УБЕЙТЕ ПРЕСКОТТОВ
… когда случайно поворачивает голову и видит это. И застывает. Надпись гипнотизирует, чернота букв засасывает куда-то внутрь, туда, где хранится истинный смысл этого короткого послания, так, что упомянутый там Прескотт не замечает, как его короткие ногти до крови впиваются в ладони. — Ох, черт, Нейтан… Прости, пожалуйста, мы… оно уже тут было, когда мы утром пришли! — На то, чтобы повернуть голову и понять, кто с ним говорит, уходит непозволительно много времени. — Я не знаю, откуда эта пакость тут взялась, правда! Я говорила Кортни, что надо… только не сердись, хорошо? Ах да, Тейлор… Кристинсен? Не важно. Ее он видел веселящейся в вип-зоне чаще, чем занимающейся стиркой чужого белья. Значит, у нее чуть более близкие отношения с Викторией. Забавная, на самом деле, параллель! Насколько же близкие тогда у него отношения с Вики, учитывая, столько всякой херни она для него делает? Такие же близкие, как расстояние от Орегона до Северного Полюса? — Ничего страшного, — механически отвечает Нейтан и пытается выдавить из себя успокаивающую улыбку, — если я найду того, кто это сделал, то я просто переломаю ему руки, только и всего. И мы с ним будем в расчете, а вы можете не беспокоиться. Все нормально. И выглядит он сейчас, кажется, как настоящий псих, потому что Тейлор сама начинает улыбаться в два раза шире и в три раза кислее и пятиться к выходу из раздевалки. — Я. я понимаю. Мы все сотрем, честное слово! Ты… ты, главное, не переживай, идет? Л-ладно… Увидимся на вечеринке… Убегая, она, наверное, успевает подумать, что в посыле на стене есть все же здравый смысл. «Убейте Прескоттов. Начните с их сыночка. Вы только посмотрите на него: он же больной на всю голову! Никто не станет в здравом уме ломать людям носы и руки за неосторожно сказанную фразу. Да, начните, пожалуй, с него. Просто прекратите, наконец, его страдания, потому что бешеных собак пристреливают» — Эй, Нейтан! Смотрю, подготовка к вечеринке во всю уже идет. Как ты? Нормально, после вчерашнего? И как же это чудесно, что у него опять провал в памяти, после которого Нейтан оказывается уже на улице и нос к носу сталкивается с Джефферсоном. Нет, правда, убейте его кто-нибудь. — Все в порядке, — опять наигранно спокойно и тихо отвечает Прескотт, — Жизнь должна продолжаться. Вы ведь сами меня этому учили… мистер Джефферсон. Так, имя в общественном месте он не перепутал, уже хорошее начало. Вдвойне хорошее, если Марк мягко улыбается, не принимая задумчивость и сжатые кулаки парня на свой счет. — Так и есть, именно этому я тебя и учил. Но я не думал, что ты правда слушал. — Я всегда вас слушаю. Вы — единственный человек, которому я доверяю. Разве когда-то было иначе? — Надеюсь, что нет, — уклончиво отвечает учитель. — Как бы там ни было, не могу тебя за это не похвалить. Я рад, что ты в норме. Но вернемся к вечеринке. Ты помнишь, что сегодня я объявляю победителя «Героя Дня»? Как тут забудешь? Сегодня же он объявит и счастливицу, выигравшую билет в один конец до Проявочной. Как жаль, что во втором розыгрыше призов нет совершенно никакой интриги. — Ну да. Мне, я так понимаю, на победу рассчитывать не приходится? — Но не потому что мне твой снимок не понравился, нет. Тему ты выбрал… интересную. — Фотограф посмеивается. Стало быть, отсылку на самого себя он понял. Мудак. Еще один мудак, для которого смерть Рейчел — это смешно. — И все же мрачновато. На такой конкурс стоит предоставить что-то более жизнеутверждающее, чем фотографию кладбищенского работника. Особенно на фоне случая с Кейт. Уверен, мисс Колфилд справилась бы с этим замечательно, но она, по непонятной для меня причине, решила отказаться от участия. Очень жаль. — А по-моему, не очень жаль, учитывая, что это она лишила вас поездки в галерею. Разве нет? — усмехается Нейтан. — Значит, у нее просто будет еще возможность проявить себя уже в другом деле. — «Ага, сегодня, в Проявочной». — Но кто меня заставляет чувствовать себя почти счастливым из-за отстранения от руководства конкурсом, так это Виктория. Хотел сказать тебе это еще вчера, но ты был не в состоянии слушать. Честно, Нейтан, у тебя очень проблемная… подруга. До сих пор не понимаю суть ваших отношений. Из-за Макс, мне, похоже, все же придется дать мисс Чейз то, чего она так хочет, чего она от меня так настоятельно требовала. Можешь за нее порадоваться, Нейтан. Но даже не думай, что ее выходка просто так сойдет ей с рук. «Стоп. Что?» — Что вы имеете в виду? — Я имею в виду то, что я тебе уже не раз говорил. Обычно я никому не угрожаю. Но если кто-то угрожает мне… Что ж, шантаж был не самым умным решением Виктории. И я ей это припомню. Этого еще не хватало. — Эй, даже не думай! Ты что несешь? Виктория? Даже не думай ее трогать, даже не смей! — Вот так все планы и рушатся. Из-за одного маленького непредвиденного обстоятельства в виде Вики, которая решает шантажировать преподавателя-психопата ради победы на конкурсе. Вот так просто. — Я поговорю с ней! Я сам с ней поговорю, она к тебе больше не приблизится, только отстань от нее! Оставь ее в покое, слышишь?! Найди себе другую игрушку! — «Тем более, ты уже нашел». Марк смеется мягко и совсем беззлобно, поднимая руки в примирительном жесте: — Тише, Нейтан, тише. Как же мне нравится способность твоего воображения для одной безобидной фразы пририсовывать все недостающие детали! Или это не воображение, а, скорее, опыт? — Он наклоняется ближе к Прескотту, чтобы едва слышно сказать: — Близкое общение с Шоном сделало тебя параноиком. Но это хорошая черта, полезная. А сейчас расслабься. Лучше загляни перед вечеринкой в Проявочную. Настоятельно рекомендую. Там тебя ожидает небольшой сюрприз. Ах, жду не дождусь узнать, как он тебе понравится! Ну, увидимся на вечеринке. Я не буду возражать, если до этого ты захочешь со мной поговорить. Знала бы Макс, что этот улыбчивый человек, который, прежде чем уйти, легонько успокаивающе провел рукой Нейтану по плечу, только что подписал ей смертный приговор… Знала бы она, что заслужила смерть просто за то, что сорвала их совместную с учителем поездку в Сан-Франциско, и что ту же участь, возможно, заслужила Виктория, за глупые из зависти и отчаяния выплюнутые слова… Но псих тут, конечно же, Нейтан. Это его, а не Джефферсона следует прикончить, как бешеную псину.***
Джефферсон суть их с Викторией отношений не понимает, конечно же! Хотел бы и Прескотт эту суть понимать. Сама Виктория предпочитает лаконичное «Нейтан — мой лучший друг», но это же как «Войну и мир» кратко пересказать на трех тетрадных листочках. Можно, конечно, попытаться, но свихнешься же сокращать все эти хитрожопосплетения сюжета и закидоны каждого из персонажей. Так и здесь. «Лучший друг», ха! Слишком неразвернутая характеристика для отношений, которые вроде бы «такие же близкие, как расстояние от Орегона до Северного Полюса», но в иные разы такие «далекие», что все окружающие начинают удивляться, а как это Нейтан с Викторией еще ни разу не потрахались. Где ж Вселенная так фатально ошиблась? Они же, два потомственных мудака, просто созданы друг для друга! Но Вселенная, мы уже знаем, та еще сука. Если за вступление Рейчел в «Циклон» не проголосовала лишь Виктория, то против вступления туда самой Виктории был только Нейтан. И он, как глава клуба, обладал правом вето. Чейз тогда усмехнулась, сказала «ну, это мы еще посмотрим», а Нейтан показал ей средний палец под аккомпанемент сочувствующих взглядов и разочарованных вздохов всех действующих членов клуба, думая, что ставит в разговоре точку. Но Прескотту, и правда, пришлось «посмотреть» на следующей же вечеринке, когда основная тусовка из вип-зоны внезапно переехала за ширму, к «плебеям», потому что среди них была и Виктория, бывшая до перевода Рейчел самой настоящей звездой. К такому парень был не готов и тогда же он впервые познакомился с правилом «Виктория всегда будет права». — Чувак, давай примем ее. Она умна, умеет веселиться, и у нее водятся карманные денежки солидных размеров. Чем она тебе не угодила? — миролюбивым тоном спросил его тогда уже укуренный в хлам Хайден с блаженной улыбкой на лице. — Но она меня бесит! — Хотя Нейтан уже пару часов назад и сам понял, что принять ее придется, иначе его, того и гляди, сместят с должности, негласно. Получится что-то вроде: «Да, Нейтан, спасибо за вечеринку, дружище, за дурь, за алкоголь, но мы пока пойдем к Виктории, хорошо? Нет-нет, никаких проблем, ты все еще глава, мы только на секундочку. Не скучай, скоро вернемся». Придется ему раскурить трубку мира с этой сучкой, но как же бесит, как же невъебенно бесит! Бесит ее непрокуренный (при наличии дорогих сигарет) надменный голосок, стильная стрижечка, аккуратненький маникюр и милые кашемировые