Один выбор изменит всё

      Дети никогда не были в Филадельфии. Они никогда не видели такой большой толпы, не говоря уже о том, что их родители обращаются к ней с речью. И ясно, что они не знают, что делать.       Эбигейл держится рядом со мной, хотя здесь практически вся наша фракция, так что поблизости много людей, которых она знает. Думаю, это один из тех случаев, когда ребёнку просто нужен её отец.       Илай, тем временем, находится на грани истерики. Он спал почти всю дорогу сюда из Чикаго, а потом не спал большую часть ночи в гостинице. Поэтому теперь он запутался и сбился с графика, и ему просто хочется цепляться за свою мать. Но Трис согласовывает с президентом Миллером его выступление, так что ему придётся довольствоваться мной. И судя по тому, как он ёрзает у меня на руках и кричит во всю глотку, понятно, что он этим недоволен.       — Всё хорошо, Илай, — успокаивающе говорит Эбигейл, протягивая руку, пытаясь погладить его по голове.       Она очень хорошая старшая сестра, и он обычно отлично её слушает, но когда дерётся и кричит «Нет, нет, нет!» как можно громче, он действительно в плохом настроении.       — Эй, — говорю я резко, заслоняя его от своей дочери. — А ну не дерись! Мы не бьём друг друга. — Но Илай только плачет, и я знаю, что он слишком устал и расстроен, чтобы мыслить разумно сейчас. В конце концов, вся эта ситуация сложная для семнадцатимесячного возраста.       — Ему нужно поплакать, — говорю я Эбигейл, пытаясь снизить её обиду. Она скрещивает руки и смотрит на него в обиженной манере, прежде чем кивнуть.       — Я пойду прогуляюсь с ним, — добавляю я, ссылаясь на шум, который создаёт Илай. — Пойдёшь со мной или побудешь с Джорджем? — Она смотрит на Джорджа, который стоит со всеми остальными, когда они готовятся к своей роли в сегодняшней церемонии. Он — один из её любимых людей, но, видимо, сегодня этого недостаточно.       — Я хочу пойти с тобой, — отвечает она.       — Хорошо, — произношу я, — но не отходи от меня ни на шаг. — Она снова кивает, выглядит серьёзной, и я знаю, что она будет слушаться. Хоть ей всего шесть лет, но она в этом хороша.       Я прижимаю Илая крепче к себе и начинаю идти. Он всё ещё плачет, но я держу его голову у груди, чтобы он слышал моё сердцебиение и чувствовал вибрации моего голоса через моё тело, и я нежно качаю его, говоря монотонно. Я давно понял, что слова не имеют значения, пока я поддерживаю постоянный ритм и избегаю упоминания имён, которые привлекут внимание. Поэтому я делаю то, что обычно делаю, и описываю то, что вокруг нас:       — Здесь много людей, верно? — говорю я плавным, ровным тоном. — Впереди много интересного. Все собрались здесь, чтобы отпраздновать пятнадцатилетие «УЦА». Ты знаешь, что это страна. Твоя мама, прабабушка, дядя и… — Я останавливаюсь, не желая произносить имена, которые заставят Илая искать тех людей, которым они принадлежат. — И большая часть нашей фракции помогла создать эту страну, поэтому все мы — часть сегодняшнего празднования годовщины.       Я оглядываюсь на собирающийся народ, чувствуя нервозность от перспективы произносить речь перед всеми этими людьми, но я продолжаю ровным тоном:       — Твоя прабабушка начнёт, затем очередь твоего дяди, потом я представлю твою маму, — как будто есть те, кто не знают её, — а уже тогда она будет говорить. После президент Миллер что-то скажет, а затем вручит медали тем из нас, кто остановил НСША почти шестнадцать лет назад.       Мои глаза изучают зрителей, двигаясь по товарищам, по фракциям и, наконец, замечают Питера, который стоит возле Кристины и Юрайи.       — Не думаю, что ты знакома с Питером, — говорю я медленно, вспоминая все должностные функции, которые он выполнял последнее десятилетие, учитывая, что я мало слышал о нём, и пытаюсь выяснить, мог ли он взаимодействовать с моими детьми. Я почти уверен, что нет. — Когда я впервые встретил его, он был инициированным в Бесстрашии с твоей мамой, а я был их инструктором. Это было задолго до того, как мы с Трис поженились, и до того, как ты родилась. Питер был… не очень хорошим человеком тогда, если честно, но он становился намного лучше с годами. Полагаю, это говорит о том, что люди иногда меняются. В любом случае, — продолжаю я монотонно, — он приехал с нами в этот город, чтобы остановить НСША, и он помог нам намного больше, чем я ожидал. После этого он некоторое время работал с твоей матерью. — Уголок моего рта поднимается, когда я вспоминаю, как Трис неохотно призналась, что Питер невероятно хорошо выполнял всю работу, которую она ему давала. — А потом он был помощником твоей прабабушки долгое время. А когда она ушла на пенсию, он стал помощником Джоанны, так что он много разъезжал туда-сюда — из Филадельфии в Чикаго и обратно.        