"Nothing Else Matters"

Дара проснулась на следующее утро так же, как и в течение прошлых восьми месяцев — от мягкой джазовой мелодии и вкусного запаха. Тем не менее было одно большое различие между этим утром и всеми предыдущими. Это было утро после прошлой ночи… ночи, которая изменила все. Уткнувшись лицом в подушку, она пыталась найти в себе силы, чтобы встать с постели. Желание спрятаться под одеялом от всего мира — и от V в частности — было таким большим, что казалось, будто её мышцы просто окаменели. Как она предполагала столкнуться с ним? Как она предполагала, что может выйти и вести себя, как обычно, после того, как он так зверски отверг её? После пятнадцати минут молчаливой дискуссии, урчание в животе стало просто невозможно игнорировать — как и ту глупую мысль, что она не сможет всегда прятаться от V. В конечном счете, она должна столкнуться с ним; и лучше сделать это как можно скорее, чтобы понять, насколько между ними все изменилось. Поскольку она сомневалась, что между ними все осталось по-прежнему. Заставив себя встать, она направилась в ванную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой и смыть следы от слез. Она хотела по возможности казаться неуязвимой и надеть маску полного безразличия… что угодно, лишь бы дать ему понять, что она не хочет устраивать сцен. Быстрый взгляд в зеркало дал ей понять, что её глаза опухли от слез, слегка покраснели, а на губах печаль, которую она не знала, как стереть. Она попробовала улыбнуться, но оставила эту мысль, поскольку это было больше похоже на гримасу, чем на усмешку. Вздохнув и слегка расчесав волосы, она оставила попытки привести себя в презентабельный вид. Если вчерашний вечер ему о чем-то говорил, то он догадывается о том, как она будет выглядеть, так что она только зря тратит время и силы. Она еще раз взглянула на себя в зеркало и наклонилась над раковиной. — Ты сделаешь это, — сказала она себе, — Ты сможешь. Эта мысль понесла её к двери ванной, вниз по коридору, и через основной зал, но она вздрогнула, когда достигла кухни. В момент, когда она увидела его, с тем самым фартуком, повязанным вокруг его обычного черного наряда, её глаза начали наполняться слезами. Проглотив ком, который вдруг образовался в её горле, ноги подкашивались, но она вошла в кухню, чтобы как обычно сесть за стол. Она остановилась, когда её взгляд упал на пустой стол — нет кофе, нет сливок, нет газеты, нет даже приборов, аккуратно сложенных в салфетку. Ничего. Осмотревшись вокруг, она надеялась найти все эти привычные удобства где-то в комнате. Ничего не обнаружив, она начала понимать, что что-то не так — особенно учитывая то, что человек перед ней все время молчал. Он всегда желал ей доброго утра, независимо от того, как был зол —, но сейчас он определенно не желал даже сказать ей банальное «привет». Она наполовину повернулась к нему, страшась нарушить тишину, но требуя услышать то, о чем она уже подозревала. — У нас закончился кофе? Он даже не оторвал взгляд от печи. — Сегодня никакого кофе. Она никогда не слышала от него такого холодного тона. Даже прошлой ночью. И от этого было больно. — Почему нет? — Потому, что ты уходишь. Вот оно. Где-то в глубине души она знала, что все так обернется. Но слышать это, еще и с таким безразличием… эти слова оглушили её. — Ухожу? Я не понимаю. — А что непонятного? — он снял сковороду с огня и наконец повернулся к ней, — Мне жаль, что все так вышло, моя дорогая, но так должно быть. Я уже принял меры для твоей безопасности, так что не беспокойся. — Ты же несерьезно… ты… ты выставляешь меня вон? — Как я сказал, — он пожал плечами так, что она чувствовала себя полным новичком в подобной ситуации, — так должно быть. Знаю, для тебя это может показаться неудобным, но ничего не поделаешь — ты оказываешь слишком большое отвлечение. Его слова зажгли в ней маленькую искру гнева, и она положила руки на бедра. — Все из-за прошлой ночи, — сказала она, — Все потому, что ты не можешь смириться с тем, что произошло прошлой ночью. — То, что случилось вчера — не относится к делу — хоть, признаюсь, это подтверждает некоторые сомнения насчет того, что я уже покрывал твое постоянное присутствие здесь. Но даже если бы ничего не произошло, я бы рано или поздно все равно указал бы тебе на дверь… Твоей роли в моих планах пришел конец, — он остановился, переворачивая яичницу, — Я больше