Слухами земля полнится... И море...

Первые дни Элеонор поддерживала уверенность, что ее заключение вскоре благополучно завершится. Потерпеть совсем чуть-чуть – и Флинт договорится с лордом Эшем, Нассау приобретет официальный статус, все его жители, и она в том числе, вновь станут добропорядочными гражданами Британской Империи. Если ее к тому времени еще не отправят в Лондон, то будут вынуждены извиниться и освободить. Тогда-то капитану Хорниголду придется горько пожалеть о своем предательстве. Потом капитан Хьюм сообщил ей о произошедшем в Чарльстауне. Капитан Вейн со своими людьми захватили форт и обстреляли город из его же собственных пушек. Губернатор Эш погиб. Разумеется, теперь о переговорах нечего и думать, впрочем, Хьюм о них вообще не упомянул. Хорошо, что она сама не заикнулась первая, вот бы капитан посмеялся. Элеонор себя не помнила от ярости. Она не заплакала над обломками своих надежд, нет. Она ругалась и проклинала наглого безмозглого вероломного предателя без чести, совести и здравого смысла. Похоже, ее реакция убедила Хьюма, что она понятия не имела о подлых планах Чарльза, но в то же время окончательно уронила в его глазах. Он не спрятался за спины прибежавшей на крик охраны и не распорядился увести истеричку прочь, пока она немного не отдышалась и не успокоилась, даже лично поднес кружку воды, но Элеонор видела на его лице брезгливую гримасу. Кажется, отважный и благородный капитан не переносил бранных слов. Потом был так напугавший ее вначале визит коменданта и его ужасное предположение. Впрочем, вскоре Элеонор поняла, что оно неверно. Прочувствовала в полной мере. Обычно она прекрасно переносила эти дни и считала многочисленные ограничения и предосторожности, предписываемые женщинам, глупостями. Ее безумно раздражало, что суеверная прислуга хоть и наотрез отказывалась выполнять определенные работы, якобы блюдя при этом интересы наивной хозяйки, но при этом и не распоряжалась освободившимся временем с пользой или удовольствием для себя. Женщины в эти дни не могли стирать – белье останется навеки грязным, участвовать в засолке мяса и заготовке любых других продуктов – скоро испортятся, ткать, шить и вязать – получится непрочно, и многое-многое другое. Если б обычаи просто требовали для женщин в дни цветения, как это иносказательно называлось, несколько выходных, чтобы те провели их в свое удовольствие, это было б еще понятно. Но при этом бедняжкам запрещено было общаться не только со здоровыми подругами, но и с товарками по недомоганию, чтобы их сроки не сложились. На чужих детей им лучше было не глядеть даже случайно, дабы не сглазить. В общем, оставалось только тихо сидеть врозь по укромным углам и скучать в одиночестве. По мнению деятельной Элеонор, это было самым настоящим самоистязанием. Но в этот раз грудь у нее разнылась так, что ей самой пришлось большую часть времени провести в нижней рубашке и, соответственно, в кровати. Затянуть лиф платья приличным образом было мучительным. Может быть поэтому вместо облегчения она чувствовала опустошенность и грусть. Все на свете имеет и дурную сторону – теперь ее беспокоило, что отношение к ней коменданта может ухудшиться. Она даже специально поранила руку, чтобы иметь возможность объяснить окровавленные тряпки, но ее хитрость оказалось напрасной. Ни суетливый комендант, ни ханжа капитан не дали себе труд задуматься о некоторых тайных особенностях жизни женского тела и, похоже, ничего не заподозрили бы и так. Солдатский врач, присланный осмотреть царапину, тоже предпочел не лезть ни в свою специальность. Подумав, Элеонор решила не усердствовать с актерством и не пытаться специально вызывать по утрам тошноту. Обойдутся. Было даже не противно, а попросту лень. Самую большую опасность представляло появление Абигайль. Доброй Абигайль, которая отчаянно сочувствовала своей недавней спасительнице и настояла на том, чтобы навестить ее. Именно так она и сказала с мягкой извиняющейся улыбкой, мол, милая Элеонор, простите, что не пришла раньше, капитан Хьюм тщательно оберегает меня от всяческих волнений, и мне стоило огромных трудов убедить его, что Вы не можете желать мне зла, а вовсе наоборот. Абигайль слукавила. Убедить Хьюма ей так и не удалось, так что она дождалась его очередной вылазки и провела мастерскую атаку на коменданта. Элеонор и вправду не желала ей зла – только исчезнуть, провалиться ко всем чертям и никогда не появляться здесь больше. Убедить капитана Хьюма освободить пленницу она все равно бы не смогла, а вот вольно или невольно разоблачить ее притворство – вполне. Абигайль умна и наблюдательна, и надеяться на ее полную невинность и неопытность в определенных вопросах не следует. Поэтому Элеонор не улыбнулась в ответ. Как можно более спокойным и холодным тоном она произнесла, что менее всего желает, чтобы ее былые хлопоты пропали даром, поэтому со стороны Абигайль будет огромной неблагодарностью окончательно губить свою репутацию общением с арестантами. Девушка обиженно поджала губки, но не ушла. Нет, ее долгом было рассказать о последнем этапе своего спасения, и она его выполнила. Облегчила душу, рассказала то, что еще никому не рассказывала. Резво отбарабанила про смерть Миранды и арест Флинта в спину отвернувшейся к окну Элеонор. Постояла еще немного, не дождалась реакции и только потом постучала в дверь солдату, чтобы открыл. Элеонор сама удивлялась собственному спокойствию. Наверное, ей следовало заплакать по Миранде, пусть она и была плохо знакома с этой женщиной. Наверное, ей следовало огорчиться, узнав, что они с Флинтом оказались в дураках со всеми своими хитрыми расчетами. Наверное, ей следовало устыдиться, узнав, что Чарльз вовсе не такая самолюбивая дрянь, как она его мысленно честила все эти дни. Наверное, ей следовало обидеться, и даже может быть приревновать к Флинту – его-то бросились спасать, а ее – и не подумали. Но нет, рассказ Абигайль прозвучал для нее как история о каких-то совершенно чужих, незнакомых и неинтересных людях. Когда гостья вышла, Элеонор легла на кровать и через несколько минут уже спокойно спала. Вообще, она стала необычно много спать. Впрочем, иных занятий, кроме разве что созерцания из окна малого уголка двора, у нее и не было. Ее холодность подействовала, благородная Абигайль все-таки обиделась, раз больше не пыталась ее навестить. Элеонор мимолетно пожалела, что потеряла и последнюю союзницу, но заставила себя еще раз взвесить в уме сомнительное удовольствие от нескольких минут болтовни и опасность разоблачения.