Я останавливаюсь, всё ещё наблюдая за Питером, прежде чем добавить:        — Я удивлён, что он не будет произносить речь сегодня, но думаю, ему всегда нравилось быть в тени людей у власти. А там, — говорю я, хватаясь за другой привычный вид, для того чтобы продолжить рассказ, — кое-кто, с кем ты ещё не встречалась. Её зовут Марго, и она была в правительстве с тех пор, как мы впервые отняли у НСША власть. В наши дни она отвечает за дороги и транспортные системы страны. Она — причина, по которой мы крепко спали весь путь сюда: она заполнила все ямы и восстановила все повреждения на этих дорогах. Напомни мне «поблагодарить» её, — бормочу я, думая, что Илаем было бы намного легче управлять в данный момент, если бы дороги не были такими гладкими.       Он не так сильно плачет — издаёт гудящий звук, который обычно происходит, когда он борется со сном, прямо перед тем как поддастся ему.       — Они получат медали сегодня вечером, — продолжаю я, сохраняя свой голос ровным и всё ещё качая своего сына мягко взад и вперёд. — И затем, после завершения всей церемонии, будет очень громкий фейерверк, который, несомненно, разбудит Илая, и он будет возбуждён ещё больше. Будет очень весело.       Я вижу, что Эбигейл оживилась, и понимаю, что в отличие от её брата она слушает то, что я говорю. Я делаю мысленную заметку быть более осторожным в том, что говорю, укачивая Илая рядом с ней.       — Мы проведём несколько дней, изучая этот город, прежде чем поедем обратно в Чикаго. Будет интересно, так как ты не видела его раньше, да и, я уверен, в Филадельфии появилось много чего нового с тех пор, как мы с твоей мамой были здесь последний раз. Это место какое-то странное, — добавляю я вдумчиво, снова оглядываясь. — Я помню, когда впервые его увидел. Филадельфия выглядела очень большой по сравнению с Чикаго, а люди здесь жили в маленьких шалашах на улицах. Я не мог поверить, сколько людей вокруг — больше, чем я когда-либо видел в своей жизни. И мы не могли с ними поговорить, потому что НСША промыла им мозги и все они были опасны для нас.       Эбигейл смотрит на меня с серьёзным выражением, и я подозреваю, что она думает о НСША и США и о том, что узнала о них в этом году в школе. Она сейчас в первом классе, и я знаю, что они изучали базовую историю в прошлом месяце, до пятнадцатой годовщины страны.       — Это было трудное время, — добавляю я, разговаривая больше с ней, чем с Илаем, но всё ещё сохраняя свой голос гладким и ровным. — Но мы прошли через это. Мы выяснили, откуда НСША отправляло сообщения для промывания мозгов, и мы отправились туда и… остановили их. А потом твоя мама занимала пост временного президента почти год, пока они не разработали новую структуру правительства и помогали людям жить лучшей жизнью. Это было тяжело, но она проделала отличную работу. Ты должна гордиться ею.       Илай начинает расслабляться, становясь тяжелее, когда усталость завладевает его телом. Ещё немного, и он должен крепко заснуть…       — Эта сцена довольно высокая, — говорю я спокойно. — Я не очень люблю высоту, но это не должно быть проблемой. Я, вероятно, буду слишком занят, глядя на все эти тысячи и тысячи людей, чтобы уделять много внимания чему-либо ещё. Ну, за исключением, может быть, миллионов других, которые будут смотреть по телевизору. Нет ничего лучше небольшой, дружественной атмосферы, чтобы было легко говорить. — Рядом с собой я слышу, как Эбигейл хихикает, и я ухмыляюсь тоже.       Голова Илая падает на меня, все его тело расслаблено, и я знаю, что он наконец-то заснул. Я немного перекладываю его в сторону, чтобы держать на коленях, когда присаживаюсь рядом со своей дочерью.       — Вы с Илаем будете с Джорджем во время церемонии, хорошо? — мягко проговариваю я. — Вы будете на сцене, но в стороне, где люди не смогут вас увидеть. — Я указываю на область, где шторы скрывают сцену. — То есть вам не нужно нервничать.       