Скованные сказки

　　

то, что я вижу — я вижу во сне, но ты наяву приходи ко мне

      Замок спит. 　　Сквозь разбитые витражи пробиваются в покои солнечные лучи, рисуют на пыльном полу разноцветных чудовищ, создают иллюзию жизни на бледных лицах. Их много здесь: столпились в соседней комнате, разодетые в пух и прах, замершие навеки в одной позе, укутанные узорами паутины. В раскрытые рты заползают пауки, птицы вьют гнёзда в причёсках, под кринолинами прячутся от ветра и дождя мелкие цветочные феи, чтобы утром так и не выбраться отсюда. 　　Под разрушенной крышей гуляет заблудившийся ветер: вскоре он уляжется тут же и стихнет, не в силах отыскать выхода, не в силах побороть разлитое в воздухе желание. 　　Тихо каплет вода, собираясь у фундамента в речной поток, который несёт свои волны к хрустальным скалам и дальше — к беззвёздному морю, к берегам страны, куда улетают за зиму ласточки, и где никогда не видели снега. 　　Скрежещут по железным стенам шипы терновника, теснее оплетая башни, укрывая собой двор и забираясь на флагштоки. Побегам нравится разрывать ничего не значащие цветные флаги: они опускаются вниз, как конфетти, и зарываются в землю между каменной кладкой. 　　Через многие годы из флагов вырастают звери: из рыже-зелёного герба Лисборна — лисицы, из тёмных знамён Фарлода — саламандры, из туманно-серого символа Дагора — олени и чайки. Они поворачивают матерчатые морды к солнцу, кое-где ещё проникающему через спутанные лианы, перебирают мягкими лапами и бегут навстречу приключениям. Стоит зацепиться за шип всего одной ниточке, и от рыже-зелёной лисицы не остаётся даже хвоста. Стоит случайно забредшему сюда ветру подхватить ничего не весящего оленя — и он тонет в реке. 　　Здесь нестерпимо пахнет смертью. Смертью, давным-давно уставшей от всего и решившей основать своё королевство там, где никто не будет искать. 　　Он спит — сном беспробудным, сном одиноким, одним из тех снов, которые принято называть вечными, потому что никто ещё не научился их измерять. 　　Он спит, и стены железного замка хранят этот сон. 　　Он спит. 　　Он не проснётся. 　　*** 　　 　　Обычно волшебный меч можно узнать с первого брошенного на него взгляда: по драгоценному камню размером с голубиное яйцо на эфесе, по сверкающей на солнце стали, по тому, как он с одного раза разрубает надвое наковальню или пробивает драконью броню. Но иногда узнать волшебный меч так же трудно, как человека, с которым ты столкнулся когда-то утром, спеша на работу или ещё по каким делам. Всего лишь ещё один образ среди многих. Ещё одна железка, свисающая с потолка кузнечной лавки. 　　 　　Кузнец был славным малым: громадным, как многие приверженцы этой профессии, с точным взглядом и твёрдой рукой. Только вот незадача: посетителей у него было не так уж и много. 　　За всё то время, когда в одном из углов кузницы провисел волшебный меч, их было всего двое. 　　Первой была девица с зелёными, как молодая трава, волосами — ну точь-в-точь дриада. Бронзовая кожа, лёгкая походка, зоркий глаз. Она окинула взглядом кузницу, задержалась ненадолго на волшебном мече и завела с кузнецом разговор. 　　Совершенно ненужный и непрофессиональный, о книге под названием “Как стать рыцарем” — с ней носился какой-то её знакомый — и о драконах, которых, как известно, давно уже в этих краях не водилось. Но кузнец слушал её очень внимательно и изредка кивал головой, а тоненькая косичка у его левого виска качалась в такт его одобрению. 　　Девушка кинула взгляд на волшебный меч ещё раз, когда уже поворачивалась, чтобы уходить: 　　— Откуда он у тебя? 　　Кузнец посмотрел на волшебный меч так, словно только заметил его в хаосе своей кузницы. 　　— Думаю, он ждёт нужного человека. 　　Девица хмыкнула. 　　— Совсем, как ты. 　　— Как все мы, — отмахнулся кузнец. 　　В ту ночь над кузницей гремела гроза, которой волшебный меч не видывал за всю вою долгую жизнь. 　　 　　Вторым посетителем кузнечной лавки был Анх’Тарр — мятежная душа преступника, заточённая в клинок; человек, который на самом деле был мечом. 　　 　　Кузнец жил среди туманов, далеко отовсюду, и никто не мог дать точного указания. То ли в долине, то ли на самой высокой круче, то ли в ущелье, то ли на берегу реки. Туманы скрывали многое, и многие искали в них укрытия. Под их призрачным покрывалом стирались имена, забывалось прошлое и терялись воспоминания. Заметались следы. Растворялись проклятия. Так говорили те, что никогда не приближались к туманам ближе, чем на шаг. Анх’Тарр однажды побывал в них, ведомый своим тогдашним Рыцарем. В те времена ему казалось, что туман проник в его нутро и остался там, иногда тревожно холодя внутренности. Это был необычный туман, точно. Но вряд ли такой уж полезный: ничего, кроме тревоги, не подарил. Ни забытья, ни нового начала. Ничего. Но в туманах, далеко от всех границ, жил кузнец. А лезвие Анха, то, что иногда заменяло его левую руку, начало трескаться. Погнулось. Чуть покрошилось. Разве случается такое с Истинными клинками? Разве случается такое с оружием, закалённым живыми душами? Анху не нужны были ответы. Только кузнец, который не побоится ярко-голубых молний, пробегающих над лезвием. Кузнец, который знает об Истинных клинках и не задаст кучу идиотских вопросов. 　　 Он немного удивился гостю, но виду не подал. В конце концов, туманы всегда приносили ему то, что было необходимо. Даже если это гости. Даже если это один из тех Истинных орудий, про которые ходят легенды. Этот был худощавым, высоким и нескладным. Угловатым даже — может, потому что не совсем человек. Может, потому что у клинка острые грани. Левая рука его вспыхнула синим огнём, обнажив — о нет, вовсе не кости — металл в форме пламени, старый, может быть, даже древний, и оттого крепкий. В старину всё делали на века, чтоб служило до окончания мира. Только легко ли такое рассчитать? Лезвие зазубрилось. Потускнело. Кое-где погнулось. Не лезвие, а настоящее сокровище, увидишь — не налюбуешься, даже на такое потрёпанное. Сколько битв пришлось пройти такому мечу? От скольких пришлось отказаться? Сколько лет — игнорировать жажду крови? У всякого клинка она есть. И кузнец, будучи любопытным малым, конечно, не сдержал вопроса. Ни одного не сдержал. Он спрашивал о битвах прошедших и битвах не случившихся, о драконьем пламени и о металле. Во взлохмаченных чёрных волосах у гостя пробивалась седина, и кузнец задумался: как стареют истинные клинки? Как живут? Как умирают? Но об этом пока не спросил. Всякому вопросу — своё время. 　　Руку Анх’Тарра ковали наживую: искры отражались в его глазах, неотрывно следящих за ударами молота. 　　Эхо от них, казалось, отдавалось в небесах. 　　А когда работа кузнеца была закончена, и Анх аккуратно разминал запястье, он спросил, как бы невзначай: 　　— Откуда он у тебя? 　　 　　