***
Спустя пару дней после неприятного инцидента Лариса уволилась. Вернее сказать – просто исчезла, с того момента она ни разу больше не появилась в офисе. Все старательно избегали этой темы, и даже всезнающая Зоя подавленно молчала. Впрочем, Марту не интересовали ни сама Лариса, ни её проблемы. Все мысли её сосредоточились сейчас на Инессе. Чувство, вспыхнувшее солнечным зайчиком, не причиняло пока ни боли, ни огорчения, напротив – дарило невиданную лёгкость, точно за спиной расправились невидимые крылья. Замечала ли Инесса краску, заливающую её щёки, блеск потупленных глаз? Марте казалось, что светлая муза способна проникнуть взором гораздо глубже, нежели обычный человек. Во всяком случае, при встрече всякий раз Инесса кротко и мягко улыбалась, а ясные глаза её сияли неподдельной теплотой. Аристархова впадала в состояние глупого, счастливого оцепенения – так и застывала столбом посреди коридора, хотя готова была кричать от радости. Впрочем, состояние окрыляющей радости продолжалось ровно до той минуты, когда Инесса в очередной раз довольно сухо заявила по телефону, что у неё дела и она не может ни прийти на работу, ни просто разговаривать. И хотя умом Марта понимала – обижаться на такую чепуху нельзя, это глупо и по-детски, но влюбленное сердце стало вдруг ранимым настолько, что на малейший укол отзывалось волной боли. Ей снова указали на её место. Пока Аристархова размышляла над тем, когда она успела стать такой беззащитной и чувствительной, в офисе появилась Наталья. Такой счастливой её не видел ещё никто из коллег. Широко улыбаясь, Игнатьева созвала всех, кто находился в офисе, и радостно заявила, что сегодня её день рождения и что она зовёт всех в известнейший в городе ночной клуб – естественно, за её счёт. Собравшиеся отреагировали по-разному. Прихлебатели Натальи, естественно, выразили самый бурный восторг. Ксения-Тамара оживилась, заблестела мутными глазами. Зоя напряглась. Зухра томно улыбнулась, искоса взглянув на Марту. Милана даже не подняла взгляда – она стояла одиноко и мрачно, как изваяние и отчего-то казалось, что она вот-вот расплачется. "Должно быть, из-за той подставы" – подумала Марта, чувствуя острую жалость к Стамбровской. Сама она идти поначалу не хотела, но увидев, что все коллеги – даже хмурая Милана – боятся возразить начальнице, поняла, что и ей придётся почтить вниманием сие мероприятие. …Она даже не ожидала, что так расслабится. Она смутно ощущала, что на следующий день ей будет и плохо, и стыдно, но остановиться не могла, выпивая бокал за бокалом, бокал за бокалом. Но пока чувства ещё не вполне отказали ей и она ещё могла воспринимать действительность и то, что творится вокруг. Ксения-Тамара то хрипло горланила матерные частушки, то невнятно завывала, оглядывая коллег мутными глазами. Зоя флиртовала с симпатичным охранником. Зухра, поигрывая бокалом в наманикюренных пальчиках, с улыбкой глядела на Марту, но ту сейчас отчего-то не тянуло к роскошной красавице. Наталья, Арина и Любовь держались поодаль и пьяными не выглядели. Однако наиболее странно вела себя сейчас Милана. Марта постоянно ощущала на себе её взгляд – горящий, пристальный, больной. Но стоило Аристарховой обернуться, как она стремительно опускала тоскующие глаза и закусывала губы. – Что-то случилось? – наконец не выдержала Марта. – Что?.. Н-нет, – умирающим голосом пробормотала Милана, ещё сильнее сжимаясь. На какое-то время Аристархова потеряла её из виду. Она продолжала пить, гаснущее сознание требовало остановиться, но она не могла. Со смутным чувством отвращения она наблюдала за лежащей под столом Кузнецовой и понимала, что очень скоро впадёт в такое же состояние. Но разум не был сейчас властен над ней. В один из моментов сознание всё-таки отключилось. Смутными вспышками проявлялись то пересмеивающиеся Наталья, Арина и Любовь, то двое охранников, несущие прочь совсем уже бесчувственное тело Ксении-Тамары, то удивленное бормотание трёх поддатых посетителей, дивящихся крепости местного алкоголя. А потом сознание прервалось окончательно. Впрочем, произошло это не в одно мгновение: какое-то время сквозь густую и непроницаемую пелену пробивался чей-то неразличимый шёпот. Марта раздраженно трясла головой: ей казалось, что весь мир ходит ходуном. И последнее ощущение перед забытьем состояло в чьем-то нежном, осторожном прикосновении к волосам и к щеке.***
В ушах стоял отвратительный звон. Марта попыталась поднять голову, но тут же со стоном опустилась назад на подушку, подложенную кем-то заботливым. – Потерпи, всё будет хорошо, – шепнул ей удивительно знакомый голос, но сил на различение у неё уже не было. Она снова впала в тяжелое оцепенение. …Придя в себя окончательно, Марта поначалу решила, что ещё не проснулась. Первым, что бросилось ей в глаза, были плотные тёмные шторы, сквозь щель в которых едва пробивался скупой луч света. Разве у неё были когда-то такие шторы? – с минуту тупо размышляла она. Затем перевела мутный взгляд на стену, а затем – на кресло, в котором, отвернувшись, сидела женщина. Марта потрясла головой, уверенная, что ей снится сон. Ну не могла она из клуба переместиться сюда, в чужую квартиру, и уж тем более не могла так о ней позаботиться эта женщина, женщина-понедельник, Милана Стамбровская. Но это её голос несколькими часами назад убеждал в том, что всё будет хорошо – теперь Аристархова поняла это окончательно. Совершенно растерявшись, она села на бережно разостланной