1182 год Древ
Напильник жадно вгрызался в камень с резким угрожающим звуком, и на верстак обильно сыпалась блестящая пыль. Она уже успела покрыть тонким слоем и его, и крепкие тиски, в которых был зажат самоцвет, и руки самого мастера. Но последний на такую мелочь внимания не обращал и, увлеченно закусив губу, продолжал кропотливую работу. – Может, ссыпать все в ступку и растолочь в ней? Выйдет быстрее. Финвэ стоял в дверях уже некоторое время и задумчиво наблюдал за сыном, размышляя, как лучше его прервать. Сделать это было не так-то просто: с каждым днем юный принц все сильнее погружался в свои занятия, и шутливые поначалу разговоры о том, что скоро в Тирионе прославится новый мастер, постепенно становились серьезнее и выплескивались все дальше за стены дворца. – Зря смеешься! – мальчик быстро глянул через плечо, скорчил рожицу и, мазнув по лицу перепачканной ладонью, вернулся к распилке. – Я придумал одну штуку и уверен, выйдет красиво. Не смотри пока! – Хорошо, Финвион, – не стал спорить король и, нарочно глядя в сторону, обогнул верстак, чтобы остановиться у окна. – Скажи, когда закончишь. Я хотел поговорить с тобой. Неприятное жужжание разом оборвалось, но ответа не последовало, и Финвэ все же обернулся. Сын остановился и, якобы сердито уперев руки в бока, хитро смотрел на отца. Тот сразу сообразил и поспешил поправиться: – Куруфинвэ. Будущий великий мастер Куруфинвэ. К новому имени, им самим торжественно данному совсем недавно, он еще не успел привыкнуть и частенько путался. Особенно, если случалось о чем-то волноваться. Но сам принц был страшно доволен и явно испытывал гордость, слыша новое к себе обращение, а потому взял привычку поправлять отца всякий раз, когда тому случалось оговориться. – Так-то! – удовлетворенно кивнув, он хмыкнул и принялся собирать что-то на верстаке. Ссыпал в стоящую здесь же коробку, сдул пыль и небрежно спихнул в сторону инструменты. – Потом продолжу. И что ты хотел мне рассказать? Финвэ подождал, когда приготовления закончатся, опустился на подоконник и похлопал рядом с собой: – Иди сюда, – затем дождался, когда сын усядется, но сразу говорить все равно не стал. В мастерской было душно, и пришлось распахнуть окно, позволив свежему ветерку скользнуть внутрь. Тот охотно пробрался и принялся шевелить сшитые в тетрадь листы с какими-то записями, развернутые кули материалов и висящее на стене не слишком свежее полотенце. Финвэ остановил на нем взгляд, поднялся и снял с гвоздя. Поискал по сторонам кувшин, нашел, плеснул воды и неторопливо вернулся к окну. За это время беззаботное выражение на лице принца сменилось озадаченностью, а затем и обеспокоенностью. – Что-то случилось? – осторожно спросил он. – Что? – рассеянно отозвался Финвэ, протягивая сыну влажное полотенце. Тот послушно взял и вяло размазал грязь по лицу. – Отец? – Да, я хотел поговорить с тобой. – Ты это уже сказал… – Разве? Я задумался, прости. Ты такой чумазый, дай-ка мне. Наверное, стоило сделать это еще раньше, но все опять оказалось не так-то просто... Не вертись, пожалуйста! – Отец! – Куруфинвэ, потеряв терпение, отстранился и нахмурился. Финвэ замер с зажатым полотенцем, а потом опустил руки на колени и не заметил, что от тряпицы на штанах остается влажное пятно. – Так вот... Послушай, я должен сказать тебе что-то. Со дня на день об этом будет объявлено, но тебе лучше узнать от меня. Мальчик ждал и теперь уже напряженно смотрел на отца, а тот вновь замолчал и принялся накручивать полотенце на кулак. На пол капало, на руках заблестела алмазная пыль. Финвэ кусал губы и безуспешно подбирал слова, в глубине души коря себя за то, что