блузочки. Бесит ее кукольная внешность, которая не мешает Чейз вот уже почти месяц соревноваться с Прескоттом в остроумии и даже частенько выигрывать. Бесят ее сразу же хорошие оценки и блестящие ответы на парах, бесит ее в первые же дни образовавшийся «фан-клуб» из толпы крашеных дур, которые спят и видят, как Виктория делает их своими рабами: «Ты будешь почетно носить мои кружевные трусы в прачечную, ты будешь почетно писать за меня рефераты, ты будешь почетно пилить мои королевские коготочки, чтобы мне удобнее было взять ими Прескотта за яйца — нужно же как-то попасть в «Циклон». Тьфу! Мерзость какая. Бесит. Бесит Виктория Чейз. — У нее третий размер и миленькое личико, бро! Да, она та еще стервочка, но дай же ты ей шанс! Вот увидишь, с нами она куда быстрее оттает! Виктория не оттаяла, как и Нейтан. Хайден заставил их раскурить «примирительный косяк», и они согласились, но девушка демонстративно выдохнула сизый дымок своими накрашенными вишневым блеском губками прямо Прескотту в лицо, а парень, с ленивым замечанием «ой, я случайно», сплюнул густую после «сигареты» слюну прямо Чейз на дорогущие туфли. Что отлично охарактеризовало устаканившийся между ними «мир». Тусили они вместе, и, напившись на вечеринке, даже непринужденно смеялись, но холодные глаза Виктории смотрели на парня враждебно, постоянно выискивая его в толпе, постоянно ожидая, что Прескотт, как и в первые две недели пребывания девушки в академии, прижмет ее локтем к стене и прикажет «выебываться меньше, иначе он ее зароет под Табангой, и ему ничего за это не будет». Нейтан отвечал ей тем же, хотя не мог уже не признать, что «черт возьми, Виктория, умная ты сучка, тебя не зря взяли в академию, у тебя есть талант к фотографии, и вообще, ты классная баба, но почему же ты такая стерва?». Так было, пока у Нейтана не случилась одна из его личных маленьких катастроф, а Виктория случайно не оказалась рядом. Ничего не предвещало беды, ну, кроме бессонницы, которая как-то раз выгнала Нейтана на улицу курить едва ли не в семь часов утра. На крыльце Виктория в одиночестве — ранняя пташка — уже курила свои мерзкие сигареты со вкусом карамели, который, по идее, должен бы заглушать едкий запах дыма, а на деле лишь ухудшал положение вещей. «Сколько курево не маскируй сахарком — все равно курево. Сколько стерву не наряжай в милые кашемировые кофточки и не крась — все равно стерва», — Прескотт до сих пор помнит, что подумал в то утро. Проходя мимо Чейз, он, как обычно, грубо толкнул ее локтем в бок, будто бы крыльцо было слишком узким, чтобы просто пройти мимо, и так же, как обычно, кивнул выставленному в ответ среднему пальчику с накрашенным ядовито-красным ноготком. Вот тебе и поздоровались. Парень отошел от входа на удовлетворительное расстояние, убедился, что рядом никого нет (Виктория не в счет, не настолько же она стерва, чтобы настучать!), символически развернулся спиной к окнам преподавательского корпуса и достал из кармана заранее скрученный косячок, ибо только он мог сделать это раннее пробуждение хоть сколько-нибудь приятным. Настолько приятным, что Нейтан на обратном пути, возможно, даже ляпнет девушке «доброе утро», вместо того, чтобы наступить на ногу. Он сделал первую глубокую затяжку, чувствуя, как искусственная радость наполняет его легкие, и уже было расслабился, откинув голову и подставив лицо под еще теплые лучи сентябрьского солнышка, как его правая рука предательски сильно дернулась, пальцы сами собой разжались и тут же сжались обратно, но только что зажженный косяк успел вывалился из них на траву. Нейтан выругался и поднял его. Точнее, только подумал, о том, чтобы выругаться и поднять. Тело, вместо того, чтобы выполнить приказ, выгнулось дугой, от головы до кончиков пальцев ног прошло болезненное ощущение, похожее на сильный удар током, ослепившее Прескотта и заставившее его издать протяжный мучительный стон. А затем ноги просто отказались его держать: парень повалился на землю, как какой-нибудь робот, у которого внезапно закончился заряд. Все произошло слишком стремительно, за какие-то доли секунды. Он успел лишь увидеть, что на ярко-голубом небе сегодня ни облачка, услышать сказанное с подозрением «эй, ты чего?» Виктории и попытаться подняться. Опять же, подумать о том, чтобы подняться. Но организм просто не воспринял команду, и бесхозные электрические импульсы, пущенные мозгом, отправились путешествовать по конечностям Прескотта, беспорядочно и часто дергая ими, заставляя хвататься руками за траву, вгрызаться ногтями в землю, со всей силы лупить по ней же затылком и крепко сжимать зубы, рискуя их раскрошить. Мозг же в это время впал в откровенный ужас. Да, Нейтан не слишком сильно любил свое тело. Да, он уже семнадцать лет резал его, травил, прокуривал, подвергал отцовскому гневу и прочее, но, черт возьми! Это же его тело! Его ломаное, гнутое, худющее и бледное, не слишком-то, признаем, красивое тело с длинными и, на самом деле, волнистыми патлами, которые каждый день нужно выпрямлять и зализывать, чтобы выглядеть подобием человека. И потерять над ним контроль, застрять в этом трясущемся шестидесятипятикилограммовом куске мяса без возможности даже позвать на помощь, было просто неописуемо жутко. Прескотт уже не видел голубого неба, не слышал испуганных возгласов Виктории, он вообще ничего не видел и не слышал, лишь в его голове металась отчаянное «страшно страшно страшно помогите мне кто-нибудь», но кто ему поможет в семь утра, кому он вообще к черту нужен в любое время суток, особенно такой бесполезный и бьющийся в судорогах? Ну, Джефферсону, быть может, но и тому сейчас не до него — «дела Блэквелла зовут». Кто-то выключил свет. Кто-то, наверное, закрыл собой солнце. «Так я и умру», — подумал Нейтан. На его бедра довольно сильно надавили, не давая больше брыкаться, мягко взяв руки за запястья, аккуратно разжали пальцы, и Прескотт почувствовал, что цепляется уже не за мерзкую влажную траву, а за какую-то легкую ткань, а его голову осторожно придерживают чьи-то нежные руки, не давая и дальше вредить себе, и теплые пальцы гладят щеки, пытаясь расслабить намертво сомкнувшиеся челюсти. Постепенно судороги начали ослабевать, уступая этой мягкой силе, а Нейтан, убаюканный теплыми поглаживаниями, стал куда-то уплывать, покидая предавшее его тело, успев подумать: «Если это смерть, то она не так уж и плоха». «Ожил» он уже у себя в комнате, на кровати, заботливо накрытый покрывалом и с какой-то противной мокрой тряпкой на лбу. Ее Нейтан поспешил брезгливо смахнуть с себя на пол, и только потом понял, что только что сделал. Его руки опять были его руками. Власть над телом вернулась, хотя по ощущениям оно состояло из ваты, и каждая мышца заявляла о своем существовании ноющей болью. Никогда еще Прескотт так не радовался собственному пробуждению! Но Виктория Чейз, сидящая рядом с кроватью и уткнувшая лицо в простыни, все же не была человеком, которого он хотел бы сейчас видеть. — Хули ты тут забыла? — поинтересовался Нейтан, пробуя на вкус свой слабый и хриплый голос, с трудом вытолкнутый из будто бы безжалостно смятой, а потом на скорую руку расправленной гортани. И этот едва ли мелодичный голос он тоже безумно рад слышать. Поднявшая голову Виктория внезапно оказалась не привычной ему аккуратненькой во всем стервочкой со злыми глазками, а какой-то незнакомой и явно недавно плакавшей девушкой с усталым лицом, потекшим макияжем и искусанными губами, которая тихо, без единой ужимки произнесла: — Боже, ты все-таки проснулся… — и опять закрыла лицо руками, облегченно выдыхая. — «Боже» — это, определенно, самое милое прозвище, которым меня называли. И это все же не объясняет, какого хуя ты забыла у меня в комнате. — Неопрятный вид девушки настолько удивил Нейтана, что он даже забыл его хоть как-то прокомментировать. А еще у нее была дырка в районе плеча на ее кашемировой блузке, что совсем уже, знаете ли, беспредел. Как это — Виктория Чейз, и сидит в таком виде? Да еще и в комнате Нейтана, убранство которой явно не придется по вкусу таким «принцессам». — Я боялась, что ты так и умрешь, не приходя в себя, но потом я поискала, погуглила, и, оказывается, после приступа глубокий сон бывает всегда, и это нормально, но ты так долго не просыпался, что я опять начала переживать и … Господи, ты ведь даже не представляешь, какой это был кошмар, — плаксиво затараторила Виктория, вытирая рукавом непонятно по какому поводу появившиеся свежие слезинки, так и не отвечая на поставленный вопрос. Дырка на блузке, наконец, попалась ей на глаза. — Ты в курсе, что ты мне рукав порвал, когда за меня хватался? — Я тебе за него заплачу, — машинально ответил Нейтан, пока шестеренки медленно перекатывались в его мозгу, пытаясь воссоздать