постели. Милана вздрогнула и резко обернулась. – Ты проснулась? – тихо произнесла она. – Милана? Прости… но как… как я здесь очутилась? – каждое слово отдавалось глухой болью в голове. – Я привезла тебя к себе, – ещё тише сказала Стамбровская. – Прости, если что-то не так. Просто ты… ты была уже в сильном опьянении и сама домой бы не добралась. Я поначалу хотела отвезти тебя в твою квартиру… Но я не знаю, как бы ты отреагировала на то, что я зашла к тебе в дом без твоего согласия. И потом, я боялась, как бы ты не отравилась их дрянным пойлом. Тебе ведь некому было бы помочь. – Да? Вот как?.. – растерянно пробормотала Марта. – Ну… спасибо большое за заботу. В это время желудок со страшной силой скрутило: выпитое вчера настойчиво просилось наружу. Марта с трудом поднялась и тут же зашаталась, держась за подушку. Стамбровская тут же вскочила, подлетела к Марте, и бережно поддерживая её, заколола ей волосы собственной заколкой, после чего отвела в туалет. Аристархова еле сдерживалась, пока Милана не покинула уборную. "Я больше никогда не буду пить" – стучало в её отупевшем от боли мозгу, пока тело корчилось в накатывающих друг за другом спазмах рвоты. Наконец она поднялась, с отвращением глядя в зеркало на собственное опухшее и помятое лицо, умылась ледяной водой. Волной накатил невыносимый стыд: наверняка Милана всё слышала… Потом она представила себе, как хрупкая Стамбровская волоком тащила её, мертвецки пьяную, на себе… "Представляю, до чего ей противно" – уныло думала Марта, бредя обратно в спальню. Стамбровская уже ждала её со стаканом, в котором с шипением растворялась белая таблетка. – Вот, выпей и тебе очень скоро станет легче, – ласково произнесла она. После увиденного в зеркале собственного лица – отекшего, больного и некрасивого – Марта избегала смотреть на Милану. Было не просто стыдно, было невероятно, мучительно неуютно и тошнотворно от самой себя. Стакан она приняла, глядя в сторону. – Пей не залпом, а потихонечку, чтобы опять не начало тошнить. – Милана и заботливость как-то не вязались в сознании Марты, но факт оставался фактом. Осушив стакан, Аристархова хотела было спросить у женщины-понедельника, с чего она вдруг проявляет такую доброту, но выстрел боли в голове заглушил все мысли. Видимо, лицо Марты исказилось, поскольку Милана бережно препроводила её обратно к постели. – Хочешь, я дам тебе свою ночнушку? – спросила она. Сейчас только Марта оглядела себя и заметила, что так и осталась в том платье, в котором пошла в клуб. Заботливая Милана накинула поверх него фланелевый халатик – видимо, чтобы оно не испачкалось и не испортилось. "Хорошо, что она меня не переодевала" – подумала Марта и передернулась от этой мысли. Ничего сладостного, возбуждающего в возне Миланы с её пьяным бесчувственным телом не было. – Дай, пожалуйста, – подумав, сказала Марта. Милана вела себя в высшей мере тактично: подав Аристарховой свою ночную рубашку, она покинула комнату. Марта наспех переоделась, совершенно не ощущая брезгливости. Как иронично, прямо семейная пара, с усталой иронией подумала она. Цепь ассоциаций вызвала появление образа Венской, и Марта вновь содрогнулась от стыда и отвращения к себе. Что бы сказала Инесса, если бы увидела её, блюющую – или ещё лучше, пьяную до бесчувствия? И она, конечно, узнает… Если кто-то, кроме Миланы, остался там во вменяемом состоянии, то он, конечно, со смехом расскажет об этом всем остальным… Какой позор, какой позор… А она ещё презирала Ксению-Тамару… Сама-то она чем лучше? С тяжелой, гудящей головой и мучительным звоном в ушах Марта откинулась на подушку, тупо вслушиваясь в тиканье часов и думая, когда же подействует лекарство Миланы. Спустя час ей стало легче. Во всяком случае, исчезла отвратительная сухость во рту и звон в голове. Теперь она соображала яснее, и сев на кровати, попыталась проанализировать поведение Миланы. Конечно, это то заступничество произвело на неё такое впечатление… А ведь казалась такой озлобленной, такой мрачной… Если только в этом нет никакого подвоха. Марта только сейчас вспомнила и осознала, что они с Миланой обращались друг к другу на "ты" – точно давние подружки… Ещё какое-то время она сидела на кровати, пытаясь осмыслить ситуацию и собственное поведение. Потом дверь скрипнула – осторожно вошла Милана. – Тебе легче? – спросила она. – Легче, – пробормотала Марта. – Знаешь… я тебе правда очень благодарна за заботу. Райским блаженством было прояснение сознания и прекращение тошноты: Аристархова действительно была очень благодарна Милане. – Что же, я рада. Милана подвинула стоявший поодаль стул к кровати и села. Впервые за всё время Марта встретилась с ней глазами – и вздрогнула, но отвести их не могла. Никогда прежде она не видела такого исступленного, больного, мученического взгляда. Точно загипнотизированная смотрела она на Милану, но та тотчас опустила взор сама. – Я рада, что тебе лучше, – механическим голосом повторила Милана и встала, видимо, чтобы уйти. Но Марта, сама не зная почему, схватила её за руку. – Стой, – быстро проговорила она, ощутив, как вздрогнула от её прикосновения Стамбровская, точно её ударили током. – Садись. Мне действительно намного лучше, и я хотела бы с тобою пообщаться. – Пообщаться? – в чёрных глазах на миг мелькнуло изумление, но Милана беспрекословно села обратно. – Да… Я очень тебе благодарна, правда. Я думала… я хотела спросить, ты сделала это потому, что я за тебя заступилась? Мне