вообще начал этот разговор – не ко времени, ни к месту, не тем тоном, и потом, может, еще не сейчас… Закончилось тем, что мальчик не выдержал и открыл было рот, чтобы потребовать уже прекращать эту неясную молчанку. Но тут из распахнутого окна донесся шум. По каменным плитам дворца звонко застучали лошадиные копыта, и следом стали раздаваться чьи-то радостные возгласы. Финвэ встрепенулся и поспешно выглянул наружу. – Гляди-ка, Финвион, у нас гости!.. – Ты так быстро растешь, – ласково произнесла Индис и, не удержавшись, коснулась ладонью макушки принца. – Да, – только и ответил он, спрятал за ухмылкой легкое смущение и упрямо тряхнул головой – неубранные волосы снова непослушно ссыпались на лоб. – Слишком быстро, – с улыбкой добавил Финвэ, – еще недавно я мог вдоволь держать тебя на коленях, а теперь это невыполнимая задача. – Отец! – Печаль и радость. Удел всех родителей… – в свою очередь глубокомысленно заметил Ингвэ. Они четверо сидели прямо на траве в саду, что притаился внутри дворцовых стен в стороне от обычной оживленности города. Время трапезы еще не наступило, а потому после приветствий король нолдор пригласил нежданных, но таких дорогих гостей в зеленую тень деревьев, и сейчас они уже какое-то время неспешно делились нехитрыми новостями под шелест листвы и тихий плеск невидимого отсюда фонтана. Принц тоже охотно последовал за взрослыми: то ли по своему обыкновению захотев послушать рассказы про Валимар, то ли решив покуда не выпускать отца из вида. – Увы, – развел руками Финвэ и шутливо взъерошил волосы сына. Тот вновь издал нарочито негодующий возглас. От недавней тревожной растерянности короля не осталось и следа, и любой бы заметил, что с приездом гостей он сразу успокоился и повеселел. Возможно даже, слишком сразу. – Может быть, расскажешь, чем сейчас занят? Даже до Валимара дошли слухи о твоих успехах. Кое-кто писал, что рад был бы взять тебя в ученики, – решив, что довольно уже смущать мальчика, Ингвэ перешел к основательным расспросам. – Интересно, кто, – охотно откликнулся Куруфинвэ, но Король только улыбнулся, и пришлось лишь пожимать плечами и рассказывать: – Занят много чем. Не выбрал что-то одно. С камнями, наверное, пока интереснее всего. Угадывать лучшую форму, гранить. Подбирать друг к другу, придумывать оправу… Еще металлы, у них другая природа, с ними непросто. Хочу учиться в кузне у стоящего мастера. Отец только говорит, рано пока, – и он осуждающе взглянул на Финвэ. – Посмотрим, посмотрим, – уклончиво ответил тот. – Ты молодец, – подхватила нить беседы Индис, – Румил писал, что и в языках твои успехи достойны высоких похвал. Разные интересы – это ведь очень хорошо. – Наверное, – не стал спорить Куруфинвэ, – с языками тоже интересно. Там есть над чем подумать. – Достойны, достойны, – не без гордости в голосе подтвердил король, – замечательно уже то, как быстро и свободно ты овладел письмом. – Да, тем более, кое-кому в свое время пришлось нелегко, – заметила Индис и шутливо подмигнула. – Что было, то было, – признаваясь, поднял ладони Финвэ. И они стали вспоминать то, как каждый когда-то учился сарати, а потом дошли и до того примечательного письма, которое однажды зачитывалось под сводами дворца в Валимаре и положило начало кое-чьим успехам в языке. Финвэ смеялся, прижимая к себе сына, а тот не сопротивлялся, с радостью отвечал на расспросы Короля и его сестры и лишь изредка внимательно вглядывался в лицо отца. Наконец, все-таки отстранился и поднялся на ноги. – Я, наверное, пойду, отец. Хочу доделать ту штуку. – Хорошо, беги. Но к ужину мы будем тебя ждать. – Ага, – согласно кивнул мальчик и коротко