Белый Рыцарь, Чёрный Король

Знакомство с Прайс проходит «без потерь», несмотря на все давние опасения Рейчел. То ли потому, что Нейтан пьян и расслаблен, то ли потому, что Хлоя подсаживается к нему в баре первая. Едва взглянув на нее, Нейтан понимает, что у них действительно много общего. Он не помнил Прайс только потому, что волосы у нее когда-то не были синими. Но зато помнил светловолосую девушку, которую исключили из академии за прогулы, стычки с учителями и прочие мелкие хулиганства. Словом, за все то, за что уже второй год не могут выгнать самого Нейтана. Как это все же не справедливо, что не у всех отцов влияние на ректора такое же, как у Шона Прескотта. А еще стоило, наверное, поувольнять к чертям весь департамент полиции Аркадия Бей и выдать звездочку шерифа этой синеволосой девице. Вместе с ковбойской шляпой, сапогами со шпорами и двумя пистолетами. «Хах, ей бы пошло», — Нейтан представляет Прайс в этом забавном прикиде. Суть в том, что полиция уже давно забила на поиски Рейчел, объявив дело «глухарем». Кажется, они не проработали над ним и пары месяцев. То есть, совсем не старались. Хотя не обошлось, конечно, без давления на департамент Прескотта-старшего, но где же хваленые «чистые душой и отзывчивые к чужому горю» жители Аркадия Бей? Всем так просто удалось заткнуть рот? Почему всем вдруг резко стало все равно? Вот и сейчас один из «мусоров» сидит рядом за барной стойкой и преспокойно потягивает пиво, хотя вообще-то на дворе поздний вечер понедельника. Нейтану кажется, что если взять бутылку дорогущего пойла и забить ею бармена прямо на глазах у полицейского, этот чертов любитель пива и не почешется. «У меня все равно закончились рабочие часы, сынок, так что продолжай. Твой папа сказал, что можно», — ответ явно будет каким-то таким. А Прайс, тем временем, с высунутым языком носится по всему городу (и даже по окраинам парочки соседних) и клеит, клеит, клеит свои листовки с портретом Рейчел, как заведенная. Будто это смысл всей ее жизни. Наверное, так оно теперь и есть. В конце июля листовки как-то раз одновременно, как по команде, сменились на новые. У Рейчел был День Рождения. Нужно было поменять в объявлении о пропаже строку с возрастом, что и было сделано за одни единственные сутки. И Нейтан ни разу не видел, чтобы Хлоя работала не в одиночку. Ей одной в этом проклятом городе было не все равно. Взгляд Прескотта ловит тонкую белесую полоску шрама на запястье у девушки, едва различимую, но не похоже, что очень старую. Прайс, заметив, куда парень сморит, неосознанно опускает рукав куртки ниже и косо улыбается: — Так, подростковые закидоны… Ну, ты знаешь… Нейтан знает. Знает, каково это, чувствовать себя раненным животным, будучи ослепленным внутренней болью из-за расставания с самым близким человеком. Поэтому тоже чуть улыбается и покупает Хлое пиво. — Давай выпьем за то, чтобы Рейчел вернулась когда-нибудь целой и невредимой. И он бы опять взялся резать себя, если бы не придумал новую игру. Называется «Давайте представим, что Рейчел не умерла». На приеме у психиатра после очередного срыва парень как-то проговорился, что винит себя в смерти девушки. Но вовремя успел заткнуться. И, к счастью, доктор его понял не правильно. Мозгоправ, конечно, поспешил начать заверять Нейтана в обратном. Рейчел не мертва, она пропала. Полиция не нашла ее тело, а значит рано говорить об убийстве. «Нет тела — нет дела». Звучит же логично? И Марк никогда не употреблял слово «мертва». «Рейчел больше нет», это правда. Но Марк никогда не говорил при парне некрасивое «я ее убил». Потому что это сложно, наверное, взаправду убить человека. Потому что это вдвойне сложно убить кого-то, с кем ты трахался. Проще дать денег и посадить на автобус до Лос-Анджелеса, запретив возвращаться. Сделать это первее Нейтана, у которого может не хватить духу ее так просто отпустить. Звучит вполне логично для Нейтана. Со смерти Рейчел прошли уже полгода и десяток нервных срывов Прескотта-младшего. Так что да, он почти поверил. Заставил себя в это поверить, чтобы окончательно не слететь с катушек. Прайс смотрит с удивленным и слегка испуганным выражением человека, которому показалось, что его мысли кто-то прочитал. — Ты знал Рейчел? — Да так, тусовались пару раз вместе. — Чокаясь с девушкой, Прескотт на каких-то задворках сознания отмечает, что снижать градус алкоголя — не самая хорошая идея, но новое знакомство обмыть важнее. Да, Хлоя, определенно, человек не его круга. Но кому какое