***
Зачем она угрожала женщинам Марты? Она не понимала сама. Гнилое безумие, невероятно глупый фарс. Конечно, она не собиралась причинять им вред по-настоящему, конечно, она бы ничего им не сделала. Наверное, это боль, накопившаяся в ней, боль, от которой невозможно было дышать, невозможно жить, требовала выхода. Невыносимо было наблюдать, как Марта смотрит сияющими, влюбленными глазами на блаженную Венскую, как её по-хозяйски обнимает за талию хищница Ахметзянова… Милана даже не могла сказать, к кому ревнует больше. Наверное, всё же к Венской – ведь никому больше Марта так не улыбалась. Стамбровская могла побиться о заклад, что близости между ними не было – порой она вообще сомневалась, что Инессе известно хоть что-то об этой стороне жизни. Но если Марта и впрямь влюблена – то светлоглазая чудачка гораздо, гораздо более опасная соперница, нежели десятки и сотни любовниц – она смогла зацепить душу коварной обольстительницы. Да, она понимала, что поступает глупо, по-детски, безрассудно – она знала, что никому не причинит ни малейшего вреда. Но при одном лишь взгляде на сияющую улыбку Марты, адресованную не ей, в груди поднималась волна такой непереносимой, тошнотворной боли, что она готова была пойти на что угодно, лишь бы стало легче. Она с великим удовольствием исцарапала бы наглую похотливую рожу Ахметзяновой, ещё с большим удовольствием исколошматила бы Венскую, которая при этом процессе, несомненно, осталась бы такой неподвижной и безучастной, как и всегда. Тупая, бездушная, фарфоровая кукла! На периферии сознания билась мысль, что Инесса, тут, в общем-то, не при чём. Не она, так другая, не другая, так третья… Но боль, железным обручем пережавшая лёгкие, требовала немедленного выхода. Яд под названием "Марта" растекался по жилам, грозя свести с ума и вывернуть наизнанку. И она поступала так, как диктовала ей боль. Но всему однажды приходит конец. Когда на экране телефона высветился номер Марты, она не поверила своим глазам. Марта не могла знать её тайный номер. Его не знал никто. За секунду до того, как голос Аристарховой зазвучал в трубке, смутно и запоздало прилетела мысль – она забыла скрыть номер, а Инесса как раз сегодня приглашала Марту в гости… – Здравствуйте, уважаемый! От любимого голоса исходила упругая волна ледяной ненависти. Замерев с телефоном в руках, Милана ловила воздух ртом – казалось, из лёгких выкачали весь воздух в одно мгновение. Она пыталась успокоиться, внушить себе, что ненависть Марты не направлена конкретно на неё, она адресована анонимному обидчику Инессы. Впрочем, её саму Аристархова не удостаивала даже такого обращения. К ней – равнодушие, беспредельное, как северная пустыня. – Можете молчать дальше, меня ваши объяснения абсолютно не интересуют. Просто извольте перестать изводить мою подругу своими угрозами! Они вместе. В грудь словно влетела шаровая молния. Милана согнулась пополам, неистово сжав зубами руку. – Подло и глупо слать анонимные оскорбления, знаете ли. Если это не прекратится, мы вынуждены будем обратиться в полицию. Я надеюсь, что вы всё поняли! За гулом крови в ушах Милана разобрала лишь слово "мы". Да, они вместе. Телефон упал на ковер. Кажется, Марта бросила трубку, и это было к лучшему – слушать дольше Милана её не могла. Шаровая молния выжигала ей грудь, и Милана, опустившись на пол, качалась взад и вперед с такт с приступами боли. Боль была такой сильной, что не давала ни вздохнуть, ни даже разрыдаться в голос – не было ей выхода. Они вместе, вместе, вместе, – билась в воспаленном сознании мысль, и при каждом её толчке всё нутро скручивало чудовищной, дикой тошнотой. Видение лица Марты, перекошенного влюбленной улыбкой, затмевало ей свет, а пассажи её холодного, вьюжного голоса до сих пор эхом отзывались в ушах. – Они вместе… Они очень близки… – вслух медленно проговорила Милана, бередя рану и прислушиваясь к боли. Память явила образ Марты и Инессы, держащихся за руки, и вот этого уже выдержать было нельзя. Она еле успела добежать до туалета – её рвало снова и снова, хотя желудок был пуст. Окаянная Марта-ведьма! Когда она успела затмить весь мир, когда успела стать наркотиком? В этот момент перед