казалось, раньше ты относилась ко мне не очень хорошо… Марта понимала, насколько бредово и глупо звучат её слова, осознавала, что они способны разрушить едва наметившийся мир между ними. Но ей хотелось дойти до истины. Лицо Миланы вдруг так резко исказилось, что Марта даже испугалась – подумала, что у неё схватило сердце. – Почему ты так думала? – отрывисто, глядя в сторону, бросила Милана. Марта неуверенно пожала плечами. – Ну… просто ты всегда так строго смотрела… вот я и думала… Милана вдруг рассмеялась, нервно, судорожно и совсем не к месту. – Надо же! Аристархова изумленно глянула на неё. – Я понимаю, почему ты мне помогла и рада, что ты теперь относишься ко мне лучше… – Понимаешь? – вдруг с неожиданной горькой иронией проговорила Милана. – О нет, нет, ты ничего не понимаешь! – Но что ты хочешь сказать? – вконец запуталась Марта. – Ты хочешь знать, почему я тебе помогла? Правда, хочешь? А может, тебе лучше не знать? – Слушай, ты меня запутала. Говори как есть. – Я люблю тебя. – Ч-что?..***
Никогда доселе Милане не приходилось говорить эти слова, потому что – всегда считала она – они должны исходить из самых глубин души, а не возникать ради красного словца. Она прекрасно знала, насколько сильно отличается фальшивка от подлинного чувства. Милана появилась на свет в одной из самых богатых семей города, от которого теперь её отделяли сотни километров. К моменту прибытия её из роддома коттедж Стамбровских буквально ломился от детских вещей, а само путешествие малышки домой могло бы сравниться с торжественной процессией в честь новорожденной принцессы. Едва завидев приближающийся Aston Martin, все, начиная от продавщицы в местном сигаретном ларьке и заканчивая крупным местным чиновником, расплывались в улыбке, полной подобострастного умиления. Те, кто знал Стамбровских достаточно близко, тотчас спешили доказать им свою глубокую преданность и уважение личным визитом. Сперва, ещё в прихожей, робко и боязливо переминаясь на зеркальном паркете, гости рассыпались в комплиментах отцу семейства Виталию Дмитриевичу – одному из крупнейших местных богачей, после чего семенили по паркету с такой осторожностью, точно пол мог треснуть от малейшего неловкого движения. Если в этот момент на пути визитеров попадалась домработница Надя, они сердечно поздравляли и её – ходили слухи, что эта маленькая, худая, вечно закутанная в шаль женщина является не то участницей каких-то финансовых операций, не то любовницей хозяина, а должность её – всего лишь прикрытие. В любом случае ссориться с нею не стоило, и, прощебетав дежурные слова, гости с совсем уже невероятным восторгом в расширившихся глазах крались к месту своего назначения. Новоиспеченная родительница, Эльмира Владимировна, принимала гостей исходя из их финансового и служебного положения. Тех, кто появился в доме Стамбровских случайно и кто точно не представлял собою никакого интереса в плане сотрудничества, она приветствовала парой скупых фраз, даже не поднимаясь с кожаного дивана. Обескураженные гости неуверенно переминались с ноги на ногу, ошалело созерцая невероятную роскошь гостиной. Надолго они, как правило, не задерживались: Эльмира Владимировна наблюдала за ними с таким надменно-холодным, скучающим и брезгливым видом, что и самый невозмутимый визитер вдруг начинал чувствовать себя крайне неуютно. Гостям рангом повыше хозяйка уже улыбалась, наиболее почетным лицам же она демонстрировала своё сокровище – маленькую принцессу Милану, новорожденную наследницу многомиллионного состояния. Поднимая её на руках, точно приз, Эльмира Владимировна светилась от гордости и удовольствия. Умиленные гости готовы были разрыдаться от трогательности этой картины, но идиллию портила, как правило, сама Милана. Младенец, закутанный в колкие и душные кружевные пеленки, ни за что не желал изображать ангелочка с открыток и не интересовался служебным положением очередного гостя. В самый неподходящий момент Милана заливалась оглушительным, нескончаемым рёвом. Её передавали из рук в руки, точно большую куклу, а она всё вопила, вопила, вопила всё истошнее и истошнее. Гости нервно вздрагивали, а Эльмира Владимировна с улыбкой, чья ширина была прямо пропорциональна чину визитера, старалась замять неловкую ситуацию. Спровадив гостей в столовую, она развертывала пеленки, стягивала подгузник, и лицо её перекашивалось усталой, недовольной гримасой. – Ну неужели ты не могла подождать! Подождать Милана не могла и не хотела, и после бессмысленных препираний с ней Эльмира Владимировна звала Надю, сама же мчалась к гостям, дабы развлечь их светской беседой. Так и текло детство Миланы. Она не знала отказа в игрушках, но они её не радовали. И если в начале своей жизни девочка была ещё весёлым, улыбчивым ребёнком, то уже к пятому году она начала становиться всё серьёзнее и задумчивее. С самого начала её роль была определена. Маленькая принцесса, обряженная в неудобные платья и служащая украшением родительских приёмов. Девочку тяготила эта роль – уже в самом нежном возрасте проявилась её замкнутая, тревожная, ранимая натура. Обладая выраженной интроверсией, она страдала от необходимости фальшиво улыбаться и играть перед гостями не ту, кем она являлась на самом деле. Поначалу, конечно, Милана не понимала, как должна себя вести. Но мать быстро привела её в чувство. Нет, Эльмира Владимировна не била девочку и даже не кричала на неё. Но её надменно-брезгливые поучения, окатывающие как поток