Она кивает, выглядя тревожно, несмотря на моё заверение, и я добавляю:       — И ты будешь видеть меня и маму все это время, вплоть до того, как церемония закончится. Хорошо?       — Да, — отвечает она своим храбрым голосом, и я не могу не улыбнуться.       Наше общество больше не делает тесты на способности, но если бы делали, я уверен, что Эбигейл подходила бы одинаково высоко ко всем пяти традиционным фракциям. Она — ребёнок своей матери целиком и полностью, если не затрагивать внешность. У неё мои тёмные волосы, пухлые губы и глубокие голубые глаза. Мне потребовалось время, чтобы избавиться от ассоциации с Маркусом, когда я смотрел в эти глаза, так так смотрел в его гораздо чаще, чем в свои, когда рос, учитывая запрет в Отречении по поводу зеркал. Но теперь я смотрю в глаза своей дочери спокойно, и я наконец осознаю, почему они так нравятся Трис.       — Папа, — шепчет Эбигейл, её голос едва слышен из-за галдежа толпы. — Могу я задать тебе вопрос? — Выражение её лица снова серьёзное, и она кусает губу, так, как Трис всегда делает, когда напряжена.       — Конечно, — отвечаю я, встречая её взгляд, показывая, что у неё есть моё полное внимание.       — В школе… — начинает она неуверенно, — Билли сказал то, что мне не понравилось. — Я поднимаю бровь, уже недолюбливая этого Билли. Предположительно, он — её одноклассник. — Он сказал, что вы промыли мозги людям в стране, чтобы все полюбили мамочку. Это правда?       Я вздыхаю, мои глаза блуждают по толпе, когда я думаю о том, что сказать.       — На это нет ни «чёрного», ни «белого» ответа, — наконец произношу я, встречая глаза своей дочери. — Это правда, что я передал сообщение всей стране и использовал маму в качестве образца для подражания. И да, люди любят её и прислушиваются к ней. Это также изменило то, как они ведут себя и как относятся друг к другу… Можно назвать это «промыванием мозгов».       Лицо Эбигейл немного опускается, и я понимаю, что ей не нравится это слышать. Я делаю свой голос твёрдым, когда добавляю:       — Но чтобы делать выводы, ты должна понимать, что происходило в то время. НСША причиняла ужасные вещи своим людям, и нам пришлось это изменить. — Я делаю паузу, пытаясь придумать сравнение, которое она поймёт. — Это как если бы ты видела, как кто-то в школе причиняет боль другому. Ты же не отвернёшься и не позволишь им это делать? — Эбигейл быстро качает головой, сжимая руки в кулаки при мысли о том, что кому-то вредят, а она это обходит стороной. — Ну, вот и мы были в такой ситуации. В НСША делали больно людям — многим — и мы решили помочь. Но единственным способом сделать это было передать сообщение. Вопрос состоял только в том, что должно быть сказано в нём.       Я прочищаю горло, прежде чем добавить:       — Я решил рассказать о маме, потому что она была лучшим человеком, которого я знал. И я назначил её главной, потому что был уверен, что она никогда не злоупотребит властью. Не было никого, кому я доверял так, как ей.       Илая становится тяжело держать в одном положении, и я слегка смещаю его, когда продолжаю:       — Полагаю, история должна была рассудить, был ли я прав или нет. Но я должен тебе сказать: если бы я снова был в такой же ситуации сегодня, я бы сделал то же самое. — Я поворачиваюсь к большому скоплению людей и произношу: — И думаю, что большинство из них согласятся. Их жизнь сейчас намного лучше, и у них гораздо больше свободы. Они многим из этого обязаны твоей маме.       Эбигейл смотрит вниз, кивая, как будто понимает. Но в то же время я не уверен, что когда-либо видел её такой грустной.       — Поэтому я так сильно люблю маму? — спрашивает она очень тихо, явно борясь со словами. — Потому что ты промыл мне мозги?       — Нет, — тут же отвечаю я, внезапно осознавая её беспокойство. — Нет, дорогая, совсем нет. Ты даже не слышала трансляцию. Это было за много лет до твоего рождения. За годы. — Я жду, пока она посмотрит в мои глаза, прежде чем добавить: — Ты любишь маму, потому что она любит тебя и потому что она заслуживает любви. Никто не принуждал тебя чувствовать что-то к ней или к кому-то ещё.       Эбигейл мгновение смотрит на меня, с осторожностью взвешивая мои слова. Я немного улыбаюсь и говорю:       — Иногда мы просто любим людей. Как я люблю тебя, и Илая, и маму. Никто не промывал мне мозги.       