Моё лекарство

— 6 — Каждое слово Макалаурэ было для него словно пощёчина. Майтимо некоторое время бестолково ходил по подлеску рядом с дорогой, потом постарался взять себя в руки, огляделся; наконец, заметил в лужице след узкого, маленького по сравнению с его собственным, сапога Финьо и пошёл за ним. Уже темнело. Майтимо увидел сарай, а к его дверям было прислонено недоделанное им древко копья. Майтимо окликнул кузена, но в ответ была только тишина. Он смотрел и не видел: перед ним проносились десятки образов Финдекано: весёлый подросток угощает близнецов ягодами; смущённый Финьо в платье с бусинами и красной вышивкой; Финьо под дождём с мокрыми волосами, и — Тёплые янтарные глаза Финьо. Его длинные чёрные косы. Его губы. Его руки. Его… Снова, и снова, и снова. Нет. Нет. Нет. Нет!!! Майтимо схватился за голову. — Прекрати, — сказал он себе вслух, — прекрати! Ты должен прекратить это сейчас! Прекрати! Он твой друг, он больше, чем брат, он живой… Майтимо замолчал, и у него перехватило горло. Он заставил себя войти в домик. Солнце уже зашло, но он увидел на полу тёмные очертания тела Финдекано. Он подбежал, опустился перед ним на колени, ощупал его лицо, руки, и, сжав пальцы, ощутил на них липкую корочку тёплой крови… — Финьо… Он зажёг сухую лучинку, воткнул её в стену между мокрых брёвен. Голова Финдекано лежала в луже крови, рядом в пол был воткнут кинжал. — Финьо… Финьо… милый… на тебя напали? … Кто с тобой это сделал? — он в ужасе оглянулся, но кругом была тишина. Финьо застонал. Его бледное, измученное лицо уже ничем не напоминало о том, кого он, Майтимо, так боялся. — Что случилось, скажи? Ты ранен? Ты ещё где-то поранился? Только… только рука? Финьо, скажи хоть что-нибудь… Майтимо увидел, что из руки Финьо идёт кровь. Он с усилием оторвал одной рукой и зубами кусок своего рукава, перевязал, неловко заматывая порезанное запястье; потом приподнял, обнимая за плечи, взял на руки. У Майтимо похолодело внутри — таким слабым, лёгким и безжизненным казалось его тело. — 7 — Финдекано пришёл в себя; в ушах звенело. Он не мог понять, где находится; сначала почувствовал чьи-то руки, колени. Он поднял глаза и увидел лицо Майтимо, почувствовал запах его разгорячённого тела, такой родной и знакомый: от него пахло как в доме Феанора, металлом, дублёной кожей и свечным жиром. Финдекано не мог оторвать него взгляда. Лучина ярко вспыхнула последний раз и погасла, но перед его глазами всё ещё плавали мутные отблески янтарного света; любимое лицо расплывалось в сумерках. — Финьо… что с тобой? — Майтимо… просто… просто я люблю тебя… Я тебе уже сказал тогда, что люблю того, кто не может мне ответить… Это ты… Ты и больше никто. Я знаю, что так нельзя. Валар говорят… что если любишь того, кто никогда не сможет ответить тебе, это одно из проявлений Искажения нашего мира… Пусть так, пусть всё неправильно, пусть в моём сердце порча, но я иначе не могу… Я знаю, что моя любовь тебе не нужна, пусть, но твоей неприязни я больше не могу выносить… Ты не прощаешь меня… но тогда я иначе не мог … Я просто хотел спасти тебя… любой ценой… если хочешь, я отрежу себе руку тоже и буду как ты… если это только хоть сколько-нибудь искупит мою вину… только прости… Майтимо был потрясён этим признанием. Он знал, что уже никогда и никому не сможет дать счастье, тепло и радость, — но теперь на него обрушилось сознание того, что он сейчас убивает другого — того, кому он был обязан жизнью; того, кого он уже столько лет безнадёжно любил и ревновал ко всему на свете. — Финьо… — хрипло, не своим голосом начал он, — Финьо… Всё не так… Я… ты всегда был мне очень дорог… дороже всех на свете… Поэтому… Я тебя не… ненавижу, не могу ненавидеть тебя… просто… — Ты не ненавидишь; ты меня презираешь… — с горечью прошептал Финьо. — Я тебе так отвратителен, что ты вздрагиваешь, когда видишь меня. Я понимаю, я виновен перед тобой; я просто прошу не казнить меня, не отвергать меня навечно… — Не говори так, — Майтимо, наконец, решился. — Это вообще не из-за тебя, ты не виноват… Виноват