How I met your Father

Посмотрим правде в глаза. Их первое совместное задание в Риме было далеким от совершенства и выполнено с сучками и задоринками. Мистер Уйверли списывал это на близкий к нулю опыт работы в команде, на различие методов, стратегий и несовместимость характеров. Ничего такого, с чем нельзя бороться и чего нельзя преодолеть. — И КГБ, и ЦРУ дали добро, — довольно сообщает Уэйверли по телефону. — Разведки отдали своих лучших агентов в ваше постоянное пользование? Невероятно! — Твой выбор слов, — он невольно морщится. — Как всегда… Можно подумать, что он хмурится от солнца, ведь в Риме ясная погода и из его номера открывается прекрасный вид. — В точку! — Голос в трубке стал громче. — Как всегда в точку! — Я тебя расстрою… — Уйверли закуривает сигарету. - Или, наоборот, обрадую. Но это… как ты назвала, 'пользование'… не будет постоянным. В приоритете интересы их стран. И по первому зову они побегут выполнять указания их родненьких командиров. — Естественно. — Но я искренне считаю, что под моим чутким, справедливым и требовательным руководством трое лучших агентов трёх сверхдержав смогут добиться головокружительных успехов. — На вашем месте я бы не обольщалась на их счет. Мужчина смеется. — Золотце, ты, никак, ревнуешь? — Ничего подобного! Но голос на том конце провода ничуть не разубеждает опытного шпиона в своей догадке. Ведь он, кроме всего прочего, еще и специалист по части женщин. — Не хочешь делиться своей песочницей? — продолжает насмехаться Александр Уйверли и улыбается, делая очередную затяжку. — Я не понимаю, о чем вы говорите, мистер Уэйверли, — продолжает упрямиться женский голос. — Не хмурься, золотце, — его тон становится неожиданно нежным и мягким, —, а то в Лондоне пойдет дождь. Она молчит. Внизу, по тенистой улочке пробегают смеющиеся дети. — Лучше скажи… — его голос становится по рабочему серьёзным. — Радисты передали тебе моё сообщение? — Да, — деловито произносит собеседница одно-единственное слово. — Ты расшифровала? — Разумеется, — она закатывает глаза, а он знает об этом. — Умница! — не обращая внимания на её раздражение, продолжает Уэйверли. — Подготовь материалы и возможные планы действия. — Сколько у меня времени? — Мы скоро вылетаем, — глянув на ручные часы, отвечает мужчина. — Будем в Стамбуле через 3 часа. — Вы издеваетесь? — на этот раз она не скрывает беспокойство и досаду, почувствовав первые признаки приближающейся нервотрепки. — У тебя четыре часа, малыш, — хоть он и говорит это почти ласково, но это приказ. — Мистер Уэйверли… — Ох, мне пора идти! — он перебивает её возмущения. — Объявить замечательные новости! — Я не… — И не переживай, — говорит мужчина напоследок. — Ты все равно моя любимица. Позже… После этой миссии в отчетах Уэйверли будет написано что-то об «отсутствии более тщательной заблаговременной подготовки», о «необходимости быстрого реагирования» и «особенностях культуры и жизненных условий Турции». Вот такие формулировки можно было встретить в чистовых вариантах отчетов и рапортов. Черновые варианты, в которых командир U.N.C.L.E. не скупился в выражениях, были благоразумно изъяты и скорректированы опытной секретаршей. Американец в своём отчете ограничился общими фразами о «некоторых осложнениях» и «некомфортных моментах» и пожеланиях, чтобы «впредь их руководство делало все, чтобы подобное не происходило». Илья пишет отчет на 10 страницах в лучших традициях русской классики, подчеркивает что «все было под контролем» и обещает, что «обязательно примет во внимание все замечания и исправится, чтобы больше не попадать в подобные ситуации». Габи честно пишет, что «Alles war kaputt» и что их спасло русское «Авось!» Ильи. Вам уже интересно? Эта операция, надо заметить, сразу не задалась. По дороге в Стамбул никто не разговаривает. Ну, точно малые дети, которых заставляют играть друг с другом. В самолете Илья делает вид, что спит, надвинув кепку на глаза. Наполеон читает «Vogue», а Габи листает журнал «Mercedez«… - Может наоборот, мам? — Нет, все