***
Миг — шорох ветвей, другой — затишье. «Остановилась?..» Эдвард больше не бежал. Он аккуратно шагал к тому месту, где только что услыхал нечто больно похожее на разрезающий слух зов раненого животного. В темной изумрудной гуще спряталась опасная тишина, оседающая после бесконечно тянущихся минут погони. Она настораживала. Она чуть ли не пахла приближающейся угрозой. Алхимик в ту же секунду обо всем пожалел. Пожалел, что увлекся, что посчитал глупостью полтора дня тащиться до кишащего рыбой озера, стоило ему только вынырнуть из чащи на поляну, где находилась его добыча. Или уже не его… На облитой тенями лесной подстилке босым стоял человек... точнее, существо, со всей силы сжимающее рукой голову зверя. Бедняга хрипела и брыкалась, отчаянно пытаясь вырваться, но сверхсильная конечность чудовищной хваткой удерживала ее. — Ну и медленный ты, — произнес Энви. — Что, ноги слишком короткие? Алхимик, который все еще восстанавливал дыхание, опираясь ладонями о колени, продемонстрировал гомункулу такую гримасу, что тот не смог не ухмыльнуться. — Вечно ты так, — преспокойный голос. Будто и нет животного, отчаянно борющегося за собственную жизнь, которая находится полностью в твоей власти. — Лезешь даже туда, в чем ничего не смыслишь. Пытаешься сделать то, на что вообще не способен, — их взгляды, уже горящие и ожесточенные, встретились. — Противостоишь тем, кого недостоин. Эдвард уж не стал вникать, имел ли в виду Зависть самого себя или оленя. Он к тому времени поспешил принять боевую стойку. Больше не следовало вопросов наподобие «что ты здесь делаешь?» или «что тебе от меня надо?» — то было пустой тратой времени. Гомункул просто появлялся в жизни Эда так же молниеносно, как и исчезал из нее; и постоянно их с Энви встречи оканчивались либо разрухой, либо отвратительным настроением. Чаще всего и тем, и другим. Всякий раз, видя друг друга, они знали, что день тихо не закончится. Каждый из них надеялся, что этот день станет последним для стоящего напротив. — Охота, значит? — почти смех. — Не боишься, что окончательно одичаешь здесь?.. Ох, хотя ты уже как макака — несдержанный и шумный. И мелкий. Эдварду казалось, что он слышит, как тени передвигались. Настолько была напряжена ситуация, столкнувшая этих двоих, настолько она была захватывающая и приводящая в движение каждый нерв в теле алхимика. Он и вправду еле сдерживался, чтобы тут же не вмазать Энви за второе упоминание его роста, но обезвоживание, как оказалось, имеет свойство сказываться на вспыльчивости. — Отпусти, — не просьба — предупреждение, кратко выдвинутое алхимиком. — Ха? И что же, отдать тебе? — Зависть будто только сейчас вспомнил о плененном олене, оживленность которого тлела на глазах. Он с наигранной заботливостью глянул на животное, приподнял его над землей, все так же держа за длинную морду, и прищурился в поисках чего-то в черных, теряющих блеск глазках. — Этой жизни, должно быть, суждено прекратиться только ради утоления твоего голода. Не так ли? Ладонь гомункула туго сжалась. Судорога прошлась от тонкой шеи к костлявым копытцам, и покрытое пятнистой бархатистой шерстью тельце обмякло. Густые темные дорожки поползли по мягкому меху вдоль чуть выпирающих миниатюрных лопаток. — Приятного аппетита, — заключил Энви, и ничего тогда не было радушнее и ярче его улыбки — улыбки бесчеловечного убийцы. Еще теплый труп был отброшен прямиком к ногам мальчика. Тот отвел взгляд, не в силах рассматривать выдавленное содержимое черепной коробки животного. Мховое одеяло, которым была накрыта земля, пропитывалась алым. Вот и вся суть его существования. Даже такую гуманную вещь, как смерть, гомункул способен извратить, обратив ее в долгое, беспощадное истязание… Такая смерть была бессмысленна. Это существо не заслуживало подобного. — Монстр, — Эдвард поднял глаза на гомункула. Голос алхимика был раскален не слабее белеющей вольфрамовой нити. — Без причины лишить жизни… Снова. Ты просто