Иной раз волшебство могут заметить только те, кто носят его и в себе. 　　Истинные орудия замечают мечи-кладенцы, иглы, способные дырявить металл и ломы, под напором которых раскрываются хрустальные горы и чужие сердца. 　　Кузнец пожал плечами, но Анх словно и не ждал ответа: забрался на деревянный стол, отодвинул щипцы и всмотрелся в глаза выкованного на эфесе чудовища. 　　— Сестрица Вель, небось, тоже спрашивала? 　　Кузнец вспомнил заплетённые в косу зелёные волосы и бронзовую кожу. И как он только раньше не понял, что и она тоже Истинная? Или понял, но решил, что это совсем неважно? 　　— Я его забираю, — уверенно заявил Анх’Тарр, сдёргивая волшебный клинок с крюка, который тут же жалобно заскрипел, закачавшись. 　　Кузнец только плечами пожал. Кто же станет спорить с Истинным Мечом? 　　 　　Анх’Тарр ушёл в туман, чтобы выбраться из него с той стороны, где стена ветров не давала ему пробиться дальше. Он, конечно, ещё вернётся к кузнецу, ведь он оставил там вопросы и задолжал ответы. Но пока у него за плечами болтался завёрнутый в тряпицы клинок, который жаждал оказаться в нужных руках. 　　Волшебные мечи — не то же самое, что Истинные. В последних слишком много человеческого, а в первых — разве что голос. И характер, если повезёт. Разве что могущества больше: там, где у Истинных помещалась разозлённая и обманутая душа, у обычных заколдованных лезвий клубилось чистое волшебство, а с ним проблем всегда было меньше. 　　Шёл Анх’Тарр днями и ночами, прислушивался — не подаст ли меч голос? — а тот то ли упрямо молчал, то ли шептал слишком тихо. 　　 　　Сказочные дороги всегда приводят туда, куда следует: даже если это не сразу ясно. Такая уж у них натура. Анх следовал не велению сердца и не зову небес — шёл себе и шёл, пока не оказался у железных развалин, увитых терновником и цветами Драконьего Пламени. 　　А там остановился, развернул тряпицы, скрывающие волшебный клинок, и вонзил его прямо в одну из сверкающих тёмных плит. 　　Та, конечно, не раскололась — только искры полетели. 　　И Анх’Тарр отправился в один из многих своих путей. Ведь это было совсем неважно — в какой именно. Потому что в конце каждого ждали туманы и скрытая в них кузница. 　　 　　*** 　　— Это мои башмаки, — уверенно заявил фонарь, наклонившись чуть ниже — так, чтобы осветить угол, в котором копошилось что-то громкое и очень наглое. Не всякий решит обворовать честного работника улиц, пусть даже охраняемых кое-как, не в пример тем, что находились выше. 　　Фонарь стоял на этом перекрёстке с тех самых пор, как его демонтировали из слишком разросшейся стены на одном из верхних ярусов. На новом месте опасностей, конечно, было гораздо больше, чем в ярко-освещённом Парке Светлячков — здесь только сам фонарь был источником света — но и приключений тоже выдавалось с лихвой. Мимо шастали такие личности, о которых в Парках наверху даже не слышали, не то что не видали. Зубчатые Подонки, группами и по отдельности, Масляные Фатумы, с авоськами пустыми и полными апельсинов, а иногда даже проползал грузно пластинчатый Гуалтьеро, названный в честь первого человека, потерявшего право на сон. 　　Темнота в ответ затаила дыхание, а потом выдохнула: 　　— Извините?.. 　　Фонарь заскрипел шейными пластинами. Ему редко приносили извинения, пусть даже полувопросительные. С другой стороны, ещё никто никогда не зарился на его башмаки. На что там смотреть? Потускневшие, из ржавого цвета шкуры старого флага, с дырой размером чуть ли не с половину правой туфли. 　　— Зачем они вообще тебе понадобились? 　　Темнота снова немного помолчала. Молчание это звучало неуверенно — так же, как голос распределителя, увольнявшего фонарь на новое место. 　　— Босиком разгуливать как-то холодновато. 　　Фонарь выпрямился. Повернулся в правую сторону, осветив дорогу и ограду вокруг одной из многочисленных свалок. Потом медленно повернулся налево: свет его упал на угол, за которым начиналась другая улица, впрочем, ничем особо не отличающаяся от этой. 　　— Холодновато? — переспросил фонарь, не скрывая удивления. Холодновато, говорят, бывает в аду. Не то чтобы фонарь вообще в него верил — здесь, внизу, любая свалка сойдёт за ад. Выдуманный уже не нужен. 　　Холодновато. Иногда фонарь почти чувствовал, как нагревается металл на внутренней стороны его головы. Хотя, скорее всего, это были фантомные ощущения. Этим грешили все обитатели этажей, не только нижних. 　　Словно почувствовав чужое недоумение, говоривший стряхнул с себя остатки темноты и вышел из-за выступа на стене, куда свет фонаря не попадал. 　　Фонарь почувствовал острую необходимость пробежать пару кружочков по площади. Или лучше по Парку, чтобы можно было раскидывать пластиковые листья и убедить самого себя в чём угодно. 　　— Извините ещё раз, — пробормотал человек, поплотнее закутываясь в нелепый клетчатый шарф, и скользнул взглядом по своим босым ногам. Ладно, не совсем босым, потому что носки там определённо присутствовали, ещё более нелепые, чем шарф, с мордами каких-то животных. — Может, подскажете тогда, где здесь можно разжиться обувью? 　　Фонарь мигнул. Он не делал этого ещё никогда за всю свою службу на нижних этажах. Это было, по сути, его величайшее достижение. Он нёс свой пост, не позволяя свету погаснуть ни на мгновение. За его стёкла никогда не залетали монохромные бабочки или ржавые мухи. Он сам следил на лампочками и всегда чувствовал заранее, когда приходило время её заменить, и делал это только в специальное отведённое на перерыв время. Но сейчас удержаться у него никак не получилось. Да и у кого бы вообще получилось? Когда вот, стоит у самых его башмаков, заправляет волосы под шарф, приподнимает брови... 　　— Но ты же... 　　— Вор? Человек? — подсказал незнакомец. 　　— Не спишь, — выдавил из себя фонарь и тут же поднёс к выемке рта механическую руку. 　　Люди не были такой уж новостью. Фонарь видел одного как-то раз. Вот только глаза у него не были открыты. У всех людей они были закрыты. И ни один из них не двигался. Ни один из них попросту не мог этого делать, потому что... Так было всегда. Здесь. На каждом этаже. Ведь иначе... 　　Фонарь шевельнул ботинками. Скрипнули суставы. Свет заставлял блестеть всё его тело: ноги, остов, руки. Всё вроде бы было на месте. 　　— Я вроде как уже... выспался, — объявил человек и поднял голову, чуть прикрыв глаза ладонью. Как будто бы это всё объясняло. 　　— Выспался? 　　— Ах да, всё время забываю... — человек потёр переносицу и опёрся на стену, у которой заканчивался тротуар. — Значит, так. Как тебя зовут? 　　— ГУ-29. 　　— О, один из первых? Здорово. Рад знакомству, Гу. Меня зовут Рори, и я иногда не сплю. Знаешь, вроде как вы. 　　Фонарь расслабился. 　　