поклонился, – Король, госпожа. – Придумал что-то эдакое. Самому теперь интересно, – пояснил Финвэ, когда ветви за спиной сына сомкнулись. Индис прислушалась к удаляющимся шагам и придвинулась ближе к королю. – Тебе есть чем гордиться... – Ты не говорил с ним, – без тени вопроса в голосе прервал ее Ингвэ. – Нет, – только и качнул головой Финвэ. Пальцы сами нашли руку Индис, и он опустил голову. Улыбка на лице разом выцвела. – Знаю, что неправ, но не смог. Пытался заговорить сегодня утром, но... Все трое замолчали. Финвэ так и сидел, глядя перед собой в траву и рассеяно поглаживая ладонь Индис. Та положила подбородок ему на плечо и отрешенно смотрела куда-то туда же. Ингвэ вздохнул и отвел взгляд.***
Вечерняя трапеза прошла тихо, почти по-семейному. Их вновь было лишь четверо, и уединенный малый покой, освещенный только пламенем очага, не казался слишком велик для негромких неторопливых разговоров. Ингвэ вопреки обыкновению приехал лишь вдвоем с сестрой, а на вопрос принца о причинах такого решения отшутился: – Мы подумали, незачем устраивать еще один переполох. – Понимаю, – помедлив, ответил мальчик, хотя на деле, конечно, ничего не понял и увидел только, что отец и его друг быстро переглянулись. – Давайте-ка, я сыграю что-нибудь, – предложила тогда Индис и, не дожидаясь ответа, поднялась с места. И потому так вышло, что остаток вечера они почти не говорили и только слушали, как сплетаются вместе голос арфы и голос сестры Короля. На стенах плавно шевелились тени, ворочалось в очаге пламя. Красивые сильные пальцы ласково перебирали струны, и рожденное музыкой волшебство рисовало перед внутренним взором чудесные и умиротворенные картины: каждый поддавался ему и каждый видел свое. – Да ты засыпаешь, малыш, – наконец, нарушил молчание Финвэ. А принц разом встрепенулся и, то ли негодуя на несерьезное обращение, то ли смутившись от невинной своей слабости, яростно потер глаза. – Вовсе нет. – Вовсе да. Думаешь, я не знаю, кто прошлой ночью вылез из постели и просидел в мастерской до самого утра? – И кто же это был?.. – без промедления полюбопытствовал мальчик. Но нехитрые препирательства продлились недолго. В конце концов, Куруфинвэ нехотя простился с гостями и был отправлен в постель под заверения в том, что скоро отец зайдет пожелать ему добрых снов. Индис заглушила было арфу, но потом заиграла снова, только теперь уже не пела. Невидимый за плотными занавесями, на улице вольно разливался серебряный свет, и привычный дневной шум уже давно стих, уступив место приглушенным и редким голосам. Тирион засыпал обычным своим безмятежным сном. Время шло. Лилась музыка. Очаг медленно догорал, погружая комнату в дремотный полумрак. Финвэ только раз поднялся, чтобы поворошить угли и вернулся к столу. Не произнеся ни слова с ухода сына, он смотрел перед собой, наблюдая за тем, как гаснущие отсветы танцуют на опустевших кубках. Блестящий бок кувшина причудливо искажал фигуру Индис, и Финвэ иногда останавливал на ней взгляд, кажется, не замечая, что на него самого то и дело смотрит Ингвэ. Наконец, грубо нарушив этот мирный покой, по полу неуклюже проехал стул. – Я ненадолго, – глядя куда-то в сторону, произнес Финвэ и вышел прочь. – Финвион, скажи мне кое-что. Король сидел на краю постели сына и, кажется, уже собирался уходить. Он привычно убедился, что одеяло как следует подоткнуто, занавес плотно задернут, и пришло время обычного ежедневного – еженощного – прощания. Но и сами слова, и тон, каким они были сказаны, прозвучали странно. Так, что Куруфинвэ даже опустил непременное свое шутливое исправление. – Да? – Как ты относишься к Индис? Вопрос