J hates H

Джокер несет её на плечах, взвалив словно мешок с песком. Она дышит часто и быстро, сбитое дыхание, так, словно у нее гипервентиляция. На самом деле, лишь дырка в груди. Джокер не знает, зачем он это делает. Функция организма, уравнение с единственной неизвестной. Перехватывает поудобнее за лодыжки, руки скользят от свежей крови. Чертыхается, вцепляется ногтями. Она не реагирует, ни звука, ни всхлипа. Но дышит ему горячо на ухо, так, словно шепчет ему сказки на ночь. Жива, - думает он. Все ещё трепыхается, пытается выбраться на поверхность. Не такая уж слабачка, как он думал когда-то. Держится, прижимает свои кишки наружу к его позвоночнику. Её сердце бьется где- то совсем рядом с его, мошкой скребется о стекло, хочет вырываться, улететь к небесам. Только его фиолетовый тренч, пропитанный темным, не дает ей. Он идет по глубокому снегу. Вес её тела давит ему на грудную клетку, воздух вырывается из легких с хрипом, со стоном. Он избит в кровавое месиво, костяшки пальцев ломит. Сломаны, наверное. Колени подгибаются. Но он идет вперед. Сам не знает, почему. Ему бы свернуться в клубок в логове, зализать раны. Но он несет её все дальше и дальше от пожарища, уносит её от криков и воя сирен. Чтобы сохранить, - понимает. Чтобы сберечь от мозгоправов. Им не нужны врачи. Она закрыла его собой от пули. Это геройство какое-то, не свойственное ей, не свойственное им. Но она все равно сделала. И это было как в замедленной съемке, когда камера надвигается, наезжает своей лупоглазой линзой, время на миг замирает, превращается в кисель, вязкий, тугой. Через него все движения кажутся смазанными и неестественными. Пытаешься размахнуться, исправить, но нет времени, нет сил. А потом, когда пуля прошивает её тело насквозь, застревает где-то в мышцах, крошит кости и сухожилия, время внезапно ускоряется. Все происходит так быстро, так стремительно, что и не удержать. Она падает на землю, раскинув широко руки в защитном жесте. Красное на белом. И холодеет её кожа, превращается в хлопья снега, сливается с ними. А он стоит над ней, губы шевелятся в беззвучном выдохе. Он так поражен, что не знает, что же ему делать дальше. Бросить её, оставить вот так, - приходит первая лихорадочная мысль. Мертвой она ему не нужна, бесполезна, а прошлого ведь не воротишь, не исправишь. Она всхлипывает, дергается, мысль правильная и такая четкая ускользает из его бредовой головы, он склоняется над ней. Вакуум всасывает все звуки — крики, свист пуль, ругань и взрывы. Они в тишине, смотрят друг на друга. Она улыбается, кривит губы. А глаза у неё такие синие, словно зимнее небо, словно в первый раз, когда он увидел её в Аркхаме. Душил её, давил горло, а она улыбалась и просто смотрела. Он шипит, скрежещет зубами, дает ей носком ботинка под ребра, исторгая из её глотки всхлип, жалкое поскуливание. Это глупо, но её надо спасти. Она нужна. И Джокер взваливает Харли на спину, морщится от её криков. Музыкой должно было быть, но это душераздирающе, ненормально. Её страдание не доставляет ему удовольствия. Ничего, кроме паники и изжеванных шрамов под губами. И вот он несет её по ночному Готэму. Она умирает. Это очевидно. Нельзя её спасти. Наверное, никогда нельзя было. С самого начала. И это логическое завершение истории. Две пули под сердцем, кровавая рана вместо главной мышцы. Джокер все это понимает, знает наверняка, что будет дальше, но все равно идет вперед. Что ему с этим делать? Что ему делать с ней? Бросить, бросить, бросить. Стучит в голове. Мерзкий червяк жует извилины, заползает в его черную очерствевшую душу. Шшшш, - шепчет он себе под нос, успокаивая сам себя. Нельзя же так. Почему нельзя? Потому что она подставилась? Закрыла его от пуль? Глупость какая. Так ведь не бывает. Ветер дует в лицо. Северный, жесткий и холодный. Волосы от него с проседью, щеки от него ломит, а на шрамах оседают снежинки. Метель заметает их в свой чертог, кружит, путает, заставляет сбиваться с ног, плутать. - Брось меня, - шепчет метель, стонет Харли ему на ухо. Он не отвечает. Снова перехватывает её лодыжки поудобнее, взваливает её на хребет. Ветер воет от бессилия, Харли воет от боли. Джокер ухмыляется. Не шутка, но смешно. Над собой смеется, не над ней. Если бы Бэтмен его сейчас видел, вот бы уморительно вышло. - Иди к черту, - сквозь зубы цедит он. Не поворачивает головы. Ухо опаляет горячим и склизким. От её слез становится ещё холоднее. Сентиментальность какая. Джокер идет ещё некоторое время в тишине. На ощупь, наугад. Метель замела Готэм так сильно, что не увидеть ничего на пять метров вперед. Только снежная крошка на ресницах, только ветер свищет в ушах. - Все кончено, - говорит Харли, давится кровью, кашляет надрывно, плачет и стонет одновременно. А ему не нужно подтверждений. Он знает правду. Её слова лишь ещё один гвоздь в крышку их гроба. Он останавливается. Неаккуратно спускает её со спины, поддерживает под локти. Она не может стоять самостоятельно, но этого и не надо. Огни мерцают впереди и сбоку. Он знает, на что именно идет. Но теперь уже все равно. Красный крест мигает кровавым маревом прямо перед ними. Она поднимает голову, позвонки хрустят. Смотрит прямо перед собой, багряные слезы прочертили линии на её щеках. - Не надо, - шепчет, - пожалуйста, не надо. А Джокер ухмыляется, вытягивает губы трубочкой, посылает ей воздушный поцелуй, вкладывает в её дрожащую руку ракетницу. Сжимает её пальцы в кулак, на секунду замирает, смотрит в её глаза. Их разделяет мгновение. Между жизнью и смертью. Между вместе и врозь. - Ну же, улыбнись, куколка, - шепчет он посиневшими губами. Она смотрит на него расширенными глазами, снова кашляет, роняет голову на грудь. Джокер прикрывает глаза, вдавливает её палец. Щелчок. Треск. Вздох. А потом ракета вылетает розовой змеей в небо, разрезает заснеженные облака горячей молнией напополам. Джокер оставляет её лежать в снегу, у самого входа в готэмскую центральную больницу. Он знает, что пожалеет о своем решении не раз. Но только не сегодня. Спину холодит, тренч липнет от пота и крови к дрожащему позвоночнику. Он передергивает плечами, смотрит с холма на то, как вокруг Харли суетятся медсестры, кричат что-то сквозь ветер. А через два квартала от больницы воют полицейские сирены. Когда Харли кладут на носилки, Джокер разворачивается и исчезает в клубах снега. Ему удивительно спокойно, как будто все чувства атрофировались в груди, умерли. И сердце будто перестало сбоить. Джокер скрещивает пальцы. Если настоящий бог существует, он не позволит Харли умереть.