"Nothing Else Matters"

Смотреть фильм с V оказалось более знакомым опытом, чем ожидала Дара. Она всегда смотрела фильмы, когда была дома. В каком-то смысле, они были для неё даже большей страстью, чем битва с Норсфайер — и это была страсть, которую она разделяла с Уиллом. Несчитанное количество ночей они находились в такой же ситуации, как сейчас — они сидели по разным сторонам дивана, темноту освещал лишь мигающий экран телевизора, и Уилл постоянно комментировал все диалоги. Единственным различием между теми воспоминаниями и настоящей ситуацией был глубокий и культурный голос V, а не восточный жаргон Уилла; и она нашла у V ту же привычку, что и у него. Фактически, чуть меньше половины фильма, её внимание — хоть её глаза не отрывались от экрана — было больше сфокусировано на комментариях V, а не на действиях, происходящих на экране. То, что он выглядел так, будто понятия не имеет, что делает это, в какой-то степени было очень даже очаровательным. Но потом что-то изменилось. На половине фильма V сказал то, что полностью изменило атмосферу в комнате. Это было тонкое движение, но его было достаточно, чтобы испортить ей настроение. Лиз была ярой фанаткой французской литературы девятнадцатого века, и настаивала, чтобы Дара читала не только Дюму, но и Гюго, Флауберта, и-де Мопассана. Откровенно говоря, ей это не очень нравилось, потому как она предпочитала литературу двадцатого века. Но из всего того, что Лиз пыталась ей впихнуть, Дара прочитала только Графа Монте-Кристо. Она читала эту книгу уже несколько раз, наслаждаясь объемом рассказа, но с каждым разом ненавидела концовку все больше и больше. И из-за этого она немедленно узнала те слова, которые V сказал одновременно с Дантесом, начинающим свою месть. — «Будь счастлив, благородный человек. Это счастье тобой заслужено… А теперь — прощай, человеколюбие. Пусть бог отмщения уступит мне место, дабы я покарал злодеев». До этого момента, она никогда не улавливала истинную мощь этих слов. Но сейчас, услышав их в холодном, жестоком голосе V, эти слова, казалось, ожили перед её глазами. Она слегка опустила голову, бросая на него короткие тайные взгляды. Его положение не изменилось. Он все еще сидел, откинувшись на спинку дивана, ноги вытянуты, а рука лежала на подлокотнике. Но теперь она могла чувствовать напряженность, исходящую от него, могла прочитать это в его сжатом кулаке, лежащем на его бедре. Взгляд опустился на его кулак, изучая изгибы его пальцев и каждую морщинку на коже его перчаток. Она так была сфокусирована на его руке, что даже могла слышать легкий шепот и поскрипывание кожи, когда мышцы под ней сжимались. Когда его кулак резко ослабился, она встрепенулась и, подняв глаза, увидела, как V смотрит прямо на неё. Чувствуя, как горят щеки после такого неловкого момента, она вздохнула и откинулась на спинку дивана. — Простите, — пробормотала она, устремив взгляд в экран прежде, чем V успел заговорить с ней. Тяжело было игнорировать вес его пристального взгляда, но она пыталась, даже когда он продолжил смотреть на неё. Но позже, она почувствовала, что он отвернулся к экрану телевизора, и тихо выдохнула с облегчением. Теперь фильм для неё имел другое значение, и она обратила на него свое внимание с новым интересом. Голос V передавал больше, чем просто любовь к фильму — эта история имела для него более глубокое значение; значение, которое она не увидела тогда, когда он сказал, что это его любимый фильм. В каком-то смысле, Граф Монте-Кристо — это история о мести. Верной, тщательно спланированной мести человеком, чья жизнь ускользнула от него; мести, поглощающей человека и стирающей все напоминание о том, кем он был. О да, теперь она могла понять, почему именно этот фильм стал для V любимым. Она не знала, что именно с ним произошло, но подозревала, что руки были не единственной частью его тела, которая была покрыта шрамами. Она даже была уверена, что в этом виноваты Норсфайер. Граф Монте-Кристо не был для V вымыслом. Она подозревала, что для него все это было реально — этот фильм был зеркалом, отражающим то, кто он есть и то, что он надеялся совершить. Эти мысли, уверенность, различия в фильме, заставляли её чувствовать себя печальнее, как никогда. Она обычно раздражалась от решения Дантеса продолжить свою месть, отрекаясь от любви женщины, которая восхищалась им, чтобы закончить