правильно… Именно так. Их отвозят к месту встречи на шикарной машине, на которую мало обращают внимание, ведь они едут через фешенебельные районы. Габи торопится занять место рядом с водителем. Илья и Наполеон делят заднее сидение. Американец раскидывается полами своего плаща и снова обращает внимание на ноги Курякина. Смотрит долго. Оглядывает Илью от носков его туфель до кожаного ремня на брюках. Смотрит и думает, что это наверняка неудобно, особенно если машина стандартно-малогабаритная. Хотя… «Возможно за Железным занавесом другие стандарты», — размышляет Наполеон, ведь он видел правительственные советские «Чайки». «Неужели среднестатистический мужчина в СССР выше 1,80?» — недоверчиво думает Американец и вскидывает идеально очерченную бровь. Наполеон действительно не может осознать и поверить своим глазам. Их самолет приземлился в аэропорту как раз после обеда. Погода солнечная и дует обжигающий, сухой ветер, поэтому людей на улицах немного. Меньше местных жителей, в основном туристы. «Какие же у него длинные ноги… Просто негодяй!» — думает брюнет и вовремя отворачивается, когда Илья косится на него. Тем временем мимо них проплывает Стамбул. Узкие улочки, многочисленные мечети, древние заброшенные церкви и здания. «Интересно, как он помещается в ванную?» — находясь в раздумье, Соло водит кончиком указательного пальца по губам. — «Неужто размеры советских ванн соответствуют джакузи?» И вот они уже проезжают броские отели, клубы, рестораны и магазины. «А душ? Он же должен быть выше крана и шторки…», — Наполеон хмурится все больше и больше, размышляя о гигиенических привычках своего напарника. — Чего тебе? — в недоумении спрашивает Курякин. — Ничего, — Соло отводит взгляд. На некоторые вопросы лучше не знать ответа. В свою очередь, Русского нервирует, как Американец развалился на сидении, расставив колени в разные стороны. Илья фыркает. «Вот обнаглел…» — думает Русский и подвигается к дверце еще ближе. Он занимает в два раза меньше места, чем Соло. Хотя должно быть наоборот. В районе Шишли одни живописные улицы, которые застроены элегантными зданиями в стиле модерн, многие из которых являются шедеврами архитектуры. «Как будто не хватает места для царь-колокола!» — продолжает искренне возмущаться Илья и приказывает себе не отрываясь смотреть на город за окном машины. Они проезжают историческое ядро города. Древний акрополь, первый холм Второго Рима. Больше всего достопримечательностей сосредоточено именно здесь: Дворец Топкапы, Собор Айя-София, Голубая мечеть. «Как он вообще ходит? Если сидеть нормально не может?» — ломает себе голову Курякин и пытается остановить своё по-детски богатое воображение, которое уже рисует возможные… кхм, варианты «когда сложно… из-за размера». Габи благоразумно не обращает на них внимания, смотрит в окно и молчит. Их привозят к неприметному зданию на окраине города. Илья торопится открыть дверцу машины для Габи и после зло смотрит на Соло, когда тот открывает перед ней дверь и пропускает её в здание. И вновь Габи сознательно не комментирует эти проявления этикета, считая это очередным соревнованием между двумя горе-кавалерами. Они спускаются в подвальное помещенье, которое больше похоже на бункер. Там их уже ждет Уэйверли. Англичанин прижимает большой наушник к уху и жестом указывает им присесть. Габи усаживается в кресло, Наполеон разваливается на диване, Илья облокачивается об стену, сложив руки на груди. Туда-сюда снуют несколько турков. Одни натягивают на стену что-то похожее на белую неглаженную простыню, другие проверяют провода, еще один просматривает коробочку со слайдами. Уэйверли отдает наушник радисту и обращает своё внимание на разношерстную троицу. — Я не буду говорить вступительных речей в качестве вашего нового руководителя, — англичанин вопросительно поднимает брови: — Никто не против? Единогласное молчание. — Отлично! Тогда приступим! — кажется, он почти не обижен на отсутствие воодушевления с их стороны. Их новый командир выбирает место между Наполеоном и Габи, и