All colors of blindness

Кихён не дышит. Надо бы, наверное, потому что от нехватки воздуха уже кружится голова, но продохнуть не получается. И не потому, что Хёну так охуенно целуется. Просто это Хёну и он целует. Сам, выступая инициатором и агрессором, сдавливая Кихёна ладонями за бока даже чересчур крепко. Кихён не будет против даже если Хёну переломает ему все кости. Это же Хёну. — Оу, — резюмирует Чжухон, и Кихену приходится дышать, цепляясь за плечи Хёну, чтобы не упасть. Очень крепко цепляясь проскальзывающими пальцами за обжигающе горячую кожу. Кажется, Хёну смотрит вниз и краснеет. Кихён не знает, что сказать. Но что-то точно надо. — Эм… Продавить хотя бы междометие через скованное горло оказывается невыносимо больно. Кихёну приходится отстраниться совсем (дышать все еще получается с трудом, а хватка на боках слабеет и Кихён не знает, что дальше), прокашляться и взять себя в руки. И поднять взгляд, да. Вернуть прежний угол зрения, в котором есть не только Хёну. — Кто-то что-то обязательно должен ляпнуть, — намекает Хосок и, кажется, пьет из своей чашки отвратительно горький чай. Кихён натягивает до кончиков пальцев рукава тонкого свитера и в конце концов теряет любое наваждение. Хёну стоит в его кухне в обуви и уличной куртке, с него капает, потому что на улице ливень и кажется он намочил одежду Кихёна. — Разуйся и сними куртку, — требует Кихен и возвращается к завариваемому кофе. Теперь на троих. Отчего-то повисает неловкое молчание. Хосок с Чжухоном переглядываются и Кихён умоляет Хосока и дальше сдерживать рвущуюся наружу улыбку. Насмешливую, конечно. Какой она еще может быть, когда цвет ушей Хёну практически пунцовый, а Кихён очень старается не подавиться кофе. Вроде бы, он должен радоваться. Но гипертрофированный инстинкт самосохранения требует быть внимательным и никому не позволять вторгаться в пространство и без того раненных чувств. — Мы наверное пойдем. Они действительно уходят. Бросают Кихена одного с непонятным, невыносимым идиотом, который очень хочет сделать Кихёну больно. А Хёну почему-то сваливать не спешит. Кихён не в силах предложить ему покинуть священную территорию. — Ты гей. У Кихёна, кажется, дежавю, и он с трудом уговаривает себе не смеяться. Только давит из себя наигранно спокойное и насмешливое «Мы это уже проходили». — И я, наверное, тоже. Конечно, Кихён готов к подобному камин ауту. И не задает вопросов, почему Хёну рассказывает ему. Только скребется в душе что-то невыносимое, опасное. Сомнение. — Дай мне совет? Кажется, я влюблен в Минхека. Кихён соврет, если скажет, что ему больно. Он просто умирает. Цветное мироздание в одно мгновение становится черно-белым и трескается точно хрустальный шар. Вот-вот осыплется. — Что конкретно тебя интересует? Если бы здесь был Чжухон, он наверняка спросил бы, кто выключил свет. Но Чжухона здесь нет, он не отвечает на сообщения в какао и не берет трубку. Кихён остается со своей болью один на один. А Хёну спрашивает. Хёну спрашивает так, словно понятия не имеет о том, что Кихён болеет им с первого курса. Спрашивает так, будто Кихён — справочное бюро или закаленный десятилетиями опыта старик. Кихён соглашается им быть. Кем угодно для Хёну. — Что мне делать? Кихён накидывает вслух способы добиться расположения Минхёка и в конце концов дозванивается до Чжухона. Смотрит на отсчет секунд на телефоне, просит жестом Хёну подождать и выходит в коридор. — Очень нужна твоя помощь. Кихён говорит очень тихо и надеется, что в его голосе не разобрать мертвенных интонаций. Надежды, конечно, разбиваются. Это же Чжухон. — Случилось что-то очень плохое? — Хуже, чем ты можешь себе представить. Пиво, соджу, еды и Хосока. Жду вас через час. Надеюсь, вы не успели далеко уехать. — Спасибо, Кихён-а. Конечно, Хёну благодарит искренне. Натягивает мокрые кроссовки, глупо улыбается. Кихён хочет кулаком пропихнуть Хёну в глотку это его чертово спасибо. Давит «пожалуйста», и не хлопает дверью. Прикрывает как можно тише, опасаясь доломать треснувший хрусталь перед глазами. Кихён и себя ощущает хрустальным. И определенно недышащим.