Держи меня за руку долго, пожалуйста, Крепко держи меня, я не пожалуюсь. Сердце в плену не способно на шалости, Если не хочешь потери - молчи. Я путь свой сама устелила пожарами, Ядом, отчаяньем, страхами, ранами, Кровью без крови, ожогами шалыми. Не отпускай мою руку, держи!*
Всё стало по-другому. Солнце светило не жёлтым, а каким-то белым, воздух был не Московский, а, как будто из старого промышленного города: вязкий и тяжёлый. Мне казалось, что и я изменилась: по-другому хожу, говорю, выгляжу, думаю, чувствую. Сейчас во мне было только чувство всеразрушающей, всепоглощающей боли. Это был почти мой ребёнок. Я не имела права просто сидеть в стороне и ждать. Как же хорошо, что я не Басков, которого узнают в любом месте, и в любом виде. Сегодня я находилась возле того самого злосчастного дома, пытаясь узнать хоть что-нибудь. Полиция не будет никого искать. Почему-то мне кажется, что они знают, кто это. Что же, не смею их принуждать. Сама найду, и суд мой будет страшен. Они могли сделать практически что угодно, я бы раскисла и засела бы дома, но они нажали на ту самую больную педаль, которая включала во мне все, доселе спрятанные, ресурсы организма. Теперь я не отступлю. Пусть мне это будет стоить миллионов потраченных нервных клеток, огромного количества времени, ведра слёз, непонимания со стороны друзей и близких, здоровья, но я их найду.***
Когда я подошла к дому, на скамейке как раз уютно сидели три очаровательных старушки. Они то мне и были нужны. - Здравствуйте, бабушки. - И тебе не хворать, внученька. Ищешь кого? - Да, у меня тут друзья живут. Дочка у них ещё маленькая. Вот приехала, думала повидаться. Как у меня в этот момент получилось удержать нейтральное выражение лица? Не знаю. На лица бабушек, в свою очередь, набежала тень. - Издалека что ли? - Да, из Владивостока прилетела. На два дня всего. Куча дел, но не могла не заехать. Не звонила правда им давненько, но куда им деться то отсюда? Так они дома, не знаете? - Дома то они дома, только не ходи сейчас туда, не надо. - Почему? Я играла недоумение настолько старательно, насколько вообще могла. - Дочка у них померла. Мать с сердечным приступом в больнице, отец у неё ночь сидел. Сейчас вернулся, выгнали, говорит. Не береди ты ему душу, доченька, не стоит. Испуг на моём лице был уже настоящий. Наташка в больнице? Почему же Игорь не позвонил? Почему мне никто ничего не сказал? Надо было доигрывать роль, раз уж взялась. Из глаз градинами покатились слёзы. - А что с девочкой? - Дык, говорят, напужали её сильно, а сердечко слабенькое было, вот и померла. Ты не плачь. Господь, он не просто так людей к себе прибирает. Значит надо так было. Ты лучше помолись за её душеньку, лучше станет. - Кто напугал? - Дык грабители пришли, а она дома была, выскочила, а они на неё с пистолетами-автоматами, вот и испужалась девка. Хорошая была, егозливая, правда, ну так то ж от малости. Да сама знаешь, наверное, что рассказываю то. - А грабителей этих кто-нибудь видел? - Дык кто ж их увидит то? Я сериал любимый глядела, Михална и Петровна тоже. Если вот только... Старушка неожиданно замолчала. Я нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. - Только что? - Только если Парамоныч что-то видел. Он сериалы не смотрит. Но ты к нему лучше и не иди. Он с людьми почти и не разговаривает. Только с телевизором. Шоу глядит всякие. Я уже узнала всё, что мне было нужно, но не могла же я просто так уйти. - Бабушка, а Вы какие шоу любите? - "Давай поженимся" мне нравится. Там Ларочка Гузеева такая приятная. Ну "Поле чудес" ещё ничего. Якубович такой мужчина. Заглядение прямо! Эх, мне бы такого на старости лет. С усами. - А "Голос"? - Что голос? - Шоу такое не смотрите? - смотрела поначалу, но там судьи какие-то неприятные. Мне не понравились. Да и куплено у них там всё, понятно это. Не показывают у нас сейчас в