***
Милана продолжала плакать, но скорее по инерции, выплескивая пережитое потрясение. В общем-то, она и не ждала ничего другого, она ни на что не рассчитывала, но отчаянная надежда, видимо, всё-таки теплилась в её душе. Она не могла больше терпеть, у неё не было сил носить эту боль в себе – и она открылась. Наверное, теперь Марта её возненавидит, ну так что ж – никуда не деться. Не привыкать. Придётся жить дальше с этой болью в душе. Ждать, когда она пройдёт. Или не пройдёт – зарубцуется, затвердеет и останется мёртвым, бесчувственным камнем, тянущим вниз. Что же сейчас будет делать Марта? Сделает вид, что ничего не было? Будет смотреть волком? И ведь ей, такой небрезгливой в связях, даже не пришла в голову мысль об отношениях с ней, Миланой. Что же – значит, даже Вишнякова более достойна. Не говоря уже об этой проклятой пустышке, об этой инфантильной дурочке с овечьими глазами. – Я посмотрю, как твоя красотка тебя отошьёт, – нервно, ядовито хмыкнула в пустоту Милана. – Она в обморок упадёт, как только узнает о твоих намерениях залезть ей под юбку, тургеневские барышни таким не занимаются. Истерически зазвонил телефон. Конечно, это была Римма – снова она, с нового номера, остальные уже находились в чёрном списке. Она постоянно звонила или писала в последнее время, клялась в вечной любви и Милана очень скоро перестала обращать внимание. Она даже не злилась на бывшую, выяснив и истинную причину её появления – как оказалось, та влезла в долги, не могла их выплатить и желала денег. Милану это давно перестало раздражать, но сейчас, после тяжелого разговора с Мартой, нервы её не выдержали. – Слушаю! – рявкнула она в трубку. – Выслушай меня, пожалуйста, Миланочка, – залебезила Римма. – Я так виновата перед тобой, и вот мне сейчас за это наказание. Мне нужно пять тысяч, только до завтрашнего дня, я тебе верну. – Нахер иди, сука, воровка, – резко сказала Стамбровская. – Никогда больше не звони мне, мразь. Ты для меня не существуешь. И сбросила вызов. Её боль рвалась на волю, но срыв на глупой воровке не принес удовлетворения. Марта, Марта, Марта – вот для кого требовала возмездия больная, искалеченная душа.***
В наушниках играла ария Надира из оперы Бизе "Искатели жемчуга". Инесса закрыла глаза, наслаждаясь переливами и мелизмами сильного голоса певца, когда в дверь постучали. Инесса хотела было не ответить, но что-то ей подсказывало, что это может быть Марта. Она не без сожаления поставила арию на паузу. – Заходите! – крикнула она. Это действительно оказалась Марта. Выглядела она плохо: под глазами тёмные круги, бледное, осунувшееся лицо. Она будто бы даже уменьшилась в росте, но спустя мгновение Инесса поняла, что Аристархова просто сильно ссутулилась, что было странно – она всегда привлекала внимание горделивой, королевской осанкой. – Здравствуй, Марта… Марта, ты не заболела? – нахмурилась Венская. – Нет… Мне нужно с тобой поговорить, – даже не здороваясь, быстро, нервно произнесла Аристархова, затравленно озираясь и кусая губы. – Да, конечно… Ничего не случилось? – Да… То есть нет! Я должна тебе кое-что сказать. – Хорошо, Марта, только успокойся, не переживай. Присаживайся, я сейчас прикрою дверь, и ты спокойно всё расскажешь. Что-то стряслось? Да ты проходи, зачем встала в дверях? – Не надо закрывать дверь. – Марта мотнула головой, в её сузившихся глазах мелькнула злая, нервная усмешка. – Мне нечего скрывать, я не имею привычки прятаться за масками и лгать. – Что ты говоришь? – непонимающе спросила Инесса. – Прости, я не понимаю, что ты говоришь. Ты очень нервная, тебе надо успокоиться. – О да, нервная. Я знаю. Я не спала всю ночь. Венская совершенно растерялась. Она никогда не видела Марту такой. Та стояла в дверном проходе, нахмурившаяся, мрачная, ссутулившаяся, сверля её измученным, нервным взглядом, в котором то и дело мелькала какая-то невысказанная мысль. – Господи, да что же с тобой такое? Ты на меня обижена, что ли? Что-то произошло на этом корпоративе? – Произошло, – резко ответила