"Nothing Else Matters"

Четвертое ноября. Он снова не спит. Он упал в постель после длинных дней тяжелой работы, как только часы пробили пять утра. Но хоть он и был измотан, сон, к сожалению, так и не пришел. После нескольких часов ворочаний, он оставил попытки уснуть. Но он так устал… Он хотел знать, что его бессонница — всего лишь результат ожидания неминуемой кульминации его жизни, но это была ложь, в которой он не мог себя убедить. Возможно, это первая подобная ночь… Но за прошлые несколько недель было столько бессонных ночей, что они стали правилом, а не исключением. В самом деле, он почти начал думать о сне, как о роскоши, которая является удовольствием, а не жизненной необходимостью. Слишком много снов беспокоили его — сны, которые он хотел стереть из памяти, но не получалось. Некоторые сны были наполнены образами её захвата — её заключения в тюрьму, пыток… убийства. Но эти сны были не самыми плохими. Они исчезали как только он включал новости. Если бы её поймали, Норсфайер объявили бы об этом по всем телеканалам Англии. Значительно труднее было отпустить те сны, которые возвращали её в Галерею — возвращали его в ту ночь, когда слова величественной пытки упали с её уст, подобно манне с небес. И в этих снах он не отталкивал её и не сдерживал те заветные слова, которые так отчаянно хотел сказать. В этих снах та ночь закончилась совсем иначе. Он ненавидел эти сны — проклинал чувство сплошной пустоты, которое всегда возвращалось, когда он просыпался в Галерее без неё. Это помещение казалось больше и тише, чем когда-либо. Изумительно, как быстро он привык к её присутствию. Звук её легких шагов, ритм её голоса, когда она напевала песни вместе с музыкальным автоматом, раскаты её громкого смеха — она наполнила его дом теплом, которого ему не хватало. И теперь, после двадцати лет потраченных на жизнь в одиночестве, эти несколько месяцев полностью изменили его. Тишина, которая прежде успокаивала, теперь была тяжелой и угнетающей, о одиночество стало полым и пустым. Он делал все возможное, чтобы бороться с теми чувствами, которые наполняли его владения, отчаянно надеялся, что пустоту, оставленную после её ухода, можно хоть как-то заполнить. Музыкальный автомат и телевизор делали все возможное, чтобы прогнать тишину, работая круглосуточно. Но музыка больше не отвлекала, как раньше, и фильмы больше не помогали сбежать от того, что съедало его изнутри — мысли о ней были постоянными, и были слишком, слишком близки. В самом деле, в последнее время её призрак был далеко от него, предоставляя ему покой, когда он выходил прогуляться на поверхность, чтобы собрать последние несколько важных частей головоломки, которая была его планом. Но даже тогда, когда его революция обрела форму, он понял, что она все еще здесь… Как он мог представить, что физическое расстояние, устранившее отвлечение, будет для него тайной? Она по-прежнему так много для него значит. Это не помогало, и он начал подозревать, что одного расстояния никогда не будет достаточно. Если он не мог стереть её из сердца и памяти, значит, спасения нет. Казалось, воспоминания о ней были такими же упрямыми, как и сама девушка. И эта память о ней терзала его каждую бессонную ночь, которую он проводил в её комнате — неважно, ушла она, или нет, её комната останется её комнатой. Этими ночами он молча сидел в кресле около кровати и думал о ней. Даже сейчас, накануне Пятого ноября, он сидел в этом же кресле — эти воспоминания удерживали его в этой комнате, поскольку только здесь осталась частичка её. Он протянул руку, лаская холодное хлопковое одеяло — это самое одеяло она так внимательно убрала с постели, когда уходила; это самое одеяло он аккуратно положил обратно в постель на следующий день — ведь оно все еще сохранило её аромат. Это был странно, даже по его собственным меркам, но не в его власти отрицать эту склонность, так что он просто сделал так, как хотел. Тот факт, что он был больше и больше благодарен за эти месяцы, ускользнувшие в прошлое, однажды стал чем-то большим, ведь он иногда забывал, какой сегодня день. За все это время запах значительно выцвел, но он все еще мог слышать его — этот мягкий, нежный аромат лаванды и ванили. Все, что у него осталось от неё — этот запах — запах, который он охранял так же бережно, как когда-то его обладательницу. «Ох, Дара…» Часы в холле пробили половину десятого вечера, и V глубоко вздохнул. Время — его время — очень близко к окончанию. Опустив голову, он закрыл глаза, когда пальцы отчаянно вцепились в одеяло. — Будь мне позволено всего одно желание, — шептал он, говоря с её образом, стоящим перед его глазами, — Я бы сказал, что хочу увидеть тебя… еще хоть раз… Слова затихли, не желая признаваться в наболевшем даже её призраку, потому как в синих глазах, которые жили в его памяти, горел огонь. А он не хотел столкнуться с её гневом. «So close, no matter how far… couldn't be much more from the heart…» Голова резко поднялась, а глаза распахнулись под маской. Музыкальный автомат. «Forever trusting who we are… and nothing else matters…» Кто-то включил музыкальный автомат. «Never opened myself this way…life is ours, we live it our way…» Нет, не кто-то… «All these words I don't just say…and nothing else matters…» Только один человек знает расположение Галереи. «Trust I seek, and I find in you…every day for us something new…» И только один человек мог выбрать именно эту песню. «Open mind for a different view…and nothing else matters…» Она была в восторге, когда нашла в списке песен Металлику. — Дара… — V выдохнул её имя, поднялся на ноги и медленно направился к двери. Казалось, будто каждый шаг отнимает жизненное время, и он не знал, заставить ли ноги идти быстрее, или же замедлиться. Поскольку в его разуме было достаточно сомнений, чтобы подумать о том, что это была не она. Возможно, что-то замкнуло в проводке. «Never cared for what they do…» Это логично. Это возможно. И более чем вероятно. Почему она должна вернуться после того, как он с ней поступил? Что могло заставить её вернуться назад? Но, Боже мой, как он хотел, чтобы это была она… «Never cared for what they know…» Он не имел иллюзий — по ту сторону его не ждут небеса; он сделал слишком много, убил слишком много. чтобы попасть в Рай. Но он никогда не будет сожалеть о потере Небес — даже попав в вечное пламя Ада — если Судьба позволит ему провести хотя бы одну минуту в её компании. «But I know…» Когда он подошел ко входу в основной зал, он остановился, схватившись рукой за каменную стену и отчаянно пытаясь найти смелость, которая покинула его. «So close, no matter how far… couldn't be much more from the heart…» Взяв глубокое дыхание, он толкнул дверь —, но медленно, очень медленно. Как только он вошел в основной зал, его глаза искали её, сканируя каждый угол, каждую тень. «Forever trusting who we are… and nothing else matters…» Еще один шаг, и его взгляд обнаружил музыкальный автомат. Его шаги стали дрожащими, как только он увидел её. Её образ так захватывает — бедра, одетые в джинсы, прислонились к старому автомату, скрещенные на груди руки, одетые в длинные рукава её черной рубашки. Все это кажется таким обычным, но он чувствовал, что увядает под холодным пристальным взглядом её синих глаз. Он был растерян… чрезвычайно растерян. Слова, обычно такие простые для него, сбежали, и он просто молча смотрел на неё. Он не мог придумать, что сказать, дабы это не звучало нелепо и банально. «Never cared for what they do…never cared for what they know…but I know…» Они долгое время молча смотрели друг на друга, а затем её губы сложились в удивительно мягкую улыбку. — Прости, что явилась не предупредив, — такие сердечные, эти слова, будто между ними ничего не произошло, — Но я подумала, что сегодня вечером тебе нужна компания. Надеюсь, ты не возражаешь. «Never opened myself this way…life is ours, we live it our way…» — Ты… Ты вернулась… — он сделал еще один, неуверенный шаг вперед, глаза поглощали её, напивались ею, будто водой после жаркого солнца. Так до боли красива, в глазах радость, которую он вовсе не надеялся когда-либо снова увидеть, — Я не думал, что ты придешь. «All these words I don't just say…» Она пожала плечами. — Что же, ничего лучше я сделать не могла. По её интонации он понимал, что она шутит, но он не смеялся; не мог смеяться, когда все еще был так увлечен, глядя на неё. — Хорошо выглядишь. «Trust I seek, and I find in you…every day for us something new…» В его голосе было