Кровь у всех красная

      Поселение Учиха было странно, настороженно тихим. Мадара вздохнул, почесался. Пошёл выискивать провинившихся. С наказанием Хаширамы он вряд ли сможет соревноваться, даже если нанижет предателей на кол и будет живьём прожаривать на медленном огне. С другой стороны, роль милого и милосердного ему тоже нравилась, хотя и была вот так внезапна.       — Эй, ты! За мной! — скомандовал он дожидающемуся его предателю. — Наказывать буду.       Также он зашёл к той милой леди, что пыталась его отравить, и к тому неудачнику, который случайно их чуть не застрелил. Привёл их в зал совещаний. Выдал бумагу. И заставил писать сочинение на тему: «Почему я решил убить Мадару-сама».       Если у заложника по крайней мере было что записать — ну, на основе же чего-то они с Сенджу законтачили, — то вот невезучая отравительница вздыхала, ёрзала, грызла кисточки и всячески страдала. Стрелок же и вовсе вырисовал всего несколько иероглифов, после чего с низким поклоном вручил свиток Мадаре.       Вариант «я не хотел убить Мадару-сама» Учиха забраковал. Чуть усовершенствованное «Я не хотел убить Мадару-сама, оно само» его тоже не устроило. Неудачливый стрелок вздохнул и попытался в третий раз. Тобирама не выдержал, заглянул через плечо. Прыснул. Ну в самом деле, каллиграфически выведенное «Я нечаянно» рядом с двумя лихо перечёркнутыми строчками смотрелось так… По-детски.       — Котичка просто. Хочешь, помогу составить нормальный текст?       — Ну-ну… Я бы посмотрел, как ты это обыграешь, — хмыкнул Мадара, смеривая тяжёлым усталым взглядом двух оставшихся.       Девица попыхтела, вывела «Врагов надо убивать» и с поклоном вручила главе клана.       — Надо, кто спорит, — покачал головой он. — Ну, теперь трудись над сочинением «Как определить, кто враг, а кто — нет». Если скажешь «Всё, что не Учиха — враг», пойдёшь убивать всех свиней, гусей, рыб, бабочек и мух в радиусе ста метров. Да, и бабушку свою не забудь, она ведь не Учиха…       Девушка вспыхнула, поклонилась, отошла. Бабуля у неё и вправду была бесклановой. Новая кровь, удачно лёгшая на геном, делала её отличной невестой… Но мозг это заменить не смогло.       Тобирама же тем временем от души развлекался. На него снизошло вдохновение, и поэтому объяснительная для Мадары ваялась сразу в двух вариантах — сухим казённым языком и высоким поэтическим стилем. Причём в первой Сенджу заставил излагать все мелочи, произошедшие до злополучного выстрела, начиная от того, что Учиха ел на завтрак, и заканчивая тем, что он подумал, когда порезал палец о слишком туго натянутую тетиву. К моменту, когда Тобирама аналитически вывел момент воздействия на сознание парня неизвестного гендзюцу, подопытный уже тихо мечтал его придушить.       Мадара смотрел на это снисходительно и всё ждал, когда же парень воскликнет: «Ой, бля! На мне же было гендзюцу!» — но, видимо, мечтать о смерти Сенджу было проще, чем думать головой.       И только предатель писал важно, долго, основательно, спеша запечатлеть все свои мысли перед смертью. На его писанину Мадара посмотрел, но ничего корректировать не попросил. Пациент использовал столько приёмов демагогии, чтобы обелить себя, что становилось ясно, как такое вообще пришло ему в голову… Малец был специалистом сам себя дурить.       После того, как всё было готово, Мадара созвал всех на главную площадь и с удовольствием прочитал сочинения, комментируя их. Кто-то из толпы таки догадался, что неловкий стрелок был под чужим влиянием, и его с миром отпустили на усиленные тренировки и проверки. Вторым шла объяснительная предателя, вызвавшая большой ажиотаж и поначалу даже одобрение. Но Мадара разгромил все аргументы в пух и прах, закончив фразой:       — Можно сколько угодно рассуждать об оскорблении и чести. Это всего лишь слова. Это всего лишь чувства. А люди — наши соклановцы, наша семья — умирают не у нас в головах, а в реальности. И реальность — это единственное, с чем стоит считаться.       