телевизоре людей без денег. - Зря Вы так. Всё там честно. Петь только нужно хорошо. Мне стало так обидно за честь родного шоу. Зря мы что ли там с "подстаканниками" оттрубили три года от звонка до звонка. И это наш среднестатистический зритель? Грустно как-то. Тут у старушки очень кстати зазвонил мобильный телефон, и она, наспех попрощавшись, начала копаться в сумке. Я быстренько отбежала в сторону, выяснила у какой-то женщины с коляской, где живёт Парамоныч, наплела при этом дикую историю про то, что мой дедушка играл с ним в карты, а тот жульничал, вот я и иду разбираться. Адрес мне сдали практически мгновенно и чуть со мной не увязались, посмотреть на расправу. Достал, видно, всех тут этот скромный пенсионер. Ладно, это не моё дело. Мне всего лишь нужно вытащить из него некоторые сведения.***
- Нет! - Ну пожалуйста! Мне только нужно узнать, видели ли Вы кого-нибудь чужого недавно в округе? - Ничего не скажу, шпионы проклятые! Примерно в таком ключе наш разговор через закрытую дверь продолжался уже более получаса. - Я вам не верю! - Хорошо, попробуем по-другому. Есть хоть один человек, которому Вы можете выдать эту информацию? - А то, конечно же. Уф, кажется, дело движется. - И кто же это? - Путин. Нет, я ошиблась. Это полный и беспросветный тупик. - А кроме Путина? - Ну кому-нибудь из телевизора. Известному. Кобзону, например. - А Пелагее? - Не, такую не знаю. Ну Кобзона я сюда не уговорю ехать ни за какие коврижки. Если только... - Дедушка! - Ась? - А если Диму Билана? - Дык где ж ты возьмёшь то прыгуна ентого? - Это уже мои проблемы. Ему скажете? - Ему скажу. Я чуть не станцевала джигу от радости прямо на лестничной клетке. - Но ему только за вознаграждение. А то чёй то он в микрофон шепчет за огромные бабки, а работящему человеку хлеба купить не на что? Я вздохнула. Ну да, можно было бы и сразу догадаться. Лишь бы пенсионер не оказался бы слишком жадным. - И сколько хотите? - Пять тыщ! Судя по его тону, я легко бы могла сторговаться на пятьсот рублей, но пусть уж дедок порадуется. - Хорошо, договорились. - И пузырь с закусью. А аппетиты то у него быстро растут. - Ладно, но это всё. - Веди Билана с деньгами и выпивкой, иначе ничего не скажу. Вот почему всем достаются милейшие свидетели, которые только и мечтают поделиться информацией с первым встречным, а мне этот кадр попался, а? Вот что я такого совершила в прошлой жизни? Я отошла от подъезда и набрала номер Билана. Не хотелось его беспокоить, но альтернативы не было. Кобзона приехать на окраину Москвы мне хотелось уговаривать ещё меньше.***
Я шёл к машине, надеясь доехать до спортзала и часик побегать и поупражняться с гантелями. Это был бы классный отдых для моей перенапряжённой нервной системы. Мысли прервал звонок. Пелагея. Похоже зал отменяется. Ну и что сегодня придумала мне эта девушка-приключение? - Димка, привет. Не занят? - Как говорил Пятачок, до пятницы я абсолютно свободен. Что стряслось? - Мне нужно выбить информацию из одного дедка. Нет, Полька меня всегда поражала, но сегодня она достигла пика своего мастерства. - Мне надо его привязать к стулу и тыкать в него паяльником? - Нет, ну ты что такое говоришь?! Поля, казалось, даже возмутилась. - Ну, знаешь, когда я начал общаться с тобой, то понял, что нет ничего невозможного. - Тебе нужно всего лишь выпить с ним водки. - А, ну да, вообще фигня. Пелагея, мать твою! Ты офонарела?! Что вообще происходит?! - Ну Димулечка, ну пожалуйста. Мне очень-очень нужно. Он просто знает что-то, но расскажет только Кобзону, Путину или тебе. - Поль, ты там ничего не пила, не нюхала, а? Что ты за бред несёшь? - Димочка, приезжай, пожалуйста. Я всё объясню.***
