"Nothing Else Matters"

В Галерее время шло иначе — дни тянулись подобно вечности, но недели летели так быстро, что Дара просто не успевала замечать их. Аккуратно осмотрев рану в её плече, V сказал, что она почти зажила, у неё была такая же реакция: Маска склонилась на бок, демонстрируя признание — Дара уже давно выучила язык этой маски. — Не так скоро, как я ожидал, — ответил он. — Уж месяц прошел с тех пор, как Вы получили эту рану — то, что она до сих пор не зажила полностью, начинает меня беспокоить. Прошел уже целый месяц, а ей все еще казалось, будто прошло всего несколько дней. Это было понятно. Каждый момент бы чем-то наполнен. Всегда были книги, которые нужно прочитать, фильмы, которые нужно посмотреть, и беседы, которые нужно провести. И была музыка — постоянная музыка, заполняющая пустоту этого пространства. Она часто гадала, не боялся ли V тишины, потому как музыкальный автомат включался каждый раз, когда замолкал телевизор или заканчивалась беседа. Она никогда не давала этому объяснения, но не могла не обратить на это внимания. Небольшие проблески его прошлого начали откладываться в её памяти — тихий комментарий там, громкое молчание здесь. Все, что случилось с ним, было чудовищным; в этом Дара даже не сомневалась. Неделя до Дня Святого Валентина, три с половиной месяца её временного пребывания в Галерее, и она получит ключ к разгадке. Значительно больший ключ к разгадке… Она проснулась от деликатных нот Баха. Улыбнувшись и потянувшись, она направилась в кухню, одета в свою пижаму — обтягивающие спортивные брюки и футболка с группой Iron Maiden, которую она благополучно свистнула из коллекции Уилла несколько лет назад — и, шагая по каменному полу, она заняла привычное место за кухонным столом. — Утречко, — поздоровалась она, зевая. — Ах, — V обернулся, держа чашку кофе в руке, — Доброе утро, моя дорогая, — он поставил чашку перед ней, следом подавая сливки, сахар и ложку, — Хорошо спалось? Налив в кофе неприличное количество сливок, Дара кивнула, зевая. — Как скала, благодарю, — она бросила в чашку три кубика сахара и размешивала до тех пор, пока кофе не стал для неё идеальным. Поднеся чашку к своим губам, она отпила немного горячей жидкости, — Ммм… Нет ничего лучше утренней чашечки кофе. V отрицательно кивнул, возвращаясь к приготовлению завтрака. — Я все еще не понимаю, почему Вы предпочитаете кофе, а не чай. Дара вздернула бровью, и это выглядело смешно, так как из-за кружки было видно только её широко раскрывшиеся глаза. Она никогда не перебирала напитками. Настоящий кофе месяц назад оказался для неё сюрпризом. — А я все еще не могу понять, почему Вы донимаете меня этим каждое утро. — Учитывая то, сколько сливок и сахара Вы туда добавляете, это даже не похоже на кофе. — Может и нет, — допустила Дара, делая второй глоток, — Но вкус, как дома. Еще раз спасибо за это, V. Он не ответил, но она знала, что он услышал её. Зная, что он будет молчать еще некоторое время, она опустила кружку на стол и взяла в руки новое дополнение к завтраку — утреннюю газету, лежащую рядом с салфеткой. Появление этих двух вещей можно было даже не объяснять. Они бесцельно болтали, обсуждая тему за темой, каждое утро, пока она завтракала. Когда-то они поговорили о её жизни на поверхности. Она рассказала ему немного о себе и о своих друзьях — о зависимости Уилла от дневного просмотра телевизора, о ненависти Лиз к зеленому горошку, о повернутости Роуз на растениях, и её собственном пристрастии к чтению романов — и затем, осмотрев небольшую кухню, она упомянула о своем утреннем, так сказать, ритуале. Каждое утро, обязательно, она пьет кофе и читает газету на своем небольшом, но очень уютном балконе. Даже ей показалось, что её слова были очень тоскливы, и V быстро сменил тему разговора. На следующий день, войдя