***
– Не пойду! Я ни-ку-да не пойду! Истошный вопль Ларисы пронесся по всему этажу, ударив по барабанным перепонкам. От неожиданности поднимающаяся по лестнице Марта вздрогнула и чуть замедлила шаг. Похоже, спешить не стоило: сам воздух вибрировал, точно перед грозой, и повисшее вслед за воплем затишье показалось едва ли не более зловещим, нежели он сам. Затем послышался сдавленный звук, напоминающий рыдание. Несколько судорожных всхлипов – и снова всё затихло. Отчего-то Марте стало не по себе. Она растерянно замерла посреди лестницы, не понимая, что делать. Что-то подсказывало ей, что подниматься нельзя – но тот же страх не давал ей уйти совсем. Она должна была знать, что происходит в стенах офиса. Непонятно было, где происходит разборка – в чьем-то кабинете или прямо в коридоре. Спустившись к пролету, она вся обратилась в слух – и, тем не менее, дернулась от неожиданности, когда звонкую и натянутую как струна тишину прервал очередной вопль Уваровой. – Изверги! Нелюди! Бандиты гребаные-е-е! Я всегда знала, что вы сволочи, но чтобы так, чтобы до такой степени!!! Дальше началась было нецензурная брань, но Лариса вдруг захлебнулась на полуслове, точно ей зажали рот. Судя по дальнейшим звукам, она, задыхаясь в истерическом припадке, пыталась высвободиться, что у неё не получалось. "Но что, что произошло?" – не могла понять Марта. Коллектив, за исключением самой Ларисы, холодной и мрачной Миланы да фанатички Арины, казался ей вполне адекватным. Да и указанные личности, в принципе, такой уж страшной опасности не представляли… Ни неприступная Милана, ни дура Арина на бандитов похожи не были. – Будешь мне рот зажимать – насквозь прокушу! – проревел голос Уваровой. – Не смей бить меня, сучка, шлюха крашеная!.. Приглушенно зазвучал ещё один голос: Марта поначалу не узнала его, но спустя несколько мгновений вспомнила – Сергеева. Самая невзрачная в коллективе, незаметная настолько, что её можно было запросто не различить в толпе. Воплощение серости. На работе она появлялась крайне редко, так что Аристархова даже успела подзабыть её черты лица и голос. Вцепившись вспотевшей рукой в перила, она старалась разобрать речь Сергеевой, но не могла – та говорила слишком тихо. Голос Любови был странным, низким и глухим, почти мужским, да и звучал сейчас как-то зловеще – во всяком случае, после того, как он стих, снова надолго повисла нехорошая тишина. "Что за глупость, чего мне бояться?" – раздраженно подумала Марта. Стоять в пролете, настороженно прислушиваясь, показалось ей глупым и она начала подниматься. Однако очередной вопль Уваровой вновь остановил её. – Нелюди, гады, гады!.. – Да заткнешься ты или нет? – уже громче прошипел голос Сергеевой. – Если твои вопли кто-то услышит, то… – последние слова Марта не расслышала, но теперь точно узнала взвизгивающее сопрано Арины. – Выпустите меня! – взвыла Уварова, затем послышался град глухих ударов по внутренней обивке чьей-то двери. "Дурдом", – заключила Марта. Снова наступила тишина, и в этой тишине отчетливо послышался цокот каблучков по коридору, затем неуверенный стук в дверь. Дверь с лязгом распахнулась. – Чего тебе надо? – громко и грубо спросила у кого-то Арина. – Наталья Николаевна занята. Она не может подписать эти бумаги, приди позже! – Я не могу сейчас подписать! – вдруг раздался голос начальницы, неожиданно отрывистый и злобный. Дверь снова захлопнулась, а каблучки застучали в обратном направлении. Убедившись, что безобразная сцена происходит в кабинете и что нет опасности стать случайной свидетельницей, Марта поднялась наверх. Едва войдя в коридор, она столкнулась с Миланой. Стамбровская была бледнее обычного, а огромные чёрные глаза на её тонком лице казались бездонными. Марта невольно залюбовалась ею – была в Милане какая-то странная, нервная, одухотворенно-изысканная и экзальтированная красота – надрывная и безнадежная красота поздней осени, графически-тонкая, как бы, наверное, сказала Инесса. Стамбровская смутилась. Опустив голову, она нервно перебирала тонкими пальцами пачку бумаг – видимо, по их поводу она и искала начальницу… Её белое как мел лицо начало заливать багрянцем. Неловкая пауза затягивалась. "Да что это я, в самом деле!" – наконец сообразила Марта и ей стало неловко самой. – Доброе утро! – наконец улыбнулась она. Милана медленно подняла глаза, но едва взглянув на Марту, опустила их снова. – Доброе, – прошелестела она и заспешила к своему кабинету. Марта глядела ей вслед с некоторым сожалением. Милана казалась девушкой неглупой и интересной, жаль, что она настолько замкнута в себе. С ней было бы хорошо просто поговорить и пообщаться. Тем временем Уварова, запертая в кабинете, снова подняла шум и Марта поспешила скрыться у себя. Она успела: едва зайдя, она услышала лязг замка открывающейся двери. Снова бас Сергеевой и визгливый шёпот Арины. Снова матерный крик, оборвавшийся на полуслове. Всё это нервировало. Марте вдруг вспомнилось, с какой яростной настойчивостью Арина пыталась затащить её в какую-то секту. Может быть, с Ларисой произошло то же самое? Но тогда причём здесь Сергеева и тем более начальница? Давнишняя тревога, оставшаяся ещё после той нелепой ситуации с Федотовой, всколыхнулась вновь. Если Арина и впрямь так опасно напориста, почему она оставила её саму в покое? Или это временно?***