пристраивается на сдвинутых быльцах дивана и кресла. Его лицо обращено на экран, полуулыбка на губах, и свет от лампы играет на стеклах его очков. Экран все еще белый. Куда смотреть? На нем ничего нет. Габи облокачивается на спинку кресла и косится на Наполеона за спиной Уэйверли. Курякин и Соло обмениваются вопросительными взглядами. Годы спустя, когда наши герои будут призывать в своей памяти образы этого вполне обычного, рядового дня, то вспомнят… только смутно. Они вспомнят эту комнату-бункер, довольного Уйэверли, белое платье Габи, запах сигарет, обжигающий турецкий ветер. Они будут хотеть вспомнить еще кое-что. Но не смогут. Надо слушать… — Доброго дня! — приветствует их восторженный, легкий и по-девичьи звучный голос. Просто это был первый раз, когда они услышали её голос. Александр Уйэверли с досадой и раздражением, присущим аристократам с Вест-Энда, оглядывает агентов. — А самим поздороваться? Что? Слабо? — спрашивает он и разводит руками. — Привет. — Здравствуй. — Доброго. Одновременно звучит нестройное трио. — Очень приятно с вами познакомиться, — продолжает вещать голос из приёмника. — Надеюсь на долговременное и продуктивное сотрудничество. Трое агентов предпочитают промолчать, так как абсолютно на это не надеются. — Хоть кто-то знает правила приличия, — сухо отмечает англичанин и снимает пиджак.- Что ж, приступим! Он поворачивает голову в сторону рации и немного повышает голос. — Золотце, можешь повторить для наших агентов то, что успела рассказать мне? Может показаться из-за его любезного и подбадривающего тона, что он школьный учитель и просит её зачитать подготовленный реферат по истории. И она рассказывает. Начинает со Стамбульского порта. Вполне естественно, что у Винчигуэрра там три ангара, многочисленные склады и на стоянках стоят их корабли. — Проще простого, — откликается Соло, — обыскать там все не составит особого труда. — Я не была бы столь самонадеяна, мистер Соло, — голос звучит вежливо, округло и требовательно. — Всего пару дней назад вы с товарищем Курякиным устроили настоящую диверсию на заводе Винчигуэрра. — Вы слишком строги, мисс… Простите, запамятовал ваше имя? — спрашивает Соло заигрывающе и поворачивает своё левое ухо к рации, как будто ему собираются поведать нечто интимное. — Вы не запамятовали, — огрызается голос. — Вам его не называли. — Тогда, я думаю, нужно исправить данную оплошность… Человек на другом конце провода не разделяет его мнение. — Почему именно Стамбул? — перебивает их пререкания Габи. — Кроме того, что это самый большой порт в Средиземноморье? И она отвечает. — У Виктории Винчигуэрра есть кузина. Её зовут Аличе и она жена турецкого промышленника. Турок щелкает аппаратом и один слайд сменяется другим. На первых показаны 2 девочки отдаленно похожие друг на друга. Уже в 5 лет легко можно распознать Викторию. У нее заостренные черты лица и большие глаза. Вторая девочка черноволоса, со вздёрнутым носом и маленьким ртом. — У них очень нежные отношения… были. На изображениях уже повзрослевшие две девушки сидят в саду, или пьют кофе, или отдыхают на яхте в купальниках. — Однако, в отличие от своей кузины, у Аличе нет коммерческой жилки. Она занимается благотворительностью, учредила и возглавила фонд помощи пострадавшим от военных столкновений. Серия фотографий, где кузина Виктории находится в окружении мужчин в деловых костюмах, которые выглядят по-деловому строго и по-деловому чинно выпивают напитки. — Несколько раз в сезон дает светские рауты, реже балы. Любит рисовать и собирает живопись. Наполеон в открытую улыбается сам себе. Уже ясно 'по чей части' данная особа. — У нее есть дочь, — продолжает голос свой доклад. — По настоянию отца она обучается в пансионе. — Интернате? — перебивает Илья. Все присутствующие невольно вздрагивают. Больше от его тона, чем от русской речи, так неожиданно прозвучавшей на турецкой… под турецкой землей. Соло изгибает правую бровь и ловит вопросительный взгляд Уэйверли, пока Габи косит на Илью сквозь темные стекла её очков, не