задачу, которую поставили перед ним годы заключения и жестоких пыток. Конечно, в её воображении он всегда возвращался к Мерседес, когда дело было сделано, и снова мог быть просто Эдмоном Дантесом. Она любила счастливый конец — и поэтому всегда предпочитала фильмы книгам. Но, так как фильм просто поражал своим мелодраматичным романтизмом, она начинала понимать, почему Дюма написал такой конец. Слова любви между парой вдруг образовали дыру в её душе. Их встреча больше не была для Дары такой неизбежной, как раньше. Когда она наблюдала за несчастными любовниками, обнимающими друг друга, то не могла не вспомнить холодные слова V. Они так захватывали, что она представляла себе, что предполагал Дюма, когда писал Графа Монте-Кристо. И Дара наконец поняла, что у Эдмона и Мерседес не может быть счастливого конца. — Найдите свое дерево… Она мягко улыбнулась от последних слов в фильме, но больше от того, что V повторил их. Когда на экране появились титры, она нахмурилась, понимая, какая тяжелая истина только что погрузилась на её сердце. Чуть позже, она снова почувствовала вес взгляда V, когда он повернулся к ней. — Понравилось? Она кивнула, прокашлявшись. — Да… Очень хорошо сделано. V склонил голову, прищурившись в подозрении. — Вас что-то расстраивает? Снова отведя от него взгляд, она нежно улыбнулась. — Ох, нет, ничего, — ответила она, — Просто… Это своего рода богоявление что ли. — Действительно? — V снова пошевелился, повернувшись к ней всем телом и положив руку на спинку дивана, — Осмелюсь спросить, к чему все это уважение? Ведь ясно, что это не то, что Вам угождает. — Нет, — согласилась она, — Не угождает, — вздох, — Просто я наконец поняла, почему Дюма не подарил им счастливый конец, — тихо сказала она, — И поэтому мне очень жалко Мерседес. — Почему? — Потому что Эдмона больше волновала месть, а не она. Граф не был заинтересован в любви и благополучии. Он заботился лишь о своей мести. Он ведь был уже не настоящим Эдмоном Дантесом, не так ли? Он пожертвовал всем, чтобы стать Графом. Человек, которого любила Мерседес, и правда был уже мертв. — Хмм, — V о чем-то размышлял, а затем просто пожал плечами, — Дантес делал то, что было необходимо для достижения его желанной цели. Я не вижу никакой причины для жалости. — Почему-то меня это не удивляет, — резко ответила Дара, — Но я же не говорила о Дантесе, верно? Мне жаль Мерседес, а не его. V нахмурился под маской. У него не было идей, почему она так злится на него. Слегка поерзав на диване, он склонил голову. — Простите меня, Дара, но я Вас не понимаю. Что особенного может сделать Мерседес? Она всего лишь сюжетное отвлечение, испытывающее истинную преданность Графа своей цели. Взгляд полный недоверчивого смятения, который она бросила на него, заставил все внутри сжаться. — И Вы действительно так думаете о Мерседес? Чувствуя неловкость из-за этого взгляда, V сопротивлялся нужде отвернуться. Он почти заставлял себя смотреть на неё, пусть она этого и не видит. — Это так. Её цель в этой истории всегда была мне непонятна. Её лицо заметно погрустнело и она снова отрицательно кивнула. — Мы смотрели один и тот же фильм, читали один и тот же роман, но у нас совершенно разные мнения на этот счет. Вы восхищаетесь Дантесом, его рвению к мести, но все, что я вижу в нем — это рабская преданность своей вендетте, которая никогда не закончится. Вы видите в нем человека, отвергнувшего все, ради цели, но я вижу измученного человека, отчаянно пытающегося похоронить свои истинные эмоции, — она сделала паузу, расстроенно вздохнув, — И Вы назвали Мерседес сюжетным отвлечением, тогда как я вижу женщину, которая очень пострадала от так называемого героя; женщину, которая любила и оплакивала его целых шестнадцать лет. Женщину, которая оставила бы все, чтобы спасти его от самого себя. Её слова гипнотизировали, были донесены с тихой уверенностью, которая просто не могла быть проигнорирована. V чувствовал её убеждение, поглощал это с неким пылом, который он не понимал, но не мог ни отвергнуть, ни впустить. Он немного верил в нежные эмоции — любовь для него жила исключительно в пределах поэзии. Но слышать, как она говорит об этом, чувствовать силу её убеждения — это разбудило в нем то, в существование чего он прежде не верил. Чувствовать такую страсть… Знать такую преданность… Может ли человеческая надежда быть ближе к небесам, чем