цепочку событий. Получалось не очень. Девушка, тем временем, продолжила посвящать его в детали своей трагедии: — Мне было так страшно, так страшно! Я тебя еле удержала, ты только-только успокоился, а потом сразу потерял сознание, но дышать продолжал. Я не знала, что делать, кому куда звонить, звать ли кого-то вообще. А вдруг это следствие какой-то дури, которую ты принял, а в больнице у тебя в крови ее бы нашли? Об этом бы все тогда узнали, тебя могли исключить. Ты бы, наверняка, убил меня, я права? — Нейтан уверенно кивнул. Виктория всегда права. — А потом я увидела, что у тебя из куртки вывалился телефон, и я подумала, что твоим родителям будет лучше знать, что с тобой делать. Может быть, такое уже бывало, и нужно дать тебе лекарство, а может, вызовут семейного доктора или… В общем, я позвонила твоему отцу, но мне ответила его секретарша. — «Ну конечно. Не царское это дело — самому на звонок сына отвечать», — закатил глаза Нейтан. — Она еще долго не хотела меня соединять, пришлось наорать на нее, но эта картонная дурилка, наверное, все равно все передала неправильно… Твой отец сказал мне, что у тебя часто «что-нибудь трясется или дергается, и это для тебя нормально», что ты принимаешь от этого таблетки, и он об этом уже позаботился, не нужно ему на это указывать. Очень резко ответил. А потом попросил «не беспокоить его без должного повода» и повесил трубку… Господи, — простонала Виктория, опять уронив голову на руки, — я такая дура, мне, наверное, стоило быть понастойчивее, он же просто не понял, что у тебя был припадок… Но какой же это пиздец. — Как и вся моя жизнь, — усмехнулся Прескотт. — И кто в итоге меня сюда тащил? Никак, сама меня доволокла? Ноготки хоть не сломала? — Я растолкала Хайдена, — Виктория пропустила издевку мимо ушей. — Он предположил, что ты просто не выспался… Да какой, к чертовой матери, не выспался! Когда я по два часа в сутки сплю, я же головой об пол не начинаю биться! Короче, я отослала его обратно спать, а сама села здесь, поискала в интернете, что надо делать. А ничего не надо, только смотреть, как ты спишь и следить, чтобы случайно не сдох. Интереснее зрелища не придумать, особенно во время занятий. Ты как хоть? — Херово, — пожал плечами Нейтан и натянул покрывало на голову. Виктория-не-стерва с ее беспокойством и заботой его несколько нервировала, если избегать слова «стесняла». Это для него было как-то слишком непривычно и ново. Но не то, чтобы неприятно, скорее даже, наоборот. Прийти в себя на теплой кровати хоть с кем-нибудь по близости в любом случае лучше, чем в одиночестве и на сырой холодной земле. — Слушай, у тебя же там были занятия… Так иди уже, а? Я в порядке. — Чудно. И часто ты так сваливаешься? — прервала она его попытки к бегству от разговора. Парень скрипнул зубами. Похоже, он от нее просто так не отделается. Лучше бы она сказала «ну, тогда ладно» и ушла, решив, что сделала все, что могла. Но нет. Она же любопытная тварь. — Не часто. Вообще никогда. Впервые такое. Отвали. Попробуешь растрепать кому-то, я… — Зароешь меня под Табангой, я уже это слышала. Ты ведь у нас такой оригинальный, Прескотт. — «Стервозный» тон возвращается. А ведь было так тихо и хорошо. — Тогда чем ты обдолбался? — Ничем и одной затяжкой косяка. Какого черта ты все еще здесь вообще? Одеяло сдернули с лица. Нейтан обреченно простонал «блядь». — А пил? — угрожающе нависла Виктория. — Не пил, не курил, не кололся, что ты доебалась?! Тебе весь мой рацион рассказать? Хорошо. Поужинал в «Трех Китах», пожрал перед сном таблеток, поспал, спал отвратительно — еще пожрал таблеток, не помогло, выгребся на улицу, дунул, стал с недосыпа биться головой об пол, на свою беду решил сделать это рядом с тобой. Прости, больше не буду. В следующий раз постараюсь отойти в сторонку, дабы не оскорблять твой взор. Конец! — Каких таблеток? — нахмурилась Виктория. — Этих, — махнул Нейтан в сторону сваленных кучей на тумбочке баночек и коробочек в компании пустой бутылки из-под минералки. — Это… все твои? — с сомнением и немного испуганно спросила Чейз, беря в руки то одну, то другую упаковку с пилюлями. — Все до единой! Хочешь, подарю? Некоторые из них — то еще дерьмо, вставляют знатно. — Нейтан угрожающе сел на кровати, но тут же упал обратно. Сил на то, чтобы выставить девушку за дверь у него сегодня явно не хватит. Придется страдать. — Некоторые выглядят довольно серьезно. А чем ты болен? — спросила она еще более взволновано. — Тем, что мой отец ненавидит, когда я его «беспокою без должного повода». Поэтому он обо мне, вроде как, «позаботился». Но я все равно бьюсь в конвульсиях от осознания собственной никчемности. Потому что я мудак, и мне это нравится. — Ну, «мудак» — это, похоже, вообще не лечится, — понимающе кивнула Виктория. — Наследственная болезнь, наверное. А если серьезно? Депрессия? — Не без этого. Последний раз у меня диагностировали биполярное… биполярное что-то там. — А так же проблемы с памятью или вниманием. И как ты тогда не путаешься, что и когда тебе принимать? Тут же хренова гора. — А я путаюсь. Часто, — радостно улыбнулся Прескотт. — Иногда — специально. Иногда — нет. Я же мудак, да? Мудак с маниакальной фазой. Мне можно. Люблю рисковать. — После сегодняшнего, я думаю, перестанешь, — заверила его Виктория и застряла в комнате еще на пару часов: переписала названия всех препаратов, отыскала все потерянные/порванные /чем-нибудь залитые/провалившиеся в черную дыру рецепты и только после этого оставила несчастного Прескотта, запасы сарказма и издевок которого уже были на исходе, спать дальше. Но вернулась спустя несколько дней, держа в руках список из нескольких страниц с наименованиями всех таблеток с указаниями к их применению и условиями приема в краткой и доступной для «мудака с маниакальной фазой» форме. Кого-то известный инстинкт заботы о человеке, которого ты спас, заставляет присылать спасенному по праздникам банковские чеки*. Викторию, очевидно, этот инстинкт заставил заниматься вот такой вот херней. Нейтан спросил, сколько он ей должен за исследование. Виктория послала его по матушке, швырнула список на кровать и оскорбленно хлопнула дверью. Но тут же вернулась, сокрушенно восклицая: — Черт! Ну ты же опять ничего не будешь читать, ты же опять все бумажки посеешь! Ты же придурок, Прескотт, ты снова начнешь глотать их горстями, я же знаю. Ладно! — И забегала по комнате, как по своей собственной, собирая таблетки и раскладывая их по новым углам: те, что на прикроватной тумбочки — принимать каждый день перед сном; которые на столе — вообще редко, раз или два в неделю, Виктория поставила на своем телефоне будильник, позвонит и напомнит, так и быть; таблетки на полу — безобидная дрянь — витамины и пищевые добавки — их можно есть, сколько хочешь, когда хочешь и с чем хочешь, развлекайся; а вот пилюли, заботливо положенные в карман куртки, надо прямо сейчас разнести по всем шкафчикам Нейтана в академии и не забыть положить в бардачок автомобиля — их нужно пить во время каждого приема пищи. Если что-то непонятно — Виктория подскажет, а деньги Прескотт может себе запихнуть, ну, он знает куда. Пусть лучше будет поменьше мудаком и перестанет средь бела дня биться в припадках. Вот это — лучшая для Чейз благодарность. «Давая людям спасти себя, ты тем самым спасаешь их», как-то так*. Может, Нейтан никого и не спас, раз трясся в судорогах по-настоящему, а не притворялся, и выглядел после этого недостаточно «слабым, ранимым и благодарным», но Виктории, похоже, все-таки помог. Ходить в маске постоянно — невозможно, нужно снимать ее хоть иногда. Но в последние время делать это становится все труднее и труднее, Чейз сливается с ней, забывая, кто она, слишком зацикливаясь на том, кем она хочет быть, слишком вживаясь в роль. Кажется, что в следующий раз она уже не сможет оторвать маску от своего лица, не оставив на ней кусочка своей кожи и плоти, не пролив слез или крови. Нейтан ненавидит Викторию Чейз, холодную стерву, самопровозглашенную королеву Блэквелла, любительницу унижать окружающих и смотреть на всех свысока. Свою женскую версию, карикатуру на самого себя — несуществующего человека, искусственно созданный образ. Нейтан сделает все, что угодно ради Вики, талантливой, красивой, умной, но неуверенной в себе девочки, слишком зависимой от мнения окружающих, немного завистливой, этого у нее не отнять, но не такой уж и злой. Рядом с собой он позволит ей снять маску. А в оставшееся время подыграет, и это будет, черт возьми, весельем для них обоих — для короля и королевы Блэквелла, которые оба вовсе не те, за кого себя выдают. Проходят недели, месяцы. Нейтан все так же пихает Викторию локтем в бок, а она все так же показывает ему многозначительный жест. Но