дело? Условности, условности. А проблемы, тем не менее, у всех одни и те же. Людям следует побольше общаться друг с другом, а не думать об условностях. Они болтают минут сорок, потом Нейтан отлучается избавиться от лишнего пива, а возвращаясь, застает Прайс спешно копающейся в его сумке. — У тебя есть платки или бумажные салфетки? Чет взгрустнулось мне из-за Рейчел. Хотела избавиться ото всех этих соплей, пока ты не пришел. — На лице у нее опять кривоватая неловкая улыбочка. «И ты, как дурак, все еще веришь в хорошие знакомства и родственные души, Нейтан? Позор тебе, братишка, случаи с Марком и Рейчел уже давно должны были тебя от этого отвадить», — такая знакомая злость закипает, медленно поднимаясь из глубины. Причем приправленная алкоголем злость. «И стоило сразу просечь, что села она к тебе не просто так, а потому что у тебя на лбу буквально написано „Прескотт“, а это синоним слова „деньги“ в этой дыре. Рейчел это тоже понимала, помнишь? А с Рейчел поведешься — от Рейчел наберешься. Только эта ее жалкая подстилка с травлеными волосами даже не будет пытаться задобрить тебя, чтобы выманить баблишко. Она просто спиздит его, не тратя время на телячьи нежности», — руки постепенно сжимаются в кулаки, но он заставляет себя успокоиться. — С собой — нет. Все у себя в комнате в общаге оставил. И, знаешь, не только платки… еще кое-что. Чтобы, ну, «подлечиться». — Прескотт надеется, что правильно воспроизвел выражение, которое употребляла Рейчел, когда речь шла о травке и всем прочем. Улыбка Хлои становится чуть шире и искреннее, что означает «да». — Вот! Наш человек! Пойдем! — Она по-хозяйски плюхает свою руку ему на плечо, а Нейтан сдерживается, чтобы не скинуть ее и не разбить затем синеволосую голову о стену. — Только заплати за меня тому чуваку за стойкой, идет? Я сегодня тоже, понимаешь, забывчивая. Оставила дома всю наличку. «Поэтому полезла искать ее ко мне в сумку», — и парень радуется, что у него в основном не наличка, а циферка на личном счете, а недавно снятые оттуда пятьсот долларов покоятся во внутреннем кармане любимой красной куртки. Есть тонна способов отомстить, не разбивая ничью голову. Нейтан знает один хороший. Он никогда не делал этого без руководства Марка и вне пределов Проявочной, но какая разница? Для пьяного и в очередной раз озлобившегося на весь мир Прескотта — совершенно никакой.

***

Хлоя Прайс — это настоящее буйство цветов. Сине-фиолетовая радуга волос с блондинистыми корнями, черная куртка, из-под рукава которой выглядывает кусок яркой татуировки, синие джинсы и красные кеды. От всего этого за версту несет неопрятностью и дешевыми магазинами, но у Нейтана просто рука не поднимается заглушить этот ураган красок фильтром монохромной камеры. Хлоя, несмотря на дешевизну всего, из чего состоит, имеет свой стиль. Поэтому все снимки с Хлоей — цветные, и плевать Прескотту, что Джефферсон бы этого не одобрил. «Дев Рейчел куда-то у меня за спиной, накачав меня и фотографировав без моего желания, ты потерял право голоса, старик». И далеко не факт, что Джефферсон когда-нибудь увидит результат этой «мстительной» фотосессии — она принадлежит Нейтану и только Нейтану. Ну, принадлежала минут тридцать-сорок. Хлоя Прайс — это еще сплошное бесстрашие вперемешку с неоправданной глупостью. Непонятно, чего в этой взрывной смеси больше, но ее хватает, чтобы даже в пьяном угаре превратить комнату Нейтана в груду обломков и осколков. Вспоминается сразу Рейчел, которая так же боролась и металась в поисках выхода. Хлою, впрочем, никто не держал. Кроме монохромной камеры Нейтан отказался и от использования скотча — просто не нашел его среди своих пожитков. А жаль. Скотч явно дешевле новой лампы, нового дверного замка, бутылки пива и стаканов, а, главное, двух дорогущих съемных объективов. Но компенсацию за ущерб все же стоит требовать не с Прайс, а с Фрэнка-идиота, который зачем-то разбавил товар. Глупости, впрочем, в коктейле под названием «Хлоя Прайс» больше. Не каждый человек, даже имеющий стальные яйца, придумает шантажировать парня, перед которым еще недавно лежал в бессознательном состоянии, находясь в полной его власти. Это, вроде как, опасно. И, вроде как, логичнее была бы ситуация обратная. Но у Прайс-тупицы чувство опасности отбито на корню. «Грабить и шантажировать плохих и богатых, а потом уехать с двумя сумками хрустящих долларов в обнимку с Рейчел в закат. Как в настоящем боевике, наверное, она себе это так представляет. Вот только понятия