не вижу смысла использовать тебя, Дара. Отчаяние смело последние остатки её самоконтроля, и она пронеслась по комнате, чтобы схватить его за руку и резко повернуть его к себе. — Не смей! Не смей так говорить со мной! После всего… что с нами произошло, не смей делать вид, будто я для тебя ничего не значу! — Я никогда не говорил, что ты для меня ничего не значишь, — он выдернул руку из её хватки и отошел от неё, — Значишь, конечно, я заботился о тебе, но, честно говоря, для меня это значит совсем немного, когда у тебя есть потенциал подвергать опасности мои планы. Твой уход из Галереи значит конец, Дара — я должен полностью сфокусироваться на своей работе, если хочу достигнуть желаемого. Она сердилась сейчас, его безразличное отношение зажгло в ней гнев, чему она была до смеха рада. Гнев залечил раны и прогнал боль. Он сделал вещи такими простыми, так что она кормила его, поощряла, позволяла расти, и молила, чтобы этот гнев держался достаточно долго. — И куда же я пойду, позволь спросить? Не знаю, помнишь ты, или нет, но я не жила здесь просто ради веселья! Я в розыске — или ты забыл? — Я ничего не забыл, — сказал V, все еще держа себя в руках, — И, как я сказал, я принял меры для твоей безопасности. Ты возвращаешься к своей семье. Они защитят тебя. Понадобилось много времени, чтобы понять значение его слов, но когда она поняла, она не могла в это поверить. Этой ночью он уходил, чтобы встретиться с Уиллом и Лиз — он так отчаянно хотел отделаться от неё, что действительно пошел договариваться об этом с ними. — А если они не смогут? — её голос был не таким твердым, как она хотела, и ей понадобилось много сил, чтобы вообще устоять на ногах. — Если меня поймают? V небрежно пожал плечами. — Я не предвижу этого события, пока ты будешь скрыта от лишних глаз. — Твою мать, — выругалась она, — Мы оба знаем, что это может случиться, и неважно, как хорошо я буду прятаться. Стоит одному человеку увидеть меня, и все, это конец — для меня и моей семьи. Поверить не могу, что ты сделал это, V. — Я делаю то, что должен. Признаю, для тебя это не идеально, но я не могу позволить, чтобы беспокойство о твоей безопасности стало для меня важнее потребности людей. Я должен сфокусироваться, если хочу, чтобы… — Ты чертов трус, — перебила Дара, плюнув эти слова ему в лицо, — Не смей пытаться говорить так, будто ты делаешь это для народа! Ты делаешь это не ради чьего-то блага, и ты это знаешь. Ты делаешь это, поскольку я напугала тебя прошлой ночью! Я наконец подкралась к тебе слишком близко, и это напугало тебя до чертиков. И в типичном для тебя способе, V, ты отталкиваешь меня так далеко, как только можешь. И тебя совершенно не волнуют последствия, так ведь? — Ты сейчас читаешь мои мысли, но что ты можешь знать о моих мотивах? Дара нервно засмеялась. — А для этого много усилий не нужно, V. Я знаю тебя достаточно хорошо, чтобы все понять. Полагаю, я не должна удивляться — ты всегда прячешься за чем-то. Идеализм, слова, — она сделала паузу, сделав широкий жест к нему, — Гай Фокс — всё это маски, которые ты надеваешь, чтобы скрыться от своей настоящей жизни. — Ты слишком далеко зашла, — предупредил V, бросив полотенце на стол, — Как ты смеешь предполагать… — Я буду предполагать столько, сколько, черт возьми, захочу! — рявкнула она, в её глазах горело адское пламя гнева. — И я зайду настолько далеко, насколько захочу! Мы никогда не уступали друг другу, и я не собираюсь начинать. Ты жил в одиночестве со своим мнением так долго, что стал совершенно слеп, и не замечаешь собственных недостатков и слабостей — и поверь мне, V, у тебя есть и то, и другое. — А ты, полагаю, само совершенство, — саркастично ответил он. — Я этого не говорила, — ответила Дара, — Но я сортирую свои вопросы; я разбираюсь в них. Проблема в том, что ты отказываешься иметь дело со своим прошлым. Ты отказываешься пройти мимо него, когда все, что тебе нужно сделать — это отпустить его! — Отпустить? — V явно боролся, чтобы держать свое самообладание под контролем. — Как легко ты говоришь это… отпустить. Ты понятия не имеешь, о чем просишь меня. Ты понятия не имеешь, что со мной сделали —, а если бы имела, ты бы никогда не осмелилась просить, чтобы я отпустил свое прошлое. Дара потратила большую часть ночи на размышления о том, правильно ли она поступила, когда взяла дневник доктора Стэнтон… Но теперь она