— А я даже и не расслышал в тебе шестерёнок. Надо же, как славно сработан! 　　ГУ-29 снова наклонился и заглянул человеку в ухо. Под определённым углом можно было наверняка рассмотреть двигающиеся зубцы и... 　　 — Погоди, приятель, — Рори зажмурился и чуть отступил в тень. — Нет во мне шестерёнок. Просто мне не нужно спать всё время, и... 　　Фонарь почти ощутил, как шестерёнки внутри него заедает другими шестерёнками, и привычное тиканье сменяется жутким лязгом невозможного. Люди спят. Если люди не спят, то тогда кто видит сны? Если люди не спят, то почему тогда всё вокруг всё ещё существует, и... 　　Вот они, фантомные ощущения. Опять накрыли, да так, что фонарю показалось, что начало лопаться его стекло. 　　— Эй, Гу! Ты в порядке? 　　Фонарь снова мигнул. Второй раз за смену, это ж просто невообразимо! Его ведь некуда дальше списывать! 　　— Гу! Только не говорите, что я опять наткнулся на верующего, да что ж... — последние слова Рори пробормотал сквозь зубы, почти неслышно, но слух у фонаря был прекрасный. Его налаживали почти так же часто, как и проверяли электрику: ведь лучше заранее знать, когда из-за поворота покажется спешащий куда-нибудь Гуальтеро или механическая повозка. 　　— Я не... — ГУ-29 запнулся. Верил ли он? Вполне, ведь спящего человека он действительно видел. Издалека. В течение нескольких секунд. Но всё же. Картина мира была изначально заложена в его памяти, и не было причин ей не доверять. Все люди должны спать и видеть сны, потому что если их не будет, то не будет и... Всего. Всего вокруг. 　　Есть Тот, Кто Спит Наверху и есть его верные последователи. Все они старательно спят, чтобы могли существовать этажи, верхние и нижние, и всё в них: фонари, ворота, двери, фатумы, гигантские светлячки, матерчатые звери, феи, зубцы и все остальные, даже ветроводы. Но ведь... Ведь это никак не проверить? 　　— А тебе снятся сны? — выпалил, наконец, фонарь, потому что ни о чём ином думать пока не мог. Его охватило что-то вроде паники. Религиозной в какой-то мере. 　　— Снятся. В них я обычно утоляю голод, потому что это место, очевидно, не любит таких, как я. 　　Фонарь тут же вспомнил чуть прогорклый вкус масла и ржавчины. Интересно, что едят люди? Он очень удивился бы, если нечто, похожее на смазочное масло. 　　— Это... 　　ГУ-29 вдруг подумал, что не видел ничего более необычного, чем человеческие глаза. И как он раньше этого не заметил? В них ведь что-то отражалось, и не только сам фонарь, но и словно бы... Весь мир? 　　— ...забавно, — произнёс, наконец, фонарь и приблизил свои стёкла прямо к обрамлённому вьющимися волосами лицу. Только с такого расстояния он понял, что это вовсе не проволока. 　　Рори чертыхнулся и опустил взгляд. 　　— Не делай так больше, — прошипел он, жмурясь и пытаясь прогнать чёрные круги, которые повисли у него перед глазами. 　　— Ой, — только и смог выдавить из себя фонарь. Он не думал, что человеческие глаза такие чувствительные. Зато теперь понятно, почему они держат их закрытыми так же часто, как Кружевные Куклы с этажей повыше. 　　— И сейчас тебе... холодновато? — вспомнил фонарь и пошевелил своими металлическими ступнями. 　　— Весьма. У металлических дорог есть своя беда. 　　Фонарь вспомнил, как он некоторых тропинок в саду на верхних этажах шёл пар. Вовсе не холодный. 　　— Тогда мои башмаки тебе не помогут, — фонарь сцепил пальцы на руках в замочек, без предупреждения подхватил человека и поднял так, чтобы ток смог увидеть, что лежит за стеной, вьющейся вдоль дороги. 　　Рори только и успел, что охнуть и схватиться покрепче за трубчатые пальцы фонаря. 　　— Это одна из парковых свалок, уровень Ф-П-2187. 　　— ФП? 　　— Фосфорные Поля. Вон сияние, еле заметное. 　　— И что, считаешь, на свалке я смогу раздобыть пару добротных башмаков? 　　— Я в этом уверен. 　　ГУ-29 так давно не вытягивал руки на всю данную им длину, что механизмы жалобно заскрипели. Это был не неприятный звук, но и не благородный, из тех, что издавали настоящие профессионалы, когда выделывали трюки похлеще преодоления свалочной стены. 　　Человек соскочил прямо на кучу мусора и, подняв тучи пыли, закашлялся. 　　Фонарю тут же представились, абсолютно мягкие, но не матерчатые и даже не тонкостенные бронзовые лёгкие, и он снова мигнул. Чем дольше он думал о неспящих снах и отсутствии двигающей тикающей силы в них, чем сильнее нагревалась лампочка в его голове. И вместо этого он начал представлять, как Гуальтеро ползёт по его улице, снова, и фонарь набирается храбрости, чтобы отвесить ему поклон. Или даже поздороваться. 　　Ходили легенды, что внутри Гуальтеро, под всеми этими массивами железа и стали — тоже спит человек. Тот самый, от которого исполин получил своё имя. Именно ему снится всё вокруг, и потому не стоило связываться с его носителем, ведь кто знает, чем это обернётся для всего окружающего мира? Но фонарь этому не верил. Он знал, всеми своим бряцающим нутром чувствовал, что Тот, Кто Спит Наверху действительно спит наверху, на вершине самой высокой башни, и туда не ведёт ни одна из металлических дорог. 　　Из воспоминаний о Парках фонаря вытащил свист из-за стены. Это Рори нашёл пару сапог с пряжками, подошва которых была достаточно прочной для любой дороги, пусть будет даже целиком состоять изо льда. Или, допустим, иголок. 　　ГУ-29 перетащил человечка, который, казалось, не весил вообще ничего, назад и опустил рядом со своими дырявыми башмаками. 　　— Благодарю, Гу, — Рори поклонился, и его тёмные волосы закрыли лицо — так низко он поклонился. Была бы шляпа, он бы взмахнул ею, как это делал один кот. 　　— Помогать тем, кто видит сны — целое приключение, — разоткровенничался фонарь и снова мигнул. А потом ещё раз. И ещё. Словно закоротило.. 　　— Ты как там, приятель? 　　Фонарь помотал стеклянной коробкой и осветил сначала правую сторону улицы, а потом левую. Всё работало исправно, как Башенные Часы. 　　— Немного ошеломлён. 　　Рори расплылся в улыбке. Фонарь и не знал, что люди умеют творить такое со своими лицами. Это было так... поразительно. Он видел улыбки только на лицах Кружевных Кукол, но те были вечны, как и выражение их бровей, чуть удивлённое. Это должно было сразу вызывать к них доверие, но, конечно,не вызывало. На этажах редко кто теперь ловился на эту удочку. 　　 — Это хорошо, — Рори повернулся к то стороне дороги, которая вскоре скрывалась за углом и шла чуть вверх. — Посвети-ка мне вон туда, будь добр. 　　Прежде, чем исчезнуть навсегда, словно был странным видением под конец рабочей смены, Рори остановился и помахал Гу рукой. И тот ответил тем же. 　　С тех пор прошло немало времени, но улица Гу запомнилась многим тем, что освещавший её фонарь махал проезжающим повозкам, здоровался с прохожими и предлагал вместе посмотреть на сверкающий фосфор. 　　