J hates H

Зима приходит быстро. Небо Готэма сереет, превращается в обложной грозовой фронт. Дождь сменяется частыми хлопьями снега, и становится так чертовски холодно. Затянуто все белой пеленой, словно катарактой. Запорошено, застелено, будто фата у невесты накрыла город тонким кружевом, и не продохнуть сквозь него. Джокер ненавидит зиму. Мерзнет в своем по-осеннему тонком тренче, кашляет в кулак, но не меняет ни на что другое. Он супер-злодей ведь, холод ему нипочем. И правда, как только мысль перескакивает на совсем другое, пальцы перестают зябнуть. Джокер обожает зиму. Потому что до Рождества остается тринадцать дней. И это чувство клокочет в его груди смехом, выливается на поверхность с бульканьем и перханьем. Наматывает шарф до самой чеширской ухмылки, смотрит на Готэм из-под широкополой шляпы, ухмыляется. Самое лучшее время, чтобы творить волшебство. А Харли не понимает. Ежится у обогревателя, подтягивает под себя голые ноги в растянутых носках. Ненавидит Рождество, папочка не порадуется. И это ведь так глупо — люди слишком много значения придают чувствам и эмоциям, слишком любят жить воспоминаниями. Джокер счастлив, что в его голове воспоминания не задерживаются, что ему не нужно жалеть ни о чем. Рождество ведь детский праздник, эгоистичный, это ожидание подарков и улыбка до ушей. Нечего притворяться, что не хочется. И если уж на то пошло, Джокер заставит девчонку полюбить этот снежный день, вобьет кулаками в нее праздничное настроение. Хо-хо-хо! День ото дня она мрачнеет, скалится и огрызается. Получает хорошую затрещину, получает кровью вымазанные губы. Вместо помады, но сойдет. А он заставляет её приносить какао с зефирками, требует имбирных пряников, заставляет носить в волосах крошечные оленьи рожки, закрепленные на блестящем ободке. Все это не нужно, но так приятно изводить её, заставлять страдать, превращать её в самого услужливого помощника Санты. Она ведь так плохо вела себя весь год. Восемь месяцев, если быть точным. Она с ним всего восемь месяцев, майская королева. Прибилась шавка, приблудилась, теперь не отвязаться от нее. Забралась к нему в шайку, к нему в дом, и в кровать тоже. Пусть теперь и отвечает по всей строгости. Детям нужны игрушки, Джокеру нужна Харли. Заводная куколка, балеринка, танцующая без остановки в стеклянном шаре. А с неба все падает и падает белый снег. А Френк желает им всем белого-белого Рождества. За два дня до Рождества он одевает Харли в красное платьице с белой оторочкой из искусственного меха, выталкивает её на снег, заставляет идти на дело. Она дрожит и клацает зубами. Белое на белом. Ноет, скулит, что ей холодно. А он лишь хохочет. Сегодня они будут колядовать в домах самых богатых людей Готэма. И Харли как нельзя лучше подходит на эту роль. Девочки-скауты обзавидовались бы этой невинности, этим надутым губкам и заплаканным глазкам. Загляденье. Такой откроют двери, такую пригласят внутрь, а такая приставит пушку к раскрасневшемуся от пунша и сладостей лицу. Бинго, самая лучшая приманка из возможных. С Рождеством, Готэм. За ночь они грабят два или три дома. Харли исправно играет свою роль, шмыгает носом, сопит и кашляет в кулак. А Джокер подталкивает её вперед, награждает одобрительным взглядом. А она идет, дурочка, куда деваться. Охмуряет, убалтывает, впускает змей в змейские логова. Толстосумы не обеднеют ведь, а Джокеру веселье. Не деньгами едиными. Кэш всегда в цене, но искренний смех все же дороже. Улыбку не купишь ни за какие деньги. На следующий день она просыпается совсем больной, хрипит, кашляет, сплевывает в раковину, прочищает горло. Едва держится на ногах, когда варит ему кофе. Глаза красные, лопнувшие капилляры, руки подрагивают, шмыгает носом. Джокер кривится в отвращении. Не выносливая, жалкая, болезная. Отработанный материал. Ничего не может сделать, как следует, даже развеселить его. Он цедит виски, а она сидит напротив. Смотрит этим свои докторским взглядом, изучает, травит, загоняет зверя. И Джокеру не надо этих её вольностей, нежности пусть свои засунет куда подальше. Сегодня будут фейерверки, но ей их не увидеть, не заслужила. Разозлила его, привела в ярость. Пусть теперь жалеет. Он ядовито и мстительно сообщает ей, что идет с ребятами на прогулку, а от неё требуется сидеть дома, смотреть в окно и не ждать их домой. Ведь сегодня они будут веселиться, радовать людей. Харли плачет, рыдает навзрыд, просит его не уходить. Вот в этот самый день. - Почему же, тыковка? - сладко спрашивает он. - Но ведь ты же... - начинает она и замолкает. Тупо пялится на свои ладони, сложенные на столе. Он ждет её ответа, выцарапывает признание. А она молчит все дольше и дольше. Потом с трудом прочищает