делают они это уже как-то тепло, по-приятельски. На вечеринках все так же тусуются вместе и напиваются, только теперь никто из них почему-то не боится, что, пока один отвернется, второй плюнет ему в стакан. Их улыбки и смех становятся искреннее, а компания друг друга — уютнее. Виктория не замечает, как начинает все реже и реже называть Нейтана «придурком» или «мудаком», и так же редко слышит в свой адрес «сучка» или «стерва». Нейтан же не помнит, в какой момент начал писать ей сообщения не для того, чтобы отчитаться — «сегодня я все еще не сдох», а просто так, чтобы поболтать. Чейз продолжает заходить к нему в комнату, как к себе домой, и это сначала дико бесит, но и к этому он привыкает. В конце концов, Виктория всегда молчит и своего мнения об обстановке не высказывает: на постеры и изображения из проектора иногда смотрит, конечно, но совершенно скучающе. — Ну как? Нравится? — как-то, не выдержав, спрашивает Прескотт девушку, рассматривающую новенький плакат с шибари**, ожидая, что та все-таки скривит носик и выскажет наконец все, что думает. — Да так… Мрачненько, — отзывается она, ковыряя черно-белое изображение ногтем. — У всех нас есть свои фетиши. И пусть он никогда не посмотрит с ней фильм из своей коллекции и не обсудит, насколько натурально выглядят в нем сцены насилия, но зато он хотя бы знает, что Виктория никогда его увлечений не осудит, не назовет «мерзостью». Нейтан начинает врываться к ней в комнату сначала просто из ответной вредности, но потом просто привыкает это делать. Привыкает к удобному мягкому дивану и к кофейному столику, на который можно закинуть ноги. Привыкает, что Виктория посылает своих подручных принести кофе, а потом достает трофейную коробку с печением. Чейз ведь, на самом деле, — страшная сладкоежка, душу продаст за какое-нибудь вкусное и миленькое на вид пирожное. Как-то обмолвилась, что родители ее в детстве с этим делом не то, что ограничивали, а вообще запрещали — боялись, что растолстеет. Правда, кому нужен жирный и уродливый ребенок, который плохо выходит на семейных фотографиях? Зато теперь вот она с Нейтаном сидит, перемывает знакомым косточки, планирует вместе с ним предстоящую вечеринку или обсуждает фотографов, о которых узнала на занятиях Джефферсона, а параллельно хрустит, отыгрываясь за голодное детство. Потому что знает, что парень ее за это не осудит. Что там! Нейтан не осуждает ее даже, когда находит на ее ноутбуке огромный запароленый архив (пароль — настоящая дата рождения Виктории, не та, которая с ее странички на Фейсбуке), под завязку наполненный аниме-сериалами и картинками оттуда же. Не осуждает, но ржет, правда, с полчаса, не в силах остановиться, сгибаясь пополам — ничего не скажешь, забавная находка на компьютере местной светской львицы и, по совместительству, ярой ненавистницы всех гиков. Виктория лупит его кулачками по спине, возмущенно кричит, а потом бросается выгонять прибежавших на шум борьбы соседок. — Да ла-а-адно тебе, Виктория, — успокоившись, тянет Нейтан. — Это же ерунда, ничего такого. Все парни грешили когда-нибудь тем, что смотрели нарисованную японскую порнуху с большеглазыми девицами, которых имеют щупальцами. Пусть только попробуют тебе что-нибудь после этого сказать. — Мне плевать, что они скажут, Нейт, — шипит Виктория, опасливо косясь на платяной шкаф, где, как потом оказалось, она хранит в коробках из-под обуви обложенные поролоном драгоценные аниме-фигурки, чтобы иногда в одиночестве вытаскивать их и любоваться, — Мне важно, что все обо мне подумают. Я уже сыта по горло теми, кто считает меня ребенком, который, раз смотрит «мультики» и играется в «игрушечки», то, значит, никогда не станет известным фотографом. Как будто одно другому мешает! Но именно это все всегда думают. Так что это я зарою тебя под Табангой, если ты проболтаешься. Какого черта ты туда вообще полез, кто тебя просил? Взять бы мне сейчас ремень подлиннее, за то, что в вещах моих роешься, да и… Виктория почему-то затыкается на полуслове. Нейтан до сих пор не знает, что она тогда такое в его взгляде или движениях увидела, раз тут же все поняла. Но темы телесных наказаний она больше никогда при нем не касается, даже трехметровой палкой. Хотелось бы Прескотту надеяться, что Виктория не состоит в клубе страдальцев из-за тяжелого детства и свой вывод сделала, не исходя из собственного горького опыта. Но в комнате Чейз нет ни одной семейной фотографии, ни единой. Насколько все должно быть плохо, раз даже у Нейтана такие есть? Нейтан из любопытства находит фотографию семейства Чейз в интернете. Она совсем старая, и многого из нее, конечно, не уяснишь. Только то, что Шон Прескотт о родителях Виктории сказал бы, что они люди «порядочные и достойные». На языке простых смертных — «чопорные снобы», как и положено владельцам престижной галереи: строгие костюмы за несколько тысяч долларов, фальшивые фотогеничные улыбки и полное отсутствие тепла между родными. А рядом с ними — девочка лет тринадцати-четырнадцати: такая же строгая, но дорогая одежда черно-белых оттенков, темно-русые волосы стрижкой до плеч, украшенные скромной белой лентой, и зеленые глаза, смотрящие хмуро, исподлобья, хотя пухленькие губки и сложены вроде бы в улыбке. Виктория когда-то еще не умела или не хотела носить свою маску. Придя же в Блэквелл, она отрезала, вытравила вместе с волосами свою старую жизнь. Теперь она ненавидит Рейчел, на которую так хочет походить, но никогда не сумеет, травит Кейт, которая, по собственной воле скромная и покорная, слишком напоминает Виктории себя старую, со строгой прической и в черно-белой одежде. Поливает грязью Макс, тайно ею восхищаясь, ведь та позволяет себе непростительный грех — просто быть собой и плевать на мнения окружающих. О да, Виктория Чейз — мастер в умении портить жизнь тем, кто ей на самом деле нравится, а потом злиться и плакать, когда кто-то из них умрет или попытается это сделать. Ну что за… Нейтан. Виктория и Нейтан, пугающе друг на друга похожие, правда, могли бы быть идеальной парой — двое талантливых богатеньких детишек, прекрасных снаружи, но, так уж со временем сложилось, полностью прогнивших изнутри. Мудрый Хайден как-то предлагает Прескотту: — Чувак, начните вы уже встречаться! Оно же видно, что Вик к тебе неравнодушна. Ни с кем она не проводит столько времени, сколько носится с тобой. Просто попробуйте. Виктория «просто пробует» первой, после одной из летних вечеринок «Циклона». Просто, когда Нейтан провожает Чейз до ее комнаты, она, вместо обычного прощания, целует его в губы. Они у Виктории оказываются мягкие-мягкие, и целуется она неожиданно нежно, легко, совсем не так, как Рейчел, страстная и напористая. Когда Нейтан несмело отвечает, она аккуратно обнимает его за шею, едва касаясь его кожи кончиками пальцев. Чейз никогда не запрещает ему пихаться или фамильярно закидывать руку себе на плечи, но сама редко его трогает, а если и делает это, то крайне осторожно, и в ее глазах в это время всегда будто бы читается немой вопрос — «не делаю ли я тебе неприятно?». И Прескотт ей за это благодарен. Она отстраняется, видит в его затуманенных глазах легкое недоумение, смущенно отворачивается и принимает, наверное, окончательное решение: — Слушай… эм… Давай забудем про это, ладно? Прости. Я просто слишком пьяна, наверное. Просто пьяный поцелуй, от которого Нейтан, конечно же, ничего не ожидает. Это ведь даже не секс. И хватит с него уже «друзей, которые трахаются»: Рейчел исчезла всего пару месяцев назад. Больше с Викторией они об этом поцелуе никогда не вспоминают, и обоих это устраивает. Есть легенда, что бог, дабы наказать род людской, разбил людей на половинки, разметал по свету — ищите друг друга. И все ищут, думая, что в итоге найдут любовь всей своей жизни. Что ж, Нейтану вроде бы тогда повезло — вот она Виктория, здесь, рядом. По всем статьям — это именно та самая его недостающая часть, невероятно похожая, и подходят они друг другу, как два соседних кусочка пазлов — сплошное понимание. Но тут-то и открывается смысл этой злой божественной шутки — любить в романтическом плане свою половинку не получается. Это все равно, что любить самого себя, часть себя. Какой-то нарциссизм. Или твинцест в особо извращенной форме. Они больше, знаете, как родственники, как бы банально это ни звучало. Виктория, как Кристин когда-то, выгоняет Нейтана иногда гулять, обсуждает с ним его фотографии. А он, как какой-нибудь типичный старший братик, чистит рыло очередному качку из Бигфутов, если тому не посчастливится в присутствии Прескотта сказать или написать о Виктории что-нибудь похабное. А еще Нейтан сидит с ней рядышком, когда она льет слезы из-за очередного отказа, проигрыша или из-за попытки самоубийства святоши. Ему неловко, он не знает, куда себя деть и что сказать, но сидит. Потому что Виктория точно так же неловко сидела с ним, рыдающим, посередь разрушенной аудитории после очередного срыва из-за Рейчел. И это — вещь интимнее любого поцелуя. Они вместе смеются, когда Виктория показывает ему смс-ки от ее поклонников. Они абсолютно серьезны, когда Нейтан спрашивает у нее, нет ли у Чейз на примете девушки, с которой после вечеринки он мог бы без лишних вопросов и проблем остаться только на одну-единственную ночь. Виктория всегда обязательно находит такую и даже сводит их вместе в вип-зоне «Циклона», толкая свою избранницу в объятья Прескотта, неспособного на постоянные отношения. Она не знает, что дважды, сама того не подозревая, приводила ему девушек, которые той же ночью оказывались в Проявочной. Но это, конечно же, не ее вина. «Лучшие друзья». Кого-то эта фраза напугает, напомнив о френдзоне. Но не Нейтана. Если это и френдзона, то для него она исключительно добровольная. Виктория-зона. В ней ему, знаете ли, очень комфортно. И он в клочья порвет любого, кто попытается все разрушить, будь то хоть сама Виктория.***