поворачивая головы. — Он отправил дочь в интернат вместо того, чтобы воспитывать её дома? — в неодобрении и изумлении спрашивает Курякин, и все понимают. Это личное. — Это пансион, — невозмутимо поясняет голос из рации. — Когда родители не могут уделять должного внимания своим детям… из-за работы, их отправляют в пансион. Там они живут, учатся, общаются со сверстниками. В этом пансионе имени святой Софии… очень много детей военных, — можно услышать, как девушка перебирает листы в тщетной попытке разубедить Курякина в… в чем бы то ни было. — Я не вижу разницы, — заявляет он и складывает руки на груди. — Зачем вообще заводить ребенка, если потом о нем не заботиться... Габи снимает очки, Уйэверли вздыхает, Наполеон поддается всеобщей серьёзности и не закатывает глаза, а женский голос виновато и хрустально отвечает: — Я не уполномочена отвечать на такие вопросы… Повисает неловкая пауза. Меняется слайд. Они не могут выдержать насмехающийся, недобрый, но такой манящий взгляд Виктории Винчигуэрра. — Что ты думаешь, золотце? — спрашивает Уэйверли и закуривает сигарету. — Я думаю, что нужно разделиться. И их разделяют. Никому из них не нравится это задание. Наполеон надевает костюм более свободного кроя, меняет галстук на бабочку и обзаводится тростью. Ему приклеивают усы, подкрашивают виски серой краской и дорисовывают морщины. Проще говоря, состаривают лет на 20. — Ты похож на Максима Горького! Можно легко догадаться, кому принадлежит этот комментарий. Если не по выбору сравнения, то по громкому и до этого не слыханому деревенскому смеху. — Мне это ничего не говорит, — равнодушно замечает Соло, стоя перед зеркалом и поправляя галстук-бабочку. У Ильи (именно ему принадлежал предыдущий комментарий) на лице отображается гримаса ужаса. — Не знать, кто такой Горький… — Я знаю, что это писатель, — спокойно поправляет Американец. — Очередной ваш крестьянский самородок ставший поборником революции? — Ты бескультурная свинья… — с преувеличенной обреченностью объявляет Илья. — Я не хочу с тобой разговаривать. Когда Наполеон отрывается от зеркала и одаривает своего напарника изумленным взглядом, то его приклеенные пышные брови комично поднимаются. — Не обращай на него внимание, — вступает в разговор Габи и подходит к Американцу. — Лично я считаю, что ты похож на Марка Твена. Она заслоняет собой зеркало и поправляет его бабочку. — И чем это детский писатель-сатирик лучше русского мыслителя и драматурга? — интересуется Курякин. Он складывает руки на груди и коршуном смотрит на обоих. Ревнивым коршуном. — Ммм… — на мгновение задумывается Соло. — Я люблю Марка Твена. Я зачитывался им в детстве. — А я нахожу его афоризмы очень мотивирующими, — Габи мельком смотрит на брюнета. — Например… «Давайте жить так, чтобы даже гробовщик пожалел о нас, когда мы умрем». — Хммм… — ухмыляется Американец, смотря на девушку сверху вниз. — Стоит дать слово, что не будешь чего-нибудь делать, как непременно этого захочется. Илья закатывает глаза. Я вас умоляю. — Я тоже знаю один точный афоризм Марка Твена. — Русский отталкивается от стены и делает шаг в их сторону. — Замечательно, что Америку открыли, но было бы куда более замечательно, если бы Колумб проплыл мимо. По плану Соло предстоит сыграть роль милого, пожилого, а главное безобидного мецената из Греции. — Если хочешь подобраться к Аличе, то сначала нужно усыпить бдительность её мужа, — инструктирует голос из рации. — Он очень ревнив и не подпускает к своей жене никого мужского пола от 15 до 60 лет. Наполеон возводит глаза к небу, цокает языком и ведет себя как кот, от которого смешные людишки удумали спрятать сметану. Причем прячут на самом видном месте. Он поворачивается, раскинув руки, находит взглядом Габи и задает ей немой вопрос: «Ну как я тебе?» Теллер в ответ моргает. «Ну признайся честно… ты бы не устояла?» Девушка улыбается и отводит взгляд в другую сторону, потому что Соло смешно 'играет' бровями. Вы правда думаете, что это сработает? — Хоть мумией меня загримируйте! — объявляет Наполеон