Наконец, на лице моей дочери образуется маленькая улыбка, и я вижу, как её плечи заметно расслабляются. Интересно, как долго она беспокоилась об этом? Наверное, всю неделю, а может, и дольше… Думаю, в этом-то и проблема с умным и независимым ребёнком. Ты никогда не узнаешь, что у неё в голове, пока её Бесстрашная сторона не решится заговорить об этом.       — Я больше не буду разговаривать с Билли, — бурчит она, поджимая губы, и смех выходит из меня.       — Складывается впечатление, что он нытик, — комментирую я. Эбигейл хихикает, и я добавляю: — Но вместо того, чтобы игнорировать его… возможно, было бы лучше, если бы я пришёл и провёл беседу с твоим классом. Иногда людям просто нужно задавать вопросы и получать информацию из первых рук.       Она обдумывает это несколько секунд, а потом решительно кивает.       — Мне нравится эта идея. Потому что Билли очень раздражает. Он всё время болтал об этом, и теперь Минди тоже это делает, а вместе с ними и все дети говорят то же самое, и это нечестно. — Она скрещивает руки на груди, чтобы подчеркнуть своё разочарование, до того как сказать: — Как ты думаешь, мисс Коннор разрешит тебе поговорить со всеми?       Мне удаётся сохранять своё лицо серьёзным, чтобы соответствовать ей, когда я киваю.       — Да, я уверен, что она согласится. — Я не упоминаю, что учителя всегда пытаются заставить меня и Трис побеседовать с их классом. Это не то, что я обычно люблю делать, но я сделаю исключение в данном случае. — Я договорюсь с ней. — Улыбка расплывается по моему лицу, когда я добавляю: — И если она не согласится… я просто немного поболтаю с Билли, когда буду забирать тебя из школы. Знаешь, я могу быть немного пугающим.       Эбигейл смотрит на меня мгновение, оценивая моё заявление, и я не могу не радоваться, что она мыслит о истине. В то время, когда я был в её возрасте, я был в ужасе от своего отца.       — Мама страшнее, — отвечает она наконец, и улыбка становится всё шире на моём лице.       — Намного страшнее, — я просто соглашаюсь. — Тогда натравим её на него. — Я встаю, чувствуя боль в своих ногах от длительного сидения, и беру дочь за руку своей свободной. — Но когда ты повзрослеешь, — проговариваю я, мой голос низкий, — твоим парням придётся иметь дело со мной.

***

      К тому времени, как я присоединяюсь к своим товарищам по фракции, Илай крепко спит на моём плече, а Эбигейл рядом; менеджер церемонии практически раздала свои инструкции. Она хмурится, а затем повторяет самую важную информацию, которую я пропустил, описывая, как мы пройдём по сцене, чтобы получить медали, и порядок, в котором мы идём. Это не совсем трудно, и после того, как я легко повторяю ее слова, она несколько расслабляется.       Полагаю, я понимаю, почему она нервничает. Это будет самое большое празднование годовщины: около восьмисот тысяч человек, как ожидается, соберется на этой площади, чтобы посмотреть, как мы наконец получим признание за нашу роль в прекращении режима НСША. И, вероятно, ей кажется странным, что мы ждали этого пятнадцать лет после нашей миссии. А если точнее, то шестнадцать, поскольку США не были официально основаны — после моей трансляции прошло почти десять месяцев.       Не то чтобы никто не хотел делать это раньше — просто трудно было собраться всем вместе. Мы не хотели проводить церемонию, если кто-то не придёт, и Амар не мог переносить толпы людей, пока не прошло пять лет. Поэтому мы решили подождать до десятой годовщины, так как это казалось хорошим круглым числом. Но когда дата подошла, Кристина была беременна Эмили. Она сказала, что в любом случае готова путешествовать, но Юрайя был напуган, что его ребенок родится в дороге без медицинских учреждений поблизости, поэтому мы решили подождать до пятнадцатой.       Но я рад, что сейчас мы здесь. Не за себя — плевать, что меня наградят куском металла, чтобы подтвердить мое участие, — а за всех остальных из группы, особенно за Амара. Эта миссия стоила ему многого, и он заслуживает признания за все, что сделал во время неё. Остальные тоже.       