У Виктории под блузкой очень хрупкие плечи, которые в стальной хватке Нейтана едва не хрустят, но рукоприкладство ему все равно почему-то не кажется такой уж плохой идеей. Ситуация критическая, вопрос жизни и смерти. Может статься, буквально. Происходящее вызывает у Нейтана чувство дежавю. Где такое уже недавно было? Ах да, на парковке. Стычка с Колфилд. Есть лишь одна разница — Прескотт точно знает, что, в отличие от Макс, Виктория никогда ему не ответит, даже если разбить ей сейчас в сердцах нос. А желание такое, поверьте, имеется. Она, оказывается, никого не шантажировала. Она, оказывается, вчера в одиннадцатом часу вечера встретилась с Джефферсоном лишь для того, чтобы собрать портфолио и «обсудить свое будущее». А угроза оклеветать преподавателя, если она не выиграет в конкурсе — это так, просто к слову пришлось. Джефферсон все не так понял и сделал из мухи слона. И все это было сказано Нейтану таким надменным и искренне непонимающим суть проблемы тоном, что парень просто не смог сдержать в себе порыв схватить Чейз за плечи и немножко встряхнуть для прояснения рассудка. — Каким местом ты, блядь, думала?! Каким?! Ты что, совсем не понимаешь, что сделала?! Шантажировать его! Это же, блядь, Джефферсон! Рассудок у нее прояснился еще тогда, уже когда Нейтан просто рванулся к ней безо всякого предупреждения. Выражение лица с высокомерного сменилось на испуганное, а надменный тон — на извиняющийся. — Прости, я не имела в виду ничего подобного, я не думала, что он к тебе из-за этого пристанет, извини, — лепечет девушка и слабо цепляется Прескотту за локти, отчаянно сжимаясь и закрывая глаза каждый раз, когда он кричит ей в лицо и трясет, иногда отрывая от пола. Все это длится уже несколько минут, и Нейтан понимает, что почему-то просто не может остановиться. — Тебе не обо мне нужно беспокоиться, Виктория, поверь! О себе бы лучше побеспокоилась! — Колфилд он тоже это говорил, но она все равно рискует попасть в Проявочную. Теперь Вики. Ну почему его никто никогда не слушает? — Ты понятия не имеешь, кто он такой, и что он может с тобой сделать! — О ч-чем ты говоришь? Я… я не понимаю, Нейтан, пожалуйста… Только тогда Нейтан осознает, что сболтнул лишнее и замирает. У Виктории на глаза, оказывается, уже навернулись слезы, губы чуть дрожат, как и плечи, которые он с таким усердием сжимает. — Пожалуйста, отпусти меня… Ты делаешь мне больно… От мольбы в ее ставшем таким тихим голосе неприятно колет где-то в сердце, и Нейтан тут же разжимает пальцы, с ужасом наблюдая, как Виктория торопливо отбегает от него подальше, обняв себя руками, и смотрит, как на предателя. Коим Прескотт себя и чувствует. Плачущая Вики всегда вызывала в нем желание обнять и защитить, но первого он делать не умеет, а второе тоже выходит через задницу. Зато ненавидеть себя за только что сделанное он умеет в совершенстве. — Прости… Прости, Виктория, я не хотел. Мне жаль. — Ему жаль! О, тебе должно быть жаль, причем очень. — Виктория зло трет глаза. Яд в ее шепоте немного успокаивает. Если бы она сейчас вместо этого села и разрыдалась, Прескотт просто бы взял и вышел в окно. А вот ее злость он вполне заслужил, поэтому честно это переживет. — Посмотри, что ты со мной сделал! Это же гребаные синяки от твоих лап! Ну? И что мне с этим прикажешь делать? «О, Виктория! Скажи мне, что ты наденешь!». Я собиралась надеть чертову кофту с открытыми плечами. Теперь я этого уже не сделаю. Огромное спасибо. — Извини… — Засунь свое «извини» знаешь куда! Уже ничего не исправишь. И из-за чего ты, главное, так взъелся? Сначала Макс, сегодня я. Что мы тебе сделали? Кто тебя так накрутил, что ты стал на всех бросаться? — Знаешь, я… Мне просто страшно, — честно тихо признается Нейтан и сам удивляется, как легко это выходит, и как сложно остановить себя до того, как все расскажешь. — Мне очень страшно, Вик. И я не знаю, что делать, я просто не знаю. — Страшно? — Виктория взволнованно подходит ближе, тут же забывая, что злилась. — Кого ты боишься, Нейт? Джефферсона? Или у тебя опять проблемы с семьей? — Почти. Я… я не могу рассказать. Не сейчас. Как же ему иногда хочется, чтобы кто-нибудь сам обо всем догадался. — Ты же знаешь, что можешь мне доверить все, что угодно. Я никому не скажу. Точно не хочешь поговорить? Тут же дело явно не в моем с Джефферсоном разговоре. Ты сам на себя не похож в последнее время. С тобой творится какое-то дерьмо, и все это за моей спиной. Мне это не нравится. Я волнуюсь. — Да все нормально. Будет, по крайней мере. Ебанутая неделька! Обещаю, сегодня ночью все кончится. — Нейтан вздрагивает от собственной фразы. Сегодня ночью. Господи, как же скоро. Он совершенно к этому не готов. — И прости… за кофту, правда. Я не должен был. — Ничего. Я все равно купила вчера новую блузку, взамен той, что мне изгадили в краске. Просто надену ее раньше, чем хотела. — Виктория инстинктивно потирает плечо. — В конце концов, быть может, я это и заслужила. — Нет! Ты не… «Только не ты» — Заслужила! Да, может, ты и перегнул палку, но здесь есть и моя вина. Это был глупый поступок, я понимаю, Нейтан, я уже сама пожалела о том, что ляпнула перед Марком! Ты же знаешь, что меня иногда заносит. Взять хотя бы бедняжку Кейт… Был бы тогда рядом со мной кто-нибудь, кто мог бы вовремя меня встряхнуть. А теперь уже мало что сделаешь. Но я учусь на своих ошибках. И я извинюсь перед мистером Джефферсоном. Если его это так задело, я извинюсь. — Лучше не подходи к нему сегодня, хорошо? Пусть остынет. Он очень зол, поверь мне. Весь этот конкурс, Кейт, да еще и ты… — Если ты так считаешь, то ладно. — Виктория чуть улыбается, и Прескотт потихонечку расслабляется. — Займусь этим после вечеринки и объявления результатов. Кстати о вечеринке! Тебе тоже стоит пойти и переодеться во что-нибудь соответствующее. Мне уже глаза намозолила твоя чертова куртка. Если заявишься вечером в ней, мы тебя утопим в бассейне. А потом переоденем во что-нибудь сухое и стильное. Почему ты все время из нее не вылезаешь? — Осень, холодно, — пожимает плечами Нейтан. А на самом деле, его кости уже больше нечему греть, кроме этой куртки и нескольких слоев шмоток под ней. — Пойду, подберу тогда что-нибудь. Увидимся! — И Нейтан, — Виктория останавливает его уже на выходе. — Эм… Удачи тебе с тем, что у тебя сегодня… ну… кончится. И если тебе все-таки понадобится помощь, то ты знаешь, где меня найти. Просто хочу, чтобы ты это знал. Боже, благослови Викторию, если ты есть. Нейтан знает, что ничем она не сможет помочь. Но от этих слов ему действительно лучше. Быть может, все у него сегодня получится. И все не так плохо. У него хотя бы есть, к кому вернуться. У него есть Виктория, которая всегда его поймет и простит. Возможно, простит даже за Рейчел, за Кейт и за все остальное. Будет злиться, плеваться ядом, но когда-нибудь оттает и простит. Нейтан выходит на улицу и достает из куртки косяк. Трезвость рассудка во всех его планах ему все равно не помогает, ни тогда, с Прайс, ни сейчас, с Викторией. Если чему-то суждено пойти по пизде, оно все равно пойдет. Так к чему лишать себя минутки удовольствия и спокойствия перед концом света? К тому же, до вечеринки все успеет выветриться. Поднимаясь шаткой походкой по лестнице в свое крыло в общежитии, Нейтан почему-то радуется мысли о том, что у себя в комнате сейчас опять увидит улыбку Макс, которая вдохновит его на дальнейшие подвиги. Все-таки они с Викторией точно пригласят эту загадочную хипстершу в «Циклон», если после урагана академия все еще будет стоять. Просто прикола ради, посмотреть, что выйдет. Они Колфилд накрасят, снимут с нее мышиную ветровку, проклятую футболку с оленем и оденут во что-нибудь приличное. В какую-нибудь стильную кофту правильного цвета и фасона, которая скроет, какая Макс плоская. Вот и все. Она перестанет всех бесить и будет только радовать. Это будет чудесный новый мир, прямо как у него во сне, где все будут друзьями, и не будет никакого Джефферсона с его угрозами. Только потерпи, Нейтан, еще одни сутки, потерпи, а косяк тебе в этом убеждении поможет. Макс он видит раньше, чем доходит до своей комнаты. Живую Макс, во плоти, испуганно застывшую посередь коридора, будто олень в свете фар. Рядом с сучкой-Прайс, у которой в руках пакет с его одноразовым телефоном и кодами. Пакет тут же прячется девицей за спину, по-детски, виновато. Ну да, как будто бы Нейтан не успел заметить. — Что вы забыли в моей общаге? Макс делает первый испуганный шаг назад, к отступлению, даже не думая оправдываться. Поймана на месте преступления, виновна. «Ну уж нет. Никакого «Циклона» для маленькой феминаци, вломившейся ко мне в комнату. Только если торнадо ее туда сдует, как Дороти*** из Канзаса в страну Оз» — Ну и любопытная же ты сучка, Макс! — Нейтан делает первый смелый шаг вперед, к тому, чтобы и с выкуренным косяком все у него пошло по пизде.***