во всеуслышание. — Я все равно чертовски привлекателен! Никто и не спорит. — Застегни рубашку, — едкий комментарий Ильи, не заставивший себя долго ждать. — А то Марк Твен переворачивается в гробу. Сначала Габи хотят заслать в женский пансион в качестве учительницы. Она смывает макияж, снимает накладные ресницы и собирает густые волосы в пучок. Коричневое платье ниже колен, глухой воротник и подплечники заканчивают образ. — Ты выглядишь… — Наполеон не может подобрать слов. Девушка обута в лаковые черные туфли с квадратными носками. -… довольно угрожающе, — договаривает Илья. Теллер оборачивается и действительно, в её глазах читается угроза: «Еще одно слово…» Соло смотрит на Курякина с укоризной. Хотя про себя соглашается с его комментарием. Поэтому Габи переодевают в белую блузку, черный сарафан, распускают волосы и заплетают в 2 косички. В таком виде её отправляют в пансион под видом старшеклассницы. Уэйверли любезно предлагает её туда отвезти и уладить все формальности. Американец и Русский единогласны в своём смехе. — Ни слова… — сквозь зубы цедит она. Мужчины умолкают и прячут улыбки в кулак. Меньше всего мороки с Ильёй. Он выглядит натурально и естественно в обычной льняной рубахе и парусиновых штанах. Курякин таким привычным движением надевает на голову кепку, отличную от его повседневной светлым цветом и более ‘летним’ кроем. Ничего феноменального! Ведь его прикрытие — одесский моряк, который ищет работу в порту. — Везунчик! — капризничая, комментирует Габи и игриво натягивает кепку Илье на глаза. — А я считаю, что отсутствие каких-либо актерских задатков до невозможности сузило выбор нашего дорого руководства, — как бы между прочим отмечает Наполеон и совсем не скрывает того, что издевается. — И Большевик опять играет пролетария-материалиста. По плану они должны вернуться в город на 3 машинах. На самой дорогой Американца везут в гостиницу в центре города. Как и предписано толстосуму, он привлекает внимание. Уэйверли и Габи отвозит шофер на винтажной довоенной машине. Как того ожидают от солидных людей, они обращают на себя внимание ровно на столько, на сколько они хотя его обратить. Илью забрасывают в крытый кузов небольшого фермерского грузовика. Как и положено никому неизвестному, безродному моряку, он должен появится из неоткуда. — Будете отчитываться каждый день, — инструктирует Уэйверли. — Я не думаю, что события будут развиваться так же быстро, как и в Риме. — Как мы будем с вами связываться? — уточняет Габи, рассматривая свои ногти без маникюра. — Со мной? — в его вопросе звучит искреннее удивленно. – Хех! Вы отчитываетесь не мне. «А кому тогда?» — написан вопрос на лицах трех агентов. Англичанин указывает на рацию. — Вы держите связь со мной, — деликатно подтверждает голос. — А я, в свою очередь, передаю всю важную информацию мистеру Уэйверли. Все трое переглядываются и не знают, как комментировать это положение вещей. — Курякин отчитываешься дважды в день, утром и вечером. В крайнем случае раз в день, — продолжает инструктировать Уэйверли. — Теллер — один раз в обед. Соло, ты… — Ночью! — с готовностью отзывается брюнет. — Весь день я буду на виду. Да и ночью я редко когда сплю, так что… Уэйверли моргает и поджимает губы в саркастичной усмешке, слушая вполне логичное объяснение. — А твой случай особый, — из-за его тона неясно хорошо это или плохо. — Наши специалисты снабдили тебя наручными часами, в которых есть микрофон.