ГУ-29 надеялся, что Рори иногда видит его в своих снах. 　　 *** 　　Анху не удалось уйти далеко. Металл под ногами звенел так мелодично, что в голове сама собой начала зарождаться затейливая песенка. Что-то о снах, что-то о рыцарях, о потерянном времени, об острове и том, что пора бы давно позабыть.... 　　А потом металл зашевелился. Под ногами прокатились волны: Анх не удержал равновесия и начал падать, выпростал руку, которая мгновенно превратилась в лезвие, заскрежетала по земле и ни за что не смогла зацепиться. Вот тебе и нужные дороги. Что прикажете делать с теми, которые выкованы из железа? 　　Замок частенько отращивал новые комнаты, пролёты, галереи, а то и целые этажи. Наверное, забавы ради. Или просто потому, что железо терновника росло в некоторых местах так густо, что как-то само собой сплавливалось в стены. Так почему бы и не использовать открывшиеся бесхозные помещения? 　　Стены вздымались вверх в такт дыханию Анха, но он, конечно, этого не заметил. Они сомкнулись над его головой и отрезали от него небо, серое и низкое, такое близкое, что достаточно было протянуть руку, чтобы дотронуться. 　　Меч обхватил голову руками: замкнутые помещения не очень хорошо на него влияли. Приобретённая клаустрофобия имела связь с тем, что когда-то давным-давно, на заре веков или, может, чуть позже осудили душу преступника и заковали её в сталь. Прежде, чем снова обрести человеческую форму и стать более-менее свободным, у Анха ушло слишком много времени, и проводить в заточении чуть больший срок он не рвался. 　　Но замку было всё равно. Он рос, не оглядываясь на желания тех, кто оказался поблизости. А такое уже случалось, и не раз. 　　Одна маленькая девочка собирала у терновых зарослей побеги Драконьего Пламени и попутно грела о него руки. Присела меж двух металлических лиан, потянулась за одним из особо крупных цветков и вдруг оказалась в коридоре, освещённом нарисованными на потолке звёздами. Она успела подумать только о том, что её брат рисовал вещи куда более красивые, и ему бы эти звёзды очень понравились, а потом опустилась на пол и закрыла глаза. Из её ослабевших пальцев выпали цветы с красными стебельками, а спустя время покрылись паутиной — как и платье девочки, и её сапожки, и она сама. Она спала. Ей снился дом, только всё в нём почему-то было сделано из шестерёнок, выточено из стали и бронзы, но это ничуть её не смущало. Брат всё так же рисовал картины, просто чуть поскрипывая в такт движениям кисти. Мать иногда выдыхала чёрный пар. А сама девочка, если прислушивалась, могла уловить тихое тиканье собственного заводного сердца. Тогда она неизменно улыбалась и мчалась в сад, чтобы повернуть ключик и послушать трели соловья. 　　Была ещё одна девушка: она уснула в лесу и больше не проснулась. В городе, в который она не вернулась, говорили, что её забрали лесные феи. Несколько стариков грешили на мёртвый замок, громадой возвышающийся на горизонте. А её мать была уверена, что та сбежала с бродячими артистами и теперь даёт представления где-нибудь в пиратском Фарлоде, в одном из самых огненных княжеств, как давно хотела. 　　Звери никогда не попадались в ловушку спящего замка. Они чуяли запах смерти и бросались прочь, едва только терновые иголки начинали шевелиться и расти. 　　Анх’Тарр скорее почувствовал чужое присутствие, чем услышал окликающий его голос. 　　Он открыл глаза — и когда только успел зажмуриться? — отнял руки от ушей и выпрямился. Над ним нависала громадная механическая женщина: с отполированными мышцами и россыпью гиревых волос, собранных в несколько хвостов, которые гулко стучали по корпусу. Она опиралась на длинную часовую стрелку, которая, по всей видимости, заменяла ей копьё. Сквозь пластины на её груди и прикрывавшие её шкуры матерчатых животных пробивался неверный голубой свет. 　　— Ты не спишь, — слова выскользнули из чужого рта вместе с клубами белого пара. 　　Анх промолчал. Поза женщины казалось расслабленной, но на самом деле выдавала в ней опытного охотника даже больше, чем копьё в руках. 　　Лезвие появилось вместо его левой руки почти по наитию, он даже не успел решить, так ли хороша идея помахать перед глазами противника оружием. Но древний клинок решил за него. 　　Над ложбинкой в узорчатой стали заискрилась парочка привычных молний. Они появлялись всякий раз, стоило лишь Истинному Мечу обнажить свою суть. Может быть, были своеобразной печатью — и нехило зависели от неба над головой, потому что сейчас заряды были совсем слабыми и тусклыми. 　　Охотница окинула оценивающим взглядом стеклянных, но до ужаса живых глаз лезвие и одобрительно кивнула. 　　— Ты очень похож на человека, незнакомец. Почти обманул меня. Новые комнаты всегда преподносят сюрпризы, но такой я встречаю впервые. 　　Анх'Тарр, конечно, слышал о мёртвом замке за железными терновником. Это была не его сказка, но не знать о других было сродни преступлению. К тому же, чем заниматься свободному страннику, как не слушать, что сегодня принесёт ветер? 　　Он слышал о том, что на нём висит проклятие, и люди внутри засыпают мёртвым сном. Кто-то припоминал старые истории о прекрасной принцессе в башне, которая ждала спасения, но Истинные орудия в неё не верили. По крайней мере, те, с кем Анх ещё поддерживал сообщение. 　　Меч видел за свою долгую жизнь слишком много, чтобы удивляться металлическим людям или растущим замкам. Для каждого проклятия было своё разрешение проблемы: герой, или соблюдение условий, или время. Мёртвый замок не был его историей, он просто оказывал услугу товарищу, который теперь будет ждать того, кто сможет вытащить его из металла... Но, похоже, его не хотели отпускать так просто. Если замок вцепился в него, значит, дорога Анха лежит пока среди здешних коридоров. 　　Кем же ему быть в угоду дорогам? Герольдом? На тот случай, если механические люди не знают, что делать с волшебными мечами? 　　— Я Хранитель Меча, — соврал было Анх’Тарр, а потом заговорил увереннее, потому что на короткое время он всё-таки действительно им стал. — Вытащить его из камня... 　　Охотница тряхнула гирями и нахмурила насаженные на колёсики брови. 　　— Из железа, — попытался исправиться Анх. 　　— Это сталь, Хранитель Меча. И можешь не продолжать. Любой знает, что такие мечи не могут быть обыкновенными. Мы ведь в новой комнате. 　　Как будто бы это что-то объясняло. 　　— Кому ты приснился? Тому, Кто Спит Наверху? Надеюсь, что так, — она стукнула себя кулаком по одной из пластин, из-за которой выбивался голубой свет, — Надеюсь, этот меч тоже снится Ему. Надеюсь, и я снюсь ему, а не одному из Его приспешников. 　　