«Все меня ненавидят… все…» И даже тот гик Грэхэм, с которым он вообще ни разу в жизни не разговаривал. Ну, Прескотт ожидал, что когда-нибудь его разорвут на части за все хорошее — Прескотт практически этого и дождался. Какая теперь разница, кто это сделал? Дружок Макс? Пусть он будет народным героем. Это, выходит, Нейтан еще легко отделался. Страшно представить, какую расправу бы над ним учинил тот, у кого больше причин его ненавидеть. «Нравится делать людям больно, да? Макс? Кейт? Мне?» «Я не хотел сделать больно Кейт, я хочу спасти Макс, что я тебе такого сделал, оставьменявпокоемнебольно» Нейтан давится еще одним глотком виски, обжигая истерзанные губы, и крепче сжимает в руке приложенный к лицу пакет со льдом, пытаясь дышать глубже и не возвращаться мысленно на пол общежития. Ему нужен пакет побольше. Где-нибудь с целое прескоттовское тело размером, раз все оно теперь — один большой синяк. Ужасно больно, и виски не помогает. Еще и кровь из носа не останавливалась даже после мучительной дороги до Проявочной. Джефферсон как в воду глядел, когда решил не снимать полиэтилен с дивана, знал, сука, что придется стирать с него кровищу. Нос сломан уже… в третий или четвертый раз за год. Едва заметная (отлично заметная для Нейтана) горбинка, похоже, не просто никуда не уйдет, но и станет еще больше и уродливее. Главное, сломан опять, уже в третий-четвертый раз, не в драке (в драке Нейтан сам кому-нибудь что-нибудь ломает), а во время недостойного избиения. И, поверьте, нет никакой разницы, кто ломает — отец или Грэхэм. Болит одинаково, в глазах у избивающего одинаковая слепая ярость и одинаковая уверенность, что он не избивает, а заслуженно карает обнаглевшего Нейтана, ведь «боль — лучшая дисциплина». Потому-то Прескотт и реагирует всегда тоже одинаково — сжимается в комок и умоляет его простить. По-другому не выдрессирован. И это ему еще повезло прорыдаться и уползти зализывать раны раньше, чем с любопытством скрипнула первая дверь. Иначе развирусилось бы у них вместо «одичавшей Кейт» новое видео. «Общага Блэквелла — 10.10.2013. Прескотта поимели!!!». Да, какое-нибудь такое название подошло бы. Прескотта поимели, а что имеет сам Прескотт? Ничего он теперь не имеет. Он не имеет хорошей физической формы: ребра ноют, живот ноет, все ноет, и он едва может передвигать ногами. Он не имеет рожи, которая не вызвала бы вопросов на сегодняшней вечеринке: весь в царапинах, правая половина лица похожа на опухоль, один глаз настолько заплыл, что не открывается — Грэхэм совершенно не умеет бить, он скребет при ударе костяшками, свозя кожу и устраивая кровавую баню. Дилетант, но Нейтану от этого не легче, а, скорее, как раз хуже. Еще Прескотт не имеет одноразового мобильника, и непонятно, как объяснить это Джефферсону. Страшно ему будет, объяснять-то. Потому что Нейтан остался и без пистолета тоже. «Ну и кто у нас теперь сучка?» Прайс — сучка. Сучка, любящая тупые боевики. Ну как можно — уйти, и без брутальной фразы? Наверное, еще бы и плюнула в него, да Макс не дала — вытолкала за дверь. Макс, с мерзкой жалостью во взгляде, которую видно, даже когда собственные глаза заливает кровь. И это вряд ли лучше, чем ненависть. Колфилд, наверное, никогда не видела так близко, как кому-то разбивают лицо. Она вряд ли даже когда-нибудь видела столько крови и насилия, эта защитница униженных и оскорбленных. Макс не знает, что это ее нужно защищать, а у нее в команде лишь рыцарь-неумеха и дура с чужим пистолетом. Оба — бесполезные против Джефферсона. Нейтан отшвыривает лед на пол и в отчаянии стонет, откинувшись на спинку дивана. Успокаивающий белый цвет стен Проявочной нихера не успокаивает. Нейтан все еще дрожит, ему все еще больно, и он едва помнит, зачем вообще сюда приехал. Сюрприз — не сюрприз Джефферсона, точно. Надо ли говорить, что подняться с дивана получилось далеко не с первой попытки? На мониторе компьютера — записка от Марка. »… Я не желаю снова слышать, как ты выкрикиваешь мое имя в общественных местах…» Ну не желай, не желай. Нейтан вот тоже не желает ходить постоянно со сдвинутой черте-куда переносицей, да у жизни другие планы. Вот и момент истины — закрытый металлический шкаф с ровными рядами красный папок, с ровными рядами моделей внутри. Нейтан знает, что увидит, Нейтан готов. Три последние — Рейчел, Кейт, Макс. Рейчел, Кейт, Макс. Рейчел в Проявочной. Кейт в Проявочной. Макс в Проявочной. Он пробует старое словосочетание с новым именем на вкус. Вкус, как и предыдущие два раза — мерзкий, и от него тянет блевать. Никакой интриги нет, но интересно — вдруг на корешке папки Джефферсон обзовет Колфилд не «Макс». Нейтан ведь даже не знает полное имя этой убогой. Виктория когда-то упоминала, и это было что-то некрасивое, вывернутое, абсолютно оленьей девочке не подходящее. Максвелл или Максимильяна, может быть. Ну что ж, сейчас он это, возможно, узнает. Прескотт закрывает глаза, выдыхает и мужественно сдвигает дверцу шкафа. И, наверное, здесь какая-то ошибка, думается Нейтану. Наверное, какая-то ошибка или Грэхэм окончательно отбил ему мозги, раз он не может нормально прочитать имя. Потому что имя «Макс», как бы его ни записали, не может иметь в себе восемь букв и начинаться с «В». Тут явно что-то не так, потому что и на пятый и на десятый раз парень вместо «Макс» читает «Виктория». «Виктория». «В-И-К-Т-О-Р-И-Я». Виктория в Проявочной. А не Макс. Нейтан все перечитывает и перечитывает, но имя никак не желает читаться правильно, и от этого Прескотту хочется кричать.***
Хорошая новость — предсказанную в видениях судьбу, оказывается, можно изменить. Нейтан не знает, каким образом, но он все-таки уберег Колфилд от скорой смерти в Проявочной, как и хотел. Плохая новость — никто не говорил, что судьба изменится обязательно в лучшую сторону. Такое ощущение, что каждый раз, когда Нейтан задает вопрос «а куда уж хуже?», вселенная воспринимает это как вызов. Она, наверное, и сама уже не рада, что доверила такой великий дар мудакам-Прескоттам, но отыгрывается почему-то исключительно на младшем из них. Парень до упора выжимает педаль газа, боясь, что сотрет шины в хлам раньше, чем доберется до академии. Несколько раз он хватал с сидения свой мобильник, пялился на толстую паутинку трещин на экране (телефон мужественно принял один из ударов Грэхэма на себя), даже находил имя Виктории в списке контактов, но все так же неизменно сдавался, выплевывал отчаянное ругательство и кидал телефон обратно. Как бы получше выразиться? «Привет, Вик, это я. Слушай, тебе нужно бежать, иначе тебя убьют» «Ты знаешь, Рейчел не пропала — ее тоже убили, я помог ее убить» «Понимаешь, Вики, какое дело: Джефферсон, да-да, тот самый, которого все так любят, он — долбаный маньяк, и ты у него на прицеле» Нейтану даже не так сложно представить, как он скажет это по телефону, ему сложно представить, что ответит на это Виктория. «Что-что? Прости, связь плохая. Ты что-то говорил про маньяка… Кто «долбаный маньяк», ты?» Ведь это он, а не Джефферсон сегодня пытался вывихнуть ей обе руки. Казалось бы, в плане ничего не должно поменяться, кроме одного имени. Нужно все так же сыграть примерного ученика перед Марком, а потом осторожно вывести девушку с вечеринки. Ничего нового. Но в плане больше не участвует эфемерная девочка со взглядом Моны Лизы из его снов, внезапно увидевшая Прескотта насквозь и узнавшая обо всем дерьме Блэквелла. В плане участвует Вики, которая удерживает его от падения в выгребную