омерзителен. — Почему же без причины? — просиял Энви, пробуя на вкус кровь, обильно стекавшую с его пальцев. — Только взгляни на себя: ненужная жизнь, а как сразу напрягся! Только это твое идиотское выражение лица, когда ты в очередной раз допустил чью-то мучительную гибель, и стоит того! Элрик почти что заскрипел зубами. — Как вспылил… — гомункул оценивающе хмыкнул. — Неужели твоя глупая мягкосердечность не простит мне даже малого зверя? Что-то внутри Эдварда явно чернело и черствело, и разжигалось огнем омерзения снова и снова. Неприязнь к Зависти не знала своего завершения, ей суждено было существовать, гаснуть и снова — слово за словом, битва за битвой — возрождаться в душе Стального. — Ты и прощение? — мальчишка отрицательно закивал головой. Медленно. Угрожающе медленно. - Не смеши меня. «Ничего себе, — подметил про себя Зависть. — По тебе так и видно, насколько это смешно». — Никакое существо не удостоено называться малым, а его жизнь ненужной, — продолжал Эд. — Никто на земле не заслужил кончины ради забавы или поучения. Не существует ситуаций, когда такие вещи могли бы быть единственным выходом на пути к цели*. Никто не обречен на мучения за то, что он просто существует. Никто, — раздался звонкий хлопок. Энергия голубоватыми разрядами процарапала воздух. Вместо стальной ладони алхимика на ее месте сверкнул на солнце острый стальной клинок, — кроме тебя, Энви.***
«Если для вас я монстр, то для меня вы звери. И ты, Шавка, громче всех из них лаешь». — Не сдерживайся, коротышка! Зависть снова отпрыгнул, избежав очередной разъяренной атаки. Его голос звучал играючи, словно Энви участвовал не в сражении с государственным алхимиком, а баловался с неуклюжим щенком, всячески его дразня. Взмах клинком — уклон, удар ногой — блок, раздраженное рычание — смех. Чем больший урон хотелось нанести, тем досаднее был очередной промах. «Я ненавижу драки…» — между делом вспомнились одни из самых первых слов, услышанных от Энви. И правда, тот не дрался сейчас. Зависть подозрительно часто уворачивался, поначалу избегая чуть ли не каждого нападения. В день их первой встречи поглощенный кровавым светом Пятой лаборатории гомункул казался Эду почти что дьяволом — сегодня же он не более чем мелкий бес, впервые показавшийся солнцу. «Раз так, то какого черта тогда ты так часто их провоцируешь?» — алхимик задавался этим вопросом уже не впервой, и поэтому в ту минуту все гадал: а действительно ли силен этот сумасшедший выскочка на самом деле? Если бы тогда его правая рука не вышла из строя, Эд бы смог задать Энви взбучку? Все их предыдущие мимолетные встречи не могли дать точных ответов: то ли вмешивалась подмога, и тогда одна из сторон перехватывала инициативу, то ли приходилось самому перемещаться туда, где были проблемы поважнее гомункулов. А сейчас?.. Очень хотелось это проверить. И это желание послужило катализатором для происходившей сейчас стычки. Они бились, и бились долго. Свистящие грунтовые копья вылавливались прямо в полете и с треском перегибались пополам; огромные, вырастающие по воле алхимии кулаки с громом рассыпались; выскакивающие из земли решетки раскалывались, не успевая пленить гомункула. Раны врага заживали мгновенно, в то время как у Эда от них, казалось, набухали даже кости. Но разве это хоть когда служило поводом останавливаться? Будь то охота или полноценное сражение, алхимика одолевала эта досконально ясная уверенность, эта воодушевляющая способность до малейших деталей контролировать свои движения, реагировать, подобно кошке, и быть… Поистине опасным противником. Опасным даже для того, кого не убить. Или, правильнее сказать, того, кого не убить сразу. Он чувствовал, как жизнь скачет по венам, как сила питает ткани и стремление твердеет под ребрами, вот-вот готовое высвободиться и самостоятельно участвовать в поединке. Без остановок гомункул подвергался огромному множеству атак, припомнивших ему о боли самой что не на есть