ледяной воды, были, пожалуй, ещё более невыносимы, чем крики. Друзей у Миланы не было. Дети партнеров её родителей девочке не нравились, отталкивая её своей капризностью и наглостью. Росла она молчаливым, необщительным и мечтательным ребёнком, что несколько раздражало её родителей, привыкших блистать широкими улыбками на светских приёмах и на страницах местной прессы. В те редкие дни, когда её не вынуждали приходить на сборища гостей, она сидела в своей комнате и, как правило, читала – а читать она научилась рано, года в четыре. В её детстве не было ни задушевных разговоров с родителями, ни ласки, ни совместных походов в парки. Несколько раз Милана ходила туда с кем-то из слуг, которых явно тяготила ответственность – и никакой радости ей эти прогулки не принесли. О том, чтобы завести домашнее животное, не было и речи – зеркально-паркетные полы и роскошную обивку не следовало осквернять шерстью и царапинами. Конечно, её отдали в самую элитную в городе школу. Но ситуация не изменилась: со всех сторон Милану продолжала окружать фальшь, и она еле сдерживалась, чтобы не показать, насколько ей отвратительно большинство окружающих детей, с пелёнок привыкших бахвалиться богатством своих родителей и унижать всех, кто по их мнению, не дотягивал до "элиты". Ещё более омерзительными ей представлялись учителя, лебезящие перед маленькими "аристократами" и ставящие высший балл даже тем, чей интеллект находился ниже плинтуса. Несмотря на свой небольшой возраст, Стамбровская отлично понимала и осознавала всё происходящее. И когда классная руководительница, захлебываясь от экстаза, вещала, что какая-нибудь Ксюшенька или Олечка – будущая гениальная учёная, обязанная осчастливить человечество, Милана лишь отворачивалась, стараясь скрыть ухмылку. Потому что она прекрасно видела, что и Ксюшенька, и Олечка делают в слове из трёх букв по четыре ошибки, а для того, чтобы прибавить пять к двум, используют навороченные калькуляторы. А ещё ни для кого не было секретом, что мать Ксюшеньки подарила школе новый компьютерный класс, а отец Олечки спонсировал оборудование в школе бассейна. Местный гений Витенька, на деньги родителей которого во всех кабинетах повесили громадные хрустальные люстры, был не в состоянии прочесть предложение из нескольких слов, однако обладал столь впечатляющим гонором, что ему, пожалуй, могла бы позавидовать известная звезда. Впрочем, когда семья этого самого Витеньки разорилась, все учителя вдруг коллективно прозрели и начали относиться к нему даже слишком строго. На всю жизнь Милане запомнилась отвратительная сцена, произошедшая в четвёртом классе: учительница русского языка, ещё день назад не знавшая о несчастии, постигшем семью Витеньки и потому готовая расплакаться от умиления при одном только взгляде на него, в одно мгновение сменила милость на гнев и обрушила на голову развенчанного принца целый поток оскорблений, из коих "безнадёжный тупоголовый идиот" было наиболее мягким. Сама Милана никогда никого не унижала и не кичилась своим богатством. Оно лично ей не принадлежало и не было её заслугой – как, думала она, можно оскорблять этим остальных? Может быть, поэтому она так и не смогла завести подруг: не могла она мило улыбаться людям в лицо, а за спиной поливать их грязью, как было принято в местном коллективе. Может, и были здесь люди лучше, проще, но Милана, пару раз обжегшись в общении, безнадёжно замкнулась в себе и начала бояться подпускать к себе кого бы то ни было. Основной ошибкой её поначалу было то, что она открывала подружкам свою душу и, страдая от своего одиночества, доверялась им полностью. И она получала за это жестокие уроки, слыша, как над её тайнами, доверенными, казалось бы, близкому человеку, смеётся весь класс. И снова её тошнило от липкой, как патока, фальши. Наверное, на свою беду она начала понимать всё слишком рано. Иначе не испытывала бы такой боли и отвращения, заставая то домработницу Надю в объятиях отца, то молоденького учителя физкультуры из школы, держащего на коленях её мать. На встречах с деловыми партнёрами родители непременно изображали счастливейшую пару. Мир вокруг пропитался фальшью, а у Миланы была на неё аллергия. Даже в самом раннем детстве она терпеть не могла разряженных утренников и прочих детских празднеств. Потому что за бодрыми петушиными возгласами аниматоров, за их зажигательным весельем она, в отличие от других детей, видела всю ту же пустоту и лицемерие. Один раз – ей только-только исполнилось тринадцать лет – мать неожиданно подозвала её сама, причем непривычно задушевным тоном. Девочка, не привыкшая к такого рода отношению, насторожилась, но всё же подошла. Поначалу мать поинтересовалась степенью её полового развития. Узнав, что месячные у Миланы ещё не начались, сокрушенно покачала головой. Затем приступила к основному вопросу. – Тебе нравится какой-нибудь мальчик из школы? Милана растерянно пожала плечами. Она вообще не понимала, что в этих мальчиках может и должно нравиться. Мерзкие, вопящие создания, носящиеся по школе как стадо диких шимпанзе, избивающие друг друга и девчонок, которым они, по всей видимости, так выражали свою симпатию. Милане доставалось больше остальных – когда она одиноко проплывала мимо стайки орущих мартышек, ей вслед непременно неслись оскорбления и издевательства. "Че, принцесса, да? Деловая стала, да, деловая?" – кривляясь, завывал перед ней на разные лады Марат, сыночек местного бизнесмена и цирковой