была уверена, что это было самое умное решение из всех, что она делала за всю свою жизнь. — В самом деле, V, я прекрасно знаю, о чем прошу, — она остановилась, готовясь к тому, что явно не оставит приятного осадка, — Я прекрасно знаю, что с тобой сделали в Ларкхилле. Эти слова заставили его застыть, единственным звуком в Галерее были прерывистые, дрожащие вдохи и выдохи, доносящиеся из-под маски Фокса. — Я знаю о твоем заключении… О тестах… пытках… Сэнт Мэри… — она кивнула в его сторону, — … о твоем побеге. Знаю, что ты не можешь вспомнить, какой была твоя жизнь до Ларкхилла. Я поняла, что значат эти розы… и почему Протеро, Лиллиман и Стэнтон должны были умереть. — Как ты можешь это знать? — голос V звучал так, будто он был очень далеко отсюда, — Как ты можешь это знать? — Дневник доктора, — предложила она без преамбул и извинений, — Ты был в нем заинтересован, мне тоже стало интересно и я взяла его. — Ты… взяла его. Решив настаивать на своем, Дара расправила плечи. — Да, взяла. Прочитала его прошлой ночью — все до последнего слова. И это многое объяснило. — Те слова были не для твоих глаз! Он редко повышал на неё голос. В самом деле, он почти не повышал на неё голос, как бы не сердился. Но это был крик — крик, наполненный такой яростью, что это заставило её отойти назад на несколько шагов. — Может и нет, но я должна была прочитать их. Они показали мне так много… — Ох, уверен, что показали, — прорычал он, — Уверен, они показали тебе каждую интимную, кровавую деталь того, как из человека сделали монстра! Потому что это, дорогая моя, то, что делали в Ларкхилле. Они создали чудовище; чудовище, рожденное ненавистью и крещеное огнем! Желание исправить его слова было слишком большим, чтобы его игнорировать. — Ты не чудовище, V… ты просто человек. Человек, который смог спастись так, как не смог бы ни один… Она с визгом проглотила слова, когда поняла, что она оказалась прижата к столу, и V одной рукой крепко сжимает её запястья, а вторая его рука держит лезвие ножа у её горла. Маска парила над её лицом всего лишь в нескольких сантиметрах; он был так близко, что она могла чувствовать тепло его дыхания. — Человек смог бы сделать это? — он подчеркнул свои слова тем, что еще крепче сжал её запястья — хоть она и понимала, что нож все еще не коснулся её кожи, она не двигалась. Дара, удивительно спокойная, несмотря на текущее её положение, расслабилась в его хватке, доверяя и зная, что он не хочет причинить ей боль. — Человек мог бы, — просто сказала она, — Если бы посчитал это нужным. — И ты честно веришь, что я должен сделать это? — он подчеркнул слова, еще раз сжав её запястья. — Верю, что ты думаешь, что должен сделать это, — мягко поправила Дара, — «Чтоб добрым быть, я должен быть жестоким. И за бедою первою вослед, нам нужно дожидаться новых бед»*, — он вздрогнул, его голова слегка отстранилась от неё с резким вдохом — эта цитата оказалась более точной, чем она предполагала, и она была очень, очень рада тому, что хоть немного, но знает «Гамлета». Подозрения подтвердились, и она нахмурилась, глядя на него, — Почему ты с таким трудом отталкиваешь меня? От чего ты пытаешься меня уберечь, V? — В данный момент, — прорычал он, — единственное, от чего тебе стоит бежать — это я. Взяв этот дневник, ты предала не только мое доверие. У меня были свои планы на эту книгу, которые теперь невозможно осуществить, благодаря твоему вмешательству. Ты пошла наперекор моим планам, Дара Тёрнер, и я не могу простить это, а тем более забыть. Я убивал людей и за меньшее. — Вероятно, это так. Но ты не убьешь меня, V, — Дара смотрела на него, понимая, что его глаза все еще спрятаны от неё, — Если бы ты хотел убить меня, я уже была бы мертва, — её глаза бегали туда-сюда, изучая каждую деталь языка его тела, — Но ты пытаешься ненавидеть меня. Ты хочешь большего. Ты хочешь презирать меня за это… ненавидеть каждую мысль обо мне, верно? — она подняла голову, прижимаясь щекой к маске, и приблизилась губами к его уху. — Но ты не можешь ненавидеть меня, V… как бы ты не пытался. Она опустила голову на стол, слегка удивившись, когда он прижался к её лбу своим. Губы маски были в миллиметре от её собственных, а из них доносилось прерывистое, судорожное дыхание. Она не двигалась — застыла на месте, ожидая, что произойдет дальше. Что случилось дальше, разочаровывало, но едва удивляло. Он