"Nothing Else Matters"

Первое, на что Дара обратила внимание, когда проснулась, была музыка — мягкие, знойные тона голоса давно позабытой джазовой певицы ласкали её слух. Её интерес продолжался до тех пор, пока она не почувствовала жуткую боль в плече, которая заставила её мысленно, сквозь затуманенный разум, вернуться к прошлым событиям. Поморщившись, она привстала, опираясь на здоровую руку, и обратила внимание на едва заметную головную боль. Она оперлась на спинку кровати и подняла руку, касаясь небольшого пластыря на лбу, где была рана. Вскоре она обнаружила, что это было не единственным подтверждением того, что кто-то неплохо о ней позаботился. Левый рукав её блузы был срезан, а рука была плотно забинтована. И быстрое изучение комнаты, окружающей её, вызвало некоторые сомнения на этот счет. У стен стояли огромные стопки книг и несколько предметов старой мебели — все это было покрыто огромным слоем пыли, и единственным чистым местом была кровать, на которой она лежала. В её доме нет таких комнат, и она явно была не в тюрьме и не в больнице… Осталась лишь одна альтернатива. Осматриваясь, она присела на край постели, а затем, опустив ноги на пол, медленно встала, почувствовав под ногами неимоверно мягкий ковер. Она шла очень медленно, боль становилась все заметнее с каждым шагом, заставив девушку опереться на дверной косяк - но, выдохнув, Дара продолжила идти по коридору, держась на стены. Используя музыку, как путеводитель, она наконец вышла в большой, открытый зал. Она застыла там, в большом, широком пространстве комнаты, почти ослепленная перспективой, которая открылась перед ней. Комната была заполнена целой коллекцией ценных вещей. Стены, полы, каждый угол этой комнаты, были наполнены культурной роскошью. Картины и мебель, ковры и скульптуры, бесчисленное количество различных произведений искусства, которые были запрещены Норсфайер, как отголоски забытого прошлого, бесцеремонно конфискованы и якобы уничтожены. Когда она смотрела на работы Рембрандта и Ренуара, столы в стиле барокко и шахматы викторианской эпохи, буддистские статуэтки и индусские идолы, на её губах расцветала улыбка — она никогда в жизни не была так счастлива. Затем музыка сменилась на более быструю и ритмичную мелодию. Её улыбка расширилась, когда она узнала эту песню, и Дара принялась медленно подходить к музыкальному автомату. Достигнув его и бормоча слова песни, вздыхая, она подняла руку, чтобы слегка провести пальцами по кнопкам, и наблюдала за вращением списка песен под стеклом. — «Обернитесь и столкнитесь со странными»*. Она подпрыгнула от неожиданного голоса за её спиной, цитирующего слова из песни. Быстро обернувшись, она напряглась и мысленно настроила себя на бой, но покачнулась, чувствуя резкую боль в плече. Руки в черных перчатках мгновенно, мягко, но крепко подхватили её. — Вам не следовало вставать с постели, — сказал V тихим голосом, в котором было слышно замечание. — Я в порядке, — она слегка одернула руки, освободившись из его хватки, когда боль немного утихла. — Не будьте такой нелепой, — возразил он, — Вы были без сознания целых два дня, и тогда как рана на Вашем лбу начала заживать, рана в Вашем плече довольно серьезна. И я должен повториться — Вам не следовало вставать с постели. Отметив пару действительно важных слов из всего предложения, Дара вздохнула и поморщилась от боли, закрыв глаза. — Простите, я, кажется, не расслышала, — она снова открыла глаза, — Вы сказали, что я нахожусь здесь уже целых… — Два дня, да, — перебил V, сложив руки перед собой, — Два дня прошло с того момента, как Вы помогли мне в BTN, получив в ответ эти раны, — он вздохнул, — И три дня с того момента, как моя опрометчивость нанесла Вам куда мучительный ущерб. В его словах было слышно извинения и некоторую часть раскаяния. Тем не менее, она вспомнила о его оплошности, увидев свою сломанную катану. — Кладбище, — грубо сказала она, — Вы следили за мной, чуть не убили меня, — она остановилась, заметно погрустнев, — И моя катана сломана. Обвинение, пропитывающее её слова, жалило. Опустив глаза, V отрицательно кивнул. — Я не стану отрицать