выдыхаю. И вдруг всё проясняется. Я знаю, где нахожусь. Это четвёртое измерение, то самое, о котором говорил Христоф. Я ещё не дома, но уже не в жизни Аполлинарии, не в будущем и не в настоящем. Я где-то, что содержит все времена сразу. И как только я понимаю это, белизна наполняется картинками. Каждая из них превращается в объёмное видение, когда я останавливаю на ней свой взгляд: это люди, с которыми я хоть раз пересекалась, это места, которые я видела хоть одним глазком, это каждое из моих самых потаённых желаний.
Я вижу всё, что со мной когда-либо происходило, начиная от первого шага и заканчивая первым поцелуем…
Стоп. Но первый раз был с Беном, а это… кто этот черноволосый парень?
Я растерянно таращусь на калейдоскоп меняющихся событий и в какой-то момент понимаю, что перестаю узнавать собственную жизнь. Дмитрий рядом с матерью, и они не выглядят так, словно не общались уже больше десяти лет. Я стою рядом с Даней и Ваней, и когда Ваня снимает очки, его глаза не меняют свой естественный карий цвет. Я в комнате с Виолой, и она показывает мне свою семейную фотографию, но на ней нет Рэма. Я нахожу Сашу на заднем дворе штаба и с трудом оттаскиваю его, пьяного, до комнаты. Лия заходит в класс под руку с незнакомой светловолосой девушкой. Я даже не смотрю на свою подругу, мой взгляд соскальзывает на Даню и Амелию, которые следуют за Лией. Прежде чем разделиться, чтобы сесть со мной рядом, Даня целует Амелию в губы.
Моя голова разрывается на части.
Я закрываю тюремную решётку перед лицом Лизы. Черноволосый парень проходит мимо меня, проводя рукой по моему плечу. Его лицо неуловимым видением исчезает раньше чем я фокусирую взгляд. Я прихожу домой после тяжёлого дня в чужую квартиру, но точно знаю, куда поворачивать. В комнате, где я останавливаюсь, только одна кровать. Но где же спит Даня? Я хлопаю, когда женщина в возрасте объявляет кого-то мужем и женой. Я стою перед зеркалом, рассматриваю своё отражение. Взгляд останавливается на медальоне, висящем на шее. Я подцепляю его пальцами и сжимаю в кулаке. В груди разливается что-то неприятно тягучее — тоска по кому-то.
Но чаще всего: чаще мамы, Дмитрия, близнецов, черноволосого юноши, чьё лицо почему-то всё время ускользает от меня, и знакомых из штаба — мелькает молодой человек с русыми взлохмаченными волосами и серо-зелёными глазами. Я вижу его взрослого и вижу его ребёнком. Я вижу его в своём доме, в своей школе, в штабе, вижу его на улице, в магазине, в кино. Вижу его на всех фотографиях в доме. Вижу его фотографию в своём телефоне.
Я не понимаю, что происходит. Мне страшно. Я падаю на колени, но вместо того, чтобы приземлиться на твёрдый пол, проваливаюсь в бездну.
Картинки подхватывают меня и в вихре уносят куда-то запредельно далеко.
Я закрываю глаза, чтобы больше их не видеть.
