Милость победителей

      В кабинете Локи сидели Вольштагг, Огун и Фандрал, который собственно и посвятил товарищей в суть дела. Огун отнесся настороженно к предложению Локи, и только Вольштагг начал задавать вопросы по существу. — Складно излагаете, Ваше Высочество, только я вот что в толк не могу взять. Зачем вам всё это? Я видел вашу спину в тот день, когда мы тащили вас в Мидгард. Такого не прощают. С чего это вы вдруг решили помочь Тору, и вообще, почему вы решили, что он жив? — Он жив. Пока жив, — с нажимом произнес Локи. — Вы ведь справили тризну по Тору? — Да, и огни ушили за Священное Озеро, — Вольштагг смотрел с недоверием на своего принца. — Сколько среди асгардцев было магов, запустивших «огонь скорби»? — Локи посмотрел в глаза друзьям Тора. — Ни одного. Среди вас нет толковых магов. Вы запустили ритуальные огоньки, они ушли за смертный край и всё, а мой огонь должен был разыскать Тора в его посмертии, и то, что он не отправился через озеро, доказывает только то, что Тор жив. — Допустим, — Вольштагг задумался и продолжил, — а почему вы хотите ему помочь, тем более после всего… — Я ему жизнь задолжал, там, в Мидгарде, — Локи брезгливо поморщился, как будто рассказывал о чём-то мерзком, — а я не люблю, когда кому-то должен. Уж тем более ему. — Похоже на правду, — Вольштагг посмотрел на друзей. — Ну, как вам план царевича? — Мы что, будем просто ходить по Йотунхейму и просто смотреть? — не выдержал Огун. — Какой в этом смысл? — Вы - да. Будете просто смотреть, а я приготовил хороший сюрпризец Бюллейсту.       Время тянулось удивительно медленно. Тор должен был бояться той лютой казни, к которой его приговорил сводный брат, но страха уже не было. Осталась только тоска и боль. Боль физическая сковала тело, не давала толком дышать. Боль душевная сожгла душу, одна надежда грела измученное сердце. Последнее желание ему пообещали выполнить. Значит, брат простит его, а там уже не страшно. Наконец, он услышал скрежет ключа в замке. В камеру вошел огромный йотун, одним ударом кувалды он разбил цепи на ногах Тора, затем также поступил с его руками. Схватив Громовержца за покалеченные руки, он поволок его по шершавому льду прочь из камеры. Площадь Йотунхейма гудела как развороченный улей. Когда на специально устроенный эшафот приволокли Тора, все смолкли. Все, кто присутствовал на площади, уже были в курсе «веселой шутки» своего правителя. Два великана растянули Тора на огромном колесе и привязали его конечности к лошадям. Лицо Тора не выражало ни страха, ни отчаяния. Тор знал, что это его конец. Страшный конец. Взглядом он нашел на помосте Локи и посмотрел на него, тот, увидев, что Громовержец смотрит на него, громко, чтобы все слышали, сказал: — Последнее желание, Тор. Ну же, говори! — Прости меня, — в отчаянии прохрипел Одинсон, глядя на брата. — Не слышу! — Прости! — голос был надрестнутый и срывающийся. — Громче! — Прости! — на глаза набежали слёзы отчаяния, размывая очертания, но не принося облегчения. — Ты знаешь, — голос Локи был тих и печален, — Локи, наверное, мог бы простить тебя, но его здесь нет. — Голос менялся, менялся быстро. Тор сморгнул непрошенные слезы и в ужасе наблюдал, как знакомая фигура меняет очертания. Через несколько секунд на эшафоте стоял Бюллейст. Толпа взорвалась радостными криками. — Локи здесь нет. Нет, и не было. Ты жалок и слаб, всё это время ты унижался передо мной, а теперь ты сдохнешь, зная, что Локи не слышал, как ты скулил и умолял его. — Бюллейст зашелся в приступе ледяного хохота. Тор не выдержал и начал биться в оковах, он бился и кричал, не от страха, а от душевной боли. Всё было напрасно, брат даже не узнает, что он просил прощения. Он так и умрет презираемый и ненавидимый им.       Бюллейст минут двадцать любовался агонией Тора, а затем дал знак палачам. Те разом стеганули четырех лошадей, цепи натянулись, и Тор зашелся в истошном крике. На сей раз от боли. Казалось, можно было услышать, как рвутся его суставы и сухожилия. Цепи натягивались и натягивались, Тор орал, Бюллейст смеялся, а толпа йотунов ликовала. Вдруг Громовержец сдавлено вскрикнул и свалился на колесо. На руках и ногах у него болтались обрывки обледенелых цепей. — Кто посмел? — в ярости воскликнул Бюллейст.