глазами полыхнуло другое видение: чувственная красотка Ахметзянова, сладострастно скользящая нежными ладонями по телу Марты… То есть женщине, заполнившей мир Миланы, было, в общем-то, без разницы, кого любить. С кем спать, кому дарить улыбки… Какая разница? Тогда – почему не Милана? Почему?! – Шлюха, шлюха, шлюха! – между приступами рвоты, задыхаясь от едкой ненависти к себе, к Марте, к Инессе, к Зухре, ко всем бывшим и будущим женщинам Аристарховой, ко всему миру, шипела Милана. Какая она дура, какая же она ненормальная идиотка! Как жаль, что любовь нельзя выблевать! С какой радостью Милана бы избавилась от этой ненавистной, всю душу вытягивающей зависимости, вернула бы себе себя… Две недели она ничего не ела. Проклятое видение выворачивало ей желудок, а изгнать его прочь было невозможно. При одной лишь мысли о цианистой Марте кровь начинала дико биться в висках – поднималось давление. Милана пила таблетки пачками, но они не приносили ей облегчения, как и кратковременный сон – даже в дремотной дымке виднелась ненавистная пара… Милана решила для себя, что всё – пора ставить точку в этой нелепой и мучительной истории. Но, к сожалению, с наркотика по имени Марта слезть было не так-то просто. Он, этот наркотик, толкал её на новые, всё более и более глупые поступки. Когда ей пришла в голову эта идиотская затея – писать Марте с фальшивого аккаунта? Как она вообще додумалась до этого? Следовало дать этой любви остыть, твердила она себе, следовало обрубить на корню все глупые и пустые надежды. Только так она могла излечиться. Она же поступила наоборот. Вновь и вновь вглядываясь в драгоценные строчки, Милана готова была рыдать от собственного бессилия. Она совершила недопустимое – она узнала душу возлюбленной и поняла, какими мыслями и чувствами та живёт. Узнала обо всех её вкусах и привычках. Узнала о прошлых отношениях и конфликтах. И теперь пытка уже точно не могла её отпустить – ведь именно Марта оказалась единственным человеком, способным понять Милану. Горькая усмешка кривила губы Стамбровской, когда она перечитывала искренние, горячие утешения возлюбленной: "Знай, ты не одинока!" "Может быть, рано впадать в отчаяние? Попробуй приблизиться к ней, узнать, что важно ей, что интересно… Иногда любовь вспыхивает мгновенно, иногда вызревает исподволь – у кого как. Не теряй надежду!" Чудовищная жажда, вытесняющая все остальные чувства, все мысли, душила Милану, раскалывая сознание. Странно, смешно, парадоксально: отныне все свои чувства она изливала предмету своей болезненной одержимости, который, стремясь поддержать и успокоить, причинял ещё большие страдания и одновременно окрылял надеждой: "Мне кажется, она полюбит тебя! Вот если бы я была на её месте, я бы, наверное, не смогла остаться равнодушной к ТАКОЙ любви!" "Не каждому дано так любить, я бы тоже так хотела!" Милана жила теперь только этими переписками, и хотя знала, хотя убеждала себя – надо остановиться, пока не поздно! – не могла ни утолить, ни задавить свою мучительную, горькую жажду. Когда Марта пусть даже вскользь, но упоминала о своих прошлых отношениях, ненависть тошнотой сжимала горло, когда писала о своих взглядах на мир, на жизнь, на любовь – загоралась робкая надежда. "Марта" – тоскливо выл ветер в кронах деревьев. "Марта" – клонились к земле слабые былинки. "Марта!" – надрывно кричали птицы. Марта, Марта, Марта!.. Цианистая Марта. Яд, растекающийся по жилам. Женщина-наркотик, женщина-пытка. Или всё же женщина-благословление? Глоток свежего воздуха в мире без любви? Милана не знала. И чувствовала себя под ураганным напором непрошеного чувства слабой, как былинка, как прошлогодний сухой лист, как легкий лепесток, упавший на землю. Долго находиться на острие предельного накала чувств было невыносимо. Если не удавалось избавиться от этой любви, следовало хотя бы приглушить её, ослабить эту лихорадочную напряженность. Она пошла к врачу. Слушая рекомендации по соблюдению режима дня и правилам здорового сна, она рассеянно кивала головой. Ей нужно было другое. И она приложила все усилия, чтобы добиться этого. Возвращаясь домой с заветным рецептом в сумочке, Милана впервые за много дней мысленно ликовала. Её