артистки. Семья его была не самая богатая в школе, он держался в основном только за счёт организации матерью праздничных мероприятий. Относился он по сути своей к гопникам, более богатые сверстники вечно унижали его, и он срывал зло на тихой и кроткой Милане. Одноклассницы хихикали, уверяя, что Марат сходит с ума от любви к ней. Стамбровскую такое объяснение не удовлетворяло, и пару раз, несмотря на свою кротость, она врезала несчастному влюбленному, после чего издевательств стало меньше. Короче говоря, мальчиков Милана даже в дурном сне не могла бы признать за объект симпатии. Школьные подружки нравились ей немногим больше, однако, глядя иногда на проходящую по улице девушку, она ощущала смутное волнение. Ей хотелось прикоснуться к их нежной коже, хотелось ощутить под пальцами шёлк волос. Иногда, особенно по ночам, она грезила и о большем. Желания эти её пугали, но деться от них было некуда. "Наверное, это возрастное и пройдёт" – думала она. – Так нравится тебе кто-то из школы? – повторила мать. – Нет, – безразлично пожала плечами девочка. – Надо же. Обычно в твоём возрасте уже начинают влюбляться. Впрочем, это хорошо, –туманно проговорила Эльмира Владимировна. Подумав, продолжила: – У наших партнеров по бизнесу, Рашидовых, подрастает сын, кажется, твоего возраста. Когда вы будете старше, мы вас познакомим. – И позже пожените? – с деланной, напряженной холодностью спросила Милана. – Рада, что ты такая понятливая, – кивнула мать. – Да, это было бы здорово для наших семей, ведь в таком случае мы сможем объединить дело… Они видели тебя на одном из праздников и ты очень им понравилась… Вот я и решила сообщить тебе заранее, так сказать, подготовить. Думаю, годам к восемнадцати-девятнадцати ты уже будешь готова к браку с Русланчиком… Мы уже договорились с ними, они готовы ждать, всё решено. В горле мгновенно раздулся ком, а по жилам побежала кипучая ярость, застилая красным взор. – А меня кто-нибудь спросил? – истерически дрожа, прошептала Милана. – МЕНЯ. КТО-НИБУДЬ. СПРОСИЛ?! – Мала ещё на мать орать, сикушка! – рявкнула Эльмира Владимировна. – С горшка ещё не встала, а туда же, выделывается! – С горшка ещё не встала, а замуж отдают! – Никому не интересны твои глупые детские капризы! – крикнула мать. – Я не позволю тебе испортить всё из-за твоего идиотского упрямства! Хочешь сдохнуть в нищете – ступай за бомжа с вокзала или сына алкоголиков! Ты ещё сама не понимаешь, какую услугу тебе оказывают!.. Дальше Милана уже не слушала. Захлебываясь от слёз, она мчалась прочь в свою комнату. Мать за ней не последовала, и никто не пришёл утешить её, когда она в бессильной злобе, рыдая, опустилась на пол. Она привыкла всю жизнь подчиняться воле родителей, но и подумать не могла, что у неё отнимут свободу выбора даже в этом. Нареченный жених представлялся ей кем-то мерзким и чванливым, типа Марата из школы, и при одной лишь мысли о том, что ей придётся с таким жить изо дня в день, и не только коротать будни, а ещё и заниматься тем, о чём с хихиканьем сплетничали старшеклассницы и похабно шутили парни всех возрастов, Милану охватывал цепенящий лёд. На довольно длительное время мать оставила разговоры о женихе, но его чёрная страшная тень отныне нависала над несчастной головой Миланы. Заходя на торжества, Стамбровская каждый раз болезненно искала взглядом своих будущих тестя и тёщу, но, судя по репликам окружающих, те проживали сейчас в Канаде. Лиц Рашидовых Милана совершенно не помнила, но это не мешало им представляться в её воображении зловещими призраками. Второй раз ей напомнили о том, что она связана цепями по рукам и ногам, в пятнадцать лет. Собирались на летний отдых в Египет, и, Милана, у которой критические дни не имели чёткого графика и отличались всегда сильной болезненностью, запихнула в свою сумку пачку тампонов. За этим занятием её и застала мать. – Это что? – холодно, с отвращением вопросила Эльмира Владимировна. – Ну… просто прокладка может разбухнуть и вылететь во время купания, – мучительно краснея от того, что ей приходится объяснять матери такие вещи, промямлила Милана. – Ты уже пользовалась этой дрянью? – ещё резче спросила мать. – Н-нет, – прошептала Милана, становясь багрового цвета. – Так пользовалась или НЕТ?! – Н-нет, обычно на отдыхе мне везло, – прошептала девушка. – Так вот. – Эльмира Владимировна резким движением вырвала из сумки пачку и отбросила её прочь. – Не купайся вообще или купайся с прокладкой, но ЭТИМ пользоваться не смей, поняла? Рашидовым нужна девственница, а в нашем сраном городе пока что нет клиник, где можно тебе там всё восстановить. Из-за твоей дурости переть в другой город я не собираюсь, у меня нет времени. Так Милана узнала о семье, куда её собирались продать, как корову, немного больше. Родом Рашидовы были с Кавказа, и хотя ими были давно забыты все горские кодексы чести, об одном они помнили твёрдо – невеста должна достаться жениху непорочной. В первые минуты девушку охватила гадливость. В состоянии, близком к истерике, она вновь умчалась в свою комнату, но матери, как и в тот раз, не было до этого дела. Сквозь стену Милана услышала, как она мило щебечет с пришедшим два месяца назад новым садовником, вспомнила, как слышала из материной спальни характерные стоны, в то время как отец был в командировке. И дикий истерический хохот вырвался из груди, согнул тело в три погибели. Итак, судьба Миланы была предопределена. Один раз она словно невзначай обмолвилась