"Nothing Else Matters"

Дара спала. Более важно, она спала на его плече. И у него совершенно не было никаких идей, что с этим делать. Все началось достаточно нормально. Они досмотрели «Король и Я», и Дара, заявив, что она совершенно не устала, предложила посмотреть что-нибудь еще. Он согласился, и они начали смотреть «Мою прекрасную леди». Типично. Обычно. Даже как-то рутинно… И затем это момент настал. Дара подвинулась к нему, чтобы показать ему какую-то мелочь на обложке диска… и не отодвинулась. Взамен она устроилась поудобнее рядом с ним, поджав ноги и откинув голову на спинку дивана. Он на мгновение испугался, но быстро решил, что ему нравится быть рядом с ней. Совсем скоро он обнаружил, что ему более чем нравится это новое расположение, потому что буквально через минуту она крепко уснула. И Дара Тёрнер, красивая после пробуждения, была совершенно изысканной во сне. Имея преимущество перед предоставленной ему возможностью, V позволил себе более открыто наблюдать за ней. Он изучал взглядом её щеки, отмечая поразительный контраст черных ресниц на бледной коже. Он восхищался почти тоскливой улыбкой на её губах, каждым тихим вздохом и стоном. И когда её сон принял неприятный поворот, он хватался за каждый клочок контроля, чтобы не потянуться и не разгладить те хмурые линии на её лбу. Коварный, тихий голос в его голове шептал, что она крепко спит… и он может коснуться её щеки, её бровей, её носа… и она никогда не узнает об этом… И пока он боролся с самим собой… это случилось. Она с ужасом задохнулась, зажмурив глаза, все её тело напряглось. В следующий момент она тихо, но отчаянно закричала, расширив пальцы, будто тянулась к чему-то. V застыл, не зная, что делать, и пока он колебался, её дрожащие пальцы нашли его руку, лежащую между ними… и сжали её со всей силой, что у неё была. Он подпрыгнул от неожиданного контакта, но её это успокоило, будто это было именно то, что она искала. Она выпустила довольный вздох, тело расслабилось, неосознанно сдвинувшись, и V обнаружил, что её голова теперь лежит на его плече, а волосы спадают по его руке. С того момента прошло уже десять минут, а он до сих пор сидит без движения, парализованный этой беспомощностью и неразберихой. Честно, он не знал, опустить ли её на диван, или же позволить ей дремать на его плече. Он знал, какой выбор предпочитает, но был определен, что его выбор должен быть противоположным. Его пальцы, кажется, думали иначе, и зудели желанием прикоснуться к ней, но он не мог позволить себе такую роскошь. Она может легко обидеться на это прикосновение, пусть даже она спит, и это правильно. Конечно же, будучи такой щедрой на прикосновения, она не может обижаться вообще. Она могла предложить ему улыбку и разрешить всю ситуацию напоминанием о том, что они друзья. И это то, что друзья могут делать, не правда ли? И, ох… Он действительно шагнул на опасную территорию, если пытается убедить себя в этом. Она снова пошевелилась, и он напрягся, ожидая, что она отодвинется — страшась не почувствовать её приятный вес на своем плече. Но она не отступила. Напротив, она еще сильнее прижалась к нему, уткнувшись в его шею. Её свободная рука скользнула по его телу, остановившись на бедре и сжав ткань его брюк. Он глубоко вдохнул, чувствуя, как отчаянно бьется сердце в его груди. Против его лучшего решения, вопреки всем аргументам, он потянулся к ней; он не мог остановиться, когда его пальцы нежно коснулись её щеки и скользнули к черной пряди волос за её ухом. Её реакция на эту ласку почти спугнула его. Она тихо жужжала, будто мурлыкала, иначе он никак не мог это назвать. Его пальцы невольно повторили эту ласку. Она снова промурлыкала и потянулась к его прикосновению. Мир V сужался до тех пор, пока в нем не осталась лишь она. Звук телевизора, вся Галерея — все это исчезло, остался только он и Дара. Его разум был в хаосе, уверенность в том, что он должен остановиться, куда-то исчезла. Он любил её все эти месяцы…, но это… Он никогда не требовал так много — не