Смешанное ("Лондонград", драбблы)

- А меня папа в детстве учил, что когда переполняют эмоции, нужно сперва сосчитать до десяти, а только потом — действовать. — Интересно, а ты уже тогда перестала его слушаться? — Именно! И причина простая: я еще не умела считать.

Раз, два… Алиса медленно выдыхает и смотрит Мише в глаза. Уверенности нет ни в чем, кроме одной простой мысли: она не хочет, чтобы ее жалели. Чтобы Миша ее жалел. …три, четыре… Мысли бьются в голове, будто птицы с переломанными крыльями, и пугают своей безнадежностью. Мишин голос становится безнадежным тоже — и Алиса знает, что может вернуть ему уверенность парой коротких фраз. Вот только тишина по-прежнему кажется единственно правильным решением. …пять, шесть… Алиса отворачивается ровно на середине мысленного счета. Шрам на боку тугой болью нашептывает вкрадчивое «скажискажискажи». Тишина оглушает, тишина искушает — но Алиса делает первый шаг. …семь, восемь… Металлические двери лифта, кажется, ведут себя громче, чем застывший за ее спиной Миша. Воздух становится тяжелым и удушающим — и Алиса задерживает дыхание. Она сжимает кулаки, словно надеясь удержать утекающую сквозь наспех залатанный порез силу, но чувствует, что проигрывает. Нельзя, чтоб ее жалели. Нельзя, чтоб она казалась слабой. Нельзя, чтоб появилась уверенность в ком-то, кроме себя. Нельзя. …девять… Нельзя? Алиса разворачивается настолько стремительно, насколько позволяет саднящий бок. Маска безразличия спадает с лица, разбивая осколками хрупкую тишину, а сердце подскакивает к горлу и застывает там тугим комком. Алиса умоляет, чтобы голос не подвел ее, но, кажется, сейчас она не может контролировать и более важные вещи. Дыхание сбивается с ритма — и вдруг, словно найдя поддержку в размеренных вдохах Миши, подстраивается под них. — У меня почку вырезали, — произносит Алиса на выдохе и ненавидит дрожь в своем голосе. – Вот. …десять. ** Алиса ненавидит Мишу больше, чем это вообще возможно в принципе. Ей до нервной дрожи хочется наброситься на него с кулаками — и избить, исцарапать, изгрызть, но отомстить за причиненное унижение. Он не просто жалел ее. Он — недооценивал. Мешанина эмоций крутит и воет где-то под ребрами, не останавливаясь ни в кэбе, ни в самолете, ни в такси. Алиса улыбается совсем по-хищному, когда видит силуэт грязно-пепельной высотки на Воробьевых горах. Она не замечает, что старый трюк с мысленным счетом, кажется, сгорел во внутреннем мареве — слишком всепоглощающи мысли о том, что она сделает с Мишей, когда окажется с ним лицом к лицу. Алиса кричит с каким-то воодушевлением, с немыслимым внутренним торжеством и абсолютной убежденностью в справедливости своей злости. Она по-прежнему хочет сломать Куликову нос, но после его просьбы почему-то послушно закрывает глаза. И. Миша целует ее. Злость, вспыхнув на прощание обжигающим столпом, исчезает, освобождая место совершенно другим чувствам. Мысли бьются в голове, взрываясь миллионами искр, и ослепляют своей неправильностью. Нельзя так просто сдаваться. Нельзя позволять ему играть по своим правилам. Нельзя вмещать разом столько безграничного счастья. Раз, два три, четы… Алиса сбивается со счета — и отвечает на поцелуй.