так много облегчения, что старое, знакомое тепло окутало его с ног до головы, уменьшая беспокойство, которое он должен ей немедленно предложить. — У меня вообще все прекрасно, — сказала она, и это так, поскольку, несмотря на душевную боль, она была в порядке — Каро была безупречной хозяйкой. «Open mind for a different view…and nothing else matters…» Еще один шаг к ней. — Признаюсь, каждый раз, услышав сирену, я беспокоился за тебя, — он мог сказать нечто большее. Мог бы сказать, что с тех пор, как она ушла, он постоянно, каждую ночь, смотрел новости, страшась, что любая из этих ночей может принести новость о том, что её поймали. Мог бы сказать, что его преследовали сны о том, как она сидит в камере у Криди, о её пустых, безжизненных глазах, пристально глядящих на него с обвинением… «Never cared for what they say…never cared for games they play…» Эти глаза, которые он так часто видел во сне, сейчас потемнели и стали более холодными. — Да? Тебе не пришлось бы беспокоиться, если бы ты не выставил меня за дверь — так что, я могу назвать это поэтическим правосудием. Её слова все изменили, и ноги несли его не к ней, а к двери позади неё. Она не говорила ничего, кроме правды, и как он недавно заметил, нет ничего больнее истины. Слишком опасно, эти воды… слишком глубоко, и он слишком далеко зашел без спасательного жилета. «Never cared for what they do…never cared for what they know…and I know…» — Я не потерял чувство иронии, и уверяю тебя, моя дор… — он остановился, будучи уверенным, что больше не имеет права так её называть, — Ты ничем мне не обязана, Дара, и я прекрасно это знаю. Но я должен спросить… как тебе удалось избежать опознания? Лед в её глазах растаял, но тяжесть все еще осталась. — Ах это? Было довольно легко — просто я воспользовалась твоим советом, V. Быть внимательной и скрыться с глаз долой, — наконец она улыбнулась, — Крит прекрасен в это время года, знаешь ли. «So close, no matter how far…» — Крит? — Да, Крит. Ты знаешь — один из больших островов в Средиземном море? — Я знаю, где находится Крит, — отрезал он, — А что ты там делала? Сопротивляясь нужде закатить глаза, Дара просто скрестила руки на груди. Что она там делала, серьезно что ли? Что она там могла делать — проводить каникулы? — Научная экспедиция, — сострила она, — Я изучала поведение греков. «Couldn't be much more from the heart…» Она чувствовала, как он вздернул бровью под маской.. — Серьезно? — он умышленно это делал, она знала. Но он решил играть дальше, — Как увлекательно. И каковы результаты твоих исследований? Она даже не колебалась. — Довольно предсказуемы — они темные, они красивы, любят рыбу, пьют слишком много узо*, и бесстыдно флиртуют с каждой девушкой в поле зрения. Должна сказать, что это летальная комбинация для чувствительности… бедных девушек. Это был решающий момент, чтобы добавить последнюю каплю. Особенно, учитывая то, что она немного перегнула палку. Она не была уверена, откуда пришло это влечение, но его реакция — немедленная, отрицательная, и очень, очень показательная — заставила её обрадоваться тому, что она послушалась своих инстинктов. Все его поведение изменилось — так сильно, что она сомневалась, что это может заметить кто-то кроме неё. Мышцы, которые были расслаблены, вдруг напряглись, и впервые за несколько месяцев, она могла чувствовать интенсивность этого пристального, сверлящего её взгляда. «Forever trusting who we are… no, nothing else matters…» Только после того, как затихли последние аккорды песни, оставив Галерею в полной тишине, он набрался сил, чтобы заговорить. — Интересное наблюдение, — сказал он грубым и напряженным голосом, — Хотя, я недостаточно квалифицирован, чтобы оценить это по праву — идиосинкразия греков, признаюсь, далека от сферы моих знаний. Таким образом, я должен поклониться твоей экспертизе по этой теме. Она никогда не слышала, чтобы он говорил с таким пренебрежением, и ей это нравилось. Сдерживая улыбку, и вздернув бровью, Дара пыталась, но не смогла не улыбнуться. — Ну, кто-то до ужаса элегантен. Что не так, V? Ты же всезнайка, не так ли? Или тема греческого секса слишком низка для твоих высоких вкусов? Она была милой, мстительной, и очень, очень жестокой —, но она наслаждалась