последние два утверждения. Тем не менее, я не испытываю сожалений насчет первого — я следил за Вами. Я доставил Вас домой, но не смог противиться своим подозрениям, когда Вы вышли, снова спеша куда-то. Я не мог рисковать, и поэтому последовал за Вами, страшась, что Вы можете предать меня. — Предать Вас? — тон Дары стал недоверчивым, — Каким образом? Я знаю Вас всего несколько часов. Я не знаю ничего о Ваших планах, и не знаю ничего касательно Вас, кроме того, что Вы носите маску, знаете Шекспира, и называете себя V. — Даже небольшая деталь может рассказать всю правду, если будет передана в нужные уши, — возразил V, выглядя вполне спокойным перед её темпераментом, — Как я сказал, я не мог рисковать. В свете того, что он уже сделал, и того, что собирался сделать, его осторожность была весьма логичной. Но Дара была не в настроении для логики. — Я не давала Вам ни единой причины, по которой Вы могли бы не доверять мне. — Нет, не давали, — слова были, как согласием, так и утверждением, — В самом деле, каждый мой инстинкт должен верить Вам. — Тогда, почему не верите? После этого вопроса последовала длинная, невыносимая пауза. Дара, глаза которой все еще горели от ярости, смотрела на V, с нетерпением ожидая от него ответа, но он так и продолжал пристально смотреть на неё. — Жестокий опыт научил меня, что мало дать человеку свое доверие — он должен его заслужить. Только самый настоящий идиот подарит свое доверие сразу же после столь короткого знакомства. Снова в его словах была безошибочная логика, и в этот раз Дара, в силу угрызений совести, не могла игнорировать это. Она вздохнула, и гнев исчез, оставив после себя горький привкус. — В этом с Вами не поспоришь, — пробормотала она, отводя взгляд, - И, честно говоря, на Вашем месте я бы тоже следила за мной. Её слова ослабили узел напряженности, и V даже не заметил, как её согласие с его действиями заставило его почувствовать облегчение. Конечно, было еще несколько действий, на вопросы о которых он должен ответить…, но они были более ужасны. — Быть может, — наконец сказал он, — моё поведение на кладбище было непростительным. Я достаточно сражался, чтобы осознать то, что я сделал. Я могу лишь попросить Вашего прощения за эту оплошность и сказать, как искренне я благодарен судьбе за то, что Вы не пострадали. Его голос согревал её, заставляя чувствовать больше великодушия, чем прежде. — Хорошо, это не могло быть лучшим из того, что я слышала, но, полагаю, это так. Извинения приняты. V выпрямился, будто с его плеч упал тяжкий груз, и поднял голову, глубоко вдохнув. — Спасибо, — сказал он с благодарностью, — Это для меня очень много значит. Между ними снова возникла напряженность, и Дара почувствовала себя немного неловко. Отведя от него свой пристальный взгляд, она нашла первый — и самый подходящий — объект для дискуссии. — Что это за место? Похоже на какой-то музей. Изменение темы разговора было довольно резким, но V жаждал этого, как и она. — В некотором роде это так и есть. Мой собственный, личный музей. Я называю его «Галерея Теней». — Поверить не могу, что все это уцелело, — размышляла она, осматриваясь, — Особенно то, что касается религии, ведь они конфисковали это в первую очередь. Где Вы это раздобыли? — В разных местах, — смутно прокомментировал он, расслабившись. Он провел пальцем по статуэтке бронзовой лошади, — И Вы были правы, сказав, что все это было конфисковано. Хранилище Министерства Нежелательных Материалов содержит изобилие подобных сокровищ. Дара подняла бровь, удивившись этой информации. — Вы все украли? — Ни в коем случае, — мгновенно ответил V, показывая раздражительность от её обвинения, — Украсть можно у владельца. Эти вещи им не принадлежали, так что я просто их изъял. — Думаю, это наилучшая рационализация, которую я слышала за столь долгое время, — сказала Дара, слегка улыбнувшись, — Не знала, что это может как впечатлять, так и пугать. Маска наполовину повернулась к ней, показывая свой профиль. — Если бы я мог выбирать одно из двух, — легко сказал он, — Я бы предпочел первый вариант — и не важно, каким подходящим может быть второй. Улыбка Дары