не имеет ни как можно украсть, ни как нужно шантажировать, ни то, что Рейчел никуда бы с ней не поехала. А я, блядь, понятия не имею, как объяснить этой дуре, что она не в гребаном фильме», — мечется в четырех стенах своей комнаты Нейтан, когда получает от Хлои гневную записку. «Тебе бы, сука, радоваться, что я — не Марк, и не желаю тебе смерти, и молчать в тряпочку». Хотя способ заставить ее заткнуться, наглядно показать правду жизни, существует. Этакий экстренный план. Но он Нейтану не нравится. Он Нейтана, откровенно говоря, пугает. Девятимиллиметровый пистолет Марк дарит ему на восемнадцатый* День Рождения. Учитывая вид подарка и то, от кого он поступил, Нейтана мучает один единственный вопрос, который затмевает всю радость от праздника и внимания фотографа. — Это для чего? — Это на всякий случай, — усмехается Джефферсон, глядя на парня, как на маленького непонятливого ребенка. — И не за что, Нейтан, рад был тебе угодить. К тому же, я подумал, что на совершеннолетие требуется какой-то особый подарок, для взрослого. Но, очевидно, зря старался. «На всякий случай». Что же это за случай такой должен быть? Бейсбольной битой можно, что вполне логично, по-настоящему играть в бейсбол. Охотничьим ножом можно резать мясо для барбекю. А вот у пистолета одно единственное кристально-ясное и не требующее оговорок назначение — кого-нибудь убить или искалечить. «На всякий случай, если тебе потребуется кого-то застрелить, ну, мало ли». «На всякий случай, если ты вдруг захочешь стать убийцей. Ты же хотел стать похожим на меня, Нейтан?». И из-за этого «взрослого» подарка можно совершенно не по-детски сесть в тюрьму. В восемнадцать туда уже пускают. В контексте случившегося с Рейчел, подобный презент приобретает особый смысл. И сказать, что Прескотта никогда не посещала мысль пустить пулю фотографу промеж глаз, означает — соврать. Посещала, и не раз. Когда еще и пистолета-то своего не было. Он представлял, как всаживает в фотографа всю обойму, как ошметки плоти разлетаются по белому полу Проявочной. «Это тебе за Рейчел, ублюдок!», — или что там обычно говорят в боевиках по этому поводу? В боевике Нейтана не пугала бы тяжесть оружия в собственных руках. В боевике он бы не испугался нажать на курок, взяв на душу тяжесть вины за убийство человека. Человека, который ему никто, который сам (вероятно) убийца, но продолжает почему-то относиться к парню лучше, чем относится родной отец. В боевике такой херни бы не случилось. В старом амбаре Прескоттов живет сова, которая по ночам всегда пугает Нейтана до усрачки. Ее желтые глаза горят в темноте, отражая свет фар, горят в самых неожиданных местах. Наблюдают из темноты. Звуки чертова птица издает соответствующие — заунывные, леденящие душу. Прескотт решает начать использование оружие с ее истребления. «Если я убью эту блядскую птицу, то дальше будет уже легче». Но такая установка не помогает. Парень в последний момент отводит дуло пистолета в сторону, с оглушительным грохотом стреляет мимо, в деревянную балку сарая. Сверху сыпется солома, сова взмахивает крыльями и улетает с возмущенными воплями в лес. — Вот и вали отсюда на хуй! Еще раз вернешься — башку тебе снесу, тварь! Только попробуй вернуться! — орет ей вслед Нейтан, зажимая рукой заложенное от звука выстрела ухо. Сова возвращается на следующую же ночь и смотрит желтизной глаз на парня испытывающе, наклоняя голову вбок под прямым углом: «Ну, Прескотт? Кто там мне башку хотел снести?». Она знает, что в безопасности. Джефферсон — не хуже совы. Так же наблюдает из-за стекол стильных очков, только голову издевательски наклонить не может — сломается шея. Зато он может смеяться своим тихим, похожим на кашель, коротким смехом. Нейтан и не понимал раньше, как его бесят вот эти вот смешки. Каждый такой — невысказанное напрямую издевательство, обозначение превосходства. «Ну же, Нейтан! Выстрелишь мне в спину, когда я отвернусь, или кишка тонка? Риторический вопрос, можешь не отвечать», — Джефферсон, как и сова, знает, что он в безопасности. Подаренный пистолет — просто такой изящный способ подшутить над своим трусливым протеже. Пистолет пугает Нейтана. Совсем не придает уверенности, не заставляет чувствовать себя героем боевика. В этом он завидует Прайс, которой наглости и безбашенности не занимать даже при отсутствии оружия. «Но если пушка пугает даже своего владельца, что должен испытывать тот, кто находится по другую сторону дула?», — хватается за спасительную мысль парень.