каждым моментом. Она провела взаперти несколько месяцев, и гнев к нему был все еще свеж. Так что, она обнаружила, что мучить его — это довольно освежающе. — Если это все, что ты хотела сказать, я удивлен, что ты вообще вернулась, — голос V был темнее, чем одежда, которую он носил. Пристально глядя на него и пируя этой ревностью, что зажглась в нем, Дара наконец вздохнула. — Ох, успокойся, V, — побранила она, — Я просто пошутила. — Пошутила? Дара кивнула. — Да, пошутила. Прошлые несколько месяцев я жила под одной крышей с лесбиянкой средних лет, к тому же она еще и бывший оперативник — так что, откровенно говоря, возможность изучить греков любого типа, не говоря уж о молодых и красивых, была весьма ограничена. V, изучающий её сквозь прищуренные глаза, не знал, стоит ли вздохнуть с облегчением, или взбеситься. — И какова цель твоего грязного рассказа? Задохнувшись от смеха, Дара покачала головой. — Во-первых, я едва могу назвать этот рассказ грязным. А во-вторых, будешь говорить со мной в таком тоне, я… — Ты что, — перебил V, — уйдешь и никогда не вернешься? Возможно тебе вообще не стоило возвращаться, — прорычал он, отступая назад и сопротивляясь желанию попросить её не уходить, — Возможно, ты должна была остаться со своими греками, а не возвращаться туда, куда ты не хочешь. Возможно, пришло время выставить тебя за дверь, как я сделал это… Он замолчал, когда один длинный, тонкий палец прижался к губам Фокса. Слабое давление на маску вызвало воспоминания об этой ладони, скользящей по грубой коже его лица, и он почти мог представить, что она касается его губ, а не губ Фокса. Глядя вниз, в глаза, которые сейчас так пристально смотрели на него с расстройством и любовью, он понял, что снова утопает в ней. — Хоть один раз, V, — сказала она после длинной паузы, — Хоть один раз, пожалуйста, может наш спор не закончиться тем, что ты скажешь мне «уходи»? Потому что я это терпеть не могу, и скажу тебе, что я никуда не уйду — не сегодня. И какую бы гадость ты не сказал, это не сможет изменить моего решения. Она могла чувствовать, как он готовит себя для другого аргумента. Он не собирался отступать, не сейчас, когда его характер уязвим. «Будь, что будет», — шепнула она себе. — И кроме того, — продолжила она, скользя рукой к щеке маски, поворачивая голову V так, чтобы он посмотрел на неё, — неважно, насколько ты зол, мы оба знаем, что ты не хочешь, чтобы я уходила. Как и знаем то, что ты хочешь провести этот вечер именно со мной, — она встала на носочки, максимально приблизившись к маске и глядя в его глаза, — Не так ли? Захваченный и отравленный её близостью, V смог только кивнуть и опустить голову. Ухмыльнувшись, Дара кивнула в ответ. — Вот и славно, — она убрала руку, отстранившись, — И теперь, когда все улажено, мы можем провести хороший, приятный вечер. Внезапность её отстранения заставила его чувствовать необъяснимый холод и тоску по теплу, которое она излучала. Быстро поморгав в попытке прогнать мысли, он почти отскочил назад, когда она прижалась к нему под мягкие ноты другой песни, доносящейся из музыкального автомата. — Потанцуй со мной, V. Он даже не заметил, как перестал дышать. Она смотрела на него с такой нежной, беззаботной улыбкой и приглашением во взгляде. Эта девушка была для него загадкой. Удивительно, как быстро она могла сменить холодное обвинение на застенчивое очарование. Когда он ничего не сказал, Дара улыбнулась. — Песня играет. И если мы не начнем прямо сейчас, она закончится, верно? Его руки протянулись к ней до того, как его разум осознал, что он сделал это. — Если тебе угодно… Её улыбка стала ещё шире. — Даже накануне твоей революции? Её игривость была заразной, и он чувствовал, как его дух — такой темный несколько минут назад — вдруг стал любезным. Это была безнадежная ситуация; Пятое ноября было очень близко, его планы осуществлены, и его судьба уже решена, но он не мог не чувствовать, как вдруг в этот момент в мире все стало правильным. Улыбнувшись под маской, он слегка пожал плечами. — Революция без танцев, моя дорогая, не стоит того, чтобы её устраивать. Она не понимала, как сильно скучала по нему, пока не услышала эти слова. — Что же, в таком случае… Такое чувство, будто она вернулась