Эндорфин

POV TAYLOR. Несколько месяцев назад я встретил свою бывшую подругу. Бланка Барьо, белая латиноамериканка, эмигрировавшая из Бразилии вместе с родителями в Лос-Анджелес еще в начале 2000 года. Она стала моим другом, когда я заканчивал восьмой год в средней школе, а она только поступила в третий класс начальной. Подружились мы на вечеринке, которую устроили ее родители у себя дома. Поводом для празднования было повышение ее отца и всех соседей позвали отпраздновать сие великое событие. Я без дела слонялся по саду, пока мои родители в умат напивались бесплатным вином. - Привет, я – Бланка. – я обернулся и в сгущающейся темноте смог разглядеть большие голубые глаза и светлые, практически белые волосы, обрамлявшие кругленькое симпатичное личико девочки, которой на тот момент вроде как исполнилось 8 лет. Мне было 13, но я не считал дружбу с малолеткой чем-то зазорным. - Я – Тейлор, почему не веселишься с остальными? - Мои родители спаивают всех, у кого есть рот. – не по-детски серьезно ответила она. В тот вечер я понял, что ее родители – хронические алкоголики. Прошло уже пять лет с тех пор, как я видел Бланку последний раз. Несмотря на разницу в возрасте мы крепко сдружились, и я часто прятал ее у нас в доме, когда ее родители напивались и буянили. Ее задирали в школе из-за недостатка карманных денег, из-за того, что она немного странно одевалась и из-за ее неординарности. Мальчишки таскали из ее рюкзачка монетки, а девчонки как бы случайно проливали на ее аккуратные платьица воду от красок и соки. Мальчишек я по страшному избивал, благо, еще в 11 лет занял первое место в соревнованиях NASKA, а девчонок запугивал тем, что, когда переведутся в среднюю школу, мои подружки жизни им не дадут, и они станут аутсайдерами. Издевательства прекратились и с того момента Бланка полюбила меня еще больше, но не я ее. Я не мог любить ее больше, чем любил, потому что это было просто невозможно. Я один, наверное, замечал, что она растет очень красивой девочкой, что у нее вокруг ангельски-чистых голубых глаз есть темная, просто черная поволока, которая делает ее взгляд чарующим. Я один заметил, что у нее шелковистые платиновые волосы и родинка в углу пухлых розовых губ. Бланка любила меня, и это было понятно даже моему отцу, который ни черта не смыслил в подростках. Я же считал, что Бланка просто истосковалась по хорошему отношению, по ласке и по заботе. Ведь я был первым, кто пришел к ней во время ее первых месячных и принес ей прокладки. Их, разумеется, мне вручила мама, так как я, сдурев от возложенной на меня тайны, чуть ли не купил ей тампоны. Ведь я первый, кто вытер ей слезы, когда ее не взяли в команду юных математиков. Когда мне исполнилось 14, умерла моя тетя, Ребекка, ей на тот момент было всего лишь 25 лет, и она только вышла замуж. Позже я узнал, что умерла она при родах, родив при этом абсолютно здоровую девочку весом 3.5 кг. Я убежал из дома, и весь день провел в своем тайном месте, у заброшенной preschool под развесистыми ветвями тополей. Бланка пришла лишь под вечер, в старых потертых джинсах и белой отцовской футболке, несла в руках коробку для завтраков и улыбалась. Улыбалась до такой степени, что уголки ее губ дергались от напряженности. Когда она приблизилась, я увидел заплаканные покрасневшие глаза и две синих отметины на руках. Горя, как ни бывало. Я вскочил на ноги и закричал: - Этот ублюдочный сын, снова поднимает на тебя руку?! – я знал, что ее отец частенько поднимает на нее руку. – Все! Хватит, Би! Пойдем, я надеру ему задницу! - Не надо, это не папочка. – Бланка сунула мне в руки коробку для завтраков и села на траву. - А кто? Кто это?! - Это твоя мама. Она сказала, чтобы я больше не дружила с