Анх медленно кивнул, наблюдая за тем, как Охотница вставляет своё копьё в одну из трещин, оставленных волшебным клинком. Она радостно осклабилась, показав внутренности своего рта — шестерёнки и что-то оглушительно тикающее — схватилась обеими руками за рукоять и потянула. 　　По всей видимости, Анху ещё какое-то время придётся поработать Хранителем. Не то чтобы это входило в его планы, да и не мешало бы хоть кусочек неба видеть, а то совсем невыносимо. 　　Разочарованная Охотница снова ухватилась за копьё, а потом испуганно охнула, когда высоко на потолке появилось стеклянное окно, за которым плыли чёрные тучи. 　　Анх облегчённо вздохнул и прислушался. 　　Вскоре по стеклу зашуршал дождь. А вслед за ним он услышал голос, такой тяжёлый и обширный что он мог принадлежать только самому замку. 　　Охотница его, конечно, не услышала. 　　 *** 　　 　　— Ты же не знаешь точно, видят ли тебя во сне. Именно тебя, потому что то, что всё вокруг — сон, это всякому известно, — проскрипела О’Даа, вперевалочку прошагав к длинному ряду разноцветных рычагов. 　　— Лично мне гораздо легче думать, что меня во сне никто не видит. Ни один из тех, которые в скорлупках наверху лежат и только и делают, что спят. Когда тебя выдумывают во сне — это, знаешь ли, не очень приятно, — согласилась Ш’Оль, проскользнув следом. Глаза её, многогранные и похожие на букеты из драгоценных камней, отражали в себе алый цвет тревожной сигнализации. 　　Рори шёл между ними, словно бы под конвоем, но был абсолютно спокоен. Если дело дошло до обсуждения Спящих, то он был практически в безопасности. Ещё ни одна охранная система не смогла его остановить, и эта наверняка не станет исключением. 　　— Стало быть, я тоже кому-то снюсь? 　　О’Даа фыркнула, и кипящее масло упало ей на когти. 　　— Люди не могут сниться другим людям. Потому это рушит всю эту дурацкую теорию про Того, Кто Спит Наверху. Если Ему не могут сниться люди, то почему их так много на верхних этажах? 　　— И откуда ты тогда взялся? — поддакнула Ш’Оль и остановилась перед дверьми, впаянными в стену. — За одной из них — страшная опасность, вторая ведёт в безопасность. 　　О’Даа покачала головой: 　　— Ужасно хреновые стихи. Вот поэтому мне стоит говорить. 　　— Да ты за всю тикающую вечность не смогла зарифмовать даже двух строк. 　　— Одна Дверь, ты уж поверь, ведёт туда, где бродит Зверь. Вторая проведёт туда, где... где... 　　О’Даа запнулась, и Ш’Оль воззрилась на неё немигающим взглядом. 　　— ...куда не приведут врата... Ах, нет, да что ж такое... Где обитает борода? Ох, ещё хуже... Где... где.... 　　— ...обретёшь покой, балда, — скрипнула Ш’Оль. 　　Рори оглянулся назад и не увидел ничего, кроме темноты, причём вовсе не спасительной. Эта выглядела так, словно в ней ничего не было. Словно металлическая дорога исчезала, кусок за куском, прямо за шагами Стражей Безопасного Прохода К Этажу Повыше. 　　 О них узнавали все, кто так долго шатался по нижним этажам, а Рори шатался по ним действительно долго. И так же долго и маковой росинки во рту не держал — по крайней мере, наяву. За одно это ему можно было накрутить ещё парочку недель к сроку. 　　Он очнулся на одной из Заправок Масляных Фатумов, тех, сквозь которые можно было различить очертания противоположной стены. Наверное, именно потому его было так трудно удивить — даже тем обстоятельством, что голод никогда не мучил его во время бодрствования. 　　Он вспомнил своё имя почти сразу же, а остальное... остальное походило на бред или... или на сон. Может, именно поэтому Рори пошёл наверх. Нет, не так — Наверх. Это было бы гораздо лучшим объяснением по сравнению с настоящим — “мне кажется, там то, что я ищу”. 　　После встреч с механическими обитателями нижних этажей он был готов ко всему. Например, к тому, что наверху спит он сам, и, значит, видит во сне самого себя и всё вокруг. В таком случае ему оставалось разве что развернуться и уйти прочь. Ведь тогда вся эта религиозная штука оказалась бы вполне правдивой, и... 　　Но такое вряд ли случится. Даже в металлическом мире должна быть своя логика. Холод от дорог, например, всегда отрезвлял. Фонари почти все были молчаливыми и ужасно вежливыми: если честно, Рори думал, что украсть у такого башмаки будет задачей совсем лёгкой. И ошибся. И был этому ужасно рад, потому что всё разрешилось наилучшим способом: нынешние сапоги были превосходны. 　　Впервые о Ш’Оль и О’Даа он услышал от Подонков. Их Рори встречал чаще всего и не мог понять только одного: почему их называли именно так? Они были вполне мирными, хоть и выглядели, как рухлядь, которой уже давно требовалась починка. 　　 Обе они были Стражами Двери, которая вела с нижних этажей на тот ярус, с которого начинались верхние. Естественно, как и все Стражи, эти загадывали загадки, старались обмануть и включали сигнализацию — наверное, для излишнего устрашения. 　　Двери выглядели внушительно: окованные золотом и чем-то похожим на стекло, только совершенно чёрным. На одной из них красовалось изображение дракона, на второй — линдворма, крылатого червя. Кроме Стражей ни один из здешних обитателей не походил на драконов даже отдалённо, и Рори сдвинул брови. Кажется, драконов он видел во сне. Или знавал в прошлой жизни — почему бы и нет? 　　— И это всё? 　　— А что тебе ещё? — проворчала О’Даа, перебирая в воздухе когтями, словно всё ещё силилась придумать хорошую рифму. 　　— Подсказку? Что-то кроме предупреждения? 　　— Это проверка не на ум, а на удачу, — Ш’Оль извернулась кольцом, а потом выгнулась, став похожей на вопросительный знак. 　　Рори покосился на О’Даа, казалось, забывшую про весь окружающий мир, а потом на алые глаза Ш’Оль. 　　Он открыл дверь с линдвормом. 　　И не угадал. 　　 　　Опасность оказалась не такой уж и страшной. Главным образом потому, что груда шестерёнок и сочленений лежала на полу, а над ней возвышалась высокая фигура, в красном свете тревожной сигнализации казавшаяся почти раскалённой. 　　— Опачки, — О’Даа закусила раздвоенный язык, а Ш’Оль отползла чуть подальше от дверного проёма. — А мы-то уже думали разразиться адским смехом. 　　Фигура медленно обернулась, и первым, что увидел Рори были не невероятно синие стеклянные глаза, не зелень, наползающая на бронзовый лоб и даже не удивительно рельефные для автоматона мышцы. Всё внимание на себя оттягивала грудная клетка: открытая, обвивавшая рёбрами, словно паучьими лапками, блок питания. В нескольких местах в нём зияли небольшие дыры, и сквозь них просачивался свет, который отодвигал на второй план даже алый тревожный сигнал. 　　— Можете смеяться, — проговорил автоматон, и уголки его рта дрогнули, чуть не превратившись в улыбку, Рори готов был поклясться в этом и не обвинять неверный свет в оптических иллюзиях. — Жалко было бы потратить заготовленное представление впустую. 　　