***

Ему вновь снится ураган. Но на сей раз все по-другому. На сей раз Нейтан лежит на полу Проявочной, уставившись в потолок бункера немигающим взглядом. Шторм где-то далеко, там, наверху. Однако прорывается даже сюда — свет мигает без перебоя, а стены, он готов поспорить, немного вибрируют от шума, который творится снаружи. «А я, кажется, опять валяюсь накаченный GHB, поэтому не могу сосредоточиться или даже, блядь, моргнуть», — заключает Нейтан. Хотя больше его волнует, как ни странно, не это. Рядом, на покрытом полиэтиленом диване кто-то лежит, и этот кто-то — девушка — уже битых пять минут зовет на помощь слабым и тихим голосом, и ее совершенно точно никто, кроме обездвиженного Нейтана, не слышит. «Ну, хотя бы я тут не один, на этой вечеринке обдолбаных моделей» В поле зрения появляется темная фигура — «и это, конечно же, вечеринка Марка, ха» — со шприцем в руке. Девочка на диване перестает звать на помощь, слышны лишь тихие, отчаянные всхлипы. Нейтан хотел бы сказать ей, что все будет хорошо, но не может, да и соврать боится. Потому что Джефферсон идет по направлению к дивану, со шприцем, а она в сознании. Один раз такой расклад уже закончился «не хорошо». — Нет, остановитесь… Зачем вы это делаете?.. Пожалуйста, остановитесь, умоляю… Не делайте этого… «Рейчел? Нет, у Рейчел более глубокий голос. Это не она. Черт, значит, это повторится снова. Нет, Марк, да какого хуя, что с тобой не так? Только не это!», — Нейтан прилагает неимоверные усилия, чтобы хоть чуть-чуть повернуть голову, хотя бы капельку. Он знает, что это важно — увидеть лежащую там девушку. Он может различить лишь ее маленькую, темную, чуть угловатую фигурку и приставленный к тонкой шее шприц. А потом она, несмотря на это, тоже поворачивает к Прескотту голову. У девушки небесно-голубые глаза, которые вспыхивают ярким неоном за мгновение до того, как Нейтан с резким вздохом просыпается. В себя он приходит, сидя на полу и прислонившись к стене в одном из коридоров академии. Последнее, что он запомнил перед тем, как отрубиться, были пытающиеся раздавить его бренное тело стены и тяжесть пистолета за поясом джинсов. А ведь он даже не курил сегодня травку, не говоря уже о чем потяжелее. Приобрел, правда, у Фрэнка ЛСД, пообещав порадовать себя потом, когда все будет кончено, и пока свое обещание держал. Потому что готовился к «серьезным переговорам». И из-за них же всю ночь не спал. «Поэтому эта дрянь решила навестить меня прямо средь бела дня. Заебись! Она теперь уже даже ночи не ждет, чтобы мне привидеться», — он поднимается с пола только чтобы сразу столкнуться с подозрительным взглядом Люка Паркера. «Или плевать-как-там-его-зовут, я не помню». — Прескотт, ты чего падаешь? Под кайфом что ли? Шел бы проспаться тогда, а не шатался здесь. Нейтан молча выставляет вперед сжатый кулак, попадая парню куда-то в район уха. Паркер правильно понимает намек, подхватывает упавший на пол рюкзак и бодрой трусцой удаляется вглубь коридора, глядя на Прескотта, словно на психа. В общем, делает все, как надо. Нейтан, в отсутствие живой мишени для вымещения гнева, впечатывает кулак в стену, громким шепотом выругиваясь. «Наследие» показывает ему только что-то важное и серьезное. Показывает ему торнадо, на который он срать хотел, потому что есть бункер, и смерть голубоглазой девушки, до которой Нейтану нет абсолютно никакого дела, потому что он даже не знает, кто она. А тело Рейчел жрут черви уже шестой месяц, и ему не дали ни единого шанса этого избежать. Потому что в масштабах вселенной смерть Рейчел Доун Эмбер, наверное, значит не больше, чем песчинка на дне мирового океана. А что эта смерть значит для парня, вселенная, разумеется, поинтересоваться забыла. «Нахуй такое „наследие“! Хочешь, чтобы я не допустил второе убийство?! О, я сам этого хочу, поверь! Но я остановил бы Марка куда быстрее, знай я, как это сделать, и кем на сей раз он решил пожертвовать во имя искусства! Но зачем показывать мне подробности, точные факты, нахера? У тебя уже полно проблем Нейтан, реши еще одну, тебе же не в падлу, да? Уговори суку-Прайс заткнуться, а по дороге, так, мимоходом, поработай детективом, найди конкретную девку по оттенку глаз, это же, блядь, так просто, оставшихся четырех дней до урагана тебе на это вполне хватит! Сука!!!», — все эти претензии высказать некому, и по этой причине вековая стена престижной академии опять страдает ни за что под напором прескоттовского гнева. «Спокойно, Нейтан, спокойно. Прямо вот сейчас тебе нужно поговорить с этой синеволосой шлюхой. Приди в себя и не злись. Помни: ты не идешь никого убивать. Ты идешь разговаривать, а пистолет — это так, на всякий случай. Последняя инстанция. Если ты его достанешь, то Прайс сама в этом будет виновата, раз по-другому не понимает. Только выкини все лишнее из головы и успокойся, а над увиденным подумаешь обязательно, но потом. Все потом». Но все еще звучащие в ушах отголоски мольбы о помощи и шума урагана никак не способствуют самоуспокоению, вернуть все свои мысли назад к проблеме шантажа не получается. Господи, это же такая хрень по сравнению с новостью о чьем-то скором убийстве! Но в глубине души Нейтан уже предвкушает полный провал разговора, но и представить себе не может, из-за кого он на самом деле провалится.