расширилась. — Не могу противиться человеку, который спас мою жизнь дважды — можете считать, что Вы произвели на меня весьма большое впечатление, V. — Она остановилась, заметив блеск стали. Шагнув вперед, она заметила рукоятку катаны, лежащей на полированном столе из красного дерева. — Надеюсь, Вам нравится, — голос V напевал рядом с ней, — Я признал долг, который был обязан Вам, почти немедленно, но не видел возможности вернуть его. Но обстоятельства изменились, и я подумал, что будет правильно, если я верну то, чего стоила Вам моя глупость. Осмотрев катану профессиональным взглядом, она быстро поняла, что лезвие было сделано не только из стали Толедо высшего качества, но и с великолепным мастерством. Это оружие было совсем не современным — оно было сделано очень, очень давно. — Это мне? Радость и удивление в её голосе заставили его улыбнуться. — Именно, моя дорогая. Я не ведал о Ваших предпочтениях, но решил, что вес и стиль этой катаны будут идеальными для дамы с такими способностями. Осторожно подняв катану со стола здоровой рукой, она один раз экспериментально взмахнула ею. Баланс был отличным, а вес — как отметил V — был для неё идеальным. Рассматривая рукоятку, она оценивающе кивнула. Она была сделана из той же стали, что и лезвие, и это мог сделать лишь настоящий мастер. Все вместе, это было самым красивым оружием из всех, что она когда-либо видела. — Действительно, Вам не стоило так утруждаться, — наконец сказала она с улыбкой, обернувшись, - Но, спасибо. Это фантастическая катана, V, — она обернулась, чтобы еще раз взглянуть на оружие, и в этот момент её улыбка исчезла, — Все еще не могу поверить, что я потеряла свою, — отрезала она, — Еще и эти чертовы полицейские. Мгновенно оживившись, V встрепенулся от возможности, которую предоставляли её слова. — Да… Об этом, — он ждал, пока она повернется и посмотрит на него, — Признаю, у меня были свои подозрения насчет Вашей цели той ночью, и стесняюсь развлечь Вас, если вдруг они окажутся ложью. Но, могу ли я спросить… — Что я делала на кладбище той ночью? — Дара закончила вопрос за него, - Да, Вы можете спросить. Затем была длинная пауза, в течение которой Дара ожидающе смотрела на V. Наконец, V тихо посмеялся. Упорная девушка — с ней будет немного трудно. — Что Вы делали на кладбище той ночью? Дара мысленно вздохнула. Она надеялась, что ей удастся избежать этого разговора. «Я должна солгать.» У неё не было шанса обсудить всю ситуацию с группой, и она была слишком лояльной, чтобы раскрыть их секретный код — даже ему. Сказать ему правду — значит дать ему преимущество над ними; и она пока не желала дарить ему такую силу. Эти мысли надоедливы. Надоедливо и беспокойно, что эти мысли имели смысл; смысл, который пугал её только потому, что эти мысли не пугали её. Слишком много всего, слишком быстро, её разум шептал почти панически, ей нужно пространство, чтобы дышать, двигаться, думать, и эта лабиринтообразная берлога вряд ли предоставит ей это. — Могу ли я предложить свое наблюдение, моя дорогая, прежде, чем Вы ответите? Его голос удивил её, звуча значительно ближе, чем она ожидала. Запутавшись в собственных мыслях, она не заметила, что он подошел к ней, встав рядом. Сопротивляясь нужде убежать, Дара заглянула в черные глаза маски, пытаясь не показывать своего внутреннего беспорядка. — Что? — Это мой опыт, — медленно сказал он, очевидно подбирая слова, — Правда быстра на языке. Лишь ложь требует глубоких раздумий прежде, чем быть высказанной. Теперь её прищуренные глаза смотрели на него с досадой и смешанными чувствами, которые беспокоили её. Вдруг, она поняла, что должна сказать. — Хотите знать правду? — Я бы не спрашивал, если бы не хотел. — Значит правду, — сказала она, вызывающе подняв подбородок, — Но сначала, V, я хочу, чтобы Вы сняли маску. Его реакция не заставила себя ждать, и была такой, как Дара и ожидала. Его руки опустились, и он сделал неизящный шаг назад, почти спотыкаясь. — Что? Дара неосторожно пожала плечами. — Вы слышали меня. Если Вы хотите правды от меня, тогда я должна потребовать её и от Вас. Покажите мне свое лицо. Она знала, что