яму жизни вот уже больше года, живя при этом в каком-то своем ярком мирке страз и модных кашемировых рубашек, где нет места похищениям и убийствам. Поэтому к черту планы, Нейтан просто поймает Викторию в ее комнате в общежитии и не пустит ни на какую вечеринку. А лучше — запихнет в машину и будет гнать до самого Форт-Лодердейла****, пока не узнает, что ублюдка-Джефферсона сдуло ураганом. А если Вики будет упираться — перемотает ее скотчем, и тот в кои-то веки будет использован во имя благого дела. Парковку академии он встречает с непередаваемым облегчением. А уж пятьсот метров до общежития — это и вовсе немного, даже если он едва ползает. И хорошо, что здесь никого нет: все готовятся к вечеринке. Никто не остановит Нейтана, чтобы пристать к нему с вопросом о его внешнем виде. — Куда-то торопишься? — Тяжелая рука опускается на плечо. Он на парковке совершенно один, если не считать Джефферсона, который, конечно же, его ждал с того самого момента, как заметил отсутствие прескоттовской машины на ее прежнем месте. — Смотрю, мой сюрприз не слишком пришелся тебе по душе, раз ты так стремишься поскорее предупредить Викторию. Или ты бежишь куда-то еще? О, боже… Нейтан, я же видел тебя несколько часов назад. Что, черт возьми, уже успело случиться с твоим лицом? Нейтан открывает рот, чтобы ответить. Наверное, он должен сказать что-то вроде: «О! Ничего страшного, мистер Джефферсон, мы просто немного повздорили с Грэхэмом. А сейчас, извините, я очень тороплюсь: мне нужно подготовиться к вечеринке, где я должен буду накачать Викторию. Не беспокойтесь, я не забыл взять экстази. Сделаю все в лучшем виде. Увидимся в Проявочной!». Ну кто поверит в эту чушь, в самом-то деле? — Да пошел ты на хуй со своим «сюрпризом», ублюдок! У этой парковки явно плохая энергетика: уже второй раз за неделю на ней пытаются кого-то удушить.***
— Тебе не стоило так напрягаться и делать резкие движения в твоем состоянии, Нейтан. Ты только больше навредил сам себе, — произносит Джефферсон заботливо, на паренька при этом совершенно не глядя. Он всегда смотрит исключительно на дорогу, когда ведет, на нее и никуда больше. Ужасно боится отвлечься, наверное, потому что и так довольно плохо видит. Или просто знает, что Нейтан куда сильнее желает пойти на контакт, если показательно не обращать на него внимания. — Уверен, что тебе не нужно в больницу? Удары по голове довольно опасны — у тебя может быть сотрясение. — Не нужна мне твоя забота, ты мне не мамочка, — выплевывает Нейтан, также не глядя на своего учителя. Впрочем, говорит он уже на порядок спокойнее. «Я говорил тебе: не смей трогать Викторию! Почему она?! За что?!» «Нейтан, успокойся. Ты все понял неправильно» «Не указывай мне, что делать, или я тебя прикончу! Голыми руками! Мне даже не нужна для этого чертова пушка!» «Тогда нам нужно поговорить. Я уже сказал тебе: я не против все это обсудить, когда ты вернешься из Проявочной» «Так, блядь, говори! Говори, пусть все услышат и узнают, что ты такое на самом деле!» «Не здесь, Нейтан. Не здесь, ты знаешь правила. Давай немного прокатимся и в это время поговорим. Сейчас я отпущу твои руки, и мы пойдем в мою машину, где ты сядешь и успокоишься. Ладно?» Спустя километр, Нейтан, и правда, заметно успокоился. По крайней мере, до того состояния, где он ни на кого опять не бросится. — Не хочешь хотя бы рассказать мне, кто это сделал? Так у них все разговоры и начинаются. Джефферсон изъявляет желание пообщаться, чтобы сидеть и молчать минут пятнадцать. А потом задает какой-нибудь совершенно тупой вопрос, на который хочется ответить просто, чтобы прервать тяжелое молчание. А то ведь так можно и до самого Сиэтла молчать. — Дружок Макс. Грэхэм, кажется. Джефферсона это почему-то веселит, и он смеется: — Уоррен? Серьезно? Ну надо же! Выходит, даже у этого мальчика есть темная сторона. Знаешь, а я ведь подозревал, что где-то она в нем все-таки есть. Разговаривать на отвлеченные темы с Джефферсоном всегда приятно. Нейтану кажется, что они оба сейчас вернулись в те светлые времена до Рейчел, до того, как начался весь этот кошмар. Ведь на самом деле еще не поздно подыграть, сказать, что погорячился, пообещать, что сделаешь все идеально, как с Кейт, заставить Марка гордиться. И тогда все действительно станет по-прежнему. Но знаете, что? «К черту все это» — Марк, я больше в этом не участвую. И только попробуй сейчас спросить, «о чем это ты?». Ты знаешь, о чем. С меня хватит. Мы пересекли черту. Он ожидал, что фотограф разозлится и прикажет ему «не нести чушь», но тот лишь удивленно вскидывает брови. — Вот, значит, как. И где же, позволь спросить, ты нарисовал ту воображаемую черту? Правильно было бы ответить, конечно, что вообще не стоило начинать всем этим заниматься. Но это означало бы солгать для Нейтана. Его черта располагалась в другом, совершенно определенном месте. — Мы убили Рейчел, Марк. Мы убили человека. Этого более чем достаточно, я уже молчу про остальное дерьмо! Так что хватит. Военные фотографы никогда сами не стреляли из автомата, чтобы заснять чью-то смерть на поле боя, и никогда сами не морили голодом детишек в Африке, чтобы запечатлеть обтянутые кожей скелеты. Логическая цепочка Джефферсона, на самом деле, очень легко может быть разрушена. — Меня радует, что я слышу местоимение «мы». Хотя бы здесь ты с собой честен. И все же ты очень любишь заниматься самообманом. Разговор идет совершенно не о Рейчел. Ты полгода ходил тиши воды ниже травы, не считая нервных срывов, конечно, но тут вряд ли есть твоя вина — такая уж у тебя психика. Господи, я ведь подарил тебе пистолет, Прескотт! Если все дело в Рейчел, почему же я все еще здесь сижу? Дело не в ней, не в бедняжке-Кейт и даже не в том, что я заставил тебя позировать. Ты был не в восторге, но смирился и молчал. А сегодня я наступил на твою старую зудящую больную мозоль под названием «Виктория». Тут-то тебя и понесло. — Конечно! Она ведь мой друг! — срывается с языка раньше, чем Нейтан успевает себя одернуть. Он никогда ее так не называл, и фыркал, когда Виктория так называла его, хотя это было чистой правдой. — Я не позволю ей пройти через такое! — Но ты уже позволил Рейчел. Практически сам это предложил. А она была явно больше, чем «друг». Да и когда я попросил тебя привезти мне Кейт (совершенно ни в чем не виновную!), что-то не помню, чтобы ты ее столь же рьяно защищал. Тебе не кажется это несколько двуличным? Ты спрашиваешь, почему Виктория? А я тебя спрошу, почему бы не Виктория? Что изменится, окажись она в Проявочной? Я никогда не говорил, что мы собираемся ее убить, нет, всего пара снимков, как и всегда. Никакого вреда для мисс Чейз, которая следующим утром, счастливая, полетит в Сан-Франциско, в полной мере оплатив свою победу на конкурсе. И, с другой стороны, колоссальный опыт для тебя. Все эти девушки, кроме Рейчел, были едва знакомы тебе. Я же знал их ничуть не хуже, чем ты знаешь Викторию. А работать со знакомой моделью предполагает ответственность перед ней, это довольно сложно, чему я и хотел тебя научить. С Рейчел ведь этого, к сожалению, не вышло. — Ты никогда не хотел меня учить, ты лишь использовал меня! Иначе не накачал бы меня так же, как их, при первом же удобном случае. Хватит пиздеть. Ты не имеешь ебаного понятия о том, какого это — часами валяться в отключке и не знать, что происходит! Черт, я до сих пор не знаю… ты мог с успехом отыметь меня, пока я был под наркотой, а я бы и не вспомнил! Фотограф морщится: — Ты же знаешь, я бы никогда… — А вот хуй тебя знает, на самом-то деле! Рейчел ты убил как раз в это время. И я себя не обманываю, ты. Потому что, будь я в сознании, этого бы никогда не случилось. — Просто слова, Нейтан. Легко говорить, когда все уже в прошлом. Чего ты от меня хочешь? Вдохнуть и выдохнуть. Мысленно сосчитать до трех. Потому что Джефферсон должен воспринять все серьезно. Сейчас никак нельзя кричать. — Уезжай из города. Завтра же. Нет. Лучше сегодня. Ректор и так тебя почти вышвырнул из академии, а отец переживет. Тебе просто нужно было пересидеть здесь шумиху из-за случая в Лос-Анджелесе, ты это сделал, а теперь уезжай и не возвращайся. О том, что произошло, от меня никто никогда не узнает. Найди себе других моделей, другого помощника, делай что хочешь. Но не здесь. — Сам себя удивляя, Нейтан говорит тихо, уставившись немигающим взглядом на свои нервно сжатые в замок руки. Кажется, у него получилось, потому что Марк не отвечает тотчас что-то остроумное, а молча обдумывает ультиматум. Через какое-то время он, усмехаясь, наконец, произносит: — Ты сказал, что это ты выходишь из игры. Но обо мне речь не шла. Мне нравится этот город, и мне нравится, как идет наш с Шоном бизнес. Что заставляет тебя думать, что я просто