требовал этого сладкого стона или изгиба её шеи, когда она встречала его прикосновение. Это отравляло, бесило, и было убедительнее, чем он мог себе представить. Прежде, чем он смог полностью окунуться в удовольствие от этого момента, холодный и сердитый голос в его голове остановил его; заставил задать себе один вопрос, на который было страшно ответить: «Кто ей снится? Чьи руки, чье лицо она видит, когда отвечает на твое прикосновение? Кто этот мужчина, который срывает этот сладкий стон с её губ?» Он никогда не считал себя тем, кто может легко предаться удовольствию — его убеждения насчет судьбы делали это чувство спорным. Он не был из тех, кто может иметь все; плотские утехи для него были бессмысленной и бесполезной тратой сил. Но, ох… Как он завидовал тому мужчине, любовнику, что ей снится. Он завидовал ему так сильно, что это чувство превращалось в физическую боль. Неосознанно, его пальцы скользнули по её щеке, по волосам, и остановились за ухом. Большим пальцем он повторял линию её скулы, а затем опустился чуть ниже, касаясь уголка её губ. — Ммм, — она снова тихо простонала, заставив все его тело дрожать, — Люблю тебя… Он закрыл глаза, чувствуя невероятную зависть, и кроме неё он больше ничего не мог чувствовать. Он хотел быть тем мужчиной, который получит эти слова… Быть тем мужчиной, который ответит на эти слова… Быть её… Она вздохнула во сне и сильнее сжала ткань его брюк, уткнувшись носом в его шею. — V… Глаза мгновенно распахнулись, и V просто смотрел вперед, не в состоянии понять то, что он только что услышал. Это невозможно… Этого просто не может быть… Он снова тяжело вздохнул и чуть не вскочил с дивана, когда её губы прижались к его шее. Тепло разлилось по всему его телу, волны ощущений, покалывание — все это заставляло каждую клеточку его тела дрожать. Через некоторое время, каждая дрожь, каждая капля чувств, которыми он обладал, превратились в огромною волну желания, которая душила его. Он снова закрыл глаза и с дрожью вздохнул. Его рука дальше зарылась в её волосы, а пальцы прижимались к её коже немного сильнее. — Дара… Её тело напряглось в его руках, и он мгновенно распахнул глаза, проклиная себя за то, что не контролировал свои движения. Она в ту же секунду подняла голову, и он пристально смотрел в её потрясающие синие глаза; глаза, которые были широкими, как блюдца, и затененные ужасом. — О… Боже… мой, — шепнула она, оттолкнувшись от него, и отползла в другой конец дивана, - О, Боже… Его разрывало от боли, которая пронзила его, страх в её голосе вонзился в его сердце, будто нож. Как он мог быть таким глупым, чтобы подумать… чтобы поверить… — Господи, V, — её голос теперь был приглушенным, и ему не надо было смотреть на неё, чтобы понять, что она закрыла лицо руками, — Я не имела в виду, что… Мне жаль… Прошу, прости меня… — Нет, — осторожно сказал он, — Тебе не за что извиняться, Дара. Я должен был разбудить тебя. Я не должен был пользоваться возможностью… — … Я спала. Я не понимала… — … это было непростительно… — … Я думала… Я хотела знать, что в этот раз это был не сон… — … прикасаться к тебе без твоего разрешения. — … Это было так реально. Этот сон никогда прежде не был таким реальным… Наконец, её слова прониклись паникой и стыдом, которые огромным камнем упали на его грудь. В этот раз… прежде… она просто не могла иметь в виду то, что она сказала. Маска резко повернулась к ней, но все остальное тело V замерло. — Дара… что…? Постепенно, её сердце начало учащать ритм, дыхание стало частым, а желудок будто завязался в тысячи узлов, и Дара повернулась к V. Встретив черноту глаз Фокса, она проклинала эту маску как никогда прежде — в этот момент, она отдала бы все, лишь бы посмотреть в его настоящие глаза. — Не делай вид, будто ты удивлен, — её голос был дрожащим, тембр намного ниже, чем обычно, — Не делай вид, будто ты ничего не знаешь… После всего, что случилось… ты должен был знать. — Знать…? От честного недоумения в его голосе, и от её глупости, на глаза начали