на кухню, она обнаружила чашку кофе, вместо обычного чая, и свежую газету «London Unitarian» — единственную, которая осталась в Лондоне; остальные были запрещены цензурой Норсфайер. — Сожалею, что у меня нет балкона, на котором Вы смогли бы насладиться этим, — сказал он, изящно указывая на кофе и газету, — Но я подумал, что это может уменьшить Вашу тоску по дому. После этого она даже немного влюбилась в него, вопреки убеждению, что не будет делать ничего подобного. Встряхнувшись, она начала рассматривать первую страницу газеты. Одна статья полностью обратила на себя её внимание, и Дара медленно вчитывалась, с каждой строчкой становясь все мрачнее. Когда она закончила, то отложила газету в сторону и сделала пару глотков кофе. — Эти люди просто невероятны. V обернулся, взглянув на неё через плечо. — Несомненно Вы не можете быть удивлены, если новости неприятные? Я, например, не могу вспомнить ни одной хорошей новости за последние двадцать лет. Дара поспешно встряхнула головой, отрицая. — Это еще хуже, — она начала тыкать пальцем в статью, — Это статья, написанная кем-то, кто называет себя старшим по медицине. Кто бы он ни был, он несет чушь о Сэнт Мэри… Только для того, чтобы привлечь внимание людей, так ведь? — В самом деле. Она слишком запуталась в своих мыслях, чтобы обратить внимание на его внезапно появившуюся напряженность. — И потом, — продолжила она, — Он распинается о том, что, если бы мы смогли провести больше экспериментов, то вспышку вируса можно было бы предотвратить, — она не дождалась от V ответа, но, не думая об этом, продолжала говорить, — Он дошел до своего изначального мнения только в конце — похоже, что наше великодушное, доброжелательное правительство, собирается ставить опыты на людях, — она встряхнула головой от этого жуткого выражения, — Они говорят, что это — предупредительная мера. И я знаю, что мне не очень нравится, как это звучит. Что Вы думаете об этом, V? Она взглянула на него и сразу же пожалела о том, что вообще открыла свой рот. Он стоял у плиты, застыв. Казалось, будто он даже не дышал. Тяжелая тишина опустилась на комнату, окутывая Дару, как толстое шерстяное одеяло. Она сидела неподвижно, парализованная его реакцией на её слова. Её взгляд не покидал его спину в напрасных попытках прочитать язык его тела. Когда острый запах подгоревшей яичницы заполнил её нос, она с трудом проглотила ком, застрявший в её горле. — V? — сказала она тихим и успокаивающим тоном, — V… яичница горит. Все еще никакой реакции. — V? — в этот раз её речь была жестче и громче, — Вы меня слышите? Только тишина — тишина и дым. Она вскочила на ноги и, оттолкнув застывшего V плечом, сняла сковороду с огня. Быстро подойдя к раковине, она открыла воду и подставила сковороду под струю, смывая остатки своего завтрака. И, резко обернувшись, она увидела то, что преследовало её уже несколько дней. V стоял в профиль, голова опущена, дыхание тяжелое, руки были сжаты в кулаки с такой силой, что Дара боялась, что швы перчаток просто напросто разойдутся. Хуже всего, его трясло — все его тело дрожало от той силы, которая охватывала его. — V? Это так важно? Что случилось? — она медленно пересекла комнату и остановилась возле него, осторожно положив руку на его плечо, — V? Она не знала, было ли это от её ласкового голоса, или же от нежного прикосновения, но он отскочил от неё, почти повалившись на печь с самым неэлегантным и неконтролируемым движением, которое она когда-либо видела от него. Она отошла назад, чувствуя ту панику, которая догоняла его. Черные глаза Фокса встретили её взгляд буквально на секунду, а затем он умчался из кухни так быстро, что в глазах Дары его фигура становилась размытой. И всю остальную часть дня она его больше не видела. Вероятно, это действительно было к лучшему. Последствия