тобой, потому что мы не ровня. Она давно мне это говорила, но сегодня, когда я зашла за тобой, она плакала, а потом… вот. Тогда я узнал, насколько бессердечными могут быть мои родители. С тех прошло уже шесть лет, а я все еще помню ту худенькую беззащитную девочку с копной белокурых кудрей, которую никто, кроме меня принять не хотел. В 15 по договору с телевизионной компанией я уехал из родного дома и перебрался с мамой в квартирку неподалеку от съемочной студии. С тех пор я вспоминал о Бланке реже. До моего 17-летия она писала мне письма, а потом, не получив ответа, перестала, и я и вовсе забыл о ней. От мамы я узнал, что отец Бланки напился, и его сбила машина, он просто упал с бордюра под колеса автомобиля. Так же узнал, что теперь она живет только с полусумасшедшей бабушкой, которую обязана опекать и то, что ее мать сбежала с каким-то молодым парнем обратно в Бразилию, по которой тосковала всю жизнь. Мы с Бланкой встретились только через пять лет. Мне было уже 20, и я, и думать забыл о ней, как и о своей прошлой жизни. Но судьба имела на этот счет свои планы. Тогда мы с Эмбер еще были вместе, и я был относительно счастлив. Как-то, когда мне нечего было делать, я, предварительно загримировавшись и приодевшись, отправился в ближайший торговый центр, чтобы поразвлечься. В кафешке, которая находилась на веранде ТРК, я и Бланка были единственными посетителями. Она, в гордом одиночестве раскуривала сигаретку и пила водку (это с утра-то пораньше!), а я заказал мороженое. Я просто тупо пялился на девушку, когда она, наконец, сняла с себя солнцезащитные очки и отбросила белокурые волосы назад. - Черт бы меня побрал! – заорал я, когда встретился взглядом с этими голубыми глазами, - Бланка Барьо! Я в три скачка оказался рядом с ней и стиснул ее в объятиях. Она только хихикала и охала от боли, пока я, наконец, не отпустил ее. Мы сели рядышком, и мое мороженое принесли за столик Бланки. - Как жизнь, Би? Куришь? Не советовал бы! – я с сомнением покосился на толстую сигарету Кэмэл, сжатую в тоненьких пальчиках девушки. - Все хорошо, Ти! Мы с Бланкой еще в детстве придумали эти глупые клички, Ти и Би. Они преследовали потом нас на протяжении всей жизни, когда мы видели друзей, знающих об этих прозвищах. - Я так рад тебя снова увидеть! Жизнь нас так раскидала! – я держал ее за подбородок, поочередно целуя каждую щечку. - И я, Ти, очень рада! Как тебе тут живется? - Это все неважно! Как тебе? Как ты тут оказалась? Почему не сказала, Би?! Я бы прилетел за тобой и из самого Ада!!! - Я сама еще там. – усмехнулась пятнадцатилетняя девочка с наивными голубыми глазами и замолчала. - Что это значит Би? – улыбнулся я. Она в ответ протянула мне свои тонкие ручки с множеством тромбозов и следов от игл. Я посмотрел на нее внимательнее. Голубые глаза с огромными, как блюдце зрачками. Белая, как снег, кожа. Резко выступающие скулы и заострившийся носик. - И давно? - Уже два года. Печень отказывает. Но дело не в героине. Мой порошок самый чистый в городе. Здоровье подводит. Скоро, я, наверное, умру. - Зачем? - Ты действительно хочешь узнать? - Да. И тогда я услышал такую историю, от которой кровь в жилах тут же застыла. По крайней мере, моя кровь в моих жилах, уж не знаю, как отреагируете вы. «Мне было 10, когда мой отец впервые притронулся ко мне. Это не был секс, или еще что-то вроде того, но он сжимал мою шею и дрочил. Кончил он, однако, в свои трусы и сразу после этого пригрозил, что если я расскажу маме, то получу таких затрещин, каких еще не видела. Он говорил, что мой дружок больше меня не защитит. Но я ему не верила. Как только вечером он смотался в бар смотреть футбольный матч, я залезла к маме на их с отцом большую кровать и