Марта. – Что произошло? – нахмурилась Инесса. Она ощутила вдруг совершенно несвойственную ей тревогу и пристально всмотрелась в бледное, больное лицо Марты. – Уже не так важно. – Аристархова вздохнула, махнула рукой. – Не так важно… Но это помогло мне понять… осознать… – Что осознать? Зайди и закрой дверь, тут люди смотрят уже, – с непривычной ей нервозностью проговорила Инесса – в паре метров от них, в коридоре остановилась Стамбровская, её лицо казалось ещё более непроницаемым, чем обычно, но пристальный, острый взгляд остановился прямо на ней и на Марте. – А мне плевать, кто смотрит, плевать, кто что скажет! – выкрикнула Аристархова. Видно было, что она не принадлежит себе – её руки тряслись от крайнего, мучительного напряжения, губы нервно, зло дергались, глаза лихорадочно блестели. – Теперь точно плевать! Чего мне до них! Давно хотела сказать – люблю тебя! Инесса не удивилась и не смутилась. Она точно созерцала завораживающее своей мощной энергетикой театральное представление. Марта, нервная, напряженная, всколоченная, крикнувшая о любви смело и зло, точно с подмостков – и за ней, в сумраке коридора стремительно бледнеющая Стамбровская, чьи чёрные глаза теперь казались не больными – мёртвыми. Венская смотрела, как та машинально двигается вдоль стены, ощупывая её, точно боится упасть, затем останавливается, замерев соляным столбом. Слова Марты расцветили в ней нежное, родственное тепло. Нет, не зря она сразу поняла, что новенькая отличается от других. Поистине, она нашла близкую душу. – Я знала, что ты так скажешь, – тепло улыбаясь, сказала Венская. – Я сразу поняла, что ты не такая как другие. Я тоже очень к тебе привязалась и полюбила. Я люблю тебя, как свою сестру – видишь, какой близкой ты мне стала? – Как сестру? – растерянно переспросила Марта. – Да, как Анну, – с ободряющей улыбкой кивнула Инесса. – Ты же видела её… Она для меня как вторая мама, а ты тоже стала мне родственной, близкой душой. Марта глядела на неё недоумевающими, потемневшими глазами, потом вдруг резко развернулась – и схлестнулась взглядом с мертвенно-бледной и каменно-неподвижной Стамбровской. Инесса с интересом и даже неким состраданием изучала лицо Миланы – не лицо даже, а белую, неподвижную маску с чёрными провалами мёртвых глаз. Что ж с ней случилось, подумала Венская. Любовь, посланная ей Мартой, переполняла и этой родственной теплотой хотелось поделиться с другими. Инессе захотелось обнять Стамбровскую, успокоить, сказать, что всё будет хорошо, но почему-то она не могла сдвинуться с места, неживой, пугающий взгляд коллеги пригвоздил её к полу. Лица Марты, стоящей к ней спиной, она не видела и когда та обернулась, слегка вздрогнула – в глазах той сверкало то ли злое торжество, то ли обида, то ли ненависть – понять было трудно. Милана согнулась в поясе, точно раненная в грудь, но сейчас же выпрямилась. Она медленно, безвольно опустила руки, тут же повисшие плетьми. Её мертвый, немигающий взгляд бездумно скользил по коридору и снова прошёл по Инессе, отчего ту снова взяли тревога и сострадание, затем остановился на Марте, но держался на ней всего несколько секунд. Стамбровская резко отвернулась и быстро зашагала к себе. – Наверное, у неё что-то случилось, – сострадательно сказала Инесса. – Как думаешь? – Мне плевать, что у неё, – горя лихорадочным взглядом, нервно прошептала Аристархова. – А мне её жалко. Ты видела, какая она была бледная? Как думаешь, она не скажет, что случилось? – Меня это не интересует. Я с тобой говорю, а не с ней. Я всю ночь думала о том, как сказать это тебе. – Так ты об этом беспокоилась, глупая? – нежно спросила Венская. – Ну о чём же тут переживать? Конечно же, я тоже тебя люблю. Разве ты не поняла, что стала мне совсем родной? Говорю же, ты мне действительно как сестра. Заходи в кабинет, успокойся, выпьем чаю. Ты мне очень, очень близка. Правда, правда. Она ласковым, успокаивающим голосом повторяла эти слова и не могла понять, отчего на лице Аристарховой проступают недоумение и боль.