домой, бросилась в его руки, и за несколько мгновений в её голове остались мысли лишь о нем. Чувствовать его руки на своей талии, стальную твердость его руки под своей ладонью, тепло его пальцев вокруг своих. Но это был момент, когда темные руки памяти покушались на её счастье. Он собирался умереть этой ночью — это вывод, к которому она пришла во время своего путешествия. Так как он далеко не глупый человек, V прекрасно знал, что Криди не позволит ему просто уйти, когда Сатлер будет мертв. С болью в сердце, она посмотрела на часы. Встреча назначена на 11:45. Сейчас часы показывали 10:45. Один час. Он здесь, танцует с ней так, будто ничто в этом мире не может пойти неправильно, и ждет своей смерти, которая наступит через час. Если бы этот момент не был бы таким прекрасным, она бы подумала о том, что убьет его сама. — Так чем ты занимался, пока меня не было? — она задала вопрос, чтобы хоть немного отвлечься от навязчивых мыслей — она не хотела, чтобы он что-то знал о её планах. — Ну, кроме того, что отослал семьсот тысяч костюмов Фокса всей Англии, конечно же. Подбородок маски слегка опустился. — А этого недостаточно? — Должно быть, я полагаю, — допустила она, — Но я очень хорошо знаю тебя, V. Это была лишь часть от всего плана, да? — пауза. Усмешка. — Но все же, это было чертовски блестяще. Твоя маска теперь повсюду. Он снова склонил голову. — Это и было моим намерением. Дара вздохнула. — Это так странно. Твое лицо было повсюду — даже в Греции; эта маска теперь икона. Так тяжело было видеть эту улыбку каждый день. Я смотрела на неё, и думала о том, где ты, и что ты делаешь, — она опустила взгляд, — И я думала; каждый раз, когда я видела эту маску… я думала… Задумчивость её тона пронзила его сердце, и он отвел взгляд в сторону. — «Скрой, кто я есть, и будь моей опорой. Личина мне нужна, пригодная для достижения цели»*. Немного нахмурив брови, она пыталась вспомнить цитату. — Это… Шекспир? Кивок. — «Двенадцатая ночь». Ты не читала? — Нет. Как-то руки не доходили. — Это, возможно, не одна из его величайших работ, но она имеет шарм — и много примечательных строк, — он вздохнул, его хорошее настроение затухало вместе с песней, под которую они танцевали, — «Звезда моя еле мерцает во мраке; судьба ко мне столь враждебна, что может обрушиться и на вас. Поэтому я должен разлучиться с вами и одиноко нести свои невзгоды»*. Дара застыла. — Как-то не очень заботливо. Он отстранился, опустив руки. — Но это правда, дорогая… которую тебе трудно слышать. Но будет лучше, если ты немедленно уйдешь. — V, — предупредила Дара, прищурившись, — Мы об этом уже говорили. Я там, где должна быть, и я никуда не уйду. — И ты даже не представляешь, что для меня значат эти слова. Я… сожалею, что выгнал тебя. Но это было единственное, что я мог сделать в таких обстоятельствах. Как я сказал, ты была отвлечением, а я не мог себе этого позволить. Даже спустя столько месяцев, эти слова все еще жалили. — Я не буду отвлечением, — доказывала она, — Я должна помогать тебе! Я должна идти с тобой до самого конца! Он знал. Он всегда знал это. Она была борцом; она должна остаться с ним до самого конца, и неважно, как все закончится. И это было проблемой. Её присутствие рядом с ним и будет отвлечением. Он не мог сфокусироваться на своих планах, беспокоясь о ней. Конечно — в конце концов — выгнав её он не стал меньше беспокоиться о ней, но тогда он об этом не знал. — Ты сделала больше, чем от тебя требовалось, моя дорогая. Это моя вендетта, не твоя. — Это так, — согласилась она, —, но мы оба должны согласиться, что я испытываю чертовский интерес к результату, да? — Как гражданин этой страны, я надеюсь, что это так. — Ну да, — согласилась Дара, — именно так. Но я не это имела в виду, и ты это знаешь. Меня беспокоит не политика, V — меня беспокоишь ты. Давным давно я сказала тебе, что беспокоюсь о тебе, и это и по сей день так. Мы, женщины, всегда стремимся беспокоиться о мужчинах, которых любим. V остановился, опустив руки, и встряхнул головой в попытке игнорировать тот трепет, который разнесся по всему его телу, когда он снова услышал от неё эти слова. — «Нет шансов, нет судьбы, нет рока, что сможет помешать или контролировать твердую решимость определившейся