во всём я, что не признался тебе раньше. Это потому, что… всё это время наш враг… чтобы мучить меня, принимал твой облик… Месяцы, может быть — годы я… видел вместо него тебя, твоё лицо, глаза, косы… Иногда я поэтому невольно бываю груб с тобой. Но я… — Нет! — почти беззвучно закричал Финдекано; его глаза расширились, как у умирающей лошади, он схватил нож и попытался ударить себя, но Майтимо перехватил его руку. Финьо отчаянно боролся, и, хотя Майтимо был намного выше и сильнее, он едва не отступил перед этим отчаянием; наконец, он отобрал у него нож и повалил на пол, в лужу крови. Яркая луна в окне освещала белый лоб и мокрые щёки Финьо, пряди тёмных волос поблескивали на полу среди крови и дождевой воды. — Выслушай меня. Выслушай, Финьо. Я постараюсь об этом забыть, и… — Нет! Не держи меня! Я не смогу так жить… жить с мыслью, что я — твоё проклятие, твоё вечное напоминание о пытке, об унижении… — Пожалуйста, не надо, не надо, Финьо, — Майтимо задыхался, — ты моя самая большая радость, я тебя умоляю, умоляю, я не хотел тебя убивать, я не хочу…. — Тогда… если ты требуешь, чтобы я жил дальше… я сейчас изрежу себе лицо… выколю глаза, чтобы ничто, ничто никогда больше не напоминало… тебе… о нём… — Финьо, жизнь моя, за что?! Я не только попал в плен, стал калекой, ещё получается, что я измучил, искалечил тебя? За что это мне? Пожалуйста! .. Я постараюсь… я просто не старался… я не сдерживался, но с этого дня я постараюсь вести себя с тобой, как… — Что… ч-ч-то он с тобой делал? — спросил Финьо неестественно высоким и твёрдым голосом — словно кто-то слишком резко натягивал струны арфы; в этой металлической твердости было безумие. — Что он с тобой делал? Хочу знать, что ты во мне видишь; о чём думаешь, когда я говорю с тобой. Расскажи! — воскликнул он повелительно, как истинный будущий король. — Финьо… перед тем, как подвесить там, меня пытали… жгли огнём… потом… Я… не надо, пожалуйста… я не могу… не спрашивай больше… — Неужели, Майтимо, огонь и железо могли поселить в твоём сердце такой страх, что ты стал бежать от меня? Что именно он делал с тобой в моём облике? Отвечай! Голос Финдекано обжёг его, как плетью. Маэдрос понял, что должен растоптать последние остатки гордости и стыда; спасти забывшегося, заблудшего Финьо, и при этом навеки оттолкнуть его от себя… — Меня… меня много раз насиловали, — признался он тихим шёпотом. — Очень… грязно… жестоко. Это… это почти всё время был как будто ты, потому что он хотел сделать мне очень, очень больно. Чтобы это делал со мной тот, кого я… кого я так сильно люблю, — почти выкрикнул он в отчаянии. Фингон в ужасе смотрел на него. Сначала он даже не мог осознать, о чём идёт речь; потом обрывки страшных рассказов о людях, о том, что могут сделать с пленными приспешники Тёмного сложились в понятную и жуткую картину. Затем Финьо обнял кузена и привлёк его к себе, на пол. Он дышал так тяжело, что доски пола под ним покачивались. Его глаза светились. Когда он заговорил, Майтимо показалось, что он бредит. — Майтимо… я теперь хочу умереть ещё сильнее… теперь… но есть одно средство… — Что? — Есть… знаешь, есть такие сказки… страшные сказки про неизлечимое горе… или уродство… которое можно вылечить только если съесть что-нибудь… что-то чудовищное и странное… съесть мозг лисы, печень коня или сердце оленя… и бедное животное заманивают в королевский дворец, говорят, что его ждут там почести… тепло… сладкие кушанья…, а оно не знает, что его ждёт… а его свяжут, разрежут заживо — ведь лекарство подействует только, если взять его из живого существа — и достанут то, что нужно… Но иногда существо приходит во дворец само… и только тогда это… может исцелить… Майтимо был заворожён его мягким голосом, ощущением его дыхания; он почти лежал у него на груди, его близость успокаивала; Майтимо проклинал себя, но кузен сейчас казался ему невыносимо желанным. — Майтимо… пожалуйста… Я хочу добровольно стать лекарством для тебя… Возьми меня, сделай со мной то же, что он делал с тобой… Я хочу, чтобы ты исцелился.