Через какое-то время я, Парамоныч и Поля сидели в кухне, пили водку, сок, чай, воду, закусывая бутербродами. - Ну так что, дедушка, расскажете, кого видели? - Ну ладно уж. Были два типчика неприятных. Крутились всё, вынюхивали. На окна глядели. Я то старый, может быть, да вижу всё. Они на тойоте ездили. Номер ещё такой крутой: три шестёрки. - А буквы? - А буквы не запомнил. - И что же они? - Ну дык появились с месяц назад и всё ходют, смотрют. И чего дома не сидится? Вот и скумекал я, что неспроста. Они и в ночь ограбления тут были. - А как они выглядели? Как друг друга называли? - Ох, ребят, ну это упомнишь что ли? Обычные они, непримечательные. Ничем не выделяются. Один Мишка или Михалыч, вроде, но я точно не уверен. - Это всё? - Да, рассказать мне вам больше нечего. Я задумчиво огляделся вокруг. Было видно, что человек очень нуждается. Всё просто кричало о бедности. - Что же вам дети-внуки не помогают то? - А зачем я им, старый хрыч, нужен? Они ждут, когда помру, чтобы квартирку захапать, но я всё живу и живу, хотя понимаю, что отжил своё уже. - А с соседями что не дружите? - А они все считают, что я пьяница, гуляка и скандалист. Даже руку при встрече не подают. А я сейчас и не выхожу почти. Коленки болят. Ходить тяжко. - Так может Вам стоит обратиться в центр помощи пенсионерам? - Это где ж такой? Я, проникшись сочувствием к старику, нашёл в интернете адрес и телефон и написал ему крупно на бумажке. - Ну спасибо тебе, дай Бог здоровья. Поля как-то с сожалением посмотрела на дедушку. - Ну мы пойдём? - Да, конечно, идите, а то я вас задерживаю, молодых. - Нет, ну что Вы. Просто пора. Поля протянула ему бумажку. - Здесь все мои телефоны, звоните, если что. Я попробую Вам помочь. - Ой, спасибо. Старик убрал бумажку трясущимися руками в потрёпанную записную книжку и пошаркал за нами к входной двери. Когда мы уже были на пороге, он вдруг замялся, потом устремил взгляд куда-то в потолок и с выражением продекламировал: Я молод был и был открыт безумнейшему из стремлений, был чьей угодно сонной тенью, не знал ни голод, ни артрит, был отвратительно одет. Мне было восемнадцать лет. Я был устал, я был хитёр и был не винтиком системы, а безупречной микросхемой, укрытой в призрачный шатёр франшизы, акций и диет. Мне было восемнадцать лет. Я все записывал в блокнот, писать особо не хотелось, случалось только "пилось-елось", узнал печаль, долги, цейтнот, петлю, обиду, табурет. Мне было восемнадцать лет. И знай я то, что вечно жить не выйдет, и такая малость, и есть всё то, что мне осталось, то я иначе прял бы нить. Я молод был, обут, одет. Мне было восемнадцать лет.** - Ребятки, не теряйте время попусту. Его очень мало. Вам пока это непонятно, но я вас уверяю с высоты своих восьмидесяти. Вы очень хорошие. Таких сейчас просто нет. Держитесь друг друга. Прощайте. На этих словах он захлопнул дверь, оставив нас с Полей, держащихся за руки в полном недоумении. У меня в горле стоял ком, она уставилась в потолок, чтобы загнать слёзы обратно в глаза. - Поль, ну вот как его можно бросить? Так же не бывает. Бросают злых, плохих, отвратительных. Добрые всегда живут с большой семьёй. Этот дедушка живым примером показал мне то, что добро не всегда вознаграждается. Он живёт в обшарпанной квартире, не имея друзей, денег и сил, чтобы жить. Разве это справедливо? Разве так должно быть? Я приобнял Полю за талию и вывел из подъезда. Она вдруг судорожно дёрнулась, развернулась и полными слёз глазами посмотрела на окна старичка. А ведь мы даже не знаем, как его зовут. - Поль, когда всё закончится, мы заберём его. Я оплачу ему лечение, а потом поселю в пансионате. Сам к нему ездить по выходным буду и тебя брать. Он больше не будет один. Вот только закончим то, что ты затеяла, ибо на это нужно время и силы, которых у нас пока нет. Пелагея как будто прощалась с этим захолустным двориком, с этим чудесным старичком, который совсем скоро будет почти нашим. В какой-то момент она посмотрела на меня, улыбнулась и пошла к машине. - Я тебе верю, Дим. Так и будет.