Мои глаза бродят по ним, вспоминая все, что они делали все эти прошедшие годы. Анна не отправилась с нами в ту поездку, но она все равно внесла неоспоримый вклад в наш успех. Она планировала миссию и набирала для нее людей, включая Амара, и гарантировала, что у нас есть необходимые ресурсы. Она даже дала нам свое обручальное кольцо, финансируя наше путешествие. Улыбка ненадолго появляется на моих губах, когда я думаю о том, что оно сейчас на пальце Трис; после того, как мы продали кольцо в Питтсбурге, было нелегко вернуть его, но я иногда могу быть изобретательным…*       Лорен, Присцилла и Даг тоже не прошли весь путь до Филадельфии, но они благополучно проехали мимо вооруженных сил в Толедо и делали все, чтобы повстанцы в Питтсбурге были в безопасности. Без них было бы гораздо труднее реализовать новое правительство и заставить его функционировать.       Амар провел нас через столько всего, что шло не так, как должно быть, сплочал на задании, как бы трудно это ни было. И он сделал все от себя зависящее, чтобы удержать Трис в безопасности и доставить в охраняемое место, когда их обнаружили в кабинете врача. Я сглатываю, вспоминая, что ему пришлось убить Пари после того, как ее схватили, чтобы защитить остальных из нас. Я все еще не уверен, что мог бы это сделать, но нет никаких сомнений, что вся миссия провалилась бы, если бы он так не поступил.       Кристина смело преодолевала каждое препятствие, с которым мы сталкивались, никогда не дрогнув, несмотря на травмированную ногу. Мы добрались до управляющего компьютера благодаря ее храбрости и навыкам в стрельбе в последние критические минуты. И Кара заботилась о нас, где бы мы ни были, спасая жизнь Лорен и, возможно, Трис. Я никогда не смогу отблагодарить ее за это.       Калеб искупил себя, бросая вызов опасностям, чего я от него не ожидал, учитывая, каким трусливым, я думал, он все время был. И затем он продолжал играть огромную роль в создании УЦА в течение года после этого. Я наблюдаю за ним, мгновение думая о том, как он важен в жизни нашей семьи. Большую часть детства у меня был ровно один член семьи, но теперь у меня есть жена и дети, мать и сестра, а также названные брат и бабушка, не говоря уже о друзьях, которые очень близки, как родные. Моя жизнь намного богаче со всеми ими.       Я перевожу взгляд дальше, к Марго, и думаю о том, как она подначивала нас на миссии идти только вперёд, обеспечивая нам безопасное место для сна и планирования, и убеждаясь, что мы всегда помним, почему мы это делаем. И Питер тоже внес огромный вклад. Мы никогда бы не добрались до управляющего компьютера без его идей, и в конце концов он и Юрайя оберегали меня столько, сколько нужно, чтобы я начал трансляцию.       Возможно, мы бы не сделали этого без кого-либо из них.       Также мы не добились бы успеха без моего отца. Мне все еще трудно это признавать, но я знаю, что это правда. Как бы я ни ненавидел его за то, что он сделал с Трис и со мной, и с моей матерью, часть меня всегда будет благодарна ему за то, что он увел солдат в тот ответственный момент. Этим поступком он спас мне жизнь. Он действительно спас нас всех. Сегодня он получит посмертную медаль, как и другие, погибшие на миссии. Я неохотно согласился принять ее от его имени.       Я возвращаюсь к настоящему, когда менеджер церемонии распускает нас, говоря всем встретиться на этом месте через полчаса. Но она собирает нас с Анной и Калебом, чтобы дать дополнительные указания о наших выступлениях. Я стараюсь обращать внимание, выявляя старые привычки Отречения, но на самом деле она просто заставляет меня нервничать, когда продолжает говорить о том, чтобы мы стояли рядом с микрофоном, — так обширная аудитория сможет услышать нас.       Это в любом случае будет самая большая толпа, к которой я когда-либо обращался с речью, хотя полагаю, что не самая большая, с которой я поддерживал связь каким-либо образом. Ведь практически все население увидело мои мысли. В некотором смысле, это облегчает разговор с ними о Трис сегодня. Они уже знают, что я о ней думаю и как сильно я ее люблю.       Менеджер что-то бубнит, и я готов придумать оправдание, чтобы уйти, когда вижу, как Трис направляется к нам.       На мгновение я просто очарован видом своей жены. Она редко носит платья, но для сегодняшней церемонии ей пришлось его надеть, и то, как ткань струится и как ее волосы свободно висят на плечах… Она более чем немного поражает. Но больше всего я замечаю, как и всегда, интенсивность ее глаз. Даже на расстоянии двадцати футов я вижу энергию в них, их сине-серая смесь ловит свет, когда она улыбается мне. Боже, она прекрасна.       