так все брошу? «Блядь» Ну вот как тут не заорать снова, если никто никогда не желает его слушать? — Если ты этого не сделаешь, я выкопаю тело Рейчел и брошу его прямо под двери полицейского участка. Ты был прав, тебе не стоило рассказывать, где оно. А с отцом больше не будет у тебя никакого бизнеса, потому что я покажу ему каждую фотографию, где я без сознания позирую вместе с Рейчел или Кейт. Никакое твое оправдание тебе не поможет! Учитывая, что папа уже зол на тебя из-за распространения видео с Кейт, с одной из моделей, где она явно обдолбаная, добавим к этому еще ее попытку самоубийства, показания Колфилд, что это произошло из-за тебя, вспомним смерть Рейчел, и в итоге получим, что он будет невероятно «рад» узнать, что его все-таки водили за нос! Ты же его знаешь, вы столько лет знакомы. Марк понимающе кивает, но уголки его губ почему-то поднимаются. — Ты прав. Это то, чего он ненавидит больше всего на свете. Допустим, ты все ему рассказал, ничего не утаивая. Допустим, так случилось, он тебе поверил. Но ведь этим занимались мы оба, ты тоже частично виноват. И ты знаешь, на что он способен, когда ты совершаешь даже близко не такие серьезные проступки. Не боишься ли ты, что в этот раз он зайдет слишком далеко? О да, есть такое. Прескотт непроизвольно дотрагивается рукой до раны на переносице и вздрагивает. Это станет последней каплей. Отец его убьет. В лучшем случае — отправит в больницу. В более вероятном — бросит на полу и заставит лечить все сломанное и отбитое дома, самостоятельно, дабы «не выносить сор из избы». И Нейтану покажется, что Грэхэм его сегодня легонечко погладил. Но хочет ли он, чтобы вместо этого что-то случилось с Викторией? Ответ очевиден. Принимать правильные решения, на самом деле, совсем не сложно, поэтому Нейтан поворачивается и нагло скалится в сторону фотографа: — Может быть. Но тебя он убьет следом, так что тебе не придется долго за меня переживать. Моя же смерть будет хотя бы не напрасной, я знаю, что ее, возможно, заслужил и поэтому жду ее. Тебе умирать будет куда обиднее. — Как благородно — пожертвовать собой! Было бы только ради чего. Уоррен, мне так кажется, тоже думал, что поступает благородно, когда тебя сегодня избивал. А ты бы с ним поспорил. Тем не менее, это твое окончательное решение? — Да. И они опять едут молча. Марк больше не улыбается. Молчание длится еще долго, пока Нейтан не начинает чувствовать, что движение замедляется. Джефферсон сворачивает на обочину. — Выходи из машины. Ну конечно же. Темнеет, холодно, кругом сплошной лес, а машины проезжают просто непозволительно редко. И какой сумасшедший водитель согласится взять попутчиком Прескотта, да еще и с такой разукрашенной рожей? А если вызывать такси, то что, сообщать диспетчеру географические координаты, которые заботливо подскажет Google Maps? Или «ебаное нигде на обочине у леса» теперь считается достаточно точным адресом? — Да ладно тебе, Марк. Ты что, после всего этого решил от бессилия кинуть обидку? Просто взять и выбросить меня посередь дороги? Это даже как-то, блядь, по-детски. — Выйди. Из. Машины. — Марк поворачивается к нему с таким взглядом, что третьего приглашения Нейтану уже не требуется. И пешая прогулка километров в пятнадцать до города, на самом деле, — не такая уж и плохая идея. Ну да, Прескотт, конечно, не совсем в той форме, чтобы куда-то идти, но это определенно лучше, чем находиться в одной машине с этим психопатом. Вот только Джефферсон никуда не торопится уезжать. Он выходит из машины следом. — Ты знаешь, почему я настолько горячо люблю Аркадия Бей? Потому что здесь так много тихих уголков, сплошная природа! Здесь очень легко потеряться. Или специально кого-то «потерять». А никто, знаешь, и не заметит. У фотографа очень спокойный голос, неспешные движения, когда он обходит машину, и совершенно ничего в руках: ни пистолета, ни шприца. Но у Нейтана очень хорошо развито его воображение, или опыт, или что это там у него. И вот оно самое сейчас очень упорно советует ему бежать. На то, чтобы догнать парня и схватить за воротник красной куртки у Джефферсона уходит три секунды. На то, чтобы развернуть к себе лицом — одна. Сколько у мужчины уходит, чтобы со всей силы врезать под дых, Нейтан уже не считает, ему немного не до того: он озабочен тем, чтобы, свалившись на землю, не вывернуться наизнанку от новой порции боли и нехватки кислорода. Дверца машины успевает дважды хлопнуть, прежде чем фотограф снова закрывает собой закатное небо, возвышаясь над Прескоттом и держа в руках изящный футляр из-под очков. — Прости за это, Нейтан. Но согласись, ты и сам в этом виноват. — Марк опускается рядом с пареньком и хватает его за подбородок. Нейтану это движение почему-то очень напоминает о Рейчел. Он из последних сил пытается вырваться, но у фотографа крепкие пальцы, привыкшие держать тяжелое оборудование. — Сколько раз я повторял тебе, сколько? Никогда не смей мне угрожать! Объяснял, почему, уговаривал. Но ты же каждый раз не верил, наверное. Теперь ты понимаешь? Не все умеют только лаять. Некоторые могут и укусить, если обещали. Я надеюсь, больше мы к этому не вернемся. Если тебе интересно, мне совершенно не в радость причинять тебе боль. Впрочем, Шон наверняка говорит тебе то же самое, когда наказывает. Но он врет. «Как и ты», — Нейтан сжимает зубы, и вообще весь сжимается, следя за каждым движением фотографа. Наверное, глупо чувствовать себя преданным в этой ситуации. Джефферсон предал его еще давно: когда убил Рейчел, когда воткнул в своего протеже первую иголку, когда решил затащить в Проявочную Викторию… Но почему-то именно этот удар добил Нейтана во всех смыслах. Может, стоило напроситься на взбучку от преподавателя раньше, чтобы раньше слетели эти розовые очки, заставившие Прескотта тянуть до последнего? В футляре оказывается совсем не запасная пара очков, а шприц в полной боевой готовности. Удобное место хранения. И ведь фотограф наверняка предвидел такой исход, раз заранее подготовил и хранил дозу, предназначенную именно для своего ученика. Всегда на шаг впереди. — Не бойся, Нейтан. Доза не смертельная, как видишь. По крайней мере, пока. Все мы порой делаем поспешные выборы, о которых потом жалеем. Плохое настроение, встал не с той ноги, попался под горячую руку Уоррену… По молодости такое случается. Возможно, после нескольких часов сна ты все еще раз обдумаешь и изменишь свое решение. Еще не поздно. Я дам тебе второй шанс и шанс все исправить, поступить, как надо. Хорошо? А теперь не мешай мне. Нейтану отчаянно хочется помешать, но куда уж ему, в таком-то состоянии. Попытку отползти Джефферсон тут же пресекает, опять вцепившись парню в подбородок и дернув его голову набок. — Я… я убью тебя! Клянусь, я убью тебя! — Какие яростные слова для мальчика, у которого по щекам текут слезы! Мне всегда было интересно, ты сам не начал колоться потому, что не хочешь подсаживаться на что-то посильнее травки и колес? Или все-таки потому, что просто боишься уколов? Не двигайся, себе же хуже делаешь. Иголка входит в тело с мерзким щелчком лопающейся кожи. Может, это вовсе и не кожа лопается, а мыльный пузырь надежд, глупых планов и беспочвенной уверенности в собственной победе. «Ну хуевый же из тебя герой, братишка, признай», — соглашается сам с собой Нейтан, закрывая глаза и медленно падая в руки слишком теплого и мягкого для убийцы человека. Засыпая, Прескотт слышит, как в лесу начинают петь первые цикады. Вдалеке ухает разбуженная чем-то раньше времени сова. И кругом ни шелеста листочка, ни ветерка. Затишье. Нейтан знает, это затишье перед бурей. Он знает, приближается шторм. Примечания: * Отсылки к роману Чака Паланика «Удушье» — https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%A3%D0%B4%D1%83%D1%88%D1%8C%D0%B5_(%D1%80%D0%BE%D0%BC%D0%B0%D0%BD) Не намекаю на то, что Нейтан его читал. Просто в тему пришлось. А Нейтана читающим я вообще себе представить почему-то не могу. Мне кажется, у него просто терпежу не хватит, он больше по фильмам, а все книги в его комнате — это учебники или альбомы. Такой вот мой личный хэдканон х) **Шибари — японское искусство эстетического бондажа. В общем, это я про тот постер, который слева от двери. ***В оригинале Лаймена Фрэнка Баума Изумрудный город искала именно Дороти. А вот уже в недопереводе-недопересказе Волкова она зачем-то превратилась в Элли. Я тоже в душе не понимаю, почему. Наверное, с этого и началась эпоха «офигеть каких точных» переводов с английского на русский, продолжающаяся и по сей день xD **** Форт-Лодердейл — город, где Нейтан родился. То есть, очень далеко, потому как он во Флориде, которая на юго-востоке США, а Аркадия-Бей в Орегоне, который на северо-западе. Ехать надо через всю страну, буквально.