***

— Макс Колфилд, верно? Из группы фотографов-задротов Джефферсона? А еще по совместительству та самая девочка-опять-в-футболке-с-оленем-да-что-же-это-такое, главная крыса всея Блэквелла и маленькая любительница кнопок пожарной тревоги. Умеющая, судя по всему, становиться невидимой. Как это он ее полтора месяца не упускал из виду, следил, как спец агент за шпионкой, постоянно ожидая подвоха, а именно в этот дерьмовый день умудрился не заметить в коморке женского сортира? «И стоило придушить эту Макс еще тогда, когда впервые увидел. Так, профилактики ради. Довериться дурному предчувствию, а не ждать, когда она действительно что-нибудь выкинет» — Я одна из его студенток… При звуке ее голоса Нейтан нервно передергивает плечами. Он уже слышал его не раз за прошедший месяц. Но только теперь замечает, как этот голос похож на голос девушки из его видения. «Голос как голос, ничего особенного, тысяча таких», — парень пытается сам себя не накручивать, отодвигая со своего пути задрота-бойфренда Макс. «Стоп. Бойфренда? Ага, смешная шутка, Нейтан. Какой, нахрен, бойфренд. Ему для полноты картины только маркером на лбу осталось приписать „Френдзона forever“ или футболку с такой надписью подарить, бедняга. Как он сам не чувствует этого запаха? Так пахнет просроченная невинность, которая имеет свойство залеживаться у маленьких хипстерш в мешковатых серых кофтах. Залеживаться лет так до тридцати, пока окончательно не стухнет». И глаза у нее, оказывается, как раз небесно-голубые. А из-под неровной длинноватой слегка челки этого раньше и не было видно. «Будешь так теперь на все голубые глаза дергаться? Да у тебя самого они голубые, прикинь? Вот новость-то!», — и, тем не менее, Прескотт дает себе обещание, что обязательно разобьет Макс голову об асфальт, если ее глазищи подадут хотя бы небольшой намек на свечение синим неоном. Тогда можно будет не волноваться на счет видений — задротка преспокойно переживет грядущий ураган в больничной палате, точно не встретившись с Джефферсоном. Если выживет после черепно-мозговой травмы, конечно. — Тебе лучше живо рассказать мне то, что наплела ректору. Сейчас же! Новенькая смотрит сначала неловко, себе под ноги или в сторону, и неосознанно вжимается задом в металлолом — ах, простите, машину — своего дружка. Ищет пути отступления. Чем отлично дополняет образ любой зажатой в углу хипстерши-девственницы-скромницы и придает Нейтану уверенности в себе. — Нечего сказать, а? Но потом вдруг внутри Макс как будто что-то щелкает, переключается, снимается какой-то внутренний предохранитель: она сжимает зубы и медленно поднимает взгляд на Прескотта. Внимательно вглядывается ему в глаза. Теперь без единого намека на страх. — Я сказала ему правду. Я видела ученика с пистолетом, — говорит твердо, совершенно спокойно, не мямля и не заикаясь, как стоило бы от нее в данной ситуации ожидать. Но дальнейший разговор с ней почему-то все равно не клеится. Потому что оленята Бэмби не умеют так смотреть, будто бы с вызовом. И уж точно не отвечают так нагло на гневные реплики. И вообще Макс, кажется, совсем не впечатлена видом взбешенного Прескотта. Как будто видела сегодня вещи и пострашнее, и поинтереснее, а Прескотт теперь стоит тут, бесится на пустом месте и раздражает ее своей неоригинальностью. А потом в ответ на очередную грубость немного устало Макс бросает эту фразу: — Тебе бы лучше поговорить с кем-нибудь, Нейтан. И задевает за живое. Потому что поговорить, правда, стоило бы. Пожаловаться на донимающие непонятные сновидения, на синеволосую шлюху-шантажистку, на потихонечку съезжающего с катушек Джефферсона, который перестает различать разницу между своим учеником и очередной моделью. Рассказать про убийство Рейчел, в конце-то концов. Но некому. Темы не для обсуждения с психоаналитиком. И не такие, какие можно вывалить на Викторию. Хватит с нее уже прескоттовских проблем. Поговорить надо бы, да не с кем. А вот сорваться на шибко умную и внезапно такую проницательную Макс — это он с радостью. Сама Макс очень легкая, а шея у нее очень тонкая и хрупкая и хорошо помещается в одной ладони, как влитая. И кожа очень белая и мягкая. Но Колфилд являет миру — Нейтану — еще одну свою неожиданную сторону. Девочка оказывается бойцом, и хрен поймешь, кто кого еще должен защищать: она своего дружка или наоборот. «Что, не нравится быть „девицей в беде“, а, Макс? Оно и правильно: нужно вовремя понять, что в этом мире чаще всего помощи ждать неоткуда». А так ведь даже интереснее. Так даже интереснее — тащить ее по парковке, вытрясая из нее всю показную храбрость и ершистость, доказывая свое превосходство. Доказывая его хоть кому-то. Но Макс, оказывается, тоже когда-то кто-то научил отвечать на причиненную боль. Царапины на щеке болят жутко, а выглядят еще хуже. Хотя сейчас, уже спустя несколько часов, Нейтан за них на Макс почти не злится. Задумчиво проводит кончиками пальцев по ранкам, глядя на себя в зеркало. Что ж, вполне честно заработанный отпор. Хотя в первоначальной вспышке ярости Нейтан мог бы ее за это догнать и придушить по-настоящему. Колфилд повезло, что ее вовремя заставили бежать с поля боя. Макс — загадочная такая личность. С начала учебного года ходила-ходила вся из себя тихая и скромная, а тут, на тебе, случилось восхождение звезды, не иначе! Или, скорее, превращение гусеницы в бабочку. Колфилд, вылезшая, наконец, из своего кокона. Маленькая яростная Макс, которую сегодня что-то заставило это сделать. И Нейтану жаль, что их стычку так беспардонно прервали. Но это ничего, эта встреча у него с Макс явно не последняя. Тут, главное, начать. И хотя это и сулит Прескотту еще больше проблем, он почему-то не думает об этом, как о чем-то плохом. Наверное, потому, что хуже его жизнь уже стать не может, правильно? Ему так кажется, во всяком случае. Наверное, зря.