горло. - Прости, пирожок, обозналась, - говорит, и слеза ниткой тянется по щеке. - Вот и умница, - хохочет Джокер заливисто, допивает кофе, уходит прочь. Они рыщут по улицам, словно дворняги, пугают припозднившихся покупателей, срывают праздничные украшения, стреляют в воздух. Это ведь так, отвлекающий маневр. В то же время подельники закладывают бомбы — в больнице, в церкви, в банке, под центральной готэмской елкой. Если Джокер обещал салюты городу, так тому и быть. До полуночи остается несколько часов. Санта в этом году добрый. Санта любит маленьких добреньких деток. Он устроит им настоящий праздник. И никакой Бэтмен им не поможет. Улыбаться полезно для здоровья, потому улыбки должны быть до ушей. Джокер выхватывает из толпы маленькую девчушку. В белом, словно невеста, словно чертова монашка, вся такая нарядная, такая сахарно-карамельная, что зубы сводит. Кутается в короткую светлую шубку, хихикает, повисая на руке у своего спутника. Рядом никого нет, не стоило им слоняться по темным переулкам. Рождество не отменяет одного простого правила. Джокер подкрадывается почти неслышно, берет мужчину за горло в захват, смеется счастливо ему на ухо, перерезает глотку так, что кровь хлещет прямо на его подружку. Она орет так громко, что уши закладывает. А на белом мехе растекаются кровавые брызги. - Раздевайся, - шепчет Джокер, надвигаясь на неё. Добыча, что надо. Нравится ему, понравится и ей. Когда думает об этом, морщится, но ничего с собой не может поделать. Уж больно хорошая шутка вышла, складная. Девица паникует, девица визжит и причитает, а Джокер рвет с неё мех, оставляет след кровавой пятерни на нежном материале. И вот уже подарок развернут, вскрыт, внутренностями наружу. Но содержимое Джокеру не нужно, только обертка. Хватает шубу, оставляет девчонку в слезах и соплях посреди улицы, уносится прочь. Все готово, часы тикают, на бомбах и на готэмской ратуше. Джокер вваливается в логово. Из кухни тянет вкусным духом, он тут же понимает, что голоден. Идет на разведку. Дом прибран и умыт. Старые половицы натерты до блеска, пыль убрана из дальних углов. На столе — индейка и пирог. Джокер облизывает пересохшие губы. Все это ему что-то напоминает. Давно забытое, трупом затонувшее на дне его памяти. В записке её корявым почерком написано «Поешь». И пририсован смайлик. Джокер морщится, трет пальцами виски, пульсирующие болью. Забралась ему в мозги все-таки. Разжалобила. Сделала его куском мяса. Ладно же. Поднимается по скрипучим ступеням наверх. Она лежит в спальне, свернувшись в комок, спит с открытым ртом, подложив руки лодочкой под голову. На ногах все те же старые растянутые носки, на лбу сбившийся компресс. Лихорадило её, било температурой. Застудил нежный цветочек, ха. Джокер смотрит на неё в неровном свете праздничной гирлянды, растянутой под потолком, на блики синего, золотого и красного на её лице. Что-то лопается за грудиной. Не может понять. То ли тромб оторвался, сейчас закупорит артерию, то ли сердце так быстро бухает о клетку ребер, что сейчас разорвет его изнутри. Ладони сжимаются в кулаки. Разжимаются. Потные ладони, зубы скрежещут. Дождалась. Он наклоняется над ней, заворачивает в шубу в засохших потеках крови. Поднимает на руки. Даже бережно. Она не просыпается, бормочет что-то во сне. Кажется, про лишние пять минут. Он ухмыляется. Идет со своей ношей. Ей бы скинуть пару килограмм, да куда там, и так худая, кости птичьи. Это просто у него мало силы, растратил всю на детские забавы. Поднимается со своей ношей на крышу. Стоит, ловит ртом крошку снега, сыплющуюся из дыры в небесах. Первый хлопок раскалывает тучи на двое, подсвечивает кровью и золотом горизонт. Харли на его руках подскакивает, открывает затуманенные глаза. - Что? Что происходит? - сонно и испуганно спрашивает она. Джокер лишь ухмыляется. Ставит её на носки своих ботинок, вжимает её тело в свое и ждет. Второй залп расцвечивает небо зеленым и синим, искрами и звездами, настоящими фейерверками. Харли хлопает в ладошки, подпрыгивает, больно наступая ему на ноги. Джокер только морщится, но ничего не говорит. Она разворачивается в его объятьях, замечает, наконец, шубу, в которую завернута, пищит от радости и гордости, прячет нос в высоком воротнике. - Ты — моя семья, - говорит она. И Джокер ничего не может поделать с собой. Целует её в ответ, прижимает к себе. Ненавидит её в эту секунду больше, чем всегда, не может отпустить. Забывает о её вольностях и неуместных нежностях в ту же секунду. Правда, не под фейерверками же ему об этом думать, обнимая теплую и настоящую Харли. Сдувает снежную крошку с её волос, прикасается пальцем к её красному носу. Все дети должны быть счастливы в Рождество. Даже Харли. Даже Джокер.