О’Даа, немного неуверенно хохотнула — из её пасти вырвалось облачко подсвеченного пара — и хвост Ш’Оль тут же заткнул пасть второго стража. 　　— Мы, пожалуй, пойдём, — зашипела она. — Коль скоро наши услуги здесь больше не нужны. 　　— Извольте, — автоматон махнул рукой, и рёбра шевельнулись, открыв ещё лучший обзор на источник янтарного света. — И не забудьте выключить сигнализацию. Рябит в глазах. 　　— Конечно, — пискнула О’Даа, освободив рот, и тут же зашипела, склонившись к Ш’Оль. — Это что же, мы теперь можем таки стать актёрами? 　　Дверь за ними захлопнулась с тихим шипением. Рори постарался придать своему лицу менее обалдевшее выражение и прочистил горло. 　　— Доброй тени, Аврор. О вас ходит много слухов. 　　— Доброй, — отозвался Рори. Никто больше не называл его полным именем. Даже он сам. Интересно, где этот умудрился его услышать? И кто он вообще? По облику похож на Кружевную Куклу, а по способностям... ну... ни на кого, пожалуй, не похож. 　　— Джей Ви, — автоматон протянул руку, которую можно было бы принять за человеческую, если бы не освещение. 　　— Вот так просто? Без номера? — Рори не торопился пожать протянутую руку. В конце концов, этот малый умудрился вывернуть наизнанку великую Опасность, охранявшую выход на верхние этажи. 　　— Вот так. 　　Автоматон не спешил опускать руку. 　　Рори поводил плечами, а потом сдался. Видимо, им было по пути. 　　На ощупь чужая ладонь была на удивление тёплой. 　　*** 　　 Замку нравились новые комнаты, нравились гости, нравился стук дождя по стеклу, а ещё ему нравилось молчать. Потому Анх’Тарру, Истинному Мечу и одновременно с тем Хранителю Волшебного Клинка (которому, заметьте, даже не пришлось ютиться в озере), несказанно повезло, когда по стенам прокатилось эхо, сложившееся в “Дождись”. 　　Ждать пришлось недолго. Вскоре народ повалил в новую комнату с окном на верхотуре — о нём слухи расползлись чуть ли не быстрее, чем о волшебном мече, и непонятно, что же вызывало больше любопытства — целыми толпами. 　　Анх познакомился с Подонками. Узнал, что не стоит стучать по плечу Фатумов, особенно Масляных. Научился отличать Кружевных Кукол от сложных автоматонов — у последних обычно характер был поприятнее. А ещё поймал множество слухов, хотя ветров в замке не было и в помине. Наверное, потому, что на них, в отличие от всех остальных счастливчиков, проклятие всё-таки действовало. 　　Шептались о том, что на Свалку стали отправлять всех без разбору. Что на одной из улиц на нижних этажах сбрендил фонарь. Что Перламутровые Черепахи опять устроили забастовку длиной в сто лет. Говорили ещё о человеке, который бродил по этажам так, словно не умел видеть сны. 　　А Анх ждал: иногда в виде меча с рукоятью в виде распростёршего крылья дракона, иногда в человеческом, но с левой рукой-лезвием, чтобы не смущать местную публику. 　　И, кажется, он уже понял, кого именно ему нужно дождаться. 　　 　　*** 　　 　Джей Ви был одним из тех, кто не просто верил в навязанную всем историю о некоем сверхсуществе, который спит и видит во сне целый мир, но даже не подвергал этот факт сомнению. Его железная уверенность была крепче цилиндра, скрывающего его источник питания, и, может быть, даже крепче желания Аврора оказаться на самом верхнем этаже тикающего замка. 　　Автоматон тоже держал путь наверх — впрочем, это было понятно ещё из места их встречи. Мало кто потащится навстречу Стражам Дверей из любопытства или просто так. Оставался ещё вариант со спором, но Джей Ви, похоже, никогда не спорил на деньги или запчасти. Просто потому, что у него никогда не было ни того, ни другого. 　　Он знал о строении любого встречного фонаря или механоцикла больше, чем любой знакомый Рори. Не то чтобы их было сильно много, но это всё равно впечатляло. Дай ему волю, Джей Ви мог бы, наверное, и Гуалтьеро починить. И остаться после этого в живых. 　　Так что ни деньги, ни запчасти были автоматону не нужны. Он чинил себя сам, а на Свалки проникнуть было не так уж и сложно, если оказать услугу одному из фонарей. 　　Они продолжили путь вместе, даже толком об этом не договариваясь. Это вышло само собой. Приноровиться к широкому шагу Джея было не так уж и сложно, и из виду его было почти нереально упустить: ростом он намного превосходил Аврора. Ещё его совершенно не смущала компания человека, что было особенно удивительно, учитывая его религиозность. Или стоило называть её верой? Стоит ли вообще называть верой то, что похоже на твёрдую уверенность? 　　Джей Ви никогда не выпускал из рук витиеватое копьё, которое что-то очень сильно напоминало Аврору, но что именно, он вспомнить не мог. Джей Ви даже не приподнял удивлённо брови, когда Рори сообщил, что ему нужно поспать, и просидел рядом все те несколько часов, которые человек блуждал в знакомых коридорах, здоровался с размытыми тенями, называл их по именам, съедал всё, что находил в нескольких комнатках, и слушал шум, доносившийся из-под пола. Там вечно что-то двигали, кто-то кричал, что-то шелестело... Когда Рори просыпался, он не мог вспомнить ни имён, ни лиц, ни даже цвета обоев на стенах — хотя они там, несомненно, были — зато чувствовал себя отдохнувшим и сытым. 　　Аврор пытался подавить своё любопытство, но всё равно задавал слишком много вопросов: так он узнал, что Джей Ви появился на свет на самом нижнем из этажей, среди сырости и чернёных крысокротов, от которых стоило держаться подальше; что он стал верующим не то чтобы очень давно, и что на самом деле сон — это проклятие. 　　Последнее заявление показалось Рори очень знакомым. Вот только услышал он впервые об этом точно не посреди механического мира. 　　— Проклятие, которое подарило всем жизнь, правда? — он не удержался от смешка. 　　— Жизнь частенько бывает результатом чьей-то ошибки. 　　— Так что же, Тот, Кто Спит Наверху тоже ошибается? 　　Автоматон опёрся щекой на своё часовое копьё — до ужаса человеческий жест. 　　— Проклятие — не его рук дело. Это сделала ведьма. 　　— Ведьма, —повторил Аврор и фыркнул. — И где же она теперь? 　　— Видишь ли, это была её ошибка. Она тоже там, наверху. Та, Кто Спит. 　　— И откуда ты всё это знаешь? 　　— Ведьма сама мне рассказала. 　　И большего от Джей Ви добиться не удалось. 　　 　　 　　Истории о заблудившихся в лесу — не редкость. На самом деле, каждый хоть раз в своей жизни теряется в лесу, частенько даже не догадываясь об этом. Многим так и не удаётся из него выбраться. Некоторые уходят слишком далеко, некоторые толкутся у самой кромки… Можно всю жизнь провести у самого выхода из леса, но так и не найти путь, который вывел бы тебя к открытому небу над головой. 　　