невыносимой. И все же… Раз за разом отбиваясь, Энви не переставал что-то скучающе бормотать себе под нос. Он видел коротышку не кроме как надоедливой приставшей мухой. Причем сам став тем, кто эту муху к себе привлек. «Пусть и упорный, но все же щенок. Никак не пойму, почему ты такой идиот. Неужели не понимаешь, что зря тратишь силы? — гомункул улыбался про себя. — Все такими темпами окажется даже проще. Ты, коротышка… просто смешон». Опавшая крупная хвоя и хворост под ногами трещали, игольчатые ветви прогибались и покрывались кровавыми каплями. Птицы разлетелись — теперь вместо их зова слышались лишь ожесточенные выкрики, лязг металла и шипение разрастающейся регенерационной энергии. «Что же ты, действительно думаешь, что я поверю в это, Шавка? Поверю, что ты бросился драться из-за одной только рогатой твари? Ха!.. Нет… Ты сам этого хочешь. Хочешь сражаться со мной. Хочешь одолеть меня, чтобы доказать себе, что хоть чего-то стоишь. И то, насколько мало времени ушло у тебя на раздумья, показывает, насколько сильно, — Энви казалось, что он не отражает, а ловит атаки. Лезвие только что прошмыгнуло прямо перед глазами, но то было будто предугадано. Кулак угодил прямо в ладонь, слово Энви принял подачу, играя в мяч. Это было... так весело. — Как много в тебе томится неудержимой силы. Давай… Вложи ее во все до единого свои удары. Исчерпай всего себя на ненависть ко мне». — Умей примиряться с чужой силой. Умей принимать ее, — уже вслух. Энви сбился со счета, который раз уже удачно блокировал и парировал. Сейчас он с невозмутимым видом отбросил мальчишку на внушительную дистанцию одним лишь взмахом ноги. Хоть не стоит упускать и того факта, что Эду едва ли не удалось ее отрубить. Энви не видел лица алхимика — не замечал, как нарастал его гнев. Мысли по обыкновению своему были красивее действительности. Чувство превосходства затопили бдительность, притупило осторожность, но во много крат усилили в Зависти удовольствие — неизмеримую радость от того, что теперь эта Шавка познает истинную силу красного камня, питавшего плоть гомункула. Давно пора было поставить мальчишку на свое место. Давно пора поставить под вопрос безграничность его способностей. — Принимать... силу, да?.. без проблем, — бросил Элрик, пошатываясь, но стараясь как можно скорее встать на ноги. — Только вот никак не пойму, какую связь имеют здесь эти слова и ты. Шестеренки в мозгу Зависти сдвинулись с места только тогда, он когда осознал попавшийся в поле зрения взгляд Стального — безумный, налившийся кровью взгляд. Только тогда, когда услышал традиционный для мальчишки хлопок перед трансмутацией, а затем хруст собственных ребер. Гомункул отшатнулся, почти что сбитый с ног крупным куском вырвавшейся из-под почвы твердой породы. Потом, кажется, случилось что-то еще… но это уже не поддалось ни зрению, ни инстинктам — лишь раскат боли дробил нервы. Дезориентированный в пространстве, он начал задыхаться. Быстро. Больно. Тяжело. Энви согнуло пополам. Раскрытая ладонь, как и лоб, уперлась в землю. Прикоснувшись к источнику странного дискомфорта в своем теле, он сначала застыл, но тотчас заставил себя поднять взгляд: коротышка мог натворить что угодно. — Ух ты. Нынче гомункулы неплохо режутся, — в эти глаза было все еще страшно смотреть. Они были невыносимы, деспотичны, безжалостны… И кто из них, в сущности, сейчас бездушен? — Ты не в том положении, чтобы глумиться надо мной! — Зависть гневно скалился, ожидая конца регенерации: в его груди красовалась сквозная дыра от лезвия. Кислород будто за считанные секунды сошелся в реакции с оголенными внутренними тканям, окисляя их — начало туго укутывать даже не показавшееся бредовым опасение, что они вот-вот зайдутся из-за этого в огне. Кровь сходила по клинку, капая на землю. И Энви слышал это. Слышал, как течет его собственная жизнь, слышал этот беззвучный упрек каждой частички пыли, каждой травинки, каждого порыва ветра: «ты уступаешь