этого инцидента — правда, которую она начала понимать — дала ей подумать о том, что одиночество и тишина в этих стенах были желанными гостями. Подозрения начали формироваться после нескольких часов тихой интроспекции. Подозрения, которые объединяли драму на кухне этим утром и сотни других комментариев, брошенных из-под этой маски — его настоящей маски, которую он носил внутри, а не снаружи. Она так же не могла не вспомнить тот день, когда впервые посмотрела с ним Графа Монте-Кристо. И поняла, что здесь было что-то большее, чем просто одержимость историей, которую они смотрели. И когда она сравнила все эти факторы, в её разуме начало складываться уравнение. Уравнение, которое приводило её к ответу, о котором она совсем не хотела думать. Тем более, что была последняя переменная, которую она просто не могла игнорировать. Она была более, чем знакома с некоторой тайной деятельностью Норсфайер. Глупые отмазки типа «внешнего карантина» значат немного, когда ты являешься частью группы, которая всегда имела необходимость в тайных местах для собраний. Она видела средства, которые засоряли пейзаж заброшенной сельской местности. Хуже, она видела массовые захоронения, о которых и вовсе позабыли, когда эти средства были устранены. Сидя в одиночестве в Галерее, пока V был… где бы он ни был… она снова видела те захоронения перед своими глазами. Была причина, по которой правительство проводило биологические опыты на людях, и она вызывала отвращение — это так, поскольку она знала, что они всегда делали это. Она видела доказательства своими глазами. И если её подозрения были верны, то V был хорошо об этом осведомлен —, но это с совершенно другой точки зрения. Она увидела это внешне. Но у неё было страшное чувство, что V испытал все это внутри себя, причем из первых рук. Этой ночью новости твердили только об одном. Льюис Протеро, голос Лондона, был мертв. Как сказала комментатор, он умер во сне от сердечного приступа. Должно быть, они очень скучают по нему. Для Дары, сидевшей на диване, поджав ноги, вся эта история была сплошной ложью и неестественным выражением сочувствия. Развитые инстинкты были одним из её величайших качеств. Благодаря им, она всегда оставалась в живых, в любом бою. Они были тихим шепотом, подсказывающим ей правильное решение. И сейчас этот шепот говорил с ней — в самом деле, инстинкты почти кричали в ней. От первого звука его шагов, она выдохнула, но продолжала смотреть в экран. Она услышала, как он подошел к дивану, и могла чувствовать, как пощипывают нервы от его близости. Но она не поворачивалась к нему и просто смотрела телевизор. — Вы это слышали? — тихо спросила она, тщательно подбирая интонацию, и кивнула в сторону экрана, — Льюис Протеро мертв. Затем последовало молчание, но она могла поклясться, что слышала его сердцебиение — или, может, это было её собственное. — «И так приходит счет, когда банкет окончен; жестокая расплата и люди не улыбаются больше». Если бы у неё и были какие-то сомнения, то его холодный тон напрочь стер бы их. Но у неё не было сомнений, и это подтверждение опечалило её еще больше. — Вы убили его. — Моя дорогая Дара, — его тон был вполне спокойным, — Что за вопрос? Она выключила телевизор и встала с дивана. — Это не вопрос, — сказала она, повернувшись к нему. Её взгляд скользил по его маске, шляпе, которую он еще не снял, плащу, откинутом за плечи… и ножам, вставленным в ножны на его поясе, — Я знаю, что это Вы убили его. Не тратьте свои слова и мое время, отвергая это. Он слегка склонил голову. — Если Вы так хотите, я соглашусь. Да, я убил его. Дара закрыла глаза, неосознанно теребя край своего свитера. — И Вы собираетесь убить еще больше людей? — Да. Она снова открыла глаза, пытаясь поймать его взгляд в тусклом свете — она оставила включенной лишь одну лампу, предпочитая