***

А ночью он снова оказывается в женском туалете на первом этаже, снова разговаривает сам с собой, пытаясь унять трясущиеся после видения поджилки, снова пытается спокойно и вдумчиво отвечать несущей какую-то херню Прайс. Прайс в свою очередь снова несет какую-то херню, снова орет на него, снова в запале со всей силы пихает Нейтана, пуская по его позвоночнику электрические заряды, заставляющие вздрагивать как от боли. «Да что ты трясешься, что ты дергаешься, когда я с тобой разговариваю?! Тебя уже и за плечо тронуть нельзя, рукой при тебе махнуть? Сядь прямо, смотри мне в глаза! Я что, бью тебя сейчас, Нейт? Я тебя спрашиваю, бью? Нет? А стоило бы! Видит бог, мало тебя трогал, мало, раз вырастил сына недостойным трусом! Смотрите, какой неженка нашелся! Но еще не поздно за тебя взяться» И Нейтан не раз и не два слышал эти слова, его самого бесит эта чертова реакция организма, но «недостойный» рефлекс слишком глубоко въелся под кожу, слишком прочно вдолблен туда отцовской дисциплиной, и с этим уже, наверное, ничего не поделаешь. А ведь мужиковатой Хлое, этой стропилине, которая внезапно выше его почти на голову, совсем нельзя показывать свой страх. Пистолет за поясом снова такой тяжелый и холодный, руки так и чешутся его оттуда достать. И Прескотт снова себе в этом не отказывает, подкрепляя свой железный аргумент в этом споре щелчком предохранителя. Обращая привычным жестом свой страх в ярость, крича, лупя рукой по стене и вдавливая пушку в чужой плоский живот, чтобы заставить теперь уже Прайс чувствовать эту тяжесть и этот холод. Ее бесстрашие, наконец-то, куда-то испаряется. Глупость же остается на прежнем месте. — Убери от меня пушку, псих! Паника — плохой советчик. Прайс слишком сильно умеет пихаться, забывая при этом, что у парня скользкие от пота ладони, а оружие не стоит на предохранителе. Звук выстрела в маленьком помещении походит на взрыв. — О… Черт!.. Нет!.. Нет-нет-нет-нет! И хотя Нейтан бросается к упавшей на пол Хлое, он прекрасно знает, что та умерла, еще даже не долетев до пола, наверняка так и не успев ничего понять, разве что испугаться. Он знает, когда наступает этот момент. Много мертвых зверушек видел, знает. Мечтал когда-нибудь, интереса ради увидеть и человеческую смерть. Теперь от этой мысли внутренности сжимаются комком, и паника, отпустившая безразличную теперь ко всему девушку, перекидывается на Прескотта, заставляя того вцепиться в собственные волосы. — Нет, господи, пожалуйста, нет! Я не хотел… Ты толкнула меня! Все постоянно меня на что-то толкают! Можно еще раз ее потрясти, попробовать разбудить, надеясь на чудо, но лишь измазать руки в кровище окончательно. Та вытекает из Прайс медленно, не спеша, не подгоняемая больше биением сердца. Скопившаяся на кафеле лужица напоминает по форме крыло бабочки. Слезы по щекам Нейтана бегут несравнимо быстрее. — Прости… Прости меня, мне очень-очень жаль… Моя жизнь — это ад… Теперь мне конец! Звук шагов сзади заставляет его испуганно обернуться. Макс Колфилд смотрит на него, заляпанного кровью, плачущего, стоящего на коленях около убитой им девушки. И жалость в глазах Макс, наверное, относится к ним обоим. В левой руке у нее молоток. Правую она вскидывает вверх, будто пытаясь что-то схватить. Голубые глаза одновременно с этим вспыхивают ярким огнем.