все это? Более, чем ошеломленный поворотом собственных мыслей, чувствуя легкое потряхивание, V выдохнул, больше не в силах сдерживать себя. Он был полностью готов исправить то, что он считал серьезным заблуждением в её словах. Но сейчас, он гадал, что если может… просто может… это будет его собственной интерпретацией, которой крайне не хватало. В итоге, он решил, что, возможно, это будет интерпретацией их обоих. — Было сказано, что вымысел освещает большую правду жизни, — осторожно сказал он, — Такая истина будет отличаться, как глаза и разумы, воспринимающие её. Таким образом, истина, которую мы увидим, будет зависеть от нашего восприятия. Боюсь, что в данном случае нет ничего конкретного. Вероятно, она поняла, что это утверждение было ближе именно к её интерпретации. Она легко могла бы сказать это. И действительно, после минуты рассуждений, она поняла, что способна считать это своего рода победой. Он не пропустил её слова мимо ушей — и самое главное — дал возможность тщательно подумать прежде, чем дать ему ответ. — Очень интересно, — она изучала его маску, снова испытывая желание увидеть его глаза, — слышать это от человека, чей мир окрашен только в черный и белый цвет. Верное наблюдение; V опустил голову в подтверждении её слов. — Свобода и правосудие обязательно должны быть постоянными; В этом случае, я делаю пособие для релятивизма или плюрализма. Но… в другом, — он остановился, чувствуя себя неловко, — Я готов уступить. Это обещающе. Это ободряюще. И этого было достаточно, чтобы заменить надежду Дары на то, что под личиной революционера прячется хороший человек. Решив сменить тему разговора — по крайней мере сейчас — Дара слегка улыбнулась. — В таком случае, я поднимаю белый флаг. Можем это и так назвать, да? — она засмеялась, — Я удивлюсь, если у нас когда-нибудь случится беседа, в которой мы не начнем спорить. — Кажется, мы обречены на несоответствие, — согласился V, показывая облегчение в своей мягкой интонации, — Но потом, боюсь, что такова природа зверя — каждый из нас думает, что прав. Дара фыркнула. — Хороший способ сказать, что мы оба уперты, как бараны. V пожал плечами. — Просто упражнение в дипломатии, — поспорил он, — Никогда не любил говорить с дамой так жестоко. — Очень галантно, — она вздернула бровью, — Но я удивлюсь, если Вы будете думать так же через несколько месяцев, — она ухмыльнулась, — Со мной жить не легко, V. Я могу стать только хуже. Вы, вероятно, будете готовы придушить меня через пару недель. И если Вы не убьете меня до Рождества, я чертовски удивлюсь. Она так прелестна, когда злорадствует. Дьявольский блеск в её глазах и шаловливая улыбка очаровывали. Он лишь хотел, чтобы её слова не оказались близки к тому, что случилось прошлым вечером. Память о его пальцах, обвивающих её шею, заставила его напрячься и отвести взгляд. — Вам не стоит бояться этого, — сказал он с напряженностью, — Перечьте мне хоть каждую секунду, если так хотите — Вы не столкнетесь с физической расплатой за это. Моя рука больше никогда не будет поднята на Вас, Дара. Ей хватило секунды, чтобы понять, что происходит. И когда она соединила его поведение и его слова о том, что случилось прошлым вечером, это вывело её из себя, заставив буквально перепрыгнуть через весь диван и отвесить ему хорошую жесткую пощечину. — Прекратите, — вскрикнула она, - То, что случилось вчера, было моей виной — не Вашей. — Простите меня за несогласие, — оправился он, — Но это моя рука держалась за Ваше горло, Дара. И я думаю, что это взваливает бремя вины на мои плечи. Дара вздохнула. — В тоннеле было темно — Вы отреагировали так, как отреагировал бы любой человек при таких обстоятельствах. И Вы должны вспомнить, что убрали руку, как только узнали, что это была я. — Это не оправдывает того, что случилось. — Как раз-таки оправдывает, — поправила она, — Вы защищали свою территорию, и кроме того, никто не пострадал, так ведь? Кроме моей спины, конечно же… Но я не в худшем состоянии, чем была до этого. И я совершенно против того, чтобы Вы раздували из мухи слона. Все это давно прощено и забыто, да? Так давайте же покончим с этим наконец. Он гадал, как это может одновременно расстраивать и очаровывать. — Вы же поступаете так, как не должны поступать? Любая другая женщина давно бы проклинала меня за столь грубое отношение. Её черные брови снова удивленно