ему». Первая успешная атака алхимика — и вся невозмутимость сошла на нет. — Ты тоже! — заорал Эд, ударяя Зависть по случайно выбранным точкам. — В тебе нет никакой силы, Энви! Ты просто результат людского отчаяния, наглотавшийся красных камней! Ты несешь имя греха, — слово — удар. — Ты есть то, от чего человечество во все времена пыталось избавиться! — Мощь, подпитанная гневом и собственными словами, разрушительной волной разошлась по телу мальчишки, и ее всю он попытался вложить в последнюю атаку. Одним движением преобразованной в клинок руки Стальной алхимик лишил гомункула головы. Та отскочила, мгновенно рассыпаясь в пыль.***
Больше никаких смертей дорогих людей. Больше никаких уничтоженных за одну ночь поселений и трупов, холодеющих в темных переулках города. Никаких войн и невинных жертв. И даже с издевательствами насчет маленького роста со стороны полубессмертного психа будет покончено. Шанс. Это был долгожданный шанс навсегда покончить со всем этим на пару с Завистью, убивая его раз за разом во время восстановления, представший перед Эдом в ту секунду. И снова заложило в ушах. Воздух стал тяжелее. Солнечный свет побледнел. Эдвард даже не задумывался. Ни секунды не колебался, замахиваясь для решающих финальных ударов, мучительная боль от которых должна была быть последним, что почувствует Энви… ...Но энергия незавершенного философского камня ослепляющими молниями разошлась по окружающему тело гомункула пространству. Они кинжалами резали слух, были ярче и ощутимее в десятки раз — гораздо сильнее, чем обычно бывало при регенерации. Ядовито-красные вспышки словно пытались отогнать алхимика как можно дальше от себя. И им, можно сказать, это удалось. Прикрывший глаза предплечьем юноша, отталкиваемый импульсами в сторону, не сумел даже достаточно приблизиться, не то что атаковать. Подошвы его ботинок заскользили, оставляя глубокие продольные следы в мягком грунте; голова начала трещать по швам; невыносимый жар чуть ли не заставлял кровь в теле обращаться в пар. Но Эд, хоть и жмурясь, но смотрел вперед. Он не хотел спускать глаз с гомункула. Слишком рискованно. Не сейчас. Плоть образовывалась из ниоткуда. Кости за мили секунд обрастали нервами, сосудами и мышечными тканями. Никакого равноценного обмена. Никакой цены. Было противно. За попытку вернуть одну единственную душу с того света от Альфонса осталась лишь заключенная в доспехи душа, Эдвард же лишился руки и ноги, а сейчас на глазах последнего за мгновение Энви — существо, для которого жизнь ничего не стоит, — получил то, чего братья Элрики не смогли обрести за все последующие как вечность тянущиеся годы — полноценное тело. На языке образовалась пленка горечи. Тошный запах досадной действительности охватил обоняние. Юноша не мог себе простить того, что был вынужден только стиснув зубы наблюдать процесс, не в силах остановить его. Было больно. Но алхимик не отводил взгляда. Не сейчас… — Я есть то, что во все времена делало вас людьми, — снова раздалась мерзкая речь гомункула, представшего перед алхимиком как ни в чем не бывало. От его тела все еще отскакивали редкие багряные искры, как от тлеющего бенгальского огня. — И поэтому я имею власть над вами, бестолковыми болванами, которые сами не знают, чего хотят. Я выше вас. Я, Энви, выше людей! Только оправившийся от очередной смерти гомункул моментально услышал глухой стук, затем шелест; почувствовал, как его затылок упирается в шершавую землю, исполненную запахом разлагающейся хвои — его повалили на лопатки. У горла уже виднелся острый чуть подрагивающий от напряжения кончик клинка. «Теперь ниже», — Стальной всегда считал, что самое ценное в Зависти — это его молчание. Эдвард так надеялся, что минуты, когда он не будет слышать этого противного голоса, продлятся подольше. Но, видать, пока сам не заткнешь — никто не заткнет. Элрик смотрел гомункулу в глаза, и, стоило только Энви хоть рот раскрыть, тут же вжимал в того острие. — Если