рассказала ей обо всем. Мама на тот момент не была пьяна или обдолбана, она в последнее время стала нюхать кокаин. Она внимательно спросила меня обо всем, что было, сказала, что в этом нет ничего плохого, и отправила меня спать в мою комнату, предварительно напомнив, что ничего особенного в этом нет, и не следует мне еще кому-то рассказывать, а то обсмеют, что я такие повседневные вещи выставляю напоказ. Я поверила маме, но в следующий раз, когда отец снова пришел днем в мою комнату, испытала, чуть ли не суеверный ужас, заметив маму на своей кровати с каким-то продолговатым предметом между ног. Меня жутко мутило, потом вырвало, потом снова вырвало и потом, когда уже ничего не осталось, я лежала на белом ворсистом ковре и просто выплевывала желчь. Мама с отцом быстро оделись и вышли из комнаты. Потом вернулась мама и протянула мне стакан с водой, в которой была растворена таблетка успокоительного, но я вылила не нее эту воду и заползла под кровать. К слову сказать, меня никто даже не попытался успокоить. С тех пор это стало обычным явлением в нашей семье, отец приходил как по графику: три через один, к счастью мама больше ко мне не совалась. Она предпочитала смотреть порно фильмы на DVD, и даже в своей комнате, буквально придушенная пальцами своего отца, я слышала ее сладострастные охи из гостиной. Неприятно? Да какой там! Мне было до смерти гадко и противно. Я хотела блевать каждые секунды своей жизни. Я знала, что то, что делают родители незаконно и неправильно, но боялась даже слово поперек сказать. Слишком свежи были воспоминания о синяках и шишках. А «играя в эту игру», как они ее называли, они становились очень покладистыми и добрыми. Можно даже сказать, ласковыми. Покупали мне все, что я просила, и я даже могла не ходить в школу. Я быстро выучила этот урок, понимая, что таким образом буду жить не хуже, чем мои одноклассницы. Они, наконец, перестали задираться. Потому что у меня были крутые туфли и не менее крутая куртка. Мне даже не пришлось упрашивать маму ее купить, я просто кивнула на нее в витрине, а мать уже скрылась в бутике, консультируясь с продавцами относительно размера. Я категорически не желала раздеваться и переодеваться около мамы и других людей. Я терпеть не могла повышенного внимания ко мне, поэтому старалась ничем не отличаться от большинства девочек моего возраста. В четырнадцать я набралась такой наглости, что когда отец в очередной раз зашел в мою комнату, я сказала, что мне это не нравится. Отец разразился смехом, вытер подступившие слезы и разозлился. Но я была непреклонна. Накануне, просидев в самом любимом месте на земле, в прокате DVD, я наткнулась на интереснейший фильм в моей жизни. «Как малые дети», я просмотрела его три раза, прежде чем окончательно убедилась, что фильм не просто фантастика, он подкреплен реальными фактами. Например, педофилия наказывается, и не как-то, а по закону. Я уже почти не боялась родителей, я знала, что они могут попасть в тюрьму. Детдом меня на тот момент не особо пугал. Отец сначала и слушать меня не хотел, пока я мямлила что-то про то, что я не хочу. Но стоило мне твердо произнести: педофилия незаконна, как он струхнул. Натянул штаны обратно и ринулся из комнаты вон. Я слышала, как он выключил порнофильм, который мама смотрела внизу и они долго кричали. - Эта чертовка кому-то рассказала! – истерически, совсем как женщина, визжал мой отец. Потом они с матерью тихо поговорили и отец ушел. Мама поднялась ко мне и присела на краешек кровати. Я к тому времени уже читала книгу, которую нам задали в школе. Она долго молчала, теребила кисточку от покрывала и разглаживала едва заметные складки на своей юбке. Потом все же заговорила: - Бланка, милая. Ты