– Как я вас всех ненавижу… Сил рыдать уже не было – слёзы иссякли, точно колодец в пустыне, связки сорвались, и Лариса могла лишь сдавленно шипеть. – Я всегда знала, какие вы сволочи… Но почему вы только сейчас затеяли это? – Значит, так было нужно, – холодно ответила Арина. Сейчас она уже вполне совладала с собой и больше не срывалась на визг. – Я на вас в милицию заявлю! Вы преступники… бандиты!.. Вас сажать надо! – Ты словами-то не разбрасывайся. Тем более что всё равно они пустые. Ты ничего не сделаешь, и ты сама это прекрасно знаешь. – Нет, ну почему – я? Почему – я?! Почему сейчас – именно я?! – севшим голосом взвыла Лариса. – Какая разница? Ну не сейчас, так было бы раньше или позже, – равнодушно ответила Арина, с выражением смертельной скуки закатывая глаза. – Ты просто должна делать то, что от тебя требуется, и без сцен, пожалуйста. – Ловко же вы всё придумали, нелюди. Вы всех так сцапаете? Арина промолчала. Вместо неё ответила Сергеева. – Тебя это волновать не должно. Без лишних вопросов, пожалуйста! Лариса отчаянно впилась взглядом в лицо неподвижно сидящей начальницы, но не нашла в её глазах ни сочувствия, ни тепла, ни вины. Женщина, холодно взирающая на Уварову сейчас, меньше всего напоминала вечно весёлую и легкомысленную Наталью Николаевну Игнатьеву.***
"Послушай… а как всё-таки тебя зовут?" Собеседница ответила не сразу, хотя до этого реагировала на сообщения почти мгновенно. Марта уже начала было раздражаться, когда Одинокая путница написала: "Меня зовут Дина" Дина, Дина… Таких знакомых у Аристарховой не было. Ну, Дина так Дина. Хорошо, что у собеседницы появилось имя. Переписываясь с ней, Марта немного отвлеклась от неприятных мыслей. Прежде ей не доводилось беседовать со столь грамотным, мудрым и тактичным человеком. Дина удивительно тонко умела обходить острые углы, прекрасно разбиралась в психологии, и многие её размышления поражали Марту своей глубиной. Вот бы иметь такую подругу – умную, мягкую, понимающую… Инесса могла бы быть такой? Наверное, могла бы, хотя и казалось, что она – такая духовно развитая, возвышенная и утонченная – полностью чужда каких-то сиюминутных терзаний. Говорить с нею об этом было неуместно, даже страшно. Потому что Инесса казалась пришелицей из другого мира. Задумчивая муза из очарованного леса. Фея из старинной легенды. Воплощение поэтической мечты. С такими не говорят о чём попало. Музы и феи чужды суетности мира. Отчего-то от этой мысли стало тошно. Неужели светлоглазая нимфа всё-таки смогла зацепить её? Неужели она влюбилась? От этого осознания стало ещё хуже. Стать бы такой же, как Инесса!.. Воздушно-лёгкой и свободной… Возвышенно-недоступной и независимой. Дина вновь возобновила беседу о своей безответной любви. Читая её длинные сообщения, полные горькой страсти и боли, Марта вдруг ощутила завистливое жжение в душе. Как ни старалась она убедить себя в обратном, настоящая любовь всё же существовала – вот только не имела к ней самой никакого отношения. Что она сама чувствует к Инессе? Нет, это не болезненная, выматывающая силы страсть, это тоска по недостижимой мечте. Ведь нельзя полюбить мраморную статую или облако. Наверное, хорошо, что она не испытывает такой боли, как Дина. "Ты знаешь, я много раз пыталась избавиться от этой любви. Вот только ничего не получается, понимаешь – ничего! Я не могу лишить себя надежды, без неё я чувствую себя опустошенной… Это – как наркотическая зависимость. Теперь она стала смыслом моей жизни" Любовь Дины была пронзительно-острой и больной, напоминающей одержимость – но она была подлинной. А той, кому предназначалось это бесценное сокровище, не под силу было оценить его. Марта даже не знала, что испытывает сильнее – жалость к Дине или едкую зависть к её возлюбленной. Если бы кто-то любил так её саму… "Я засыпаю и просыпаюсь с мыслью о ней. Она неотступно стоит перед моим внутренним взором" Вот так в жизни всегда, с горечью подумала Марта – те, кому всё достаётся легко, как правило, этого не ценят. Вот и та, кому предназначены все эти оды, наверняка даже ни о чём не задумывается. Внезапный приступ злости на саму себя охватил её. Что толку в этой тревоге, в этой рефлексии? Что с ней вообще происходит? Надо возобновить свою игру – вот что. Только самоутверждение могло помочь ей сейчас. Тогда она вернёт себе себя и станет такой, как была – умной, холодной хищницей с цепким обаянием, а не мямлящей размазней. Но кто будет следующей?