души»*, — он вздохнул, — Ты, моя дорогая, не более чем нестойкая. — Ладно, хорошо, я где-то читала, что победа принадлежит самым стойким. Он почти засмеялся. — Не очень хорошая идея цитировать Наполеона Бонапарта перед англичанином, Дара Тёрнер, — побранил он, — И кроме того, там говорится «победа принадлежит более настойчивым», а не стойким. Она фыркнула, скрестив руки на груди. — Настойчивым… стойким… это всего лишь семантика, не так ли? — Полагаю, что это так, для такого разума, как твой. — И что это значит, могу ли я спросить? Он улыбнулся под маской. — Ничего обидного, уверяю тебя. — Тогда зачем… — она остановилась, подарив ему леденящий взгляд, — Ты обижаешь меня. Прекрати. Я вернулась не для того, чтобы ссориться с тобой. Теперь перед ним открылось то, что он не смог не отметить — отличная возможность задать вопрос, который мучает его с тех самых пор, как он её заметил. — Тогда почему ты вернулась? — А как ты думаешь, почему? Ответ вопросом на вопрос — одна из тех вещей, по которым он в ней не скучал. Она может превратиться в яростную женщину, если захочет. — Откровенно говоря, моя дорогая, я не могу знать причину, по которой ты это сделала. — Лжешь, — отрезала Дара, хоть в этом слове не было столько обвинения, сколько она пыталась в него вложить, — Здесь и думать нечего — ты не можешь позволить себе знать причину, по которой я вернулась. — А есть разница? — Полагаю, для такого разума, как твой, разницы нет, — высказала она, бросив в него его же слова, — Но для меня есть. Ты снова невозможен, V — и это, думаю, то, по чему я меньше всего скучала. Не зная, что на это ответить, V молчал. Взгляд ушел в сторону, и он слегка отстранился от неё. Он был более чем осведомлен о своих ошибках, и о них не надо было напоминать — особенно о его недостатках по отношению к ней. И если это то, зачем она вернулась… — А хочешь знать, за чем я скучала больше всего? Он повернулся на её голос, который теперь звучал ближе, чем ранее. Она так тихо сократила расстояние между ними, что он даже не заметил этого, стояла так близко, что он мог видеть серые пятнышки в её синих, как небо глазах. Его гнев испарился, и он вздохнул, покачав головой. — Поверить не могу, что здесь может быть что-то, о чем ты могла хоть на мгновение подумать. Внутри, Дара вздрогнула от самоненависти в его голосе. Она вернулась не для того, чтобы спорить с ним. Она вернулась, чтобы спасти его — больше от себя самого, чем от Криди и его придурков. Подсластив свой ответ улыбкой, она приблизилась к нему еще больше, касаясь его плеча своим. — Не думай так, V — в этом месте есть много вещей, по которым я скучала. Этот легкий и слишком мимолетный контакт, напоминающий о том, что было между ними, разбудил в нем тоску — тоску по этой знакомости, по которой он скучал больше всего. Но вина за то, что он подверг её опасности, все еще жила в нем, и вместо того, чтобы склониться к ней, нежась в гавани её прикосновения, он отступил от неё. — Угрозы, нескончаемые споры, и недопонимания, например. Дара сжала губы, слегка расстроившись. Невозможный человек. — Если бы я не знала тебя так хорошо, V, я бы подумала, что ты напрашиваешься на комплимент. Но… — поспешила добавить она, когда глаза Фокса встретили её, и она почувствовала отрицание на его губах, — …, но так как я знаю тебя достаточно, чтобы понять, что это не так, и что ты ожидаешь услышать от меня только худшее… Я собираюсь сказать тебе, по чем я действительно скучала больше всего, и ты меня внимательно выслушаешь, это понятно? Такая знакомая, упорная фраза… Раньше это сводило его с ума, но, Боже мой, как он по этому скучал. — Я весь во внимании. — Прекрасно, — она стерла то расстояние, которое он нарисовал между ними, так быстро, что он даже не успел испугаться, но рефлекторно вздрогнул, когда её руки коснулись его, — Поскольку ты должен это услышать. Ты должен понять, что я имею в виду, когда я скажу это. С тех самых пор, как я вошла в эту дверь, все, без чего я не могу обойтись… это ты. Он не хотел слышать её, не мог позволить себе слышать её. V одернул руки и повернулся к ней спиной — не пытаясь спрятать себя от неё, а пытаясь спрятать её от себя. — Если причина именно в этом, тогда ты идиотка. — Ох, поверь