наворачиваться слезы. Знать? Как он мог знать? Она знала его достаточно, чтобы понять, что ему даже в голову не придет то, что он может интересовать её больше, чем просто друг. Он никогда в жизни не поверит, что она… — Я люблю тебя. Слова прозвучали прежде, чем она смогла остановить их. Они были далеко не страстным признанием, как она хотела, они звучали грустно, слабо и отчаянно. Проглотив ком от страха, она подняла голову; он должен узнать, как глубоки её чувства к нему, пусть он даже не хочет этого. — Я полюбила тебя, V… очень давно. Долгое время, единственным звуком в Галерее было тихое бормотание телевизора. Затем, V опустил голову и наклонился, схватившись руками за голову. Он дрожал, каждый мускул его тела был напряжен. — Ты любишь меня. Эти слова были тихими, еле слышным шепотом, но она услышала их. Желая прикоснуться к нему, но не зная, будет ли её прикосновение желанно, Дара обхватила колени руками. — Да, люблю, — сказала она с мягкостью и неоспоримой простотой, — Очень. Дрожь в его руках усилилась, его пальцы сжали локоны парика. «Она любит меня… Господи… Она любит меня». Он готовил себя ко многому, практически к любой случайности. Но это он никогда себе не представлял. Он был вполне готов молча любить её все то время, что осталось до Пятого ноября. Курс его жизни был установлен, выполнение его осторожных планов привело его к этому дню. Осталось добавить лишь несколько деталей, и все будет готово. Любовь к ней все усложняла, но не слишком — потому что, когда она принесла радость в его жизнь, без которой он теперь не представляет свое существование, он и предположить не мог, что все обернется именно так. Пятое ноября уже близко, его планы осуществятся, и он встретит свою судьбу с распростертыми объятиями. Его любовь к ней давала ему силу, которая нужна ему, чтобы сделать то, что он должен — потому что она заслуживает жить в лучшем мире, а не в том, который построили Норсфайер. Но это — её любовь к нему — создавало намного больше проблем. Он почувствовал изменения в тот момент, когда эти слова сорвались с её губ. Эти несколько слов вызвали что-то, что было способно доказать фатальность выбранного им курса. Надежду. Будто спичка, брошенная в бензин, она зажгла в нем что-то, что с неконтролируемой силой лесного пожара сжигало все барьеры, которые он строил годами, и вызвало в нем чувства, которые он так старательно пытался подавить. Это великая вещь, эта надежда — острее, чем его ножи, и более великая, чем его цель, разрезала на мелкие кусочки весь гнев и ненависть, которые связывали его с той судьбой, к которой он так долго себя готовил. Осторожное прикосновение её пальцев к его руке встряхнуло его, и он убрал руки от головы. Повернувшись, он обнаружил, что она стоит перед ним на коленях с беспокойством в глазах. Она медленно убрала руку, не отводя от него взгляд. — V? — её голос был таким же нейтральным, как и выражение лица, не предающим её внешнего спокойствия. — Пожалуйста, скажи что-нибудь. Такая простая просьба вдруг оказалась для него самым сложным из всего, что он когда-либо делал. Что сказать — принять, или отвергнуть? Как сказать это — ласково, или холодно? Слова, которые кричало его сердце, были там, дрожали на кончике языка, желая освободиться и быть сказанными ей. «Я тоже люблю тебя… Боже мой… Как же я люблю тебя!» Но причина немедленно вернулась, охлаждая те чувства, которые наполняли его, и он мог чувствовать, как его твердое решение приходит, даже когда он смотрит в её глаза. Он потратил двадцать лет на то, чтобы изгнать эти чувства. Она разрушила больше его защиты, чем он мог представить, но она не смогла разрушить его изнутри — он уже твердо решил, что должен закончить то, что начал. Он собирался сказать то, что сделает ей больно — что-то, что бранил каждый его инстинкт. Даже холодный голос причины, который обычно против каких-либо идей, относительно Дары, предлагал умеренность. Но он знал эту девушку — знал лучше, чем самого себя — умеренности здесь не место. Если он