Тобирама вздохнул, борясь с желанием умилённо подпереть подбородок ладонями. Ему, как исследователю, концепция «реальность — мерило истины» была гораздо ближе и понятней всякой мутотени, которой так часто оправдывали собственное невежество. Хоть тех же Учиха взять — ну кто из них толком изучал механизм работы шарингана? Вывели несколько ключевых моментов и теперь суют в очерченные рамки всех. А тех, кто впихиваться не хочет, ещё и утаптывают сверху.       Третье сочинение… О, сколько мучений в нём было! Мадара с садистским наслаждением прочитал все пять версий, повторяя свои комментарии для новых слушателей. И завершающим штрихом прочитал последнюю строчку:       — «Вывод: Я не знаю, как определить, кто враг, а кто друг». За нарушение приказа она всё равно будет казнена, таков закон. Но, надеюсь, она дала вам достаточно пищи для размышлений, а её ошибка послужит вам уроком. Расходитесь.       Учиха расходились молчаливые и задумчивые. Далеко не факт, что они и впрямь размышляли над тем, что сказал Мадара — но и полностью не думать об этом не вышло бы. Потому что эти действия, на первый взгляд такие отважные и благородные, получались откровенно жалкими, стоило попробовать разобрать их с точки зрения трезвого рассудка. Сам Тобирама после балагана на площади погрузился в меланхолично-созерцательное настроение. Самое то, чтобы сидеть с пиалой чего-нибудь спиртного и провожать взглядом медленно опадающие лепестки цветущей сливы… Попутно вспоминая какую-нибудь до безобразия сопливую легенду о самоубившемся самурае, окрасившем эти самые лепестки в алый собственной кровью во искупление какого-нибудь фееричного бреда. Тобирама поморщился. Больше, чем такие приступы меланхолии, он не любил только идиотов.       — У тебя есть какие-то планы? — коротко поинтересовался он у Мадары.       — Расслабиться, — коротко ответил Учиха.       — Звучит неплохо, — Тобирама скупо улыбнулся. — И как ты обычно расслабляешься?       — Заваливаюсь на колени к брату и требую чесать.       Сенджу перспектива заваливания к нему на колени не смутила. Он только хмыкнул и потребовал слегка расширить инструментарий планирующегося отдыха на напитки и масло.       — А масло тебе-то зачем?.. В смысле, какое надо?       — Лучше массажное, но если нет, сойдёт и просто жидкое.       — М-м-м… Ладно, посмотрю, что есть.       Вообще, Мадара просто честно отвечал на заданный вопрос и вовсе не ожидал, что Тобирама согласится. Но и отказываться не собирался. И да, он втайне опасался, что маслом Сенджу будет мазать волосы, чтобы расчёсывались лучше. Бр-р-р!       Дома нашлось всё, что нужно, и даже больше. Масла у Мадары традиционно не водилось, поэтому он ограбил склад Изуны… Попытался. Потому что замер перед обилием одинаковых бутылочек. Тобирама даже пришёл проверить, где это Учиха застрял. Запасы Изуны младший Сенджу оценил и до обидного быстро выловил из батареи пузырьков нечто, не грозящее причинением вреда. Придирчиво обнюхал, убедился, что кроме лёгкого травянистого запаха никаких демаскирующих факторов у масла нет. И махнул рукой в сторону футона:       — Ложись и постарайся не слишком вестись на рефлексы.       — О-о-о, массаж… — протянул Мадара мечтательно. — Но если я скажу, что давно о таком мечтал, ты меня из вредности будешь мять пожёстче, да?       — Нет, — качнул головой Тобирама. Он вообще был как-то немногословен с момента выступления на площади. — Это, если хочешь, мой способ расслабиться.       — Ладно, как знаешь.       