встал так же быстро, как и навалился на неё, вес его тела и холодное лезвие ножа исчезли, будто их никогда и не было. Медленно, Дара оттолкнулась от стола и встала на ноги, устремив взгляд в спину V, который стоял в другом конце комнаты. — Уходи, — наконец сказал он, в его голосе отчетливо слышалась напряженность, — Забирай свои вещи и уходи. — Ты не можешь, V… — её гнев быстро исчез, сменившись усталостью и печалью, — Ты не можешь вот так просто… — ДОВОЛЬНО! — он обернулся к ней, стукнув кулаком по стойке с такой силой, что по одной из дверц пошла трещина. — Убирайся. СЕЙЧАС ЖЕ! В этот момент, Дара могла лишь пристально смотреть на него. Когда она стояла там, в ней что-то затвердело; желание плакать исчезло, и единственное, что она чувствовала — это холод. — Если это то, чего ты действительно хочешь, хорошо, я уйду… и с удовольствием. Ты полный ублюдок, V, — наконец сказала она, пройдя мимо него, и проклинала себя за то, что вообще позволила себе заинтересоваться в нем. Он стоял у музыкального автомата, когда она вошла в основной зал Галереи с рюкзаком наперевес. Она на мгновение остановилась, используя последнюю возможность изучить его. Его нормальное безупречное положение отсутствовало; его тело устало ссутулилось над автоматом, а руки схватились за края с такой силой, что казалось, будто металл вот-вот согнется. Его плечи были опущены, и наклон головы… наклон его головы кричал о печали. Она была рада, что не сказала ему, как легко она может читать его, потому как знала, что он начал бы пытаться делать вид, будто ничего не происходит. Сократив расстояние между ними, она остановилась прямо за ним. — Могу догадаться, что ты назначил специальное место для встречи с Уиллом и Лиз, да? — Да, — его голова склонилась, а плечи опустились еще больше, — Они ждут тебя у входа на станцию около Ковент Гарден. — Полагаю, я должна поблагодарить тебя за то, что ты хотя бы назначил место встречи, вместо того, чтобы просто выставить меня за дверь, — заметила она, — Но, откровенно говоря, в данный момент я не чувствую благодарности. Она сделала еще несколько шагов вперед, взгляд скользнул на музыкальный автомат. Она остановилась рядом с V, но не смотрела на него, её рука потянулась к стеклянному куполу старого автомата — она будет скучать по этой старушке, когда уйдет. Она убрала руку, издав темный, презрительный смешок. — Это смешно… Все, о чем я могу думать, это то, как мы танцевали прошлой ночью, поглядывая на эту старушку, и о музыке в её библиотеке. Думаю, если бы это была правильная музыка, может, мы смогли бы станцевать еще хоть раз. Она посмотрела на него в тоже время, что и он на неё. Предложив ему циничную, издевательскую улыбку, она просто пожала плечами. — Удивительно, как быстро все меняется. — Дара… — Нет, — она отрицательно кивнула, — Не надо слов, V. Сегодня утром я услышала достаточно. Его голова опустилась, а тело инстинктивно отошло назад. — Тебе лучше уйти… Твоя семья ждет. — Да, вероятно, что так, — она еще раз взглянула на него. Не для того, чтобы запомнить — она сердцем знала каждую линию его тела — просто чтобы посмотреть. Отвернуться от него и сделать несколько шагов к двери, было самым сложным действием в её жизни. Но она сделала это — шаг за шагом, она шла к двери, ведущей к тоннелям. Достигнув двери, она остановилась и повернулась к нему, чтобы в последний раз дать ему последний, медленный взгляд. — Прощай, V. А затем, Галерея и человек в маске остались позади. Она не смотрела назад — не позволяла себе даже хоть слегка обернуться. Она не плакала, потому что слез уже не осталось. Слезы означали печаль…, а она не печалилась. Она даже не была сердитой… или огорченной… или раненной. Она просто была. В ней не осталось никаких чувств, только странная, окоченевшая пустота, от которой все вокруг казалось тусклым и плоским. Она знала, что этот паралич долго не продлится. В конечном счете, дамба разрушится, и слезы вырвутся наружу. Но сейчас, она наслаждалась отсутствием чувств. После стольких месяцев, наполненных чувствами, пустота успокаивала. Часть её надеялась, что она сможет сдерживать чувства столько, сколько возможно — по крайней мере пока не отыщет альтернативу. Даже это слово для неё звучало как-то странно — почти безнадежно. И когда она наконец стояла в кругу своей семьи, в утешительных объятиях Уилла, она едва могла вспомнить, что