Иногда я все ещё удивляюсь, как мне повезло, что я провожу свою жизнь с женщиной, которую люблю, с семьей, которую мы построили вместе, и с близкими друзьями, чего не мог себе представить. Не думаю, что когда-либо буду считать это само собой разумеющимся.       — Мама! — восклицает радостно Эбигейл, подбегая, чтобы обнять Трис. Я наблюдаю, как они тихо говорят, прежде чем извиняюсь перед другими и шагаю, чтобы присоединиться к ним.       — Привет, — шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать жену. Хоть мне и тяжело игнорировать окружающих, но сейчас я просто не могу не насладиться ее запахом и ощущением ее губ напротив моих. Сначала она отступает, давая мне небольшую улыбку, прежде чем посмотреть на Илая в моих руках.       — Когда ты его так держишь, он и в самом деле выглядит маленьким, — говорит она. Я знаю, о чем она. Эбигейл была совершенно идеальной, когда родилась, несмотря на вес чуть меньше шести фунтов. Врачи сказали, что такого рода размер распространен, когда мать так же мала, как Трис, и, конечно, она быстро росла после этого, и теперь немного выше, чем большинство ее сверстников.       Илай, с другой стороны, всегда был большим. Он был рождён с помощью кесарева сечения, и с тех пор возглавляет карты физического развития. Моя мать думает, что я был примерно такого же роста в этом возрасте, хотя нет никаких записей, чтобы дать точное сравнение. В Отречении считали эгоистичным хранить такую информацию. Тем не менее, я с абсолютной уверенностью могу сказать, что Илай на пути к соответствию или превышению моего роста, но Трис редко смотрит записи взросления нашего сына. Я позволяю ей наслаждаться этим моментом.       — Он заснул медвежьим сном, — говорю я, когда я смещаю его в сторону, чтобы изменить распределение веса. — Он хотел к тебе. — Когда Трис кивает, я добавляю с хитрой улыбкой: — Так что, думаю, ты сильно задолжала мне.       Она тихо смеется.       — Уверена, что мы сможем выяснить, как мне тебе отплатить, — отвечает она, прежде чем встать на носочки, чтобы поцеловать меня снова. — Позже, — шепчет она мне в губы, и на секунду я забываю, как дышать. Это волнующе — быть так близко друг к другу, когда мы находимся у всех на виду, перед толпой, к которой скоро обратимся.       Но я отстраняюсь, прежде чем потеряться в ее присутствии. Ведь Эбигейл все еще стоит рядом с нами. Трис думает о том же, потому что снова обращается к нашей дочери:       — Ну же, Эбигейл, — говорит она, взяв ее за руку, — пришло время занимать места. Нам лучше найти Джорджа.       Трис сплетает свою вторую руку с моей свободной, и вместе мы направляемся туда, где стоят Джордж и Амар с дочерью Кристины и Юрайи — Эмили.       — Готов? — спрашиваю я Амара, временно отпуская руку Трис, чтобы положить дружественно ладонь на его плечо.       — Конечно, — твердо отвечает он. Но я смотрю в его глаза, на его рот и язык тела, ввиду предрасположенности к Искренности, чтобы убедиться, что он не врет. К моему облегчению, все в нем излучает спокойную уверенность.       Ему потребовалось много времени, чтобы добраться до этого момента. Первые месяцы после моей трансляции были самыми тяжелыми, но даже после этого ему было невероятно трудно находиться рядом с негативными эмоциями или чем-то отдаленно жестоким, или даже справляться с громкими шумами и неожиданными событиями. Я не могу не гордиться им, когда он стоит здесь, в городе, такой расслабленный перед такой большой толпой, из-за которой у него может возникнуть много плохих ассоциаций. Это подтверждает то, что он действительно выздоровел.       — Хорошо, — отвечаю я, — потому что я рад, что ты здесь. — Он дает мне благодарную ухмылку. — Ты тоже, Джордж, — добавлю я. Подняв всем настроение, я продолжаю: — Нам нужна была няня, и нам пришлось бы кому-то платить.       Амар смеется, но Джордж отвечает своим коронным способом:       — Мне не заплатят? Вот и все… Я ухожу отсюда. — Он поворачивается, как будто уходит, и глаза Эбигейл расширяются. Ей трудно понимать прямолинейный юмор, к постоянному восторгу Зика и Юрайи.       — Нет, не уходи, — говорит она быстро, отрываясь от Трис, чтобы схватить Джорджа за руку. — Я не хочу оставаться с незнакомцем!       Я ухмыляюсь, понимая, что теперь ей будет значительно легче вдали от нас на протяжении всей церемонии.       — Папа, — говорит она, обращаясь ко мне, — ты должен заплатить ему!       — Хм-м, — отвечаю я медленно, когда наигранно думаю, и уголки моего рта опущены. Напротив себя я вижу, как Джордж также сдерживается, и я знаю, что это уже соревнование — кто первый засмеётся. Мы часто так делаем. — А если я куплю тебе мороженое? — говорю я, показывая на стенд, который я заметил ранее. — Очень хорошая оплата, я думаю.       Лицо Эбигейл загорается.       — Договорились, — говорит она Джорджу серьезно, и сейчас я вижу, как его губы дрожат, пытаясь не изогнуться в улыбке.       — Думаешь, мне стоит согласиться? — спрашивает он у неё заговорщицки, склоняясь к ее уровню глаз. Она кивает торжественно. — Ладно, — отвечает он невозмутимо. Обращаясь ко мне, он говорит: — Согласен. — Джордж трясет мою руку крепко, бесстрашно. — Но тебе придется купить мороженое Амару и детям, — добавляет он, показывая на Эмили и Эбигейл.       Я наигранно вздыхаю.       — Ты жестко торгуешься… — бормочу я, когда вытаскиваю свой кошелек, стараясь не затронуть спящего сына, чтобы достать достаточно денег для всех них. Джордж берет их с подмигиванием, прежде чем осторожно поднять Илая с моего плеча, стараясь не разбудить его.       — Ты идешь? — спрашивает он Амара, когда укладывает малыша у себя на груди.       — Я ни за что это не пропущу, — отвечает Амар с легкой усмешкой. Взглянув на нас, он добавляет: — Увидимся на сцене, Четыре, Трис.       Какое-то время мы с женой наблюдаем, как наши друзья уходят с нашими детьми. Затем одновременно поворачиваемся, переплетая пальцы вместе, когда идём к сцене.       — Ты все с президентом Миллером согласовала? — спрашиваю я у Трис.       — Да, не прошло и полугода, — говорит она, звуча немного раздраженной. — Он продолжал пытаться добавить вещи, которые могли помочь его повторной избирательной кампании, а я продолжала говорить «нет».       — Он уже знает, что Джоанна баллотируется? — я держу свой голос низким, чтобы нас не услышали.       — Нет, — она усмехается. — Я забыла упомянуть эту маленькую деталь.       Трис придерживается твердой политики отказа от одобрения кандидатов на каких-либо выборах, поскольку ее слово по-прежнему несет в себе много власти в этой стране. И я знаю, что она будет придерживаться этого даже с Джоанной, но нет никаких сомнений в том, что люди будут связывать их двоих. Они были замечены вместе на публике достаточно раз, чтобы дать Джоанне преимущество, которое легко перевесит любой маневр президента Миллера, который он провернет сегодня.       Лично я рад. Дело не в том, что Миллер был плохим президентом. Я просто думаю, что Джоанна будет лучше.       — Она попросила тебя выдвинуть свою кандидатуру в вице-президенты? — спрашивает Трис.       — Нет, — говорю я испугано. — Зачем ей это делать?       Трис не отвечает сразу, так как мы сейчас добрались до двери в кулисы, и охранник стоит рядом. Он кивает нам в приветствии, позволяя пройти, и я веду свою жену через дверь и в относительно темную область за ее пределами. Тут никого нет — скрыто от толпы и временно безлюдно. Я останавливаюсь, поворачиваясь лицом к лицу Трис, чтобы мы могли закончить наш разговор наедине.       — Она сказала, что попросит меня? — Меня все еще смущает эта идея. Мы с Джоанной работали вместе в ряде случаев, но не так часто, чтобы ожидать того, что я возглавляю ее список на пост вице-президента.       — Нет, — говорит Трис, пожимая плечами. — Но я не удивлюсь, если она попросит. Она знает, что у тебя все получится.       Я не знаю об этом, но не хочу обсуждать этот вопрос, поэтому отвечаю с более легким оправданием:       — Я недостаточно взрослый.       Меня все еще забавляет то, что Трис настояла на минимальном возрасте для большинства избираемых должностей еще во время формирования правительства. Я подозреваю, что она сделала это, чтобы никто не пытался перевести ее в положение, которое она не хотела, но это означает, что она все еще не того возраста, чтобы занимать работу, которую она имела почти шестнадцать лет назад.       — Тебе исполнится тридцать пять на момент присяги на должность, так что ты можешь баллотироваться, — говорит мне Трис.       — Ну да, — говорю я с небольшим вздохом, ударяя ногой по полу. — Но мне не нужна эта работа. И я не хочу жить в Филадельфии, и я не хочу оставлять всех наших друзей или забирать Эбигейл из ее школы. Так что… нет, — сказав это, я понимаю, что уверен в своих словах. Я отвергну предложение Джоанны, если она попросит.       В тусклом свете я вижу, как Трис задумчиво кивает.       — Я понимаю, — отвечает она, и я знаю, что она действительно это понимает. Она никогда не будет баллотироваться на должность, отчасти по причинам, которые я только что произнёс, и отчасти потому, что она покончила с этой частью своей жизни. Она более чем достаточно трудилась на государственной службе, и она никогда не была властолюбива.       — Нервничаешь из-за своей речи? — спрашиваю я ее, переводя тему.       — Немного, — отвечает она честно, — но со мной все будет в порядке, как только я начну. Первая минута всегда самая трудная. — Она смотрит на меня и добавляет: — Мне бы очень помогло, если бы ты сказал, как планируешь представить меня.       Улыбка тянет мои губы вверх.       — Прости, но тебе придется выяснить это со всеми остальными. — Правда, я не совсем решил, что сказать. Конечно, у меня есть общая идея, но в таких ситуациях лучше сделать все спонтанно. В этом, кажется, и заключается моя храбрость. Поэтому я оставляю детали предоставленными самому себе.       Я приближаю Трис к себе, мое лицо сейчас в нескольких дюймах от ее.       — Но я не скажу ничего плохого, — мягко добавляю я. — Как я могу сделать это, когда говорю о тебе?       Я чувствую ее улыбку больше, чем вижу в этом свете. Это посылает маленькие волны тепла через меня, и внезапно я осознаю, насколько мы близки. Ее присутствие, кажется, вибрирует во всех частях меня.       — Я недавно упоминал, что люблю тебя? — шепчу я, вдыхая ее запах.       — Нет, — дразня, отвечает она, — я не думаю, что ты когда-либо мне это говорил.       — М-м-м, ну, мне явно нужно поработать над навыками общения, — бормочу я. Мои губы находят сладкое место за ее ухом, и я чувствую, что она дрожит, когда я целую там, и начинаю мягко прокладывать путь вниз по ее шее.       — Я абсолютно, — говорю я с поцелуем в основание шеи. — Полностью. — Мои губы касаются первого из ее воронов. — Очень. — Они находят второго. — И навсегда. — Они приземляются на третьем. — Люблю тебя.       Сейчас она дрожит сильнее, ее дыхание сродни стону. Я обхватываю пальцами ее шею, стараясь не повредить ее укладку, прежде чем она выйдет на сцену, и я подтягиваю ее к себе, когда на этот раз глубоко целую ее в губы. Она обхватывает одной рукой мою талию, а другой зарывается в волосы, страстно реагируя.       В течение какого-то времени мы увлечены друг другом, хотя должны готовиться к выходу на сцену. Наконец, мы отрываемся, тяжело дыша, когда я утыкаюсь своим лбом в ее.       — Я тоже люблю тебя, Тобиас, — говорит она. Она проводит рукой вниз по моей груди и останавливается на животе. — И я определенно не против продолжить этот «разговор» позже, но в более уединённом месте…       Хитрая улыбка расплывается по моему лицу, а затем я говорю:       — Уверен, что никто не заметит нас в центре сцены.       Она смеется.       — Ты сделаешь все, чтобы не произносить речь, не так ли? — Она притягивает меня к себе ещё ближе, но затем неохотно, я думаю, сплетает руку с моей снова и решительно поворачивает нас туда, куда нужно идти.       — Стоит попробовать, — говорю я, широко ухмыляясь. Трис сжимает мою руку, дразня, прежде чем потянуть за собой.       Когда мы делаем оставшиеся шаги к сцене, я размышляю о своем разговоре с Эбигейл и о том, что я собираюсь сказать в своей речи сегодня. И, когда я думаю, нервозность исчезает, на смену которой приходит уверенность в том, что о Трис не будет трудно говорить или о том, почему я передал такое сообщение. Будет нетрудно, потому как я думаю об этих причинах каждый день.       Я наклоняюсь к своей жене, тепло наполняет меня, в то время как я черпаю из неё силы так, как часто делаю. Когда дело доходит до этого, я выбираю то, что и шестнадцать лет назад; то, что, я знаю, буду выбирать каждый день до конца своей жизни и, несомненно, после неё. Снова и снова я выбираю Трис. Для меня этот выбор изменил все.