шокировала его. За все то короткое время, что она знает этого человека, она поняла, что на любой вопрос у него имеется готовый ответ. Но теперь, его молчание говорило о том, что он не был готов к такому повороту событий. — Я предложил Вам обойтись без лжи, — сказал он, в его словах была слышна нотка гнева, и — что более удивительно — страх. — Именно так, — согласилась Дара, — Есть много видов лжи, V —, но ложь остается ложью. Если Вы знаете мои секреты, тогда я хочу знать Ваши. Он сделал еще один шаг назад, а его поза кричала о страсти к побегу. — Дара… Пожалуйста… — Что «пожалуйста»? Все просто — Вы показываете мне свое лицо, а я говорю, зачем пошла на то кладбище. Это ведь честно, да? Она ждала, наблюдая за ним и чувствуя его отчаяние, хоть они не подавал никаких внешних признаков. Наконец, она решила сделать по-своему. Вздохнув, она поднесла руку к своей щеке, чтобы убрать волосы. — Расслабьтесь, V, — сказала она, — Я не настаиваю. Продолжайте хранить свои секреты, — она сделала паузу, сверкнув синими глазками, — Как и я буду хранить свои, верно? Все еще будучи напряженным, V едва заметно кивнул. — «Зависть пылает в лице человека, В сердце — жестокости ад, Ужас — божественный образ от века, Тайна — его наряд»* Подходящая цитата… Но только в контексте стихотворения в целом. Хорошо, что она знакома с творчеством Блэйка, но она не знала, как ответить на это. — Но это лишь половина рассказа, не так ли? — тихо сказала она, — Потому что, если я правильно помню, там говорится о милости, жалости, любви и мире. — Милость, любовь и мир… Я не могу спорить с этим мнением — верьте в них, если так хотите, — теперь его слова были наполнены гневом, — Но жалость… Никогда не говорите мне о жалости, Дара Тёрнер. Это слово и понятие, которые я нахожу исключительно отвратительными. — Если Вы хотите поговорить конкретно об этом, то я ничего не говорила о жалости, — воскликнула Дара, — Блэйк говорил. И не смейте указывать мне, что мне говорить, а что нет. Я буду говорить то, что, мать вашу, сочту нужным, и тогда, когда сочту уместным — и это верно, что я не могу делать это каждый день из-за Норсфайер; я не могу донести до людей правду, потому что они не слышат меня! V просто стоял на месте, замерев и ожидая, пока она закончит. — Ты можешь разбить барабаны, — сказал он грубо, но плавно, — Ты можешь оборвать струны лиры, но кто может заставить жаворонка замолчать? — улыбка Гая Фокса опустилась, глядя на пол. Она не узнала эти слова, но была уверена, что это была еще одна цитата. Если бы она знала, что когда-нибудь окажется в подобной ситуации, она бы не пренебрегала высшим образованием. У V, кажется, запас литературных цитат никогда не заканчивался. Черт, да у него просто феноменальная память. И пока она восхищалась его блистательностью и ошеломляющей силой знаний, она поняла, что её очень раздражает его постоянное повторение слов других людей. Разгневавшись, она быстро повернулась, забыв о боли в плече. Она почти вошла в коридор, когда его удивительно озабоченный голос остановил её. — Куда Вы идете? Слегка обернувшись, она бросила на него острый взгляд. — Собирать вещи, — ответила она, — Мне пора уходить. — Позвольте спросить, куда? Она остановилась, нахмурившись. — А Вы как думаете? Домой, конечно же. — Вы и правда думаете, что это разумно? Они ищут Вас, Дара, как и меня. Они знают, где Вы работаете, а значит, и где живете. Она об этом даже не подумала — и вдруг вспомнила, с какой уверенностью инспектор Финч указал на неё. — Ох, мать твою, — выругалась она, закатив глаза, — Я об этом совсем не подумала. Зачем я ударила того детектива? О чем я думала, черт возьми? — Вы сделали то, что сочли уместным, — V остановился, тщательно взвешивая слова, — И это одна из причин, по которой я не смог оставить Вас там. Я привел Вас сюда, ко мне домой, поскольку счел это самым безопасным местом. Утомленно потирая переносицу, Дара пыталась держать свои чувства под контролем. — И теперь я ошиваюсь здесь. — Сожалею, моя дорогая, — его голос звучал весьма печально, — Но я не нашел другого выхода. Если бы я оставил Вас там, сейчас бы Вы сидели в допросной