***

Просыпается Нейтан на мокрых от пота простынях в своей комнате. Щеки все еще влажные от слез, а вместо вздохов из груди вырываются рваные всхлипы. «Плачет во сне» — отличное дополнение к коллекции недостойностей! — Блядь… — Он спешно вытирает лицо краем покрывала. — Сука, лучше бы торнадо… Этот сон на самом деле очень напоминает видения — такой же похожий на реальность. Как будто парень пережил кусок вчерашнего дня заново. Только исход был более печален, чем удар с колена по яйцам. И этот исход имел полное право на существование, как бы жутко это ни звучало. Апофеоз самых худших его кошмаров, он вполне мог стать реальностью. «Макс Колфилд, выходит, практически… спасла меня и эту синеволосую сучку?» Только вот Нейтан не видит во снах прошлое. Не случившееся прошлое. И значит, этот сон никак не связан с реальностью, каким бы странным он ни казался. Просто сон. А вот Молли** он вчера хватанул какой-то ядреный. «А Колфилд по прежнему маленькая крыска, которая сразу после моего „спасения“ решила сдать меня ректору. Одного меня. Прайс у нее заранее невиновна, потому что баба, а значит — жертва. Без вариантов. Колфилд — нацистка. Ах нет, не то. Феминистка, вот. Феминацистка. Феминаци. Точно. Макс — феминаци. Звучит!», — Нейтан усмехается, шмыгая в последний раз носом. Добро пожаловать в «хорошую» реальность, которая по-прежнему то еще дерьмо, но в которой он, хвала яйцам, никого не убил, и в которой есть Макс Колфилд. Требующая принять определенные меры. Светящийся экранчик телефона радостно сообщает, что еще только начало восьмого утра. «Ага. Выспаться ты хотел, как же! Закидываться на ночь глядя надо меньше, тогда всякая херня не будет сниться. Но ничего, значит наведаемся к Макс с утра пораньше». Настороженная Макс (точнее, только ее голова) взирает на Нейтана с симпатичненького коллажика, который он делал до поздней ночи, очень старался, чтобы вышло впечатляюще. Кажется, на самом деле, вышло. Даже жаль отдавать теперь — повесить бы на стену и любоваться. На секунду Прескотт отворачивается, чтобы проверить почту на компьютере, а боковым зрением вдруг замечает, что глаза у черно-белого клона головы Макс начинают светиться и тут же, через долю секунды, погасают. Ничего на самом деле не светилось, конечно. Наверное. Прескотт не уверен. Но теперь, во всяком случае, точно никогда не засветится, потому что ключом от своей комнаты он в сердцах выцарапал фотографии глаза.

***

Комната Колфилд вся такая розовенькая и девчачья. Вот только войди сюда Шон Прескотт, у него, несомненно, случился бы культурный шок. Он часто обзывал Нейтана свиньей за повешенную на спинку стула одежду или за неаккуратно кинутые на рабочий стол тетради. У Макс по всей комнате — на полу, на диване, на столе — валяются стопками книги, коробки дисков, какие-то бумажки, к стене приставлена не зачехлённая гитара, на тумбочке стоит стакан недопитой газировки, а кровать не заправлена. Нейтан хотел пригласить Викторию разгромить комнату маленькой хипстерши (и его крайне удивило, что Вики отказалась), раз уж Чейз так из-за Макс бесится, но громить тут, наверное, уже и нечего. Разве что стащить кучи барахла из углов комнаты в середину, чтобы еще заметнее было. Колфилд вряд ли сильно из-за этого расстроится, а у Нейтана, наоборот, руки чешутся, скорее, не устроить еще больший беспорядок, а взяться за пылесос. Но комнатка, знаете ли, уютная такая, хоть и хламная местами. И светлая. Слишком светлая для Нейтана. Чего стоит один вернисаж из радостных полароидных квадратиков над кроватью. Отвлечет внимание на себя от любого беспорядка. У Виктории есть похожий, но он и рядом с этим не стоял. Целая стена фотографий, часами можно рассматривать. А у Нейтана, как назло, совершенно нет времени. Еще не хватало столкнуться с тощей, плоской, угловатой Колфилд, которая будет в одной пижаме и сонная. Тогда культурный шок случится уже у него. «Хотя шея у нее ничего, и на вид, и на ощупь. И ноги с задницей, надо признать, сойдут, вполне». Лицо, он давно понял, у Макс не такое уж и стремное. Ну да, хипстерская челка и веснушки, которые люди обычно стараются вытравить. Макс не идеальна, но и черт бы с ним, с идеалом. Иначе потерялась бы на фоне Виктории и всех прочих членов «Циклона», а так Прескотт как увидел ее в начале года, так и пялится вот уже больше месяца на эту «неидеальную» с ее огромными выразительными глазами и дурацкими футболками. Смотрите, до чего докатился — в гости к ней вот зашел! Спятил окончательно, не иначе. Коллаж, положенный аккуратненько на розовую простыню, вскоре признает Нейтан, среди этого бардака теряется. Макс, наверное, будет ходить мимо него весь день, а он так и не бросится ей в глаза, усилия будут потрачены зря. Можно, конечно, повесить прямо на входную дверь, как он уже проделал с зафрендзоненым Грэхэмом, но остальным в академии совершенно ни к чему знать про их с Колфилд перепалку. Еще слухи нехорошие пойдут, домыслы. Но шокирующего, поучительного для