люди так ничтожны, — мальчишка вцепился живой рукой в шею Зависти, удерживая со всей силы и вдавливая его в землю. — То тогда почему гомункулы так яро хотят ими стать? Энви глядел на алхимика. Изучал каждую морщинку на напряженном лице и открыто улыбался: он довел его до такого состояния. До предела разгневанного, дрожащего, невменяемого. То выражение, которое достоин видеть только Энви. Только он может создать такого Эдварда Элрика. Как создать, так и уничтожить. Застать врасплох, не дав времени на раздумья… — Вах-вах, какие мы грозные, — иронично протянул гомункул, цепко взявшись ладонью за автоброню, но этот акт сопротивления был не более чем для вида. Говорить было, откровенно говоря, затруднительно: хватка у мальчишки и правда была собачья, но что она была для Зависти? Массажем, не более. — А ведь по сравнению с тем разом и не скажешь, что это один и тот же коротышка. Видимое недоумение Стального было мимолетным, но этого Энви было вполне достаточно. Он уже доказал, что был способен из спокойного человека сделать дикаря. Осталось только легкое смятение преобразовать в абсолютное замешательство. — Что ты несешь, — нарочито сдержанно. «Ты примешь это за разоблачение». — Не надо, Эдвард… Не думай, что твои секреты принадлежат только тебе... — Энви слегка выгнул спину, опираясь на локте, и прищурился — остро, с азартом, с задевающей мальчишку раскрепощенностью. Вытянувшаяся шея упирлась прямо в резкий край оружия — и сталь чуть углубилась в кожу, сквозь которую проступали бледные вены. — Я видел, как однажды та милая девчушка зашла привести в порядок твою руку, — гомункул ритмично постучал ногтями по отдающейся звоном металлической поверхности. — Ох!.. Эта чертовски невыносимая робость, с которой ты ее в порыве поцеловал... так смехотворна, если принять на пару с твоей свирепостью сейчас. — Чт..! Энви мог поклясться, что тут же уловил запах горячей крови, забурлившей в нависшем сверху теле шокированного алхимика. Он сделал глубокий вдох, потому что воздух сделался вкусным. Это было восхитительное ощущение — удар без единого движения. Это было восхитительное выражение покрасневшего лица с застрявшем в его чертах немым вопросом: «Откуда?!» «Приказы Данте о слежке за тобой поначалу были для меня тошнотворны. Но… Раз все так выходит, мне ничего не остается, кроме как благодарить ее!» — Что за..! — Эдвард все еще пытался говорить членораздельно, а действовать целенаправленно, вот только весь пыл мгновенно перешел гомункулу, точно тот одним касанием был способен выжимать из людей их чувства и наполнять ими себя самого. «Люди слабы. Их может одолеть даже собственный стыд». — О да. Это было… даже слишком нежно, — слова-ножи Зависти стали на порядок тоньше. Они более заиграли, растапливая воздух, как масло и имея такой же оттенок, как и солнечные лучи на рассвете. Это был теплый голос. Голос той, что буквально лишила Эдварда оружия, будучи на огромном расстоянии от него. Настоящего оружия, того, с чем алхимик мог преодолеть даже самые немыслимые вещи — его стойкости. Тело Энви снова начали окружать вспышки, на этот раз — мелкие, стремительные, не причиняющие никакого физического неудобства даже человеку. Стальной алхимик стал целиком и полностью напоминать прозрачный сосуд, содержащий в себе лишь обнаженную душу, которая туда-сюда металась внутри него в поисках укрытия. Хохот Энви был непрерывным, и с каждой секундой Эд все яснее чувствовал, как от его сердца отрывают очередной кусок — части сокровенного, личного, такого близкого и дорогого, как воспоминания. Юноша осознал, что физическая усталость начинает одолевать его, что еще немного — не останется сил даже подняться. Эдвард понимал, что сейчас произойдет. Он снова пожалел. Мальчик, словно ошпаренный кипятком, отдернул руки о чужой шеи. Он не мог… Просто не мог так и продолжать душить светловолосую девушку, какой предстал перед ним Зависть. Не мог даже пальцем тронуть Уинри Рокбелл.