Также тебе дадут слуховой аппарат… — Простите, что?! Илья взрывается своим звучным хохотом, а Габи тихонько посмеивается в кулачок. — Похвально, что ты уже входишь в образ, — серьёзно отмечает их командир. — Слуховой аппарат, Соло. Естественно, что он не только для законченности образа. Так ты сможешь все время слышать своего связного. — Позвольте полюбопытствовать, а зачем мне это? Видно, что Наполеон едва сдерживается, чтобы не ругнуться и резким жестом руки останавливает технического специалиста, который собирается засунуть ему в ухо тот самый слуховой аппарат. — Ведь ты же не знаешь турецкий? — Нет… — нехотя признается Американец. — Ну вот! А она знает! Намного легче не попасть в затруднительное, опасное для жизни или попросту смешное положение, когда ты знаешь, о чем говорят, когда думают, что ты глухой. Наполеон опускает руку и позволяет вставить себе в ухо небольшое устройство. Оно начинает раздражать его почти сразу же. Больше одним своим присутствием, поскольку какого-либо дискомфорта не вызывает. — А еще этого настоятельно просили твои руководители в ЦРУ, — как бы между делом сообщает англичанин, закуривая напоследок сигарету. Улыбки исчезают с лиц Курякина и Теллер. Приказ держать на коротком поводке — это не повод для смеха. — И какой же у «золотце» позывной? — язвительно интересуется Американец, пытаясь прикрыть своё правое ухо волосами. — Sweet-tooth, — делая затяжку, с легкостью отвечает Уэйверли. — Я уверен, скоро жить друг без друга не сможете. — Естественно мы будем смотреть по обстоятельствам… — первым нарушает молчание Наполеон, когда они втроем едут в лифте. — Но я считаю, что нужно завершить это дело как можно быстрее. Лифт останавливается и они выходят. Втроем они смотрятся комично нелепо и пугающе. — Я согласна, — с готовностью поддерживает предложение Габи. — В Риме нам понадобилась всего пара дней. — Тогда мы договорились? — уточняет Соло и направляет этот вопрос Илье. Тот смотрит прямо перед собой, козырек кепки оттеняет его лицо, отчего он кажется хмурее обычного. Он едва кивает в ответ. И этого достаточно. — Меня напрягает, что Уэйверли уезжает и, по сути, кладет на нас… — Наполеон! — перебивает его девушка и мужчина проглатывает то слово, которое хотел сказать. Но тем не менее он продолжает свою тираду. — А еще мне не нравится, что придется отчитываться перед его… — Ковбой, — предупреждает Илья. -… секретуткой. Один шаг. «Was für ein Narr!» — думает Габи. Еще один шаг. «Какой дурак!» — солидарен с ней Русский. Соло вскрикивает и едва удерживается на ногах. Курякин и Теллер останавливаются, переглядываются и молча смотрят на страдания своего 'товарища по команде'. — Что за..? — пытается прийти в себя Американец и вытягивает из уха адское приспособление. — Что это было? Я чуть не оглох. — Ты сам нарвался, — без капли сочувствия говорит девушка. — Поделом тебе, Ковбой, — качает головой Илья. — Что? — он держится за голову и смотрит на свой ‘слуховой аппарат’. — Я все слышу, мистер Соло. Oh, shit… Наверняка громкость на аппарате стоит на максимуме, потому что даже Курякин и Теллер слышат сердитый и резкий голос ‘Сластены’. — Черт… Наконец до него доходит. — Я дико извиняюсь… — Можете думать что пожелаете, мне безразлично ваше мнение, — она перебивает его извинения, которые грозят политься бесконечным, красноречивым потоком. — Но в следующий раз позаботьтесь… Если вам нетрудно, разумеется! Позаботьтесь, чтобы я этого не слышала. Наполеон приглаживает волосы, выставляет нормальную громкость, вставляет аппарат обратно в ухо и с искренней серьёзностью говорит: — Мне очень жаль, что вы услышали…мой треп. Я обещаю, больше этого не повториться. — Я надеюсь на это. Повисает неловкая пауза. Соло указывает своим напарникам, чтобы они шли вперед. Хотя им конечно же интересно посмотреть, как донжуан извиняется. — Мне, правда, очень жаль! Я непременно заглажу свою ви… — Что же касается вашего общего желания 'закончить все побыстрее', — Сластена всячески игнорирует Наполеона и тот благополучно замолкает. — Я его полностью поддерживаю. Можете передать остальным. Американец слишком обескуражен и выбит из привычной ему колеи. Другими словами испытывает давно забытое чувство стыда и не может не следовать её указаниям.  — Она говорит, что тоже хочет завершить эту миссию в кратчайшие сроки. Они выходят на улицу и их обдает волной жары. — Значит, решено? — подытоживает Илья. — Решено! — бодро заявляет Соло. — Габи быстро опрашивает девочку, Илья обыскивает порт, а я… налаживаю связь с Аличе. Перед тем как сесть в машину Наполеон добавляет: — Думаю, за неделю управимся!