о выборе будущей профессии. После чего ей ясно дали понять: профессия жене наследного принца династии Рашидовых не нужна. Её дело – сидеть дома и рожать детей, чем больше, тем лучше. Если уж она так захочет, то ей просто купят какой-нибудь диплом. А учиться – не её стезя. Последняя надежда на освобождение рушилась. Постоянной спутницей девушки стала беспросветная мучительная тоска. Её природа тем временем, наперекор всем запретам, брала своё. Всё чаще Милану посещали сновидения, в которых осуществлялись её самые смелые фантазии – и все они происходили с участием девушек. Тогда же её посетила и первая влюблённость. Милана не испытывала особых страданий, но всё же сердце её слегка сжималось, когда хрупкая русоволосая девушка по имени Арина неслышно скользила мимо по коридору. Училась Арина в параллельном классе, с Миланой была в ровных отношениях – а Стамбровская вела себя с нею скованно, всякий раз стыдясь пусть не особо сильных, но всё же существующих чувств. Уже позже она размышляла над тем, что влюблённость эта была, вероятно, надуманной. Пожалуй, это чувство являло собой прежде всего внутренний крик протеста. Она часто читала в Интернете истории об однополой любви, как выдуманные, так и реальные – одни из них заканчивались счастливо, в иных рассказчику доставались лишь муки неразделённого чувства. Но Стамбровская не понимала этих страданий и завидовала даже тем, кто делился с читателями исповедью, полной боли безответной любви. По крайней мере, они не боятся это признать, – думала она. Полное осознание своей ориентации у неё самой наступило после тяжёлых душевных терзаний, и, как ни парадоксально, деспотизм в семье облегчил её принятие себя. Полу-чувство, не приносящее боли, но дарящее живительную прохладу свободы, вдохновляло. Милана посвятила Арине несколько зарисовок-миниатюр, в которых, сильно утрируя, описывала свои эмоции при встрече с ней, при её случайных взглядах и улыбках, при мыслях о ней. Зарисовки хранились в её ноутбуке под паролем – рукописи непременно нашла бы вездесущая Надя. Милана не надеялась на взаимность – лишь, может быть, со временем – на дружбу. Но чуть позже оба класса объединили – и Стамбровской представилась возможность узнать свою музу лучше. Арина оказалась вздорной, капризной и истеричной девушкой, считающей, что все вокруг ей чем-то обязаны. Влюблённость не пришлось болезненно вырывать с корнем, она быстро развеялась сама, как утренний туман. Конечно, печально размышляла Милана, если бы это была любовь, настоящая любовь – такого бы не произошло… Она со спокойной грустью, почти равнодушно, наблюдала, как Арина шагает по школе под ручку с восстановившимся в своём богатстве Витенькой. Боли не было, не было даже настоящего разочарования. Но вкус влюблённости, порождённой протестом, остался. Вскоре ей пришлось познакомиться с женихом. О важном событии – приезде Рашидовых из Канады – было сообщено заранее. В дом в Стамбровским в праздничное утро прибыл целый штат визажистов и парикмахеров. И если Эльмира Владимировна пребывала в отличном настроении и активно беседовала с мастерами, то Милана погрузилась в полное оцепенение. Она сидела напротив громадного подсвеченного зеркала, безвольная и безучастная подобно кукле. В то время как её длинные прямые чёрные волосы бережно укладывали в сложную причёску, она думала об Арине, о резковатом цитрусовом запахе её духов, о звоне крупных браслетов с шармами на худых запястьях. Думала без боли – отстраненно и спокойно, точно о симпатичной киноактрисе. Её вечно бледное и шелушащееся лицо начали покрывать, как штукатуркой, тональным кремом – а она, закрыв глаза, видела стаю птиц, улетающих в далёкую лазурную даль к свободе… Но ещё больше, чем свободы, жаждала она семейного тепла и поддержки, которых у неё никогда не было. Она раскрыла глаза. Мастера закончили наносить последние штрихи, а из зеркала (Милане пришлось чуть напрячь свои близорукие глаза) на неё глядела поразительно красивая юная девушка. Вот только улыбка на фарфорово-белом лице в любом случае казалась бы натянутой – столько тоски было в глазах. Её облачили в закрытое тёмно-синее платье с глухим воротом и длинными рукавами. Вдели в уши серебряные серьги. Застегнули на щиколотках застёжки туфель на немыслимо высоких каблуках. – Отлично, – одобрила Эльмира Владимировна. Милана ничего не говорила, больше всего она хотела, чтобы мучительный вечер поскорее закончился. При одной лишь мысли о женихе холодком царапало в груди. Гости прибыли в назначенный час. По знаку матери и отца Милана склонила голову и произнесла пышное приветствие, но то были лишь слова, сотрясающие воздух. Душа и мысли были недоступны как родителям, так и семье жениха. При виде которой в груди вновь похолодело… Потому что в будущем свёкре сразу можно было опознать домашнего тирана и деспота. Свекровь с виду казалась мягкой до льстивости, но змеиная ухмылка и недобрый пристальный взгляд выдавал в ней натуру жёсткую и в то же время лицемерную. Увидев Милану, она сразу же бросилась к ней с объятиями, умилённо всхлипывая и причитая, но при этом не сводила с неё тяжелого взора ледяных глаз. Сыночек-жених же стоял, тупо глядя перед собой. Может быть, и не было в нём ни давящей злобной силы, как в его отце, ни змеиной изворотливости матери, но ясно осознавалось одно: хорошей жизни с таким человеком не предвидится. – Русланчик, познакомься, это твоя невеста, – проворковала будущая свекровь. Русланчик