камере у Криди, — пауза, — Поверьте, Дара, я не хотел этого ни для кого из нас. Она подняла голову, сверля его взглядом своих синих глаз. — Как долго? — Только до того момента, пока я не завершу начатое. Дольше не понадобится. — Пятое, — она сжала губы, — Вы имеете в виду следующий ноябрь. Целый год… Он вздохнул. — Простите, дорогая, я не нашел другого выхода. Беспомощная неразбериха в этом признании успокаивала тот гнев, который она чувствовала. Она не могла спорить с тем, что он принял верное решение в то время, когда она не могла сделать это сама. И к тому же, провести год в его компании — не так уж долго. Но её огорчало то, что Уилл и Лиз не будут знать, что с ней случилось, и это было совершенно неприемлемо. Нет, нет, это просто невозможно! Она не может пропасть на целый год, не сообщив об этом им. Зная это, она приняла быстрое решение. — Хорошо, — сказала она, — Я соглашусь с этим. Как Вы и сказали — куда я могу пойти? Я не хочу втягивать своих друзей в неприятности, попросив их спрятать меня, — она вздохнула, — Но мне нужно уйти на несколько часов. Я не могу исчезнуть на целый год, не позаботившись о некоторых важных вещах. — Понимая всю трудность Вашего незавидного положения, моя дорогая, боюсь, я должен отклонить Вашу просьбу. Это риск, на который я не могу пойти. — Отклонить мою просьбу, — холодно повторила Дара, — Кажется, Вы не поняли, — она бросила на него свой яростный пристальный взгляд, — Я вежливо сказала Вам, что я собираюсь сделать, V. Я не просила разрешения. Он отрицательно кивнул. — Вы не слушаете, Дара… Это риск… — Риск? — закричала она, — Вся моя жизнь — сплошной риск, V. Интересно. Она добавила еще больше уверенности к его подозрениям, но не делала ничего для того, чтобы повлиять на его решение. — Быть может, моя дорогая — я говорю не о риске, которому подвергнется Ваша персона, я говорю о риске, которому подвергнется моя цель. — Кажется, мы уже обсудили то, что у Вас нет причины не доверять мне. И пока я все еще ценю вашу позицию, как насчет плана, так и насчет Ваших секретов. Но я не позволю делать из себя заложницу. — И как Вы планируете остановить меня, если я захочу поступить с Вами именно таким образом? Вопрос обрушился на комнату, будто огромный камень в пруд, создавая хаотичные волны в этой неподвижности. — Если бы мое пребывание здесь не было названо именно так, Вы бы не принимали решения за меня, — Дара бросила на него взгляд, полный отвращения, — Это называется лицемерие, V; уверена, где-то в этом месте лежит словарь, так что загляните в него, когда я уйду, хорошо? — она повернулась и ушла прочь, исчезая в темном коридоре. V смотрел ей вслед, чувствуя ужасную боль от её слов, терзающих его слух и совесть. В его разуме разрасталась война — холодное вычисление причин противилось незнакомому и уязвимому восхищению этой девицей. Позволив ей уйти, пусть и на пару часов, он не только рискнул всем своим планом…, но и дал понять, что он доверяет ей. Как он мог вообще рассмотреть такой вариант? Но, как он мог держать её здесь против воли? Это будет, как она отметила, настоящим лицемерием. Каким он будет борцом за свободу, если лишит её этой самой свободы? Хорошо, решение уже принято. V повалился в изящное кресло, стоящее в нише около музыкального автомата. Когда она появится, он должен указать ей на дверь. Это место должно быть для неё раем, а не тюрьмой — он был сыт по горло тюрьмами. Да, он должен указать ей на выход. Он должен наблюдать, как она уходит, в её руках судьба его революции — и он должен верить, что она вернется, выполнив нужное задание. Это будет самое сложное из того, что ему приходилось вынести. Поскольку, очень глубоко, под всей жизненной болью, гневом, ненавистью и разочарованием — он хотел верить в неё. Это было незнакомым. Это было чужим. Да, это было очень, очень глупо. Но это было правильным решением. — Мой разум предсказывает горькие последствия начала этой страшной даты, — шепнул он в теперь опустевшую комнату. Образ синих глаз мелькал в его разуме, и его губы сложились в легкой улыбке под маской, — Но, хоть я и отклонился от курса… Направляй мой парус.