мне, — сказала Дара, не удивляясь его реакции — меньшего она просто не ожидала, — Я это знаю. Я прекрасно знаю, что должна ненавидеть тебя за то, что ты подверг мою жизнь опасности, только ради того, чтобы умиротворить свой разум, за то, что так зверски отверг меня, — она сделала шаг к нему и положила руку на его спину, ненавидя напряженность, которую она там ощутила, — Если бы все было иначе, может, я могла бы возненавидеть тебя за это. Но при таких обстоятельствах, я не могу. — Обстоятельствах? Тонкая юморная улыбка появилась на её губах. — Если бы я не любила тебя так чертовски сильно, — объяснила она, — Может я и смогла бы тебя ненавидеть. Но, довольно откровенно, я люблю тебя слишком сильно, и понимаю, чтобы не случилось, ничто не сможет изменить моих чувств к тебе. Он снова сражался против того тепла, которое появилось в нем от её откровенного разговора о любви. — Я не понимаю тебя… После всего, что случилось… Как ты можешь все еще… — Тебе понравилась песня, которую я выбрала ранее, V? Она перебила его так внезапно, что это заставило его почувствовать озадаченность. — Что? — Песня, которую я включила ранее, — повторила она, — Самая первая. Она тебе понравилась? — Признаюсь, я не обратил на неё конкретное внимание, — V потерянно нахмурился под маской, — Полагаю, это была Металлика. — Именно, — Дара подняла голову, встречая его взгляд, — И тебе они не по душе, я знаю. Но эта песня… — она все еще смотрела на него, — Эта песня всегда была моей любимой. И я хочу, чтобы ты послушал слова, и в этот раз действительно их услышал. Он молчал, но наклон его головы говорил все, что ей нужно было знать. Отстранившись от него, она подошла к музыкальному автомату и снова нажала комбинацию кнопок, чтобы включить песню, которая будто была написана специально для неё — и для него. Как только первые аккорды наполнили комнату, она начала идти к нему, постоянно глядя в его глаза. Без слов, он приглашающе развел руками, и она скользнула в них, прижимаясь к нему крепче, чем раньше. Они начали медленно качаться под музыку, и Дара встала на носочки, чтобы прижаться к его щеке и почти коснуться его уха губами. — «So close no matter how far», — тихо-тихо пела она, — «couldn't be much more from the heart. Forever trusting who we are, and nothing else matters». Она слышала, как перехватило его дыхание, могла буквально чувствовать тот эффект, который оказывали на него эти слова. — «Never opened myself this way, life is ours, we live it our way. All these words I don't just say…and nothing else matters.» Немного отстранившись, она наклонила голову, чтобы посмотреть в его глаза. Она никогда не видела его таким застывшим, как сейчас. — «Trust I seek and I find in you, every day for us something new, open mind for a different view», — её голос становился сильнее, наполненным её любовью к нему, — «And nothing else matters». Она остановилась, но песня продолжалась. Её голос треснул на последней строчке, и пока она подозревала, что за эту ночь ей предстоит пролить немало слез, она не была готова заплакать прямо сейчас. В этот момент она ощутила желание продолжить, когда услышала дрожащий вздох из-под маски — это было мудро сказать ему о своих чувствах таким образом, поэзией. Он понимал поэзию —, а ей всегда казалось, будто её собственные слова были для него иностранным языком. Они перестали двигаться, но он не отстранился. Дара подняла руку с его плеча и прижала её к его щеке. — «So close no matter how far», — теперь она даже не пыталась попасть в ритм песни, взамен говоря эти слова только ему. Желая, чтобы он наконец — наконец — понял её, — «couldn't be much more from the heart. Forever trusting who we are». Она подняла вторую руку и приложила её к другой его щеке, взяв его лицо в свои руки. — «And nothing else matters». Дыхание V стало жестким, то появляется, то исчезает, все его тело застыло на месте, а его пристальный взгляд был захвачен великолепным синим цветом её глаз. Он знал, что должен отстраниться, но он не мог набраться сил, чтобы сделать это. Она загнала его в ловушку… … и она еще не закончила. — Ты спрашивал, как я все еще могу любить тебя, — полушепотом говорила она, — Но это неправильный вопрос, V. Правильный вопрос — как я