Леса бывают разными. Иногда они въедаются ветвями в дома и живут в стенах, как волки (а когда в стенах завелись волки – то всё*), иногда прорастают корнями прямиком в голову. Иногда они таятся за углом, чтобы напасть всеми своими еловыми лапами, всеми клыками, всей темнотой и свести свою жертву с ума. Иногда они превращаются в спасительный оазис, который только и делает, что предлагает воду и отдых – чтобы позже спросить за всё сполна. Иногда они просто ждут, когда кто-нибудь отыщет их. Отыщет и ступит в прохладную тень, сделает несколько шагов по заросшей тропинке и назовёт этот лес своим. 　　Механический лес на следующем сразу за нижними этаже был точно таким же. Для кого-то — спасением, для кого-то — пастбищем, для кого-то — способом понять самого себя. 　　Для Аврора и автоматона лес был всего лишь частью долгого пути. А потом они потеряли тропу и забрели туда, где высился над острейшими хвойными деревьями только один фонарь: ржавый, всеми забытый и немой. А в его тусклом, постоянно мигающем свете, лежал человек. 　　 　　В трёх метрах над землёй доплетала паутину здоровенная паучиха. Перебирала блестящими лапками, тянула проволочные нити и была совершенно спокойна. Какое ей дело до лежащего в свете фонаря тела, пусть и залитого кровью, пусть и покрытого такой же паутиной, только чернильной? Глупые люди никогда не превратятся в паука: не поможет ни хитин, ни искусные руки, ни привычка сидеть в засаде и выжидать жертву. 　　Паучиха и её паутина ему были без надобности, но у Джея частенько заедал механизм глаза, и приходилось легонько постукивать по затылку, чтобы шестерёнки встали на место, зубцы заскрежетали, как надо, и можно было перевести взгляд. У предусмотренных протоколами движений звук действительно отличался от неправильных: правда, человеческому уху они были почти недоступны. Джей Ви наклонил голову: позвонки шеи хрустнули, совсем как у просидевшего весь день в одной позе человека. 　　Аврор мелко дрожал, наверное, сам того не замечая. Его взгляд никак не мог оторваться от мертвеца: одного из спящих, который стал, скорее всего, жертвой Бессоницы. 　　Эти ребятки не просто не верили в Того, Кто Спит Наверху. Они не только отвергали возможность того, что сны могут быть источником механической жизни. Они пытались показать своё неверие, донести его до каждого, остаться безнаказанными и тем самым что-то кому-то доказать. Может быть, самим себе. 　　Джей Ви знавал одну из них: глайдершу, которая научила его обращаться с копьём после того, как они оторвали часовые стрелки от одной из башен, нависающих над Свалками. Она сама выбрала себе имя, как и все члены Бессоницы — звалась Пятницей. Она охотилась на спящих с остервенением, похожим на звериное. Джей видел это своими стеклянными глазами: как хрупки человеческие скорлупки, как беззащитны против железа и стали. Как много в них умещается крови, непривычно алой, в противовес чернильной, бегущей по трубками близ тикающих сердец Кружевных Кукол и некоторых автоматонов. 　　После этого к нему и пришла ведьма. 　　 　　— Пошли, — скрипучие слова Джей Ви стаи якорем, как и его холодные пальцы, вцепившиеся в бледную руку и потянувшие дальше от ржавого, потерявшего голос, фонаря и мёртвого спящего. Ни одному из них уже нельзя было помочь. Чинить людей было гораздо труднее, чем чинить даже самого себя — слишком уже много незаменимого, слишком много непредвиденного и чересчур хрупкого. Мёртвые люди — как проржавевшие до самых сердцевин фонари. 　　 　　Некоторые леса любили кому-то принадлежать, другие были дикими, а третьи… третьи походили не на леса, а на океаны, или на живых существ, или даже на твоего знакомого, допустим, соседа. Можно ли зайти в чужой лес и выйти оттуда не изменившимся? 　　Конечно, нет. 　　Механический лес вывел их к лестнице — широкой, с перилами, совсем непохожей на шаткую лесенку, которая дрожала в темноте по ту сторону Дверей. 　　Они остановились под одним из фонарей, который слышал историю о ГУ-29 и тут же предложил им свои башмаки, сделанные из рыжей кожи матерчатой лисицы. Аврор вежливо отказался и заснул, облокотившись на основание фонаря, там, где от проводов шло тепло. 　　Ему приснились знакомые коридоры, выведшие к накрытому столу, мягкому свету и приятной, домашней атмосфере. Может, ему и снился постоянно его дом, кто знает? Он ведь не мог вспомнить наверняка. 　　Кусок в горло не лез. Пришлось встать и почти выбежать из комнаты. Рори натыкался на размытые фигуры знакомых и бежал дальше, всё быстрее и быстрее, не останавливаясь, чтобы даже извиниться. Он бежал и бежал, пока не очутился напротив двери, похожей на те, которые охраняли Ш’Оль и О’Даа. 　　Массивная и очень старая, выплавленная из железа, с проржавевшим драконом, обвившим замок, и с двумя профилями над ним: одним из серебра отполированного до блеска, вторым — из чернёного. За это дверью было что-то важное, это Аврор знал наверняка. Что-то настолько важное, что никакой голод и никакой ужас не заставил бы его повернуть назад. 　　В кармане нашёлся моток проволоки, из которой Рори сделал импровизированный ключ. Тот вошёл в замочную скважину, как влитой, словно так и должно быть. Вдруг вспомнилось, что у кого-то был целый набор впечатляющих отмычек. Не его ли владелец учил Аврора вскрывать замки? 　　Дверь отворилась со скрипом и треском — Рори к ним привык, на нижних этажах почти никогда не бывало тихо. Сразу за ней оказалась кровать с балдахином: на таких спать только принцессам из сказки. 　　Аврор отодвинул полог — медленно, как и принято во сне — и увидел пропитавшийся кровью плащ. Увидел обагрённое ею же лезвие часовой стрелки. Увидел серые, испачканные красным волосы, и тут же отпрянул назад. Прочь из этой комнаты. Прочь из коридоров. Прочь из сна. 　　 　　Аврор вынырнул из сна, как из воды: часто задышал, облокотился на прохладный фонарный остов и покосился на своего спутника. 　　Джей Ви спал. 　　Его бронзовые веки были опущены, а свет от источника питания стал заметно более тусклым. Он размеренно рокотал — аналог человеческого дыхания — и янтарное свечение пульсировало в такт этому рокоту. 　　Рори поднялся и поправил сплющенные голенища своих сапог (в другой жизни они бы очень кстати оказались семимильными), а когда снова посмотрел на автоматона, глаза его были уже открыты. 　　— Тебе приснился кошмар, — произнёс Джей так, словно говорил о погоде. Если бы погода действительно была важна здесь, под сенью железных стен. 　　— А ты спал. И почему это даже не звучит, как вопрос? 　　— Потому что это не вопрос. Ведьма сказала, что тебе снится кошмар. 　　— Ах, ну конечно! — остатки сонливости как рукой сняло. — Ведьма. Во сне. 　　— Почему в это так сложно поверить? Ты же видел фатумов. И ты сам аномалия: не спишь, когда должен. Почему бы мне не спать, если это невозможно? 　　Молчание между ними длилось так долго, что фонарь, ставший невольным свидетелем всей сцены, начал насвистывать какой-то прилипчивый мотивчик. 　　