изогнулись, и в некотором роде, он начал чувствовать, что ему это нравится. — Так вот, значит, в чем дело? Вы хотите, чтобы я поплакала и поистерила прежде, чем Вы примете то, что я простила Вас? Хорошо… Я могу сделать это. Однажды я была очень хороша в драме, надеюсь, что с возрастом это умение не исчезло. Она опустила голову и закрыла глаза, немного похрустев шеей и прокашлявшись. Когда она снова подняла голову, её глаза распахнулись. — Проклинаю Вас! — прорыдала она, приложив руку к глазам, неестественно изображая расстроенную женщину. Даже её голос изменился, а слова были точными и красноречивыми, как и у V, — Проклинаю Вас за эту грубость! Да как Вы смели осквернить святость моей плоти и деликатность моих женских прав своим ужасным зверством?! О ужас! УЖАС! Она ухмыльнулась, убрав руку от глаз, и выглядела очень самодовольной. — И я правда не хочу делать это снова. А Вам лучше просто принять то, что Вы прощены, V. И если Вы этого не сделаете, то я за себя не отвечаю — и обещаю Вам, что в лучшем случае, я повыкручиваю Вам руки. V долго и изумленно смотрел на неё. — «Где тот мужчина, что имеет силу и умение, Остановить течение женской воли? И если она будет, она будет, ты будешь от неё зависеть; А если нет, то нет, но это не конец». — Оооооо, мне это нравится. Мир был бы лучше, если бы вы, мужчины, понимали это, — звучало, как шутка, но он не смеялся. Вздохнув и покачав головой, Дара склонилась к нему и положила ладонь поверх его руки, старательно игнорируя то, что от её прикосновения он будто в статую превратился, — Ох, да ладно Вам, V, отпустите это. Я уверена, Вам еще будет за что винить себя через несколько месяцев — и если Вам от этого полегчает, я обещаю, что заставлю Вас чувствовать себя ужасно виноватым, если Вы будете меня раздражать. Он опустил голову, глядя на её руку, лежащую поверх его черной перчатки. Это было такой небольшой вещью — это слабое давление её пальцев на его руке. На самом деле, в прошлом у них был более близкий контакт. Но именно в этом жесте было что-то бесконечно личное, от чего его заметно-таки потряхивало. Даже зная, как выглядят его руки, она не стеснялась контактировать с ним. Она положила свою ладонь на его руку с удобством, которое говорило о чем-то знакомом и невероятно приятном. И из всего замечательного, что он нашел в этой девушке, этот дружеский жест был самым замечательным из всего того, что она дала ему. — V? Пожалуйста? Он встретил её взгляд своим, благодаря маску за ту анонимность, которую она давала — он боялся думать о том, какое чувство сейчас горит в его пристальном взгляде. — «Лучше слабость перед действием, чем слабость во время него». Дара сжала его руку. — Я должна понимать это, как «да»? Вы наконец смирились с этим и отпустили? — Как Вам угодно, — тихо ответил V, — Я больше не должен упрекать себя за это. — Вот и славненько, — с улыбкой сказала Дара, еще раз сжав его руку прежде, чем отпустить, — Значит, с этим мы разобрались. И теперь, когда мы, наконец, можем продолжить, у меня есть вопрос к Вам. V с трудом пытался сдерживать то чувство, что ему не хватает её прикосновения. — Во что бы то ни стало, моя дорогая… спрашивайте. Она практически подпрыгнула на месте. — А у Вас есть более старые фильмы? — Сколько угодно, — ответил он, его дух заметно поднялся, когда он увидел огонек возбуждения в её глазах, — Вы любите фильмы? — Только не то дерьмо, которое крутят Норсфайер. Я очень люблю старые черно-белые фильмы. Я собирала свою коллекцию годами, но я не могу представить, как выглядит Ваша! Поднявшись с дивана, V улыбался, глядя на неё. — Я горжусь тем, что мне удалось отыскать, — он колебался, будто на кону была его жизнь, осторожничал и не решался потянуться к ней. Наконец, медленно, он протянул к ней руку, — Я покажу Вам, если хотите. Она мгновенно взяла его руку, как только он договорил. — Ох, хочу. Очень хочу! — с энтузиазмом воскликнула она и поднялась с дивана. Он помог ей встать, а затем, почти спотыкался о свои же ноги, когда её пальцы скользнули по его руке, чтобы прилечь на изгиб его локтя. Его сердцебиение ускорилось вдвое, и V вынуждал себя расслабиться, чтобы удовлетвориться тем удобством, которое предлагало её прикосновение. — Следующий фильм, — сказал он, его голос не подавал никаких признаков волнения, в отличие от его бешено колотящегося пульса, — должны выбрать Вы.