не пугали возможные побочные действия выписанных препаратов. Сейчас важно было одно. Забыться. Обычные снотворные давным-давно ей не помогали. И после долгих сомнений Милана решилась перейти на транквилизаторы. Впервые за много дней она действительно забылась – густым и чёрным, как сажа, химическим сном. На какой-то момент Марта мелькнула на периферии сознания двадцать пятым кадром, но тут же растворилась в зыбкой мгле. Пробуждение тоже было химическим. Морщась от боли в висках и затылке, Милана поднялась. Но на душе было спокойно. Пусть болезнь никуда не исчезла и образ Марты по-прежнему неотступно стоял перед глазами – искусственная тишина, натянутая над оголенными нервами, мягко приглушала все эмоции, лишая их остроты и пронзительной напряженности. "Она любит её" – почти равнодушно фиксировала Милана, переводя близорукий взгляд с Марты на Инессу и обратно. "Но та не отвечает взаимностью" – с той же дивной химической тишиной в душе замечала она. Ей даже удалось не покраснеть и не опустить взгляда под взглядом Марты – редкое достижение. Она даже удержалась от того, чтобы написать Аристарховой первой. Неужели близок путь к избавлению? Неужели скоро женщина-пытка разожмет стальные кольца своих объятий, и Милана снова вернёт себе себя? Стамбровская чувствовала близость этого часа и ликовала, но тут произошло ужасное. Любовь никуда не исчезла, просто притаилась, набирая силы и наконец пробила химическую броню, став ещё злее и острее. И вот в один совсем не прекрасный день Милана проснулась и с чумной головой, и с привычной тоской в душе – ей опять снилась Марта: безразлично-далёкая, ослепительно красивая – чужая, даже более чужая, чем в жизни. Она снова попала в ловушку, причём в двойную: препараты, эти коварные "друзья", вызывали такую же тяжелую зависимость, как и Аристархова. Милана бродила среди дня точно во сне и ненавидела себя за душевную слабость. Давала себе зарок покончить с этим и перетерпеть боль, держалась какое-то время, а затем срывалась снова. Снова писала Марте и снова, ощущая, как едкие слёзы жгут кожу, вчитывалась в её ответы. Поначалу Стамбровской казалось, что ей следует в Марте разочароваться – и тогда глупая любовь уйдёт сама собой. Она сознательно пыталась преувеличивать всё, что ей в Аристарховой не нравилось. С ненавистью глядя, как Марта с Зухрой выходят из офиса вдвоём, она мысленно рисовала себе сцены самых разнузданных оргий, она мысленно клеймила возлюбленную, обвиняя её в развратности, душевной пустоте и ветрености. Она старалась максимально очернить причину своей душевной боли. Но первая же переписка разрушила на корню все эти попытки. Ну почему Марта оказалась такой понимающей? Единственной, способной поддержать и согреть… И откровенной. А потом эта ситуация, эта подстава… Эта тварь Лариса даже не понимала, что желая уничтожить Стамбровскую, они осчастливили её – пусть и на совсем короткое время. Те слова Марты продолжали звучать у неё в ушах… А ещё – она наконец-то поняла, что именно представляет собой пресловутая троица. Но мысль эта мелькнула на периферии сознания и исчезла. Все мысли заполняла Марта. Марта, её непонятное великодушие… Тот день был чёрным, но Милана до сих пор болезненно тосковала по нему. Потому что Марта – сама Марта! – пошла против всех, спасла её – непонятно почему. Что двигало ей? "Доброта" – подсказывал рассудок, но глупое сердце и слушать ничего не хотело, продолжая жадно надеяться на то, что мотивом поступка возлюбленной было нечто большее, нежели простое благородство. "А вдруг она… обо всём догадывается и просто меня жалеет?" – пробило ледяной молнией сознание. Это было ужасно, это было унизительно. Это было даже хуже, чем оказаться отвергнутой. Марта не должна была ничего узнать. Милана дала себе в этом зарок.***