невпечатлительной Макс эффекта нужно как-то достичь. Все дела в этой волшебной стене с жизнеутверждающими снимками, понимает Нейтан. Во всем она виновата. Поэтому он раздраженно смахивает рукой заботливо и ровненько приклеенные квадратики. Несколько из них редким дождиком ссыпаются за кровать, на стенке образуется небольшой пробел. Общего впечатления это не портит. Парень цокает языком. Ну не лезть же теперь в ботинках на покрывало, чтобы добраться до фотографий, что повыше? Для тех, которые совсем под потолком висят, вообще нужна стремянка. А главное, в самой середине прогала одна из фотографий не отклеилась. Так и висит единственная, причем селфи — самый бесячий вид фоток из всех, которые тут есть. Макс на ней не то что улыбается, а прямо-таки заливисто смеется во время съемки. Как будто издевается: «Врешь не возьмешь, Прескотт! Всех не посрываешь!». Нейтан зло, едва ли не с рычанием сквозь зубы, сдергивает ее оттуда и кидает на пол. — Ладно, феминаци. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Уничтожать чужое творчество вообще-то некрасиво, даже по меркам Нейтана. Сам убил бы, если бы узнал, что кто-то портит его снимки. Но по-другому никак, а посему баллончик с краской сейчас его верный друг, товарищ и брат. Использовался раньше для мелкого вандализма, так хоть сейчас послужит для чего-то нужного. «НЕ СВЯЗЫВАЙСЯ СО МНОЙ СУКА» местами прямо поверх фотографий. Прескотт ловит себя на мысли, что не знает, нужно ли поставить запятую, или нет, но решает забить — и так все здорово и достаточно броско. Смысл понятен. Он рад бы подольше полюбоваться, но пора уходить, и так в своих эстетических метаниях много времени потратил. Макс теперь смеется ему уже не со стены, но с пола, прямо рядом с порогом. Нейтан вздыхает и закатывает глаза. — Ладно! Ты не оставишь меня в покое, да? И селфи-Макс благополучно отправляется во внутренний карман любимой куртки. «Равноценный обмен, Колфилд. Так и быть, теперь можешь оставить коллаж себе. Все равно я его испортил. Теперь — последний штрих!», — Нейтан возвращается к себе в комнату, потому что ему срочно нужен одноразовый телефон. «Держи свой шибко умный рот на замке. Иначе я приду за тобой. Я знаю, где ты спишь» Ну, в принципе, все и так знают, кто где спит. Карта общежития не просто так висит в коридоре. Но Макс фишку обязательно просечет: «Я знаю, где ты спишь, потому что видел. Стоял в твоей комнате. Рассматривал, трогал грязными руками твои вещички. Как будто прощупывал твою душу. Ты больше не в безопасности в своей норке, Макс». С Нейтаном такая фишка, по крайней мере, когда-то прокатила. Устав от постоянных «инспекций» отца, он с превеликим удовольствием сбежал в кирпичный мешок комнаты в общежитии, хотя он и в сравнение не идет с роскошью особняка Прескоттов. Но это его кирпичный мешок, в который никто не вторгнется. Изображение девушки Нейтан сразу, как вошел, пришпилил на свободную стену, да так оно там и остается до сих пор. Держится из последних сил на оставшемся не отодранном клеевом слое, не желает сдаваться, даже находясь в стане врага. «Ну и упорная же ты тварь, Макс», — усмехается парень. Ну, зато теперь у него в комнате тоже есть кусочек оптимизма, помимо просроченной и ныне недействительной наградки «Лучший сын в мире» и ванильного сериального постера. Оптимизм сейчас бы очень пригодился. Нейтан очень надеется, что когда он отворачивается, у Макс не начинают гореть голубые глаза, а теплая улыбка не превращается в издевательскую или злобную гримасу. — Я слежу за тобой, идиотка! — грозит он фотографии, перед тем, как покинуть комнату. — За тобой и твоим оригиналом! За «оригиналом» следить нужно непременно. Да, дело с Кейт было всего несколько дней назад, но Марк, если верить Виктории, уже в открытую пялится на Колфилд. Что это может значить? Только одно. Торнадо придет в эту пятницу. Уже в эту пятницу. Во время шторма в Проявочной окажется очередная девушка — неоспоримый факт от прескоттовского наследия. У девушки небесно-голубые глаза Макс. И она умрет от руки Марка Джефферсона рядом с обдолбанным Нейтаном. Прямо как Рейчел когда-то. «Черта с два я это позволю» Он не знает и знать не хочет, как к подобному раскладу можно прийти. «Потому что мы, блядь, к нему и не придем. Настало время и мне чуть-чуть побыть „Героем Дня“. Пусть картинки у меня в голове, наконец, послужат хоть для чего-то действительно полезного!» Примечания: *В дневнике Макс написала, что Нейтану девятнадцать, однако из досье в кабинете ректора мы опять же узнаем, что это не так — ему самому тоже только что исполнилось восемнадцать: дата рождения — 29 августа 1995 года. **Молли — это сленговое название наркотика MDMA, образованного от психостимулятора амфетамина. Способен вызывать эйфорию, чувство близости и симпатии к окружающим, снижая страх и беспокойство. Однако последующие побочные действия — проблемы со сном, депрессия и состояние тревоги. Согласно записям Фрэнка, Нейтан купил Молли 7-го октября где-то в 11 вечера.