воззрился на Милану с едва заметным мужским интересом, но, не обнаружив в её фигуре никаких выдающихся достоинств, перевел взгляд на лепнину под потолком. – Присядь, детонька, – курлыкала тем временем его мать, липкой, холодной рукой вцепившись в пальцы Миланы. – Вот так, присядь, дай хоть взглянуть на тебя. Знаешь, Русланчику не нравятся такие прически, я дам тебе адрес и телефон самого лучшего парикмахера города… Все чувства ушли глубоко внутрь, под каменную корку. Но всё же Милана с едва заметным любопытством покосилась на свою мать – как же она отреагирует на это? Но Эльмира Владимировна напоминала сейчас больше всего улыбающийся манекен. – Ой, благодарю вас, Луиза Каримовна! – фальшиво прочирикала она. – Вы не сердитесь на неё – она просто у нас очень скромная… – Да, я вижу, что скромная, – с жабьей улыбкой кивнула будущая свекровь. – Это хорошо, очень, очень хорошо, ведь сейчас все такие развратные, такие наглые. Наш Русланчик на такой никогда не женится. У него была одна такая, так я ему категорически запретила с ней общаться!.. В глазах Русланчика вдруг мелькнуло выражение крайней тоски, от чего его лицо сразу обрело осмысленное выражение. На момент Милане стало жалко своего жениха. По всей видимости, он тоже не горел особым желанием связывать свою судьбу именно с ней. – Да-да, запретила. Можете ли себе представить – наглая, разодетая девица, да ещё и карьеристка! Я сказала Руслану сразу: нам такие не нужны и точка. Что это за жена, что это за мать?.. Что за продолжение будет у нашей династии? Жених закатил глаза под потолок, душераздирающе вздыхая. – Милочка, ты сядешь рядом со мной. Милочка! Можно ведь так тебя называть? Это и сокращение от твоего имени! Милана безмолвно кивнула, чувствуя заранее, что под ледяным, хищным взглядом, так и норовящим отыскать в ней хоть какой-нибудь изъян, не сможет проглотить ни кусочка. "Арина" – уцепилась она за свою призрачную влюбленность. Прикрыв глаза, она видела в сумрачном мареве эфемерную фигуру не то Арины, не то какой-то другой девушки – хрупкую, нежную, точно сотканную из журчания весенних ручейков и колокольчикового звона. "Пережить, пережить этот вечер" – твердила она, механически кивая и с трудом прожевывая крошечные кусочки пищи, которые в неё всё-таки впихивала будущая свекровь, озабоченная здоровьем племенной коровы для будущего наследника. Сквозь гул, стоящий в ушах, то и дело прорывался успевший уже стать ненавистным голос: – Ты слишком молчаливая, деточка. Тебе стоит быть поживее, повеселее. Русланчик у нас любит весёлых девушек. Нет-нет, развязная девица нам не нужна, но для того, чтобы заинтересовать парня, нужно… Весь вечер в измученном мозгу Миланы зрела одна-единственная мысль. Когда же драгоценная свекровушка улучила момент, чтобы остаться с нею наедине и мерзко-вкрадчивым, змеиным голосом поинтересовалась об её девственности – эта мысль окрепла окончательно. "Я не останусь здесь" Пока ей только шестнадцать, она окончила девятый класс – время ещё есть. Выход был только один. Сдавать не так давно сменивший традиционные школьные экзамены ЕГЭ, подавать документы в другой город – и бежать… Бежать прочь от тех, кто видит в ней не более, чем товар, живой сосуд для зачатия. Мысль эта придала ей бодрости. Будучи уже на грани истерики, она сумела взять себя в руки и даже душевно распрощаться с будущей своей семейкой. Женишок так и не проявил интереса, его отец глядел на Милану с ледяным, равнодушным презрением, а мать с приветливой и ласковой улыбкой гиены продолжала свои ухищрения. – Ты зачем волком смотрела? – выговаривала ей позже Эльмира Владимировна. – Знаешь, какая у тебя конкуренция? А если бы они плюнули и отказались? Не смей больше меня позорить! Реализация продуманного плана обещала быть очень и очень непростой. Но Милана поставила себе цель – и собиралась добиться её во что бы то ни стало. Ломая себя, на очередном званом вечере она подсела к Русланчику. Ни один мало-мальски путный разговор начать с ним не получилось, Русланчик вяло, обречённо кивал и рассеянно тыкал по экрану своего нового коммуникатора. Матери Милана заявила, что беседа с ним произвела на неё глубочайшее впечатление. Дивясь сама себе, она в подробностях рассказывала, что будущий жених в совершенстве владеет юриспруденцией, прекрасно знает историю и великолепно разбирается в сложнейших экономических терминах при том, что сам такой же школьник, как и она. В конце Милана, поражаясь неизвестно откуда появившейся своей артистичности, кротко опустила глаза и сообщила, что была не права раньше, отвергая столь завидного жениха. Вот только не хочется чувствовать себя дурой рядом с ним. Поэтому ей бы очень хотелось хотя бы немного изучить те науки, в которых её будущий муж так подкован. И в десятый класс она пойдёт, потому что Русланчик настоял на этом и сказал, что девушки, с которыми он общался раньше, блистали умом и эрудицией. Мать глядела на неё недоверчиво, поджав губы. Потом вздохнула и медленно кивнула. – Ладно, найму я тебе репетиторов, – отрывисто бросила она. – Мы не можем поссориться с Рашидовыми. Милана неслучайно выбрала именно эти науки в качестве любимых Русланчиком. Одной из бессонных ночей она долго перебирала все возможные будущие специальности и необходимые для этого предметы. Главным было получить хоть какую-нибудь специальность и обрести независимость. Рисковать и сдавать экзамены сложные и узкоспецифические, вроде естественных наук