Один выбор изменит всё

      Я не могу вспомнить последний раз, когда ощущал злость без особой причины, как будто я рассержен на весь мир. На моего отца и того, кто оставил шрамы на Питере, и на каждого человека, кто когда-либо осуществлял насилие над ребёнком. На всех, кто стоял и молчал, позволяя продолжать жестокость. На повстанцев, которые основали наш город и оставили нас гнить в системе фракций, которая стимулировала тишину и тайну, ложь и ненависть. На государство НСША, которое я даже никогда не видел, поскольку именно оно вынудило сделать их это в первую очередь. На тех, кто до того начал войну, что привело к сыворотке крови. На каждого.       Я злюсь и на себя тоже. Если бы я был таким хорошим инструктором, как Амар, я бы заметил сущность и тему моделирования Питера. Я мог бы помочь ему справиться с проблемами, помог бы ему стать лучше – человеком, которым помог мне стать Амар. Вместо этого я отпустил его, позволил ему упиваться десятью страхами, потому что он мне не нравился. И он решил отыграться на Трис, напав на неё, так как я ничего не сделал, чтобы остановить его.       Я хочу кромсать всё подряд голыми пальцами. Может быть, я должен использовать боксёрские груши, но есть что-то удовлетворяющее в тех новых пушках – автомат, который стреляет снова и снова, пока цель не станет большой дырой, словно бумага, и пушечное оружие, которое разрывает всю мишень одним выстрелом. Вот такие разрушения я хочу сделать прямо сейчас.       Но на стене практически ничего не осталось, и ясно, почему. Другая группа всё ещё находится в тирах. Они ещё не идут на обед, и в этот момент мой гнев распространяется и на них тоже, когда они стоят на моём пути. В частности, поскольку я знаю, кто в этой группе. Я видел его в кафетерии, сидящим с Калебом, как будто он должен нести ответственность за тех, кто имеет отношение к Отречению. Он стоит с Джорджем и Тори спокойно, думая, что я не замечаю его.       Какая-то далёкая, объективная часть моего мозга знает, что я слишком неуправляемый, чтобы встречаться с ним теперь, но я хватаю самый большой пистолет слева на стене и иду в этом направлении в любом случае. И Питер следует за мной. Я даже не уверен, зачем его позвал. Не то, чтобы я хотел с ним поговорить, и я, конечно, не образец для подражания, каким он должен стать на данный момент.       Но я не мог просто оставить его там, не после того, каким вся группа увидела его. Амар никогда бы этого не сделал, если бы он знал; если бы я делал свою работу достаточно хорошо, чтобы выяснить и предупредить его. Вместо этого я стоял, волнуясь о себе, обнажая свою шкуру незнакомым людям, как будто это самое страшное в мире. Собственное послабление делает меня больным.       Я иду к тиру, не сбавляя скорости, мои глаза нервно поглядывают на Маркуса. Он стоит возле пятого стрельбища, более чем на полпути через комнату, ожидая своей очереди с тем же ложным терпением, внешним видом примерного члена Отречения, и внезапно вся моя ярость направлена на него. Мои пальцы сжимают пистолет настолько плотно, что он может рассыпаться, а моя свободная рука превращается в кулак, готовая ударить. Я почти подхожу, когда Лорен встаёт у меня на пути, прикладывая руку к моей груди. Её глаза расширяются с беспокойством. Неудивительно. Я уверен, что выгляжу, как маньяк.       - Что случилось? – спрашивает она, пытаясь поймать моё внимание, и вдруг я вспоминаю о том, как она предостерегала меня на инициации, когда Трис убегала прочь из комнаты пейзажа страха. Она хотела меня успокоить, чтобы я никому не навредил – не сделал больно Трис. Я же не смотрел так, как сейчас, верно? Мысль долетает до меня сквозь гнев, и я останавливаюсь. Я перевожу свои глаза от Маркуса и заставляю себя взглянуть на Лорен, тяжело дыша.       - Я просто хочу пострелять, - говорю я отчаянно. Она кивает и шагает в сторону Бесстрашного человека, который сейчас стреляет. Она бьёт его по плечу, а затем отводит его в сторону и жестом приглашает меня вперёд, чтобы я занял его место.       Я смутно осознаю молчание, растущее вокруг меня, и я знаю, что люди остановились, чтобы наблюдать, но я игнорирую их. Я убираю боеприпасы, только чтобы удостовериться, что можно держаться не только за пистолет; стою и резко вздыхаю, пытаясь успокоиться.       Кто-то забирает пистолет из моей руки, предлагая мне другой, и я слышу голос Тори, говорящий:       - Вот. Только этот заряжен.       Я смотрю вниз, встречая её глаза впервые с тех пор, как она меня избила в общежитии Эрудиции. Имеется в них внимание. Она знает, каково это – чувствовать себя таким злым, и в этот момент нет осуждения или вражды между нами.       - Спасибо, - проговариваю я просто, и затем я беру пистолет и поворачиваюсь к мишени. Кто-то из Бесстрашных надевает мне на голову защитные наушники, и я, наконец, начинаю стрелять, ощущение спокойствия распространяется по мне постепенно, когда я стреляю и стреляю в цель.       К тому времени, как я заканчиваю, зал пустой, кроме меня и Питера. Он практикуется с автоматом, и я, на самом деле, улыбаюсь, когда вижу. Я уверен, что он выбрал его для того, чтобы показать своё превосходство. Он совсем не был заинтересован в нём и раньше.       Он останавливается через мгновение, глядя на меня с выражением, которое я могу описать только как «питерское». Мы оба убираем наушники с ушей, и он говорит:       - Так, необходимо сделать что-то ещё, или стрельбы достаточно, чтобы успокоиться?       Я смотрю на него секунду, а потом внезапно смеюсь.       - Ну, по крайней мере, таким способом они будут говорить о нас одинаково, - я, наконец, произношу.       - Да, - бормочет он, неудобно смотря в сторону, - я предполагаю, так и будет.       - Тем не менее, - говорю я после очередного момента, - я знаю, что стрельба действительно помогает, и боксёрские груши, и тренировка в целом. Амар прав в этом.       Питер пожимает плечами.       - Лично я считаю, что убийство ублюдка помогает больше, но, кажется, только мне.       Я смотрю на него, понимая, что он серьёзно.       - Когда? – спрашиваю.       Он смотрит в сторону.       - Прямо после того, как он подарил мне вот это, - проговаривает он, указывая на крупнейший ножевой шрам на животе. – Он вырубился пьяным и оставил меня истекать кровью до смерти… И я решил не умирать.       Я киваю. Судя по тому, как выглядят шрамы, Питеру было, вероятно, всего восемь или девять лет. Я вспоминаю, как сильно хотел убить своего отца, особенно после того, как я думал, что моя мать умерла. Я был уверен, что он убил её, и я очень много фантазировал о мести, что даже не помню что-то другое из этого возраста. Поэтому я не могу винить Питера.       - Мы должны положить их обратно? – спрашивает он, поднимая автомат, и я киваю снова.       - Да, лучше уберём после себя, - со слабой улыбкой я добавляю: - Так как я считаю, что несколько человек, возможно, помнят, что мы были последними здесь…