будет любезным, если он будет ласковым, она продолжит надеяться. А если он будет жестоким, она перестанет верить, что между ними может быть что-то большее, чем сейчас. Это будет самое наихудшее из того, что он когда-либо делал. Все еще хороня каждое светлое чувство, отчаянно пытающееся выкарабкаться на свободу, он медленно и глубоко вздохнул. — Прости, — наконец сказал он, — Боюсь, я не знаю, что сказать. — Что угодно, — умоляюще скулила Дара, личина спокойствия в её глазах мгновенно треснула, — Скажи что-нибудь… Просто… Пожалуйста… Скажи что-то. — А если тебе не понравится то, что я скажу? Она сглотнула. — Пусть так, — сказала она, — Но я не хочу красивую ложь, V. Я хочу правду, какой бы она ни была. — В таком случае, я должен допустить, что я поставлен в тупик твоим признанием, или, вернее, его мотивацией. Ты не можешь быть настолько наивна, чтобы поверить, что я смогу ответить на такого рода привязанность — в самом деле, я даже не знаю, как подобная идея могла прийти тебе в голову. Так что, я должен спросить, что именно ты надеешься получить, заявив об этом. Дара всегда гордилась тем, что сильна. Она не ухмылялась, она не рыдала и не впадала в депрессию — будь то что-то эмоциональное, или что-то подобное. Но эти слова вонзились прямо в её сердце, и она могла чувствовать, как оно начинает распадаться на кусочки. Моргая сквозь слезы, она отстранилась от него. — Я ничего не надеялась получить, — шепнула она, — Я просто… — голос пропал, и она сделала паузу, пытаясь взять себя в руки, — Я должна была сказать тебе это. Я ничего не жду от тебя, так что можешь не волноваться. — Я не волнуюсь, моя дорогая, — он встал с дивана и сделал несколько длинных, но необходимых, Господи, необходимых шагов от неё, — Я рассержен. Я позволил расти удивительному уровню дружбы между нами, но если бы я знал, что ты примешь все именно так, уверяю тебя, я бы никогда так не сделал. У меня нет ни времени, ни склонности к юмору такой эмоциональной гиперболы. Это раздражающе и весьма неудобно. Пустым взглядом, не двигаясь, Дара смотрела на пустой диван перед собой. Её контроль становился все более ненадежным с каждым словом, которое он произносил, но она отказывалась — отказывалась — отчаиваться перед ним. — Догадываюсь, я должна извиниться, — тускло сказала она, — за то, что для тебя это так плохо. Я сделала это непреднамеренно, поверь мне. — Неважно, было это преднамеренно, или нет — вряд ли это что-то меняет, — он повернулся к ней спиной, зная, что смотреть на неё было глупо. Боли в её голосе было достаточно —, а видеть эту боль на её лице — это смерть для его решения, — Реальная проблема в том, что мне делать в такой ситуации? Она наконец подняла голову, вытирая слезы, и устремила взгляд в его спину. — Я не вижу надобности что-либо делать, — грустно сказала она, — Для меня ситуация кажется вполне разрешенной. — Это с какой стороны посмотреть, — ответил он, — С твоей точки зрения, ситуация полностью разрешена. А с моей? — он покачал головой. — Теперь передо мной стоит жизненно важный вопрос, на который я должен ответить прежде, чем смогу назвать ситуацию разрешенной. — И что это за вопрос? — Это просто — могу ли я все еще верить тебе так же беспрекословно, как и прежде? Я надеюсь, дорогая, ты простишь меня за подобное клише, но если это правда, что нет ярости страшнее, чем ярость отвергнутой женщины, то, боюсь, ответом на этот вопрос будет категоричное «нет». Она пошатнулась от этих слов, как от пощечины, чуть ли не падая, когда вскочила на ноги. Пройдя по комнате — в противоположную сторону от него — она обхватила свои плечи руками, чувствуя холод, пробирающий до костей. — Поверить не могу, что ты только что сказал это, — пробормотала она, наполовину недоверчиво, наполовину сердито и с болью, — Нет… Более, чем это… Поверить не могу, что ты даже подумал об этом. Ты не можешь думать о том, что я предам тебя, — она остановилась, покачав головой, — Ты же хорошо меня знаешь, V. Он причинил ей боль своим обвинением, как