…Но всё же она сорвалась. Многолетняя выдержка изменила ей. Для этого нужно было так мало – всего лишь увидеть свою пытку вблизи – не холодно-красивой и надменной, а уставшей, потерянной и беспомощной. А ещё она устала держать эту боль в себе. Предохранительные клапаны сгорели, и она махнула рукой на последствия. "Раньше ты относилась ко мне не очень хорошо" – сказала Марта, и Милана надрывно расхохоталась ей в лицо. Да, милая, порой я тебя просто ненавижу, ты принесла мне только боль – так и крутилось у неё в голове, но вслух она произнесла совсем другое. – А может, тебе лучше не знать? – всё-таки попыталась она предотвратить падение в бездну. – Ты меня запутала. Говори, как есть! Итак… Раз, два, три. Вдох-выдох. Падение. – Я люблю тебя. Можно выдохнуть. Терять уже было нечего. – Ч-что?.. – Марта выглядела растерянной, изумленной. Раньше Милана никогда не видела её такой и едва не рассмеялась снова. Да, милая, должно быть, ты очень удивлена. – Я люблю тебя. Уже давно. Скоро будет полгода, – уже спокойно, нараспев повторила Стамбровская. – Я… я никогда бы не подумала… – нервно и как-то неуверенно, что было совершенно на неё не похоже, пробормотала Марта. – Ты всегда казалась такой мрачной, замкнутой… Я… я… не знала. – Не оправдывайся. Я не заставляю любить себя, – обречённо махнула рукой Стамбровская. – Я знаю, что я замкнута. Всю жизнь я такая, и у меня есть причины на это. Просто устала держать это в себе, только и всего. Можешь выбросить это из головы и сделать вид, что этого разговора не было. – Ты знаешь, у меня большой опыт отношений, – всё ещё потрясенно пробормотала Марта. – Но я никогда не видела, чтобы об этом говорили так, с таким взглядом, как у тебя… "С каким взглядом?" – чуть не спросила Милана, но сдержалась. И так ясно – с одержимым, больным, горящим. Не смогла она сохранить лицо, выдала себя глазами. Дура. Но какая теперь разница? – Я ничего от тебя не требую, – только и сказала она. – Я не жду жалости. – Я… – начала было Марта и осеклась. – Знаю, тебе нравится Венская, – ровным голосом ответила Милана. Марта вздрогнула, покраснела. Стамбровская ощутила острый укол боли, но продолжала: – Это твоё и только твоё дело, я сюда лезть не могу. Ты выбираешь того, кого хочешь. Я ничего не говорю, я не хочу её очернить… но… не думаю, что она способна на страдания… чувства… боль… Она ведь принадлежит не нашему миру. Теперь Марта смертельно побледнела, точно слова Миланы задели что-то глубоко в её душе. – Я ничего от тебя не требую, – устало проговорила Стамбровская. – Просто знаешь… это наваждение, мучительное, тяжелое наваждение. Я просто не могла это носить в себе. – Но ведь ты меня совсем не знаешь. Мы даже не общались. Ты придумала себе образ, которому я, скорее всего, и не соответствую. Милана вновь усмехнулась. Что же, пора раскрывать карты. Падать дальше некуда. – Ну почему же не знаю? – прищурилась она, в упор глядя на Марту. – Ты любишь гавайскую пиццу и вино "Киндзмараули". Твой любимый фильм – "Форрест Гамп". Три года назад ты была в Таиланде, а год назад ездила в Грецию. В университете ты встречалась с девочкой по имени Кристина, она говорила, что мечтает сбежать с тобой в Европу, а потом оказалось, что всё это время она была помолвлена. Ты не любила её, но тебе было очень обидно. Настолько обидно, что ты назло Кристине начала общаться с её лучшей подругой Алёной, в итоге вдрызг разругалась с обеими… Марта побледнела до синевы. – Что?.. – только и смогла выдавить она дрожащими губами, с ужасом глядя на Милану. – А твои любимые духи – Lanvin Eclat. Их тебе ещё в университете подарила твоя подружка Элина. К ней ты никогда не испытывала никаких чувств, но до сих пор вспоминаешь о ней с теплом… – Откуда ты всё это знаешь?.. – простонала Марта. – Я ведь говорила об этом только… о Господи! Ты… ты взломала меня, ты читала мои переписки? – Нет, я не взламывала, – ответила Милана. – Ты сама писала мне об этом. – Не может быть!.. Ты… ты… – Дина, – спокойно завершила Стамбровская. Она удивлялась сама себе. Где её страх, где спазмы в горле при одном только взгляде в сторону Марты?.. Сейчас её словно несло. И никакого страха, никакой тревоги. Терять было уже нечего, она призналась в своей проклятой одержимости и отрезала этим себе путь к отступлению. – Дина, – медленно, неверяще повторила Марта и вздрогнула всем телом. – Ты! Так это ты… Как! Как ты могла!.. Какой стыд, нет... Я столько всего писала… – Не беспокойся, ничего неприличного ты не писала. А то, что писала, показывает тебя, как удивительно душевную натуру. Марта