Слухами земля полнится... И море...

- И твой герцог Бэкингем, хоть и имел немалое сходство с тамплиерами тем, что высочайше соизволял пользовать себя в благородную задницу, здесь совершенно не причем! – закончил тираду обычно спокойный де Гроот. - Он! Не! Мой! – Прорычал Билли, сжимая кулаки. Высоченный парень с огромными мускулами попавший на флот подростком и не по своей воле до сих пор сердито вскидывался на сальные шуточки о главной обязанности юнги на военном корабле. Резко называл подобные сплетни чушью, мол, на что его первый капитан, лично им убитый, был сволочью, но никогда ничего подобного не допускал, но сама горячность Билли наводила на некоторые подозрения. Впрочем, обычно спокойный голландец, добрый и благочестивый христианин, если так позволительно назвать пирата, никогда раньше на памяти Билли не участвовал в скабрезных забавах. Тем подлее показался Билли неожиданный удар. - Да какой же немой, - с деланным добродушием проворчал фламандец. – Говорят, языком тоже работал всем на удивление. А то как же, - он с усмешкой глянул в перекошенное злостью лицо Билли, - Первым министром у двух королей был, в Парламенте выступал. Какой же немой. Твой, твой, английский. К чести де Гроота нужно сказать, что слово «Парламент» он произнес с таким выражением, будто это было куда худшим ругательством, чем «задница». - Билли, не горячись. Джеймс Вильерс, герцог Бэкингем, точно также и мой – английский. – Счел нужным пригасить конфликт капитан. – И из песни слова не выкинешь, он действительно стал герцогом, потому что добрый король Джеймс любил красивых мальчиков. А вот что интересненького говорят о короле Вильгельме Оранском, которого по аналогии следует считать собственностью самого господина де Гроота, он наверняка и сам без нас знает. Ничего особо похабного, про упомянутого короля, кроме разве ж того, что тот помер, упав с лошади, которая наступила в кротовину, Билли Боунс припомнить не мог, но, радуясь поддержке капитана, ухмыльнулся как можно шире. Старые якобиты из команды Хорниголда, кстати, до сих пор на каждой пирушке непременно пили за «джентельмена в черном жилете». Юный Билли долго думал, что речь идет о самом дьяволе. Его до глубины души поражало, что его добрый наставник Хэл Гейтс при случае соглашался поддержать тост. Ух и хохотал же тот, когда Билли наконец набрался храбрости спросить. А потом объяснил, что чествуют они всего-навсего «того самого кротика». - Вообще-то сначала он был Виллем ван Оранье-Нассау, то есть вообще наш общий. Или мы его… - Проворчал, успокаиваясь, мистер де Гроот. Любая болтовня на пиратском судне так или иначе сворачивает либо на драку, либо на баб, либо на сокровища. Вот и в это раз кто-то вспомнил про легендарный серебряный рудник Христофора Колумба на Ямайке. Тема вроде бы была совершенно умозрительна и невинна, поскольку относилась к пусть и недавнему, но невозвратному прошлому. Если тайная охраняемая баснословно богатая шахта не обнаружилась после перетряхнувшего остров четверть века назад землетрясения, то наверняка либо обрушилась либо вообще ушла на дно морское вместе с большей частью знаменитого Порт-Рояла. Если она вообще существовала. И вот на тебе - два самых дисциплинированных и сдержанных члена команды крепко сцепились. Причем оба разгорячившихся спорщика твердили одно – существовала. Коварный Колумб, когда вытребовал эту землю в вечное владение своей семьи, утаил от своего короля ее подлинное богатство. Различались их мнения по вопросу, откуда узнал о месторождении сам великий мореплаватель. Причем банальное - сам обнаружил, когда высадился на остров - не устраивало обоих. Билли настаивал, что Колумб открыл эти берега ведомый древней тамплиерской картой. Мол, угораздило простого моряка жениться на девушке из древнего, но обедневшего рыцарского рода, а та принесла ему в приданое карту неведомых земель, добытую ее предком-тамплиером в Святой Земле. Это, по мнению молодого англичанина, подтверждало справедливость претензий Британского Льва на здешние земли. Некий провал в логике был Флинту очевиден, однако де Гроот в это слабое место не бил. Похоже, он благополучно забыл о том, что тамплиерами могли быть не только англичане и немножко французы, но и испанцы с португальцами. Сам фламандец утверждал, что Колумбу презентовали древнюю карту испанские евреи, которые в свою очередь получили ее от евреев фламандских. Они надеялись, что в новооткрытых землях им можно будет скрыться от Инквизиции. В доказательство сего де Гроот горячо подчеркивал, что отважный моряк условия того договора честно выполнил – категорически запретил инквизиторам появляться в своих новых частных владениях. А евреям, вопреки воле короля, наоборот, разрешил. Вернее, не приставал к переселенцам с вопросами о вероисповедании. Флинт на месте Билли мог бы возразить, что карту - не карту, а вот деньги на экспедицию Колумба испанской короне совершенно точно дали евреи, и этого для постановки мореплавателю особого тайного условия было б уже вполне достаточно, но не стал. Вместо этого он ехидно поинтересовался у спорщиков, какая им к черту разница, кто именно пер карту из Палестины в Европу. Оба ведь согласны, что карта начертана в Святой Земле, да?! Что отвечать, если кто-то вздумает углубиться в тему, мол, а начертал-то кто, вот в чем вопрос, Флинт понятия не имел. Однако таких вершин проницательности никто не достиг, и спор угас окончательно. Билли сам без вмешательства капитана разогнал заинтересованно прислушивавшихся матросов по местам, благо, что усиливавшийся ветер погнал корабль к Нассау резвее. Парень несколько раз глубоко вдохнул, окончательно успокаиваясь. На его губах даже промелькнула улыбка. Подметивший ее Флинт слегка удивился - раньше Билли, как и он сам, предпочитал море суше, и приближающийся порт скорее портил ему настроение, чем радовал, а теперь гляди-ка, что-то изменилось. Но и теперешний Билли уже не тот простой и наивный юноша, что был совсем недавно. До погони за «Уркой» капитан мог бы просто подойти и спросить у него, ну или у его почти что приемного отца Хэла Гейтса – теперь пришел черед Флинта вздыхать - но те времена прошли. Впрочем, подумал Флинт, скрываясь в капитанской каюте, это его самого теперь настолько никто не ждет в Нассау, что на его фоне любой будет выглядеть преисполненным самых радостных надежд.