— Расскажи-ка чуть-чуть об этой ведьме. 　　 И Джей Ви рассказал — по большей части для того, чтобы отвлечь Рори от кошмара. 　　Да и не так уж много всего он и знал. 　　Он начал видеть сны после того, как увидел смерть — живую смерть, хлещущую алой кровью и приходящей неумолимо, в одно ужасное мгновение. 　　Ведьма была человеком. В сказках ведьмы частенько бывали старыми и сгорбленными, но эта была... За неимением другого подходящего слова, Джей Ви сказал бы “миловидной”. Не красавицей, как одарённые сверх меры принцессы, не роковая прелестница, в которых часто вырастают мачехи. Вполне обычной. Но что-то заставляло взгляд время от времени возвращаться к её созерцанию: может, дело было в её магии, а может — в снах. Или в чём-то ещё. Автоматону, в общем-то, было всё равно. Он шёл наверх, чтобы её разбудить. 　　— Потому что она попросила? — спросил Аврор, махая на прощание приютившему их фонарю. 　　— Потому что я сам так хочу. 　　Рори удивлённо вскинул брови. 　　— Разве люди не должны спать и видеть сны? 　　— Это вовсе не значит, что им нельзя просыпаться. 　　И с этим действительно было сложно спорить. 　　Ещё какое-то время они шли в тишине, а дорога под их ногами уходила всё ниже и ниже. 　　— Зачем она тогда приходит к тебе во сне? 　　Рори впервые увидел, как автоматон запнулся. 　　— Мы... разговариваем. 　　— Разговариваете? 　　— Во сне она не видит никого. Никого их тех, кто смог бы ей ответить, по крайней мере. А потом она вдруг смогла достучаться до меня. 　　Аврору стало практически неловко, словно в замочную скважину за чьим-то секретом подглядывал. Он бросил на своего спутника ещё один взгляд и сделал чрезвычайно важное открытие: похоже, автоматоны умели краснеть. 　　*** 　　 　　Новая лестница, витиеватая и покрытая цветочными узорами, уходила вниз. 　　Они несколько минут смотрели на неё неотрывно, пока Джей Ви не сказал: 　　— Может, где-то есть ещё одна. Можно вернуться и спросить дорогу у того Ветровода... 　　— Подожди, — Аврор повис на перилах и прислушался. — Кажется, там кто-то есть. Можем спросить у них. 　　Спуск вниз занял столько времени, что казалось, будто они выберутся по другую сторону Земли и будут бродить там вверх ногами. Этого, конечно, не случилось. А случилось вот что: они вышли в круглую залу, на потолке которой красовалось стеклянное окно. Сквозь него была видна наполненная звёздами бездна, тут же приковавшая к себе внимание Джея. 　　— Пожаловать добро! — взревела самая разномастная толпа, которую только видел за всё своё путешествие Рори. Тут Фантомы соседствовали с Подонками, автоматоны — с Кружевными Куклами, была даже парочка фонарей и самоходных повозок, и механизмы всех видов, размеров и цветов, которые только можно представить. И посреди всего этого, прямо под стёклами, в полу торчал меч. 　　Аврор прищурился. Где-то он уже видел эту странную рукоять. Почему-то мог точно сказать, как тяжело и вместе с тем удобно она ложится в руку. И... 　　Рядом вдруг оказался взлохмаченный черноволосый человек, худой и совсем не спящий, и тут же зашептал Аврору прямо в ухо: 　　— Этот меч волшебный. Я его Хранитель, и, сдаётся мне, он ждал именно тебя. 　　Рори покосился на левую руку Хранителя, которая заканчивалась лезвием в форме пламени, и закатил глаза: 　　— Всем так говорите? 　　— А ты прислушайся, — прошептал в ответ незнакомец и снова исчез в толпе. Джей Ви тоже рядом не оказалось: видимо, увидел знакомых, да тут и немудрено. 　　Но прислушиваться? Зачем? Тут так шумно, что толком ничего и не услышишь. 　　 　　“...и ведь надо же мне было закончить именно так, в чёртовой дыре без нормального света, посреди глухих, чтобы до конца времён бормотать себе под нос пьяные песенки, да разучивать новые...” 　　 　　Аврор сощурился. Голос был тихим, но знакомым. Где-то он уже его слышал, пусть и не очень долго. Где-то... в другой жизни? 　　 　　“...везёт мне с королями. Оба нашли себе каких-то тощих, тьфу. Артуры, одним словом. Хотя у второго хоть оправдание есть: этого можно и за девку было по первости принять...” 　　 　　Что, если подойди и всё-таки потянуть за рукоять? Вроде, никто не смотрит особо, значит, на смех не подымут. И, кажется, стоит взяться за рукоять — как всё сразу образуется. Вот так просто. 　　 　　“...давненько уже никто не пробовал тут королём стать. Эгегей, публика почтенная! Вы меня, конечно, всё равно не слышите, но хоть попытался бы кто, а я бы посмеялся...” 　　 　　Меч поддался легко, словно тянуть его приходилось из мягкой земли. 　　 　　И первым увидел Гуалтьеро Меч. То был королевский меч, потому что не было пока никаких других. И взялся Гуалтьеро за рукоять и поднял его высоко, и засияло лезвие, и появился Первый Сон. 　　И протянул меч недовольно: 　　— Ну почему это должен быть ты? 　　И Рори его тут же выронил. 　　 　　*** 　　 　　Замок спит. 　　Звёзды смотрят в бреши, пробитые в витражах нетерпеливыми мстительными ветрами, и удивляются тому, каким спокойным кажется с высоты человеческое жильё. Нигде не горит огонь, ниоткуда не льётся музыка, даже разговоры — и те не слышны. Луна выплывает из-за туч, и серебряная дорожка её света проливается на королевское ложе. 　　И без того серые волосы становятся почти белыми. Паутина на пустых ножнах блестит, и это ужасно красиво, и красота эта проходит мимо и теряется в безмолвии. Края клетчатого плаща касаются пола, и узоры на них почти сливаются воедино. 　　Тишина наверху сравнима только с шумом на нижних этажах, где куются шестерёнки, устанавливаются поршни, вдавливаются в стены двигательные педали. 　　Замок растёт во сне, словно видит сны о полётах. Терновые крылья несут его сквозь человеческий мир, нелогичный и неправильный, и совсем запутавшийся. 　　Его боятся — тёмную громаду на горизонте, которая изо дня в день становится ближе. Но никому не будет дела, пока не станет слишком поздно. 　　Кто станет ожидать от сна подвох, пока он не превратится в кошмар? 　　 　　Флаги давно разорваны в клочья, шпили погнуты, каменная кладка утонула в железном превосходстве. Проклятие ведьмы ушло глубоко в землю, расползлось по семенам, вырастило терновник и теперь стремится достать до небес. Ему не служат помехой даже всемогущие и всезнающие ветра. От него убегают звери, расползается в стороны туман и обходят стороной знающие люди. Только смерти уютно в железных стенах. Она здесь — словно сама жизнь. 　　 　　Он спит, и шуршат колёсики колыбельного механизма. 　　Он спит и видит сон, в котором бродит по верхним этажам замка, никем не видимый и бестелесный, пока не натыкается на такую же умершую тень. 　　Он спит. 　　Она тоже. 　　Они не проснутся. 　　_____________________________________________ 　　* строчка из рассказа Нила Геймана “Волки в стенах”