оказался столь же неожиданным. Мальчик растерялся. – Она… она… добрая? – Добрая? Пожалуй, ты прав. Это первое, что идет в голову, – задумчиво улыбнулся Финвэ. – Ну добрая, милая… Я не знаю. Она хорошая. А что такое? – Ничего. Просто интересно твое мнение. – Отец? – помолчав, в свою очередь позвал мальчик и снова сел на постели. Между бровей у него проступила складка. – Это связано с тем, о чем ты так и не сказал утром? – Что?.. – поднял голову Финвэ, – а, да. Вернее, нет… Послушай-ка. И он поднялся с постели, чтобы придвинуть стул и сесть теперь напротив сына. Тот молча отбросил одеяло и свесил ноги на пол. – Я говорил с Манвэ, – медленно начал король, – о твоей матери. Мальчик слушал. Лицо его оставалась собранным и недвижным. Финвэ выждал мгновение и продолжил: – Намо вновь обратился к ней с вопросом, и она подтвердила свое решение остаться в Мандосе. Она навсегда отказывается от возрождения. Ответа не последовало. Тогда король позвал: – Финвион? Мальчик слабо шевельнулся: – Такого не может быть. – Она не вернется, малыш. – Такого не может быть, – тверже повторил Куруфинвэ и, будто очнувшись, тряхнул головой: – Сам посуди: нельзя решить такое сразу и навсегда. Пройдет сто лет или тысяча, и она передумает. – Финвион… – Говорю тебе: она передумает, – снова сказал он и ободряюще улыбнулся, – будем ждать ее, и она вернется. Финвэ вздохнул и отвел взгляд. Мальчик сразу понял: – Это не все, так? – Так. Валар приняли одно решение. Оно будет скоро объявлено и станет законом на случай, если однажды кто-то захочет к нему прибегнуть. – И что за решение? Тоже про маму? – Да. Они назвали его Статутом. Мириэль отказалась от возрождения и подтвердила свой выбор. Она остается в Мандосе навеки, и поэтому наш брак может считаться расторгнутым. И… И мне будет позволено жениться снова. Голос прозвучал, будто чужой. Финвэ напряженно вслушался в собственные слова и не сразу поднял взгляд: сын смотрел с удивлением. – Зачем? – Что «зачем»? – Зачем позволено. Я же говорю: она передумает, вернется, и мы снова будем вместе. Зачем тогда жениться? – А если мое сердце говорит, что мы с ней больше не увидимся?.. – Конечно, увидитесь. Она еще посетует, что пропустила, как я рос! Отец? – Да, малыш… – Не грусти. У тебя ведь есть я. И твои друзья: Ристэ, Хэндил, мастер Макатано. И король Ингвэ и Ольвэ. Много кто. Индис вот, в конце концов… Знаешь, я даже придумал для нее подарок. Он еще не готов, но я успею. Скажи, пусть они чаще приезжают, или поедем куда-нибудь все вместе… Ты не грусти. Финвэ ничего не ответил, и только крепко обнял сына, когда тот порывисто поднялся с места и, утешая, обхватил отца за шею.***
Статут был объявлен через день. Эонвэ провозгласил его на площади на вершине Туны, и город еще долго гудел, обсуждая случившееся. Разговоров было много, и никто не знал, к чему все это и чем кончится. Финвэ пришлось выслушать довольно речей: и поддержки, и недоумения, и тщательно сокрытого порицания, но Слово было сказано, и оставалось лишь ждать его последствий. А Ингвэ и Индис уехали в скором времени, и на руке сестры Короля красовался браслет – обещанный подарок юного принца. «Эдакая штука» действительно была успешно закончена и успела поразить многих причудливой выдумкой: тонко распиленные драгоценные камни были аккуратно огранены и собраны вместе в подобие хитроумного витража, части его скрепляла расплющенная и запаянная золотая проволока. Дивиться было чему. Хотя многие подивились бы и другому, куда менее броскому украшению, которое Индис тоже увозила с собой. Но то висело на тонкой цепочке под платьем и не предназначалось покуда для посторонних глаз.