это слово значит. V смотрел на закрытую дверь Галереи еще очень долго, после того, как Дара исчезла за ней. Все его тело окоченело, каждое навязчивое чувство ускользало, когда она ушла от него. «Я больше никогда не увижу её». Эта мысль раз за разом повторялась в его голове, эхом разносясь по всему телу. В конечном счете, он начал двигаться, ноги несли его прямиком в её комнату — нет, больше не её. Он включил свет, но потом пожалел, что сделал это. Она провела здесь много месяцев — все, куда бы он не посмотрел, напоминало ему о женщине, которая жила здесь; расческа, резинка для волос, рубашка, накинутая на спинку кресла, открытая книга на тумбе, вечно смятое одеяло. Но теперь здесь не было ничего. Комната была абсолютно пуста, ни намека на то, что здесь кто-то жил, как и было до того, как Дара пришла в его жизнь. Она даже убрала постель, аккуратно сложив одеяла и простынь на краю матраса. А в центре постели лежал дневник Дианы Стэнтон. V обошел стопку книг и отбросил дневник в сторону, без раздумий схватив одеяло. Её аромат был для него тяжким, деликатная смесь лаванды и ванили, казалось, проникла в самые волокна. Дыхание перехватило, голова сильнее вжалась в ткань. Он глубоко вдохнул, вкушая мягкий аромат. Её аромат. И только тогда он понял, что этот аромат — единственное, что осталось от неё во всей Галерее Теней. Будто солнце в тумане, это осознание испаряло онемение, которое он снова начал чувствовать в своем теле. Действительность ситуации набросилась на него, выбив воздух из легких и заставив его сделать два неустойчивых шага назад. «Больше никогда…» Она больше никогда не будет спать в этой комнате. Она никогда больше не войдет в кухню к завтраку, спотыкаясь. Она никогда больше не устроится в углу дивана, чтобы посмотреть с ним фильм. Она никогда больше не придет в Галерею уставшей, но оживленной, после ночного патруля, полная рассказов о пальцейских, с которыми она сражалась. Она никогда больше не будет выводить его из себя своими вопросами и слишком точным пониманием. Она никогда больше не будет спорить с ним и ставить в тупик, заставлять его чувствовать себя как разочарованным, так и очарованным одновременно. Она никогда не скажет «доброе утро». Никогда не пожелает спокойной ночи. Она больше никогда не скажет, что любит его… Одеяло упало на пол, а ноги несли его прочь из её комнаты в основной зал Галереи. Но он не мог остановиться там, просто не мог — в этой комнате было слишком много признаков её былого присутствия. Он помчался дальше, ища убежище в собственной комнате. Как только он оказался там, его взгляд остановился на постели, которая хранила память о ней и о той длинной, ужасной ночи… и более старую, но все еще живую память о том пробуждении от её руки, прижатой к его щеке. Не было никакого безопасного места, чтобы спрятаться от её призрака, каждая комната вызывала воспоминания, которые резали душу, будто стеклом, и бросали его в пламя, будто мотылька. Подбежав к гримерному зеркалу — единственному месту, которое не вызывало этих болезненных воспоминаний — он почти упал на него, схватившись руками за край стола и опустив голову. Потянувшись одной рукой за голову, чтобы развязать маску, он чувствовал странную клаустрофобию и отчаянно желал снять эту проклятую вещь со своего лица. Он снял маску, облегченно вздохнув, и попытался взять себя в руки. Подняв голову, он встретил свой пристальный взгляд в зеркале. Он отметил, что у него синие глаза —, но это не правильный оттенок; не её синий цвет — его глаза были темно-синие, кобальтовые, а её — небесные. — Теперь ты доволен? Он задал вопрос сквозь губы, которые сейчас едва шевелились. — Она исчезла, — он смотрел на свое отражение, пытаясь понять, какое чувство отражается в его глазах, — Она исчезла, — повторил он, — И ты должен винить в этом только себя самого. К его удивлению, слезы начали смазывать зрение — настоящие слезы. Он даже не знал, что способен плакать. — Она исчезла, — снова сказал он, почти чувствуя горечь этих слов на языке, — И она никогда не вернется. «Никогда не вернется…» Он испустил сдавленный крик, и рука, которая держала маску, вслепую ударила, разбив зеркало и забрав его отражение. Он упал в кресло, схватившись руками за голову и с силой сжимая в пальцах локоны парика. Он даже не знал, что его плач может обернуться такими разбитыми и содрогающимися всхлипами.