снова передёрнулась, словно от какой-то новой мысли. – Дина, значит… – повторила она. – Да. Мне всегда нравилось это имя. И да, я всегда была одинокой. И я вечная путница. Отсюда и никнейм. – Дина, – опять повторила Марта, в глазах её проступали ужас и смятение. – Так Дина… так ты писала о своих чувствах ко мне? – Да, – спокойно ответила Милана. Она точно со стороны наблюдала за всей ситуацией и поражалась собственному спокойствию. Она рыдала часами, не спала, сходила с ума от боли – но в состоянии говорить с Мартой на такие темы… Наверное, и впрямь дело в этом признании – точке невозврата. – Ты писала о том, что страдаешь… любишь… мучаешься… что ты как наркоманка… – Да. Да. Да. Всё это правда. Больше, чем я говорила, я сказать не смогу. Марта вдруг нервно рассмеялась. – Вот оно как… А зачем?.. Зачем ты это сделала?.. – Я хотела узнать тебя лучше. Может быть, разочароваться. Но разочароваться не получилось. – Ты… ты одержимая! – уже с настоящим страхом прошептала Марта. Где была сейчас та наглая, самоуверенная ведьма с горящим взглядом, где была вся её демоническая сила и холодное коварство?.. Сейчас перед Миланой сидела бледная, как статуя, женщина, дрожащая, точно в лихорадке, со смятением в глазах. Неужели это её Стамбровская в своё время так боялась?.. – Да, – не стала отрицать Милана. – Ты права. Но не думай, что я опущусь до преследований. Заставить полюбить себя я не могу. Мне хотелось узнать, чем ты живёшь, и я узнала. Я призналась тебе в своих чувствах и ничего не требую взамен. И ты оказалась хорошей собеседницей. Мне действительно было приятно с тобой общаться. – Ты тоже… – еле слышно выдавила Марта. – Я была рада, что начала общаться с таким интересным человеком. – Рада, что хоть это у нас взаимно, – невесело усмехнулась Милана. А Марта снова вздрогнула, видимо, опять о чём-то вспомнив. – Слушай… А ты не писала Инессе угрозы? Стамбровскую точно обдало ледяной водой. Нет, не сможет она, глядя в эти синие глаза, признаться в этой своей несусветной глупости, в том, что её боль требовала любого, пусть самого извращённого выхода. Не сможет увидеть ненависть в этих глазах. Тем более что никакого вреда она причинять никому не собиралась. – Нет, никогда, – ровно ответила она. – Я же сказала тебе, что до преследований ни за что не опущусь. Какие угрозы? – Неважно, – устало махнула рукой Марта. – Хорошо, что это не ты. Милана вздохнула. Нужно довести этот разговор до логического конца, больше возможности у неё не будет. Теперь Аристархова, скорее всего, будет шарахаться, а то и вообще уйдёт. Что же – любить себя не заставишь… – Почему ты помогла мне тогда, почему выгородила? – спросила Милана. – Я уже сказала. Там налицо была несправедливость. Она так нападала на тебя… а ты плакала. Это выглядело отвратительно. И эти три… стояли, смеялись… всё знали, и даже не вступились, ждали, чем это кончится. – Кстати, лучше держись от них подальше, – вдруг вспомнила о своих подозрениях Стамбровская. – Почему?.. Хотя мне и самой казалось их поведение странным… – Я думаю, что они – члены какого-то сообщества… секты… не знаю, в общем. Лучше с ними не конфликтовать. Милана знала, что перекрывает себе кислород, что Марта может просто уйти после таких слов. Но если она всё равно никогда не полюбит – какая разница? – Дела-а, – пробормотала Марта. – С сектой-то ты загнула, думаю, но спасибо за совет. Разговор исчерпал себя. Если бы в Марте теплилась хотя бы искра чувства, она хоть как-то выразила бы это. Милана услышала лишь невнятное, ошеломлённое мычание. Ни согласия, ни отказа. Весьма странно для такой опытной сердцеедки. Или ей такие одержимые ни разу не попадались? Что ж… Милана скинула с себя груз невысказанного чувства. И ничего другого от Марты не ждала. – Если хочешь и если тебе уже легче, иди домой, – ровно проговорила она. – Х-хорошо… Похоже, что Марту тоже тяготила вся эта ситуация. Что ж, пусть будет так. Милана вышла на кухню, и, выпрямившись, встала перед окном. Она слышала, как Марта переодевается, как робко прощается, но так и не вышла. И только когда за Мартой захлопнулась дверь, она дала себе волю и, уронив голову на руки, горько, мучительно разрыдалась.