кому-то рассказала о нас? - О чем? – обида рвалась наружу, но я удерживала ее, слезы и вопросы «за что?». Хотя я знала, за что. Мои родители были чертовыми извращенцами и педофилами, которым доставляло удовольствие мое несформировавшееся еще, тело маленькой девочки. - О том, что папа делает с тобой? – мама густо покраснела, словно впервые узнала об этом. - О том, что вы с папой делаете? – подчеркнула я их общую вину. - Да, о том, что мы делаем. – краснота уже пропала и мама вопросительно взглянула на меня из-под своих опущенных ресниц. - Да. Я просто чувствовала, как у мамы на мгновение остановилось сердце. Она нервно сглотнула и снова принялась разглаживать свою помятую юбку. - Что и кому ты сказала, девочка? - Что нужно и кому нужно. – я почесала спину и снова взялась за книгу. – И запомни, мама, если это еще раз повторится, если со мной что-то случится, и если вы станете относиться ко мне хуже, чем было, то к нам нагрянет полиция, социальные работники и специальный отдел ФБР по борьбе с инцестом и педофилией. - Последнее я придумала сама, малодушно не раскрыв маме своего маленького обмана, как и то, что кому-то рассказала обо всем. Мне было бы просто-напросто стыдно говорить об этом. - Что именно ты сказала? – мама меня знала и знала, как я отношусь к таким вещам. Она пыталась поймать меня на лжи, на запинках и несвязности, но я давно придумала ответ. - Я сказала, что мой отец сначала щупает мое тело и дотрагивается до моих гениталий, а потом хватается за свой половой орган и вызывает семяизвержение, а мать включает фильмы эротического жанра и мастурбирует предметами или пальцами. – мамины глаза стали напоминать мне два блюдца. Она раскрыла рот и не в силах была ничего ответить. Она поверила, что я рассказала, потому что мой рассказ был из таких слов, которые, как она знала, мне не стыдно будет произнести. «Гениталии, половой орган, семяизвержение», а не «клитор, член и дроча кончить». Она ушла и до следующего утра никто ко мне больше не приходил. Боясь того, что они ночью попытаются меня задушить, я заперла дверь и подперла ручку стулом, предварительно накидав по полу резиновых уточек и поставив на стул копилку с центами. Если бы они открыли дверь, то я бы услышала звон разбившейся копилки и звук падающих на пол монеток и наступили бы на уточек, а я услышала бы их писк. Мой план был безупречен. Более того, я внутренне чувствовала, что им не хватит духу убить своего ребенка в момент его бодрствования. Только во сне, малодушно и трусливо. На следующее утро я спустилась сама. Мать резко отшатнулась от тумбы, над которой только что что-то делала и вполне спокойно сказала что-то вроде: «папа напился, и его сбила насмерть машина». Стало горько. Я не успела его помучить так, как он мучил меня. Мама налила в овсянку молока и принялась за завтрак. Только сейчас я заметила на столе белую дорожку. «Кокаин!», мелькнула мысль. Моя мать – наркоманка. Да они с отцом просто ненормальные. Им не надо было меня рожать. Им самим не нужно было рождаться!». Бланка замолчала и снова опрокинула в себя маленький стаканчик горячительного напитка. - Продолжать, или тебе хватит, Ти? Я молчал, смотрел на ее худенькое тельце с хорошо видными венками и понимал, как же много я упустил, ослепленный собственным величием. Над девочкой, которая доверяла только мне и имела только мою защиту, жесточайшим образом надругались собственные родители-извращенцы. Она писала мне. Я даже не читал, просто знал, что пришло письмо из нашего района. Я мог помочь еще тогда. С моими-то связями я мог расчленить этих педофилов и скормить их мясо своему доберману на обед, но нет. Я не сделал этого. Я прошляпил единственный шанс вернуть Бланку к жизни. Я проиграл.