вообще могла не любить тебя? Любить непросто — я всегда это знала. А любить тебя? — она тихо посмеялась. — Любить тебя — больно и тяжело… — Дара… — Но это все для меня, — перебила она, не позволяя ему говорить, пока она не скажет все, что хотела сказать, — Для меня остальное — неважно, V. Совсем. И я говорю тебе это не потому, что жду от тебя чего-то, а потому, что я должна это сказать. Я говорю тебе это потому, что тебе нужно это слышать. После всего, через что ты прошел, и перед той огромной задачей, которая стоит перед тобой сегодня, ты должен знать, что в этом мире есть человек, который любит тебя. Не революционера, не идею — тебя. Остановившись, чтобы собраться с силами, она надеялась, что эта речь произведет на V впечатление. — Вот почему я вернулась, V, — она быстро провела большим пальцем по его щеке и опустила руку, — Вот почему я здесь. Если раньше он был не уверен в том, как недостоин её, то сейчас в этом не было никаких сомнений — она была, как луна — он так далек от неё в этот момент. В сплошном недостатке слов, он едва мог не смотреть на неё, гадая, что он сделал, чтобы заслужить такую преданность от этой женщины. Нервно прикусив губу, Дара ждала ответа — слова, взгляда, чего угодно. Но ничего не последовало; он просто стоял, склонив голову, и этот наклон Дара не могла прочитать. — Хорошо, — сказала она, спустя минуту, — Ты скажешь хоть что-нибудь? Я вложила в слова всю свою душу, и это все, что я получаю взамен? Наклон головы? Боли в её голосе было достаточно, чтобы вернуть его к реальности. Глубоко вздохнув, он опустил голову и с жалостью покачал головой. — А что я могу сказать, Дара? Какие слова смогут выразить истинную глубину моей благодарности? Ты подарила мне большой подарок этой ночью, хоть я и мечтать о этом не мог. Я недостоин такой страстной преданности, моя дорогая… правда, правда недостоин. Дара нахмурилась. — Не говори так, — обругала она, — Поскольку это неправда. Ты более чем достоин моей любви, V. Ты герой, если ты забыл — Европейская пресса уже называет тебя Спасителем Свободы, и после сегодняшней ночи, англичане будут звать тебя точно так же. Эти слова, сказанные с такой гарантией, пошатнули его. Так много доверия, которое она питает к нему, так много тихой уверенности — в самом деле, это звучало так, будто она не сомневалась в том, что он может в одиночку свергнуть весь тоталитарный режим. — Ты удивляешь меня, дорогая, — наконец сказал он, — Твоя вера в меня… — его голос был прерван боем часов в коридоре. Без пятнадцати двенадцать… для них время уже закончилось. Глядя вниз на её лицо, V молчал. Эта женщина была Божим даром — давала ему силы довести его план до самого конца. Несколько сомнений в ней были напрочь сметены силой её веры в него. Он точно знал, что должен получить. Норсфайер падет, и в этом нет сомнений. И она… Начало идеи порхало в его разуме, постепенно превращаясь в полноценный план. Да, он думал, и симпатия к этой идее росла с каждой секундой. Да, так все и должно закончиться. Есть только один путь, один выход. Достигнув её, он быстро схватил её за руку, и оба удивились его смелости. — У нас мало времени, — тихо сказал он, — я должен идти. Но сперва, у меня есть подарок для тебя, моя дорогая… очень особый подарок. — Для меня? — Да. Это моя благодарность за все, что ты сделала — не только для меня, но и для страны, и людей, которые зовут эту страну своим домом, — он зажал её руку в своих ладонях. Это был самый близкий жест из всех, которые он когда-либо предлагал, и она начала подозревать, что если бы не маска между ними, он бы определенно поцеловал её руку, — Я… не представляю, какой была бы моя жизнь весь этот год без тебя, Дара Тёрнер. Онемев, Дара чувствовала, как её глаза начинают слезиться. Если бы она не знала, что он собирается сделать, она бы восприняла эти слова, как самое сладостное из всего, что она слышала. Но зная о его планах, все, о чем она могла думать, было то, что эти слова были его прощанием. Пытаясь не плакать, она проглотила ком, образовавшийся в её горле. — Я тоже… — она задохнулась, не доверяя своему голосу больше, чем несколько простых слогов. — Пойдем, — предложил V, указав рукой на входную дверь Галереи, — Твой подарок ждет тебя, Дара.