Мадара скинул одежду и лёг на футон, расслабляясь. Мысль о том, что Тобирама всадит ему сейчас кунай в спину, казалась просто смешной. Хоть соклановцы изо всех сил заражали его паранойей, но он слишком устал, чтобы делать какие-то сложные подозрения. Да ну его нафиг…       На спину тонкой струйкой пролилось масло. Следом прошлись ладони — жёсткие, сильные. Руки настоящего шиноби, лучше всего умеющие убивать. Прошлись, растирая масло и разогревая кожу. Почти ласково даже. Легли на плечи, прямо-таки сыграли пальцами, будто на каком-то музыкальном инструменте. Пальцы у Тобирамы тоже были достаточно цепкими и сильными, чтобы суметь промять мышечный корсет Учихи. И достаточно умелыми, чтобы сделать это приятно. А потом Сенджу и вовсе принялся замешивать его, как крутое тесто — так, что полчаса спустя все мышцы, угодившие под его руки, источали приятный ровный жар.       Мадара чуть постанывал, млел и по учиховскому обыкновению строил коварные планы. О том, как Тобираму вообще не отдавать и оставить рядом в роли главного чесальщика и гладильщика… Ну, точнее, старательно желал, а вот с планами в такой обстановке как-то не заладилось. Наконец Сенджу закончил и набросил на спину лёгкую простыню. Меланхолия в процессе разминания Учихи не то чтобы ушла, но определённо поблёкла. Чувствовать чужое доверие вообще приятно, а уж когда под руками млеет горячее сильное тело — приятно вдвойне. Так что вспоминать истории про маразматичных самураев больше не хотелось. Хотелось, пожалуй, выпить и растянуться рядом с Мадарой.       Мадара со стоном перевернулся на бок и спросил:       — А твоя душа чем отогревается, кои?       Тобирама одарил его долгим взглядом. Пригубил сакэ из своей пиалы.       — Нужностью. Наведением порядка. Всякими глупостями.       — Здорово, — протянул Мадара, падая обратно. — Как же хорошо… Ксо, Тобирама, тебе с такими навыками не в воины идти надо, а в любовники… Один такой массажик — и лепи из противника что хочешь…       Сенджу поперхнулся. Нечто подобное он мог бы сказать о самих Учихах — с их живостью, яркостью, страстностью они могли легко очаровать кого угодно. И даже если жертва сопротивляется изо всех сил, отвязаться от наваждения по имени Учиха очень нелегко. Но чтобы его?       — Ты сейчас серьёзно?       — Да… Могу даже рекомендации написать… — протянул балдеющий и отмассаженный Мадара. — У-у-у, как хорошо-то…       Тобирама запустил руку ему в волосы, мягко массируя затылок.       — Если всё так хорошо, то с чего это тебе захотелось поделиться?       — М-м-м?.. А что, такое богатство одному мне, что ли?.. — удивился Учиха.       Сенджу обернулся к нему, вперился в лицо внимательным взглядом. Убедился, что Мадара и не думал шутить. Задумчиво хмыкнул.       — Ты странный…       — Это мы уже выясняли, нет?.. — пьяные без вина глаза с трудом сосредоточились на Сенджу. — Я бы так чувствовал себя отомщённым…       — Отомщённым? За что же? — ладонь с затылка переместилась к лицу, очертила контур.       — За превращение меня в непотребное желе.       — Ну почему же сразу непотребное? По мне, так отличное желе вышло, — Тобирама наконец-то улыбнулся, расслабленно вытягиваясь рядом с Учихой прямо на полу. Помолчал. — Ты же понимаешь, что подобное от меня мало кому достаётся?       — Догадываюсь… Иначе бы отбоя от желающих повторить бы не было, — отозвался Мадара и заполз головой ему на грудь. — И репутация у тебя была бы совсем иная… А так… Спасибо. Мне это очень помогло.       Тобирама зарылся пальцами ему в волосы, поглаживая, перебирая пряди, легонько теребя.       — Закурить бы… Каждый раз, когда ани-чан срывается, хочу курить. Смешно.       — Надо пошарить у Изуны, у него наверняка есть табак. И не только табак… — задумчиво проговорил Мадара.       О вреде курения он слышал, но не понимал, в чём подвох, всё равно шиноби умирали раньше, чем этот вред мог полностью проявиться. А что запах иногда выдаёт, это да, это плохо… Если ты, конечно, скрытно сидишь в засаде. Во всех остальных случаях это не имеет значения.       — Отото просто любопытный, — как бы оправдываясь, добавил Учиха.       — По-моему, он просто хомяк. Наверняка, если пошарить, у него найдётся кимоно гейши, зонтик и томик любовной лирики.       — Зонтик и любовная лирика точно есть. А кимоно гейши… Ну пошарь, пошарь. И вообще, он не просто хомяк, а элитный!       Тобирама тихо рассмеялся:       — Я всё равно не умею курить. Иди сюда, — Сенджу потянул его вверх.       Мадара успел подумать о том, как Тобирама может хотеть курить, если ни разу не пробовал, перед тем как его разнеженную и очень чувствительную тушку поцеловали. Оставалось только гулко постанывать, как хорошо это было… А Сенджу словно растерял где-то свою суровость и колкую броню, которой обычно ощетинивался на любую попытку до него дотронуться — и вдруг стало видно, что он, вообще-то, ещё очень молод. Что в уголках глаз притаились мелкие морщины, а постоянная нахмуренность в том числе и оттого, что свет бьёт по слишком чувствительным глазам. Что Тобираме тоже хочется расслабиться и довериться чужим рукам.       И как тут губы оторвать, как прекратить ласкать внезапно открывшегося — не словами — движениями, мимикой — Сенджу?.. Как прекратить выцеловывать, отодвигая одежду, внимательно следя за откликом? Неожиданно оказалось, что у Тобирамы очень чувствительная внутренняя сторона запястья. Мадара припомнил, что наручей тот никогда не носил, в отличие от брата, и даже рукава всегда были укороченные. Поцелуи в эту область вызывали невольные охи… А если прижаться губами? Чуть лизнуть? Облизать? Стон с губ Сенджу сорвался тихий, хрипловатый… Сладкий. Словно и впрямь осел на языке лёгким привкусом. Тобирама сглотнул, потянул Мадару на себя за прядь волос. Зрачки у Сенджу пульсировали, словно под действием какого-то наркотика.       Медленно, сладко, нежно, тягуче… Словно продолжением массажа, продолжением доверительного разговора, который перешёл с обычных слов на язык тела… А им, как оказалось, можно сказать не меньше.

***

      — Знаешь, ты такой красивый сейчас, — внезапно заявил Изуна, уже минут пять внимательно наблюдающий за Хаширамой.       Они были в его кабинете посреди необычной тишины селения. Даже птицы за окном старались чирикать потише, почти шёпотом.       — М? — удивился Сенджу, поднимая взгляд. — Именно сейчас?       — Ага, — согласился Учиха, перебирая ногами в воздухе. — Эмоциональная вспышка вынесла всё поверхностное, будничное, и сейчас выглядывает что-то внутреннее, настоящее… Действительно великое.       Сенджу смутился. С возрастом он стал немного менее эмоциональным, чем в детстве, но именно что немного. И от привычки реагировать на всё полно и искренне так и не избавился. Впрочем, недавняя вспышка и впрямь оказалась слишком сильна по накалу, поэтому смущение пропало, как рябь с воды, когда утихает ветер.       — Шиноби-но-ками? — задумчиво и чуть печально.       — Размечтался, — фыркнул Изуна. — Так, очень мудрый парень с большими кулаками.       Хаширама непроизвольно прыснул.       — Спасибо. Не хочешь погулять?       — Хочу, — Учиха слез с подоконника и прижался к плечу. — По пустынным улочкам или всё же где-то повеселее?       — Можем сходить в какой-нибудь городок, — предложил Хаширама. — Или покажу тебе Лес Смерти изнутри.       — Ну… Лес Смерти, конечно, интересный объект, но вряд ли там продают сладости. Пойдём в городок. Если ты не слишком устал.       Сенджу коротко качнул головой:       — Не физически и не настолько. Значит, сладости… А что ты вообще любишь?       — Ну… Сладости. Интересные фактуры, ткани, меха… Помню, как-то в детстве завалил медведя и начал его гладить. Малину нарушил Мадара фразой: «Изуна, отъебись от бедного медведя!» Безделушки люблю разные. Красивости. Интересные и необычные вещи. Музыку. Цветы…       Хаширама выдохнул с отчётливым восхищением. Не потому, что Учиха мог завалить медведя или откровенно рассказал о том, что ему нравится. Просто… У шиноби обычно сложно с маленькими радостями жизни. Даже если что-то действительно могло порадовать, всё отравлялось вечной подозрительностью. Или какими-нибудь глупостями о том, что шиноби невместно. Ладно ещё сильно пахнущие составы, но почему невместно то же мороженое, Хаширама в упор не понимал. А ведь были такие оригиналы, да…       Изуна же перечислял простые вещи так, что перед глазами сама собой рисовалась картина, как он что-то заинтересованно трогает, не удержавшись, прижимается щекой, крутит в руках интересную безделушку… Подпрыгивает на месте от радостного нетерпения.       — Цветы, значит? — Хаширама улыбнулся, небрежно вырастил цветущую веточку прямо из стены. Отломил, заложил Изуне за ухо. — Кажется, знаю, что тебе понравится… Но покажу после города тогда.       — Эй! Сюрпризы в первую очередь! — возмутился Изуна, чуть мотая головой, от чего веточка очень гармонично вплелась в причёску. — А то я ведь красотами города наслаждаться не смогу, весь такой нетерпеливый!       Сенджу улыбнулся — уже привычно ярко, так, что глаза заискрились янтарными искорками. И вдруг зацокал языком, переходя по тональностям. Вложенная в звук чакра заставляла вроде бы негромкое цоканье разнестись на весь посёлок, и наверняка в окрестном лесу тоже было слышно.       Спустя пару минут за окном послышалось ответное цвирканье и в кабинет заскочила крупная белка. Подоконник, стол, плечо Хаширамы. Требовательный взгляд. Сенджу тихо рассмеялся и протянул зверюшке горсть орехов, которые хранились у него в одном из ящиков стола.       — Они не ручные, но погладить дадутся.       Изуна ахнул, тут же потянулся за орешками, приманивая белочку. Та настороженно на него посмотрела. Взглянула на Хашираму. Подбежала, схватила орешек. Настороженно посмотрела. Решила остаться. Изуна разулыбался умилённо и погладил очаровашку с кисточками на ушках. Тёплый мех под руками, чуть вздрагивающий от биения маленького сердца… Просто чудо.       — Хаширама-а-а… Признавайся, кто у тебя ещё в Лесу Смерти живёт. И кого из них можно погладить, — проговорил Учиха, как загипнотизированный. — Но в город надо зайти всё же, пустить слухи о фестивале, пусть зайдут купцы с товарами…       — Таких безобидных немного, но погладить можно всех. Если со мной пойдёшь, — хитро прищурился Сенджу. — Но интересных фактур много.       — Пойду-у-у… А они меня не скушают?       — Я же говорю — если со мной пойдёшь, то не тронут. И убегать не станут. Они знают, что я не обижу.       — Кру-у-уто, — протянул Изуна, не отрывая взгляда от белочки. — Пойдём?..       Хаширама улыбнулся, снова зацокал языком. В ответ донеслось вопросительное цвирканье, а потом целая щёлкающая трель. Сенджу отозвался цоканьем откровенно весёлой тональности и пересадил красавицу на плечо Изуне.       — С тебя семечки и жареная курица за совместную прогулку, — сообщил он.       — А? А кому платить? — удивился Изуна. Вряд ли Хаширама нуждался в жаренной курице.       — Вот ей, — рассмеялся Сенджу. — Белки всеядные, они и рыбу уважают, и мясо с косточек обгрызть не откажутся. Но вот семечек и жареной курицы у них в лесу не водится.       — Ты что, с ними реально говоришь? — поразился Учиха. — А о чём? Философские беседы поддерживает или разговор в основном о еде?       — Не сказал бы, что это именно разговор… Скорее, что-то вроде эмпатии. Обмен образами. А так они любопытные, им нравится всё необычное. Помнится, когда-то они мне так волосы запутали, что Тобирама два часа расчесать пытался. Но могут показать что-то с их точки зрения страшное или интересное.       Изуна подозрительно на него посмотрел и пошёл на кухню, собирать аборигенам дань. Любопытные и нравится всё необычное, угу. Хаширама же не намекает, что он на белочку похож?!       