и хотел, но все равно, где-то внутри, от этого ему самому было больно. Но однажды сказав это, нельзя забрать слова назад и извиниться за это, так что он просто стиснул зубы и укрепил свою решительность. Повернувшись к ней, он избегал её глаз, взамен глядя на её левое плечо. — А должен ли я? Честно говоря, моя дорогая, я больше не уверен. — Я действительно не верю в это, — Дара никогда не отступала от спора, но сейчас она не хотела ничего, кроме как просто сбежать от того, что превращается в самый болезненный разговор, который она когда-либо имела, — Ты же не всерьез говоришь это. Неважно, будет между нами что-то, или нет, мы друзья. Я бы никогда не сделала ничего, чтобы разрушить эту дружбу. — Возможно…, но опять же, возможно и нет; я должен рассмотреть ситуацию прежде, чем решить этот вопрос, — он поднял руку и указал на коридор, ведущий к её комнате, — Я считаю, моя дорогая, что будет лучше для нас обоих, если ты сейчас удалишься. Подняв подбородок, Дара пировала гневом, вдруг заискрившимся в ней. — Я не чертов ребенок, V. И я буду благодарна, если ты не будешь так со мной обращаться. — Нет, — согласился он, — Ты не ребенок. Ты взрослая женщина, и я надеюсь, что ты обладаешь здравым смыслом и отчетливо видишь, когда твое присутствие становится нежеланным, и когда тебе лучше уйти. Это маленькое пламя гнева было зверски потушено его ледяным опровержением, и Дара чувствовала, как все желание спорить с ним вытекает из неё, будто вода, сквозь решето. Истощенная, уставшая, и такая близкая к слезам, что от этого горели глаза, она дрожащей рукой вытерла их. — Почему ты такой? — Какой, дорогая? — Холодный… — хриплым голосом сказала Дара, — Жестокий. Он небрежно пожал плечами. — Я предпочитаю думать об этом, как о чем-то полезном — прошу прощения, что ты так не считаешь. — V… прошу… Он совершил ошибку, когда посмотрел ей в глаза, мольба в её голосе привлекла его внимание, несмотря на лучшее понимание. Горя и самоопустошения, которое он увидел в её взгляде, было достаточно, чтобы сломать его. Самообладание быстро достигло критической точки, и он с рычанием отвернулся от неё. — Иди спать, Дара, — отрезал он, — Ты становишься все более утомительной. Тяжелая, гнетущая тишина нависла над ними в этот напряженный момент. V решительно уставился в стену перед собой и настолько напрягся, что его мышцы начинали болеть. В его разуме постоянно появлялись какие-то унылые слова, желания, чтобы она ушла, мольбы, чтобы она оставила его в покое… «Ложись спать… Оставь меня… Мне нужно подумать… Я не могу думать, когда ты так близко… Прошу, уходи…» Один крошечный всхлип — просто икота печали — разрушил тишину и остановил поток его мышления лишь на одной мысли: «Ох, Дара… Умоляю, не плачь… Только не из-за этого… Только не из-за меня…» Ещё один небольшой всхлип, затем короткий, дрожащий вдох…, а потом приглушенные шаги по каменному полу… и щелчок закрывшейся двери… Она ушла — дальше, чем на несколько шагов, физически разделяющих их —, но не слишком далеко. Разве это важно? Может ли когда-нибудь между ними быть достаточно расстояния? Она была для него важной, почти как воздух; насколько хуже все станет теперь, когда она призналась ему в любви? Он не был настолько глуп, чтобы верить в то, что он сможет продолжать относиться к ней с тем же равнодушием, что он показал ей сейчас — он мог лишь с трудом сдерживаться, чтобы не попросить у неё прощения. Еще несколько таких ситуаций, и он падет ниц у её ног, умоляя о прощении. А это то, чего он не может себе позволить, особенно, когда Пятое ноября уже не за горами. Раньше она была отвлечением, но теперь, когда она призналась ему в любви, она будет отвлекать его вдвойне… А у него больше не было времени для отвлечений. Это оставило ему лишь один вариант, болезненный, но который стоит обдумать. Это потребует как размышлений, так и планирования, но он сомневался, что этой ночью он сможет уснуть, так или иначе; не без осознания того, что это утро принесет только тяжесть на сердце.