или какой-нибудь информатики, Милана не могла. Если она пролетит – то всё пропало. В конце концов, она всегда сможет потом поступить уже в другой институт и получить желанную специальность, главное сейчас – спастись. После долгих поисков в Интернете Милана выяснила, что наиболее часто встречаются среди необходимых для поступления такие предметы, как история, обществознание и математика. Русский язык, конечно, тоже был нужен, но она всегда отлично владела им, дополнительные занятия не требовались. Наибольшие опасения вызывала математика, поскольку в школе уровень преподавания был хуже некуда. Математичка, женщина лет сорока, обрюзгшая и вульгарная, на уроки приходила, кажется, лишь затем, чтобы услужить наиболее богатым, а значит, самым лучшим людям. Иногда она останавливалась рядом с реабилитированным гением Витенькой или сыном главного врача местной больницы Димочкой, в шестнадцать лет читающим по слогам, томно вздыхала, поправляла бюстгальтер и кидала в сторону перспективных юношей пламенные взгляды. Часто она оставляла то одного, то другого гения после занятий в классе – то под предлогом подготовки к олимпиаде, то безо всякого предлога. Нельзя сказать, что юные таланты были в полном восторге от несколько увядших прелестей математички, но и приставания её они не отвергали. После каждого индивидуального урока с тем или иным дарованием у учительницы появлялись то новые серьги, то дорогие туфли, то путёвка в очередную экзотическую страну. Порой увядающая нимфа награждала своим вниманием и других достойных представителей золотой молодёжи, но те, по всей видимости, были более жадными и её притязания никак не поощряли. Не меньшую тревогу вызывало и обществознание. Преподавала этот предмет сестра директрисы и по совместительству – завуч. Карьере этой особы ничуть не мешало неоднократное пребывание в психиатрических больницах. На уроках она вместо нужного материала с упоением пересказывала свои диалоги с инопланетянами. На любую попытку редких храбрецов задать хоть какой-нибудь вопрос по теме начинала пронзительно и надрывно кричать, причем громкость её воплей зависела от социального статуса смельчака. Например, Димочка, Ксюшенька и Олечка, чьи родители на протяжении многих лет помогали школе материально, брани не слышали никогда, зато всегда удостаивались от неё шакальих улыбочек и весьма косноязычных комплиментов. Так что выхода не было. Необходимо было упорно заниматься самой. Мать сдержала своё слово и наняла ей репетиторов. После первых же занятий Милана с огорчением осознала, что учить каждый предмет ей придется с нуля. Но она твёрдо поставила себе цель – бежать, и отступать не собиралась… Кроме того, необходимо было копить деньги на побег. Милана вновь превратилась в гениальную актрису и периодически начала донимать Эльмиру Владимировну, рассказывая о том, что Русланчик любит девушек куда более красивых, куда более ухоженных, чем она и что ей совершенно необходимо соответствовать любимому. – Ну хоть сейчас ты распрощалась со своим нелепым упрямством, – цедила мать, отстегивая ей очередную сумму на сахарную эпиляцию ног, профессиональное мытье головы или самый дорогой маникюр в городе. Для отвода глаз Милана ходила к начинающим мастерам-самоучкам, многие из которых брали символическую плату или же вообще работали бесплатно – им необходима была только практика. Она долго думала, где же спрятать полученные деньги. Поначалу предполагалось, что можно будет устроить тайник в подушке, в диване или в каком-нибудь из предметов одежды. Но вездесущая Надя всегда могла зайти и забрать их на стирку, диван пропылесосить, а подушку унести в химчистку… Запрещать ей это и сеять лишних подозрений Милана не хотела, тем более, что времени до предполагаемого побега оставалось ещё очень, очень много… Банковской карты у Миланы не было, а даже если бы и была – перевести на неё финансы также не представлялось возможным, поскольку отец и все его друзья занимали в банке ведущие должности и непременно узнали бы о подобной попытке. В итоге часть денег, предварительно тщательно сложенную и обернутую в газетную бумагу, Милана засунула в свинку-копилку, спрятав её под горстью мелких монет, полученных со сдачи. Как ни парадоксально, но именно сюда вряд ли кто-нибудь сунулся бы: монетки эти никто даже не считал. К тому же ими очень удобно было расплачиваться за чай в школьной столовой, за мелкие дешёвые товары – поэтому ни у кого не вызывало подозрения частое гремение копилки, доносящееся из комнаты Миланы. Другую часть, спрятанную в неприглядный серый мешочек, она зашила внутрь старого плюшевого медвежонка, всегда сидящего на вершине стеллажа. Не умея шить, она измучилась и исколола себе все пальцы, прежде чем управилась с иглой. Зато её страдания стоили результата: медвежонок был очень надёжным тайником, поскольку никогда никого, кроме самой Миланы, не интересовал. Другой вопрос состоял в том, что часто пополнять его не представлялось возможным… Оставшуюся сумму Милана поделила ещё на две части: большую спрятала в резинового клоуна, сидящего рядом с медвежонком, меньшую (на экстренный случай) сунула в никогда никем не читаемую, но довольно объёмную книгу, стоящую так неудобно, что Надя ни разу не пыталась снять её с полки, чтобы протереть. Естественно, это было только начало. Но Милана приободрилась: начинать всегда тяжелее всего. Она должна была сбежать во что бы то ни стало. И она должна была найти силы для этого.