На кухне уже обнаружились ещё три пушистых красавицы, чинно сидящих на столе и поблёскивающих глазками. Хаширама, который о прибытии «подкрепления» догадывался, тоже подошёл — посмотреть на реакцию.       Изуна протянул каждой пальчик на обнюхивание, погладил аккуратно, стараясь не затискать таких прелестниц, и начал грабить холодильник. Тот уже заметно прохудился: сначала он, потом Тобирама, теперь снова вот он грабит… Но до пустоты было ещё далеко. И курица там была. Без одной ножки, не жареная, а печёная, но Учиха решил, что живущим в лесу это не принципиально.       — Греть надо, или так схомя… сбелочат?       — С хрустом и чавканьем, — подтвердил Хаширама. — Можешь ещё яблочко добавить.       Изуна с сомнением выложил дань на стол, добавил яблоко. Как-то ситуация была немного… Странной. Белки довольно цокнули, моментально расхватали продукты — семечки были то ли съедены, то ли попрятаны в защёчные мешочки — и рыжими молниями ускакали обратно в лес. Кроме той, которая сидела на плече у Изуны.       Учиха открыл рот. Закрыл рот. Подумал. Наконец сказал:       — Хаширама… У тебя что, под подданством два селения?       — Э? — не понял Сенджу.       — Лес же. Там вполне себе организованный социум.       — Хм. Я бы не сказал, что у них именно подданство. Скорее, я для них просто не чужак, а такая же часть леса, как они сами. Но ты прав, по сообразительности многие из них фору людям дадут.       — То есть они друг друга не жрут в этом Лесу?       — Жрут, конечно, — хмыкнул Хаширама. — Но те, кто оказался слишком глупым, чтобы попасться, отсеиваются первыми. Вот эти красавицы, например, берут числом. И что угодно мечут не хуже кунаев.       — А тебя, значит, тоже надкусить пытаются?..       — Уже нет, — ухмыльнулся Сенджу. — Они умные, и память у них хорошая.       — Ага-ага, равноправная часть леса. Догоняй!       Хаширама весело хмыкнул, рыбкой выскользнул в окно и тут же, едва коснувшись пальцами земли, взмыл на дерево.       — Догонялки, Изу-чан?       Учиха молнией рванулся вперёд, в сторону Леса Смерти. Белочка пискнула, вцепляясь в плечо. Цель надвинулась неожиданно быстро… Но Хаширама был уже там. Самое то, чтобы на нём повиснуть!       Сенджу легко подхватил Изуну за талию, прокружил, весело смеясь.       — Что, в город уже не идём? А как же сладости? Купцы, слухи, нэ? — глаза Хаширамы тоже смеялись, а руки так и норовили пощекотать.       — А как же перелапать всех в Лесу Смерти? — уточнил Изуна, невольно задержав взгляд на губах. — Слухи и потом можно пустить.       Сенджу наклонился чуть ближе, заслоняя собственными глазами всё вокруг.       — Как скажешь, Изу-чан, как скажешь…       Учиха подался вперёд, целуя. Вкусно, нежно, со знанием дела и смаком. Хаширама ответил, прикрывая глаза и мягко поглаживая Изуну по лопаткам. Потянул шнурок, распуская волосы, накрыл ладонью затылок. Его снова вело — не так, как в первый раз, более мягко, но от этого не менее оглушающе.       — Может, потом заглянем? — спросил Учиха, на мгновение оторвавшись и всё ещё не отводя взгляда от чуть припухших влажных губ. — Пока у меня есть ещё некоторые текстуры для ощупывания. Не новые, да. Но тоже очень интересные.       Хаширама медленно провёл языком по губам, так же медленно, словно боясь ошибиться, сложил печати. Вокруг них взмыли отшлифованные деревянные стены, замыкая их в небольшой, но уютный домик.       — Тебе бы искусителем работать, Изу-у, — Хаширама провёл кончиками пальцев по щеке Учихи. — Совершенно невозможно отказаться…       Учиха бросил короткий взгляд, оценивая изменение обстановки, а потом буквально в два движения разделся по пояс. Прижался к всё ещё одетому Хашираме, который не успел за всей шумихой переодеться в доспехи. Коснулся кончиками пальцев шеи.       — Я умею предлагать то, что жаждут…       Ответом ему стал жгучий, жадный поцелуй. Выражать свои мысли словами Хаширама был временно неспособен.