находиться в комфортной, знакомой темноте. — Я хочу, чтобы Вы не делали этого. Затем непроницаемый, невозмутимый фасад немного треснул, и маска склонилась в замешательстве, как девушка называла этот угол наклона; именно в этом углу наклона она была точно уверена, и сейчас она могла чувствовать, что его пристальный взгляд сосредоточен на её лице. — Почему? — Сначала месть сладка, но потом, когда она свершится, становится очень горько, — по просьбе V, она прочитала «Потерянный Рай», и именно эта строка нравилась ей больше всего. И в тот момент, когда она узнала о смерти Протеро, эта строка сразу же пришла ей на ум. Сложив свои величайшие страхи в уважение к человеку, стоящему так спокойно, она все же взяла себя в руки, несмотря на свежую кровь на его руках. — Месть — это деяние страсти; отмщение — правосудия. Раны отмщены, как и преступления, — отрезал он, в его голосе был слышен гнев, — Не играйте в игру слов со мной, Дара. Не этой ночью. — Даже не пыталась, — ответила Дара, все еще оставаясь спокойной, несмотря на его растущий гнев, — Но я не могу просто молча сидеть, пока Вы уничтожаете себя самого, — она вздохнула, беспомощно пожав плечами, — Я беспокоюсь о Вас, V. — Ваше беспокойство неоправданное, нежелательное и самонадеянное. Для таких, как Протеро, в этой стране суда нет. И я исправлю эту оплошность, — он повернулся, чтобы пойти в единственную комнату, куда она не имела права входить — его собственные покои. Снова это вопиющее высокомерие, которое, как и всегда, подобно спичке, брошенной в бензин, зажгло её характер. — Знаете, я бы не хотела снова напоминать Вам об этом, V… Но Вы должны быть лучше, чем Норсфайер. Называть себя судом, жюри и палачом, совсем не кажется мне верным путем. — А Вы должны вспомнить, моя дорогая, — прорычал он, держась за ручку двери, — что Вы тоже в свое время играли палача. И я ненавижу то, что должен обвинить Вас в лицемерии. Дара вызывающе подняла голову. — Когда я убивала, то делала это только по одной из двух причин. Или я спасала свою жизнь, или спасала чью-либо другую. Не пытайтесь сравнивать то, что делала я, с тем, что сегодня сделали Вы. Я никогда не совершала хладнокровное убийство. — Ты смеешь называть это убийством? — он обернулся, бросив плащ за спину, и пересек комнату, чтобы встать напротив Дары, — Льюис Протеро был чудовищем, и убить его было просто и правильно! То, что ты пытаешься убедить меня в обратном, лишь доказывает, что ты ничего не знаешь; мне это ни о чем не говорит. И это незнание заставляет тебя превозносить такого человека, как он! — Вашу ж мать, V! — закричала Дара, — Я не превозношу Протеро! Я ни на минуту не сомневаюсь в том, что он получил все, что заслуживал. Все, что меня беспокоит — это ты! Ты опускаешься до их уровня, заимствуешь их тактику. Норсфайер убивает без задней мысли, без вопросов и раскаяния — и я не хочу говорить то же самое и о тебе. — Я делаю то, что должен, — прорычал он голосом, полным предупреждения, — Я делаю то, что другие не смогут сделать. Ничто из того, что ты сказала, не изменит моей цели. — Я знаю, что говорила это ранее, но скажу это еще раз… Я не пытаюсь изменить твою цель. Я просто хочу, чтобы ты был осторожен в своих действиях, — она остановилась и опустила плечи, чувствуя бесполезность своих слов, — Я не хочу, чтобы ты был пойман из-за собственной вендетты, и тем более, чтобы ты потерял себя в ней. — Ты просишь о невозможном, — сердито сказал V, — Ты предупреждаешь меня о том, что уже пришло. Я — это моя месть, Дара. И я больше не могу быть чем-то иным, — он повернулся и направился к темноте своей комнаты, — Я не зову тебя